Крик Сирены

— Эйт? — мой голос звучал одиноко и жалобно, да и выражение моего лица тоже было жалобно. Я наблюдала за всем, словно со стороны, будто бы ко мне происходящее не имело ни малейшего отношения. Какой-то парень лежал ничком на земле, весь изувеченный пулями, залитый кровью, а испуганная, бледная и жалкая девушка стояла рядом и не знала, что же ей делать. Судорожно хватая ртом вдруг накалившийся до предела воздух, который обжигал мои легкие, я то слегка подавалась вперед, то хваталась за голову обеими руками, не в силах принять окончательное решение. — Эйт, — снова произнесла я, падая на колени перед телом, поджимая руки в нерешимости дотронуться… — Поднимайся… Никакого ответа не последовало, он даже не шевельнулся. Я, затаив дыхание перевернула его на спину, запачкав все руки в его свежей крови. Он был недвижим. Я прислушалась: ни малейшего дыхания, ни движения сердца… — Нет… Нет, нет, нет! — я яростно замотала головой и приложила ухо к его груди, пытаясь уловить хоть-что, хоть какой-то звук. — Вставай, пожалуйста! Ты не можешь умереть, не так! Ты же альфа! Еле сдерживая подступающие к горлу рыдания, я посмотрела на его спокойное лицо, которое выражало полнейшую отрешенность и безмятежность. Глаза оборотня были плотно закрыты; морщинки, которые уже оставили свой след между густых черных бровей, разгладились; все лицо было расслаблено. Склонившись над этим успокоившемся, но не потерявшем свою мужественную прелесть лицом, я припала к приоткрытым мягким губам, который еще полчаса назад целовали меня, а сейчас не ответили на мой поцелуй. Он еще был теплым, краска не успела сойти с лица, разогревшегося на солнышке, он словно спал. Не веря в происходящее, я обняла тело руками, крепко стискивая его, положила голову на твердую неподвижную грудь и прикрыла глаза. Слезы медленно выступали из-под моих сжатых век, скатывались по щекам вниз, на мокрую от крови футболку Эйта. — Печально, верно? — грустно усмехнулась я, говоря шепотом, почти неслышно, но он бы услышал… — Ведь это была моя идея, идти сюда… Я виновата… — всхлипнув, я продолжала: — Но ты на меня не станешь злиться, да? Ты на меня никогда не злишься, не будешь и теперь… Вспоминая все те разы, когда он должен был умереть, но вдруг вставал или появлялся со словами «Я же альфа», я и сейчас тешила себя надеждой, что он жив, просто отдыхает. Взрывы в деревне прекратились, все затихло. Даже птицы, которые так весело пели раньше, смолкли и теперь молчали, как молчат люди на похоронах. Ожидание, когда же грудь подо мной вдруг вздрогнет от мощного вдоха, когда крепкие руки в ответ обхватят меня, и легкий смех разнесется над опушкой, вот это ожидание и теплившаяся надежда сменились тупым смирением. Я лежала, смеркалось, проснулись соловьи и завели ночную трель. Тогда я поняла, что его больше нет. И никогда не будет. Тело уже похолодело, затвердело, как твердеют трупы со временем, когда кровь перестает биться в жилах. Я с трудом поднялась, разминая затекшие ноги и вытирая лицо, на котором запеклась его кровь и мои слезы. Вокруг все было так спокойно, как обычно, будто бы ничего не произошло… И от этого хотелось кричать, но я просто не могла. Подхватив твердое тело и с усилием двигаясь, я перетащила его в лес, под покров деревьев, где его никто не найдет. Уложив его на мягкую траву, я взглянула на мертвенно-бледное лицо любимого всем моим сердцем человека. — Мне так жаль, — вырвалось у