Бумажный кораблик

      У каждого, наверное, хранится в памяти какое-нибудь событие, ставшее символом ранних лет жизни. Для Тодороки Шото всё детство представляло из себя лишь нелепые фантазии, связанные с его соулмейтом. Татуировка бумажного кораблика не давала малышу покоя. Первое время он сам возился и по-ребячески любопытствовал, какой же будет его родственная душа. Иногда, в тёплых объятьях своей матери, он с румянцем на щёчках спрашивал её обо всём на свете, получая ласковый и до того полюбившийся материнский голос. Тогда всё было слишком нежным, слишком пламенным и до того спокойным. Время неслось так же, как скользящее течение уносило в свои воды бумажный кораблик. Вопросы про соулмейта обрастали всё новыми ответами, обещаниями, детскими восторгами.       «Она обязательно будет из интеллигентной семьи! Красивая, ответственная и прилежная ученица. Превосходная жена, которая будет любить и оберегать тебя!» – твердили они. Возглашали, да не понимали, какую огромную надежду бросали они в пропасть. Вместе с теми же беззаботными улыбками они пустили кораблик по течению, которого вовсе и не было. Не было судьбы, не было любви, не было страсти. Пламенные речи вдохновляли Шото, вместе с тем и заставляли его затыкаться, как пробку из под вина. Со временем его интерес пропадал, а материнские объятья не давали ему той же радости и ласки.       Тодороки иногда начинал задумываться, почему ему удостоили именно девушку? Почему все так горячо утверждали, что она будет любить его, не бросит в беде, положит в чашу его собственных весов свою нежность и необычайную доброту? Раньше он чувствовал, как помимо материнских ласк он получал воображаемый поцелуй в щёчку, мягкие, еле ощутимые, по-детски милые объятья, а иногда он просыпался, видел перед собой маленький бумажный кораблик. Весь мокрый, словно эта вода представляла из себя ту самую тоску. Может, это были всего лишь фантазии, но вместе с ними утихал и он сам.       В мире, где каждый с рождения может быть обузой общества, есть единственная надежда – соулмейт. Бедный или не имеющий полезной причуды человек надеелся на свою вторую половинку, которая, в их мечтах, представлялась им Богиней, дарующая богатство и власть. Миловидные глазки и соблазняющие формы. Круглые и гладкие колени, а ягодицы как половинки яблока. Голос мягкий, слово в слово, и не было между ними никакой бреши. Не было привычной лжи, были только её обещания и шёпот, который отдавался эхом в барабанных перепонках. Тогда все легко забывали, что соулмейт может отвергнуть свою душу, а может и вовсе не свидеться, поддавшись своим мечтаниям. Разом всё затихало, когда вдруг перед глазами появлялась та самая, которая намеренно приходила, и, сказав что-то на ушко, выдирала надежду, оставляя только острую боль.       Ему было только семь лет, когда его отдали на обучение в младшую школу. Тогда был рассвет жизни, все предвещали ему необыкновенную судьбу и брак с состоятельным соулмейтом. Шото радовался жизни, солидарно отвечая на любые поставленные ему задачи. С особым блеском в глазах он показывал свою татуировку с розовым бумажным корабликом, которая красовалась на правой стороне его шеи. Все восхищённо ахали под напором жизнерадостных возгласов мальчика, а жизнь прокапала все свои лучшие моменты, оставляя в столь раннем возрасте много непреодолимых преград. Шото до сих пор живёт прошлым, часто отмалчиваясь и угрюмо глядя на то, как мельтешат тени листьев вишнёвых деревьев, про себя отмечая, что именно такого оттенка был его кораблик.       2013 год подкрался незаметно, отдавался собственными разрушительными волнами, заставляя зажмуриться и вкусить настоящее, но раз за разом приходилось напоминать самому себе о той жгучей боли. Шото думал, что мог ухватить свой розовый кораблик, прижать к себе и согреть жаркими объятиями. Он ошибался, ведь всё произошло так мгновенно и оглушающе, что сразу было видно – именно жизнь собственноручно стёрла важного человека в его тяжёлой судьбе.       