***
Жемчуг мысленно перечисляет в голове все необходимые вещи, которые им наверняка понадобятся в Родном мире, так же мысленно ставит галочки, всё перепроверяет несколько раз. Мама Конни вполне справедливо капает на мозги своим беспокойством: — Ты справишься. Уверена, что всё взяла? Еда, вода… а меч? Где твой меч? Никогда не думала, что спрошу это… — Всё в порядке, мам, это дипломатическая миссия, — беззаботно отвечает Конни. — Ей не будет грозить опасность, потому что у Стивена очень высокое положение в самоцветной империи, — поддакивает Жемчуг. — И я всегда буду рядом. Женщине определённо не стоит знать, на каком положении будет находиться её дочь в этой иерархии, а вот с самой девочкой Жемчуг уже всё обсудила. Розовая частенько таскала за собой органических питомцев; ни для кого в Родном мире это сюрпризом не станет, пусть и думать в таком ключе о Конни было для Жемчужины невыносимо. Сама Конни восприняла эту новость спокойно и ответила, что ей всё равно, кем её будут считать самоцветы: главное — поддержать в этой нелёгкой поездке Стивена. — На планете будет атмосфера, — продолжает Жемчуг, — иначе бы о поездке Конни и Стивена и речи бы быть не могло. Приянка переводит взгляд от корабля на дочь и обратно. Тяжело вздыхает, пытаясь успокоиться, и говорит: — Хорошо. Будь осторожна. И просто… вернись домой целой. Жемчуг предпочла бы вообще никого не брать с собой в Родной мир; будь это её выбор, она не отпустила бы ни Стивена, ни кого-либо ещё, однако для её воспитанника куда важнее исцеление повреждённых самоцветов, чем пребывание на совершенно чуждой ему территории в окружении созданий, чьё мировоззрение в корне отличается от его собственного. — Поразительно, мы летим в Родной мир… — в прострации произносит Аметист. — Там ведь ещё больше Аметистов, да?! Очуметь можно… — Люблю тебя, Стью-болл, будь осторожен, — слышится напутствие Грега. — Всё будет в порядке, пап, — смеётся мальчик, обнимая отца. — Я люблю тебя. Вернусь раньше, чем ты узнаешь об этом! Эй, Лев! Обними-ка меня. — Мне стоит волноваться, Гранат? — При должной осторожности всё будет в порядке, — меланхолично отзывается Гранат, поглядывая на Алмазов вдали. — И там всё будет зависеть от самого Стивена. Жемчуг оглядывается по сторонам, наблюдая трогательные сцены прощания, окликает всех, предупреждает о скором отправлении и бежит к Голубой и Жёлтой. Те что-то осторожно обсуждают друг с другом; изредка Жёлтая всплескивает руками, а Голубая щёлкает её по носу и смеётся. Жемчуг останавливается неподалёку от них, ощущая возрастающее чувство дежавю. Великолепие Алмазного блеска, забытое за долгие годы, ослепляет вновь — то, ради чего живут все самоцветы и ради чего жила когда-то Жемчужина, касается её камня, затуманивает мысли. Тело двигается само по себе: она неосознанно отдаёт честь так, как полагается в Родном мире и как полагается идеальной Жемчужине — со всей грацией и красотой, какую только может вложить в свои движения. — Прошу прощения, мои Алмазы, всё готово, — а затем долго корит себя за то, что ей понравился одобрительный взгляд Голубой.***
Звёзды. Вот за что ей это? Она учила Розовую летать несколько десятков лет, сумела вбить в её голову, как правильно разгоняться, тормозить, и… «Собственно, на что я надеялась?» — тяжело вздыхает Жёлтая и закрывает глаза, чтобы не видеть всего этого ужаса. Розовая отвратительно водит корабль, зато выглядит такой счастливой, что Жёлтая не решается сказать ей, что кораблём управляет сейчас она, положив левую руку себе на колени, дабы младшая не заметила. Голубая это замечает и тоже ничего не говорит — с улыбкой на лице наблюдает за сёстрами и немного печально произносит: — Как же давно мы не были на этом корабле все вместе… — Его следует обновить, — начинает нудить Жёлтая, подперев голову кулаком. — Всё оборудование слишком старое. — Мы обязательно этим займёмся. — Я займусь. Это был мой подарок, мне и исправлять. — Подарок? — переспрашивает Розовая. Жемчуг сбоку прикусывает губу. — Этот корабль — подарок Жёлтой на твоё тысячелетие, — радостно поясняет Голубая. — Жемчужина — подарок Белой. Я подарила тебе паланкин, но, к сожалению, он даже починке не подлежит. Создам тебе новый, не переживай. — Жемчужину тоже придётся менять. Или откорректировать эту. — Не надо её менять!!! И корректировать тоже не надо! — в ужасе противится Розовая. — К-как вообще можно менять… — Пусть это решает Белая, — легкомысленно отмахивается Голубая. — Она подарила тебе наилучшую Жемчужину из возможных; неудивительно, что она так тебе нравится. — Говоря о подарках… не надо ли было нам взять что-нибудь для Белой? Как-то невежливо получается… я бы очень хотел, чтобы она помогла нам в исцелении повреждённых самоцветов на Земле. — Никакие подарки её сейчас не задобрят, — недовольно бормочет Жёлтая. — Нам повезёт, если она вообще будет с нами разговаривать. — Но… — Дело в том, что после твоего исчезновения с Белой стало трудно хоть как-то контактировать, — робко вмешивается в разговор Голубая. — Она закрыла все дела по Розе Кварц и восстанию и признала тебя расколотой, а теперь оказывается, что она ошиблась, и мы… никогда… никогда не видели, чтобы она ошибалась. — Сейчас направо и налево полетят осколки. Остаётся только надеяться, что эта буря коснётся нас совсем немного. Повисла гнетущая тишина. Жёлтая поглядывает краем глаза на навигационную карту, сверяясь, в правильном ли направлении они летят, но в мыслях судорожно пытается придумать, что они скажут Белой. Голубая выглядела более спокойной, но, судя по нервным ёрзаниям в кресле, волновалась не меньше. Спустя некоторое время Жемчуг прокашливается, сообщая: — Мы прибыли.***
Стивен испытывает иррациональное лёгкое раздражение, общаясь с Жёлтой, и умиротворённое спокойствие при разговоре с Голубой. Алмазы, о которых со страхом в голосе рассказывала Ляпис, в присутствии которых Жемчуг чувствует себя неловко, кажутся ему далёкими родственницами, потерянной когда-то семьёй. Больше всего удивляло то, как сильно его увлекало их совместное времяпрепровождение. Дело было вовсе не в том, что Алмазы с лёгкостью рассказывали забавные истории из прошлого с участием его матери (хотя и в этом тоже), — дело было в том, что они странным образом нуждались друг в друге. Их упорно тянуло друг к другу: как отдельные пазлы, стремящиеся собраться в единую картинку, как важные детали механизма, жаждущие вновь функционировать. На прощание Висмут сказала ему: «Я знаю, что ты делаешь, и понимаю, зачем, но я не собираюсь класть свой камень им на наковальню. Ты вот-вот войдёшь в логово львов, Стивен, и твоё счастье, что ты один из них. Если кто и способен рычать с ними на одном языке, то только ты», — словно возлагая на него ответственность за их будущее и за будущее всей планеты. Однако такая ответственность была ему чужда. От него никогда не ждали чего-то великого — чего-то такого, что совершила его мать. Его, напротив, от такой ответственности ограждали всеми силами. Перед Алмазами он не испытывает того же страха, что и Ляпис; ему не хочется вытянуться по струнке, как Жемчуг; он не пылает ненавистью, как Висмут. Алмазы обращаются с ним, как с самым дорогим сокровищем, не обращая внимания ни на что вокруг, обещая выполнить все его маленькие прихоти — прямо как и предупреждала его Жемчуг. Он слышал, что Розовая была всеобщей любимицей, что даже Белая относилась к ней по-особенному, и лишь надеется, что со временем это не изменилось. Внутри покалывает от нарастающего предвкушения чего-то нового: на Родной мир, как-никак, было очень интересно взглянуть. Это дом его матери, место, где она росла, где её воспитывали, её родина — мир, о котором Стивен ничего не знал, о котором ему практически ничего не рассказывали. — Мы прибыли. Картинка, которую он выстроил в голове, в корне отличается от того, что он видит сейчас. Столица самоцветной империи представлялась ему чем-то величественным, возвышенным, но сейчас перед его глазами — лишь расколотый на кусочки мёртвый мир, удерживаемый опоясывающими его кольцами. — Родной мир… — выдыхает он, не в силах оторваться от разрушенной планеты.