небо падает

Dalalæða — вымышленная деревня неподалёку от города Рейкъявик. Само слово обозначает густой туман, который появился ночью после солнечного дня. Ólafur Arnalds (feat. Arnór Dan) — Take my leave of you Ночь изнывает от жары вместе со стонущими звёздами, которые жалобно скрежещут над головой. Сна всё нет. Только давящее чувство тревоги, будто поутру её ждёт не поездка домой, а прогулка по плахе в один конец. Морион выбирается из-под одеяла, которым укрывалась даже летом, несмотря на жару и насмешки Кристиана. Мягкий летний воздух обволакивает обнажённые плечи, не даря спокойствия, но вызвав мимолётную улыбку, обращённую в темноту. Даже пол под ногами тёплый, будто молоко. В полумраке мерцают бликами красноватые бусины-глаза большого мягкого йольского кота, с которым она не расстаётся с самого детства, будто в нём заключается всё её душевное равновесие. А может, она просто пытается не терять хоть какой-то физической связи с прошлым, от которого бежала, но которое так боится упустить. С балкона открывается живописный вид ночного города, на остывающих камнях дороги извиваются длинные тени мерцающих фонарей. Ночью всё становится красивее, и, несмотря на видимую покорность, возникающую с исчезновением людей и машин, проступает дикость. Настоящая дикость, какая бывает, когда остаётся только природа. Когда она дышит свободой. Вдыхает глубже, пытаясь подавить зудящее в грудной клетке чувство. Она мечтала вернуться домой после долгого отсутствия, после всех событий, принёсших в её жизнь столько перемен. Она обещала вернуться домой. Но теперь её тревожит предчувствие, что ей предстоит нелёгкое испытание. Встречи с собственными демонами никогда не бывают лёгкими. Особенно, если никогда не хотела их сокрушить. Расстояние долгие годы прекрасно маскировало настоящее положение дел, давало думать, что теперь, наконец, всё изменилось, что ей удалось справиться с безграничной силой, одолевающей сердце множество лет. Силой, загнавшей её на край света, как можно дальше от дома, дальше от проклятья. Расстояние, подобно туману, спрятало все острые края, но это никогда не значило, что они исчезли навсегда. Морион оглядывается, бросая взгляд на спящего мужчину, который должен был стать залогом её спасения, который стал её опорой. Они познакомились на её первой выставке, когда среди прочих картин он отыскал ту самую, что выражала всё смятение, чудовищное смятение юной души, мечущейся на грани помешательства. Лицо женщины на картине было искажено, словно растрескавшаяся зеркальная гладь. И об эти острые края, из которых складывался лик незнакомки, можно было поранить пальцы, стоило чуть поднести руку ближе. Когда он протянул ладонь к картине, чья-то тёплая рука с длинными тонкими пальцами обхватила его запястье. Белая тёплая кожа, так контрастирующая с его загоревшей. Повернув голову, Кристиан встретил взгляд, способный оплавить плоть, потому он ещё долго не мог опустить руку. И они стояли так, будто время замерло: он, пытающийся вдохнуть глубже, и она, неистово и молчаливо сражающаяся за неприкосновенность того, что было заключено в картине. Её картине. А потом он предложил, и она пошла с ним. С лёгкостью, не колеблясь. И было много темноты и мерцания свечей в старой кофейне с деревянными столиками и запахом сосны; много разговоров обо всём на свете, будто запретных тем никогда не существовало; успокаивающей тишины, в которой не было слышно боли или отчаяния, коих с избытком плескалось в беспокойной глубине серых глаз. Он спрашивал, она отвечала, и было просто, и было тихо. Морион тогда сказала себе, что он станет тем, кто спасёт её, и забилось под рёбрами, зашлось в надежде. И шрамы будто стёрлись с кожи. — Эй, ты чего? — раздаётся позади, и Морион вздрагивает, как если бы от внезапного дождя, упавшего на плечи холодными каплями. Кристиан оказывается рядом и обнимает, и на мгновение кажется, будто всё действительно приходит в норму. — Волнуюсь, — отзывается Морион, тихонько покачиваясь в такт чужому ритму, — только и всего. Меня ведь пять лет не было. Не знаю, чего боюсь: того, что там всё могло измениться, или того, что на фоне этих перемен я могу увидеть собственные. Её голос звучит задумчиво и глухо, будто издалека. Но Кристиан только усмехается, прижимая её к себе крепче: — Меняться — это нормально. Ты столького достигла за эти годы, — он целует Морион в волосы, и она расслабляется окончательно, позволяя своему телу просто прислушиваться к движениям. — Так что, какими бы ни были изменения — всё к лучшему. К тому же, ты не можешь скрывать меня от своей семьи, особенно когда мы собираемся пожениться. Где-то вдалеке раздаются сигналы машин, город постепенно просыпается, повинуясь грядущему рассвету. Морион тяжело вздыхает, понимая, что если бы Кристиан знал всю правду, то не был бы так спокоен. Его бы и с ней не было. За то время, что они провели вместе, он видел Морион разной, он знает о том, какой жестокой она может быть, какой становится в самые тёмные времена, но не боится, потому что считает, будто видел её всю. Но сама Морион знает, что есть такие места в её сердце, куда даже его она не готова впустить. — Поспи немного, пока ещё есть пара часов, — шепчет Кристиан, утягивая девушку за собой. — Завтра ты вернёшься домой и всё будет хорошо. — Обещаешь? — спрашивает Морион, изо всех сил веря, что так оно и будет. — Обещаю. ______________________________________________________________________ Утром Морион заталкивает в чемодан Йоля, бросает несколько тревожных взглядов на квартиру и под сопровождением шуток Кристиана, который катит чемодан с видом каторжника, направляется в аэропорт, крепко сжимая в руках билеты. В самолёте она зачем-то показывает ему несколько семейных фотографий из папки, куда давно предпочитала не заглядывать, ведь среди прочих будет лицо, которое мерещится ей и на изнанках век. Она перечисляет имена изображённых людей на фотографиях, рассказывает забавные истории, смеясь и остро чувствуя, как сильно она тосковала по этим людям и местам. И чем дальше шагает стрелка часов, тем сильнее Морион ощущает приближение домой. Оживают запахи, покалывание в груди от исландского воздуха, оживает внутри забытое, выходит воспоминаниями, радостью и горечью. Где-то там, в сырой и туманной земле, всё ещё бьётся её сердце, присыпанное осенней листвой. Ибо осень стоит и в самом сердце. — О ней ты никогда не рассказывала, — тихо, будто боясь чего-то, произносит Кристиан, когда на экране всплывает очередная фотография, и Морион вздрагивает всем телом, неожиданно выныривая из воспоминаний. Она не думала, что столь незначительное, но более явственное столкновение будет таким ярким. — Ты всегда избегаешь разговора о картине. Она на неё больше не смотрит. Первая, самая яростная и отчаянная картина, от которой кровоточили душа и сознание. Она о ней больше не думает, будто смогла избавиться от этого образа, вынув его на бумагу. Насытив его цветами. Но это никогда не работало на самом деле, потому что, закрывая глаза, Морион не могла перестать видеть лицо, будто сотканное из солнечных лучей и льда. Сложно говорить о том, что причиняет боль и заставляет ненавидеть себя. Заставляло. Морион небрежно пожимает плечами, давая понять, что вроде как говорить не о чем, вот и не рассказывала. А если бы начала, то этого разговора не вынес бы ни один из них, так зачем пытаться призвать то, что ранит обоих. Она отдаёт телефон Кристиану и отворачивается к иллюминатору, разглядывая серые облака и думая о той лёгкости, которой наполнено небо, равнодушно взирающее на землю. Ей вдруг становится не по себе от мысли, что на самом деле ненависти в ней давно нет. Потому что, будь в ней всё ещё то яростное чувство отторжения, она могла бы себя простить за то, какой являлась по-настоящему. Но что делать теперь, когда оказалось, что она давно не чувствует вины? Когда Кристиан отвлекается на бортпроводницу, предложившую напитки, Морион снова берёт телефон, неосознанно хватаясь за края крепче. Всматривается в изображение на экране и, кажется, что ничего уже не чувствует. Немота, обступившая внутренности, становится плотнее, но Морион знает, что это обманчивое ощущение. Сжатые пальцы начинают неметь почти так же стремительно, как нутро. Она сжимает их, чтобы не провести по гладкой поверхности с улыбающимся лицом. Тогда приходят мысли, вращаются жернова. Становится смешно, что ещё несколько часов назад она говорила о каких-то переменах, потому что вот она, над северной землёй, ровно такая же, как была — сломленная и безжалостная. Сотни неотправленных писем к тебе сделали меня жестокой. Ты говорила, что всё можно решить, если понять для себя, что правильно на самом деле. Я столько раз смотрела тебе вослед, задыхаясь от неправильности, что с той поры потеряла любое понятие о том, что это такое — «правильно». Может быть, я боюсь оттого, что подсознательно знаю — я еду, чтобы переступить черту. А рядом снова кто-то, кто станет разменной монетой в беспощадной мясорубке. Ты говорила, что есть вещи, которые не должны случаться, но посмотри, что случилось со мной. Посмотри и скажи, что этого не случилось и с тобой тоже. — Морион? — Кристиан протягивает ей бутылку с водой, улыбается, будто бы не замечая никаких изменений. — Спасибо, — она сразу же делает несколько больших глотков. Холодная жидкость обволакивает горло, движется внутрь, и становится легче, будто чужеродная прохлада впитывает в себя жар каждого пылающего органа внутри. И зверь, осклабившись, возвращается обратно к цепи. Но цепь остаётся нетронутой. _______________________________________________________________________ Пока они едут на такси к дому родителей Морион, спускается туман, густой, влажный, пахнущий травами и сырой землёй. Он скрывает под собой почти всё, что их окружает, потому ни Морион Эйнарсдоттир, вернувшаяся в родные края, ни её будущий муж не смотрят по сторонам, поддавшись томительной и сонливой тишине. В голове Морион лихорадочно бьётся мысль: я дома, я дома, через столько лет я, наконец, дома. И кажется правильным решение не сообщать родным о приезде, так спокойнее, так есть время насладиться умиротворённостью и силой холмов, возвышающихся вдоль дороги. А где-то поблизости плещется холодное море, и чайки сходят с ума, разрывая туманную пелену своими криками, мечтая быть услышанными, мечтая пробиться сквозь завесу неизвестности, скрывшую весь их мир. Машина тормозит у самых ворот, и туман расступается, являя взору широкий двор, засаженный иван-чаем, лавандой и дикими люпинами. Воздух влажный и свежий, просолевший, пробирается под ткань одежды, щекочет кожу, напоминая, каково быть в его объятиях. Морион дышит полной грудью, упиваясь сладостью, присущей здешнему воздуху. Двухэтажный дом, сурово глядящий на прибывших, выглядит ничуть не изменившимся, разве что трещин в стенах добавилось, как морщин. Кристиан плетётся за Морион, опьянённый открывшейся красотой. На пороге их никто не встречает, видимо, мотора подъезжающей машины в доме не расслышали. Когда они входят в бархатистое тепло, ласкающее щёки, Морион широко улыбается и оборачивается к Кристиану, который никак не может снять ботинки. Пахнет древесиной и жасмином, каминной пылью и еловой смолой. Как всегда. Здесь всё как всегда. — Кажется, в доме полно народу, — замечает Морион, оглядывая кучу обуви за дверью. — Будет шумно. Она усмехается, но в одно мгновение становится серьёзной, словно осознав что-то важное, что-то, что заставляет её взгляд вспыхнуть чем-то диким, неистовым, ни боли, ни отчаянию не сравниться с тем, что Кристиан видит в её серых глазах. И тогда ему думается, страдает ли небо, когда его пронзают ветви молний. Но он молчит, наблюдая за ней, за окаменевшим лицом, за дрожащими губами, за скользнувшей по ним улыбкой, напомнившей ему нечто среднее между оскалом и гримасой боли. А потом она срывается с места и идёт вглубь дома, стремительно, неумолимо. И он следует за ней, пытаясь уловить малейшее изменение в её движениях. Морион не обращает на него внимания, но осознаёт, что он идёт за ней. Она слышит, как колотится сердце. Ещё до того, как ступить за порог дома, она уже знала, с той самой минуты, как исландский воздух ворвался в её лёгкие, Морион уже знала, что её ждёт. И вот под рёбрами набатом звучит мелодия её жизни, диссонируя, мечась, словно сотни маленьких птичек в тесной клетке. Она минует коридоры и комнаты, и вот-вот мир вокруг неё схлопнется, изойдёт трещинами и осыплется на пол, к ногам. Несколько шагов, несколько вдохов, сотни ударов в одно мгновение, и комната, озарённая светом и радостью, взрывается вспышками удивленных возгласов. Мать и отец, счастливые, прекрасные, братья и сёстры, друзья семьи. Морион чувствует их присутствие, знает, что они здесь, но видит только женщину, сидящую в кресле, приспущенную с плеч шаль, волосы, рассыпавшиеся по груди и плечам, вскипевшее море на дне карих глаз, море, обнажившее мачты затонувших кораблей, и кривую усмешку. — Дагбьерт, — срывается с губ, распадается на тысячи осколков и стелется ковром, и вот она ступает, взрезая кожу на ногах. И чайки кричат где-то далеко, трещат поленья в камине, и кажется, что никогда ничего не изменится, но Дагбьерт встаёт, будто застигнутая врасплох, и кажется такой растерянной, что на миг становится страшно. — Ох, ну, конечно, Дагбьерт, — смеясь, причитает Брианна, обнимая дочь, — всегда и во всём. Ни мать, ни отец, одна только Дагбьерт. Все смеются, а Морион не может понять, почему им так весело, когда ей, чёрт возьми, так больно. Объятия сменяются одни другими, и каждый встречает её с теплом, а поблизости смеётся Кристиан, которого точно так же обнимают, даже ещё не зная, кто он такой. Но ведь он пришёл с Морион, значит, его нельзя не любить. И только она молчит. Одна-единственная молчит. Морион как в беспамятстве шагает вперёд, не отводя взгляда, не поддаваясь дрожи, и только бы никто не заметил, только бы никто не разгадал, что творится у неё внутри. Дагбьерт поднимает руки, Дагбьерт разводит их в стороны и только перед самым столкновением делает едва заметный шаг назад. Но вот ладони её на холодных щеках, вот взгляд её разбивается о чужой, почти что яростный, и горячо ладоням тем, и горячо губам, потому что дыхание тяжёлое и обжигающее. И вот улыбка одна на двоих, вот слова, расколовшие кокон молчания: — Добро пожаловать домой, девочка. Всегда девочка, всегда эта черта, за которую ни шагнуть, ни отступить назад. Из этих её «девочка» можно выткать полотно, которое покроет всю землю. Морион накрывает её руки своими, будто удерживая обеих, и время растягивается, извивается вокруг них, а потом сжимается до долгого объятия, оградившего от восторженного гула собравшихся. И приходит долгое-долгое осознание — это никогда не заканчивалось. *Йольский Кот (исл. Jólakötturinn) — исландский мифологический персонаж, чудовищный чёрный кот величиной с быка, живущий в горах Исландии. *Морион (или черный хрусталь) — это камень, который относится к кварцевым породам.