Вокруг царила тьма, а в небе зажигались мириады звёзд. Ближе к полуночи небо в одном месте светлело, бледное зарево постепенно разгоралось. Через несколько минут появилась полная луна, напоминающая мрамор, на которой даже с земли видны странные рисунки, созданные рельефом её поверхности. Кто видел там лицо дорогого сердцу человека, кто диковинных животных или ещё что-то неземное, но облака постепенно скрывались от людских глаз, оставляя за собой лишь яркие разводы. Ночью обычно так тихо, что редкие отдаленные звуки – голоса людей, собачий лай, скрип дверей – слышны, будто они совсем рядом. Птицы, как всадники тьмы, парили на небе, заставляя почувствовать всю глубину тематического неспокойствия.       С каждой минутой становилось всё тише, а мальчик в своей милой ночнушке умиротворённо дремал. Он был добрым солнышком, его волосы делали маленькие разноцветные лучики, шёлком перепадая на тонкие плечи. На подушке давно расположилась голова Шото, заставляя опору невольно вмяться в саму себя. Из уха маленькой струёй сочилась кровь, но Тодороки не чувствовал, спал, видя во сне своего представляемого соулмейта…       Чудо мира. Величие природы. Кладовая красоты и свежести. Они манили к себе, звали человека. Снега, покоящиеся на их вершинах – чисты и кристальны. Хотелось туда, на самый пик, ближе к небу, к солнцу… Меняющаяся растительность и животный мир удивляли, как изменялось всё при подходе от «истока» к вершине. Красота завораживала, обескураживала, что понимал – весь городской мир ничего не значил, что он пуст, в нём ничего и никого не было… А горы… Они живые, они дышали. Прислушавшись, он понимал, может быть, что они хотели сказать ему. Они пели, он же понимал? Они пели прекрасные песни о заре мироздания, о тех загадках, что они хранили столько столетий, пели о людях, что приходили сюда и преклонялись перед их красотой и величием. Они были горды собой, потому что знали, лучше и выше их не было никого. А девочка, зная об этом, подпевала себе под нос незамысловатые мелодии, играясь с розовым бумажным корабликом. Сидя у обрыва, она кокетливо качала ножки и показывала своё превосходство над вершиной. Девчушка резко развернулась к нему, и зелёные кудри промелькнули прямо перед глазами.       — Тебя зовут Шото, да? — спросила она с нескрываемым восхищением, приветливо помахав рукой. Мальчик лишь молча сел рядом с ней, с интересом поглядывая на бумажный кораблик. Ночь – прекраснейшее время, когда погружалась в небытие дневная грязь, сутолока, злобные лица, наполненные ядом шприцы слов, напряженность, от которой, того и гляди, разорвался воздух. И тогда умиротворенно задышал мир, и кто-то не закрыл глаз, чтобы упиваться дурманящим эфиром темноты, сияющим ликом луны, райским одиночеством и желанным спокойствием. Кораблик изящным движением девичьей руки передвигался по звёздному небу, наполненному яркими верхушками горных склонов. И, когда Шото случайно взял девочку за руку и заметил её румянец на щеках, наблюдал за ней и надеялся, что его улыбка скрылась за сиянием мириад звёзд. Хоть для Тодороки было обыденно одиночество, сжирающее многих изнутри, он приручил свирепого пса, и тогда, когда он с ней, он чувствовал умиротворение.       — Моё время подходит к концу, — грустно выдыхает она, опуская бумажный кораблик на свои колени. Шото лишь удивлённо посмотрел на неё. Он не был готов разлюбить эти манящие вершины, таящие в себе много загадок, и, когда он услышал эти слова, лишь перевёл взгляд на свои болтающиеся ноги, ощущая неописуемый холод. Мальчик никогда не чувствовал, как снег огромным порывом охлаждал его руки, он считал холод частью самого себя, но никогда не задумывался, так ли это на самом деле. Он не мог вымолвить и слова под напором сильного ветра и боли. Острота, что медленно подползала к шее, быстро разъедалась.       — Разрыв не всегда означает конец, а часто бывает ступенькой для восхождения, — непоколебимое спокойство в считанные минуты разрушила метель. Ещё несколько мгновений назад сияющая атмосфера романтики зависла в воздухе, всё казалось просто картинкой, нарисованной на фоне свежей небесной лазури, и вдруг край неба начинал быстро темнеть, игра света и тени превращала пейзаж в подобие старого чёрно-белого фотоснимка, а затем наливала его сумрачным свинцом надвигающейся бури.       — Ты бросаешь меня? — вопрос так и застыл в воздухе, наполненного комьями снега и нарастающим напряжением. Она смотрела на него печально. Наблюдала, как боль пронзает его тело, не в силах ничего с этим поделать. На глазах появился блеск, слёзы полились холодным ручьём. Бумажный кораблик давно отдал свою свободу буре, а она метала его по небу, зная, что любое неверное движение причиняло боль влюблённым. Девочка хотела прижать Шото к себе, почувствовать тепло, которое было ей чуждо. Но она не могла позволить себе давать надежду, ведь она думала, что когда человек одинок, он чувствует тяжелую пустоту внутри…       — Пока ты будешь помнить обо мне, я никуда не денусь, — холодно продолжала она, чувствуя шунью, медленно наполняющуюся снегом и оттаявшим льдом. Сквозь мрак и гнёт она могла видеть болезненное лицо Шото, его потрескашиеся губы, налитые горем глаза, кровь, которая охватила всю его шею и ключицы. А так же уши, наполненные склизким гноем. Она схватилась за сердце, ощущая то ли физически, то ли духовно это состояние добродушного чертя, который не мог унести с собой свою необузданную любовь. Поняла, что как цветок чахнет без солнечного света, так и Шото погрязнет в алом снегу, вспоминая лучшие моменты своей жизни.       Она уже стояла на коленях, пытаясь ухватиться за своё кровавое сердце. Царапины на руках и ногах болезненно вибрировали, бронзовое зловоние ощущалось на языке необъястным комом. Снег, что так медленно пропитывался багровыми красками, заставлял незажившие царапины покалывать, будто бы в каждую тыкали целой сотней ничтожно маленьких иголок. Шото не хотел смотреть на объект своих бесстрастных мучений, он лишь вскидывал вверх свою окраваленную голову, и, смотря на заслонившие сияние облака пыли, будто бы молился и надеялся на лучший исход этой трагедии. Девочка дрожала от сильного ветра, бьющего ей в лицо или, может, от царапающего сознание жерственности. Она, подползая ближе к краю, прикрыла глаза, наслаждаясь предсмертной бурей. Ураган, что мучительно вырывался наружу, заставил её совершить этот поступок. Зелёные кудри прощально мелькнули перед глазами, заставляя мальчика болезненно вскрикнуть, протягивая обе свои руки. Он надеялся поймать её, пока она не разбилась, как форфоровая ваза, но получил из этого только лицо, раздираемое болью. Эмоции, что так сблизили две тяжёлые судьбы, сыграли над мальчиком злую шутку. Пыль также уносила и девочку, оставляя перед Шото только её страшно-мучительную физиономию. Мрак окутал бездну, тьма издевательски накинулась на края бывшей романтической картинки, сжигая её в пух и прах. А боль управляла маленьким бумажным корабликом, раздавливая его под потоком пламенной тьмы.       Шото проснулся в холодном поту, тяжело переводя дыхание от неописуемой боли. Он замер, вспоминая свой минувший сон и надеялся, что это всего лишь иллюзия, а кровь, что шла нескончаемым потоком, обычный побочный эффект. Ошибочно полагая, что ничего в этом страшного нет, он разжал свою хватку, как вдруг почувствовал, как покров на его шее порывисто разъедался, а клочки здоровой кожи уже валялись на багровом полу. Мольба о помощи произносилась тихо меж страдальческими стонами, но резкость заставила его вскрикнуть. Прикрыв глаза, он скрючился на паркете, явственно раздирая кожу на своих щеках. Боль ядовита, уродлива и коварна, ведь заставила двенадцатилетнего мальчика кричать о помощи, рыдая, чувствуя как алое злодейство растикалось под надзором тихой ночи. Его опасения услышала подбежавшая к нему сестра. Всё было так туманно в его глазах, он не мог разобрать ни единого слова. Тодороки ощущал лишь боль, смешанную с солёными слезами. Привычная ночная тишина не поддавалась человеческому уху, обыкновенный скрип дверей слышался как что-то неземное, отдалённое и такое ненужное. Совы, они же вестники смерти, порхали вокруг, замечая замешательство обеспокоенной родственницы. Мир словно замер под покровом тьмы, а каждая секунда представляла из себя что-то драгоценное и непостижимое. Шото уже сидел на холодной поверхности, прижав свои колени к себе, зарылся, закрывая своё заплаканное лицо. Зажмурив глаза, он пытался смотреть на пламенную тьму без всхлипов, попрятав свои эмоциональные сгибы в гущу снега. Он никогда не оттает от своего прошлого.       — Шото! Пожалуйста, ответь мне! — раздался отсчётливый женский голос, пробираясь сквозь тьму и полчище льда. Младший Тодороки медленно поднял свою голову, пустой гетерохромией пытаясь вглядется в человека, который смог перебить его боль. Это была Фуюми. Он узнал её, даже толком не вглядевшись в её ночной силуэт. Тогда она положила свои бледные руки на плечи Шото, всматриваясь в него. Сквозь нервную дрожь заметила выдранную в кровь шею и щёки. Всё застыло. Резкий порыв ветра ударил в затылок младшего, вместе с тем ощутив приятное покалывание. Белоснежные волосы старшей Тодороки разлетелись при контакте с ветром, а привычная алая прядка была окутана тьмой, что её оттенок резко изменился в пользу маренового. Боль, пламя, сгоревшие куски сна смешались в винный красно-сладкий, только взволнованные глаза отдавались непривычным свинцом. Виски пульсировали, кровь кипела в жилах, дыхание сбивалось.       — Вы чего не спите? — прозвучал басистый голос, заставив двоих дёрнуться и посмотреть в сторону резного проёма. Фуюми нервно хихикнула, глядя на Энджи – своего отца. В глазах обоих членов семейства он казался чем-то строгим и ужасно вспыльчивым, его огненные усы приковывали к себе излишнее внимание. Тьма постепенно отдавала свой бушующий огонь второму номеру, признавая его величие и господство. За окном опять стали слышны нервные щебетания порхающих птиц, а умиротворение приветливо протягивала руку ядовитой боли. Пустота в гетерохромных глазах рассеивалась, туман пропал.       — Я не знаю, с Шото случилось… Нечто страшное, — констактировала Фуюми, окинув своим взглядом след от уплывшего бумажного кораблика. Никто не знал, но у пострадавшего уже яркими всплесками врывались сгоревшие клочки беспокойного сна, развиваясь вокруг, пламенно исчезая. — Со мной всё хорошо, — заверил Шото, почувствовав, как щёки горят от налившейся крови. Он сдерживался, чтобы окончательно не стереть своё лицо в порошок. Прищурив глаза, он с неприязнью взглянул на своего отца, но получил в ответ лишь такой же строгий и величественный взор героя, глядящего в его душу. — Идите спать, — спокойным голосом произнёс Энджи, посмотрев на Фуюми. Сестра дрогнула, но неуверенно кивнув, поплелась прочь из комнаты Тодороки младшего, оставив его наедине со своими мыслями. Холод ощущался на кончиках пальцев, быстрыми пощипываниями приближаясь к шее. Резкость обжигала бледную кожу мальчика, а морозная ночь, переполненная еле слышимым скворчанием, навсегда запомнится в его сердце. Тень окутывала своими одеяниями всю комнату, из-за чего свет полной луны казался чем-то очень ярким, приковывающим к главному лицу этой истории. Страх читался в его гетерохромных глазах.

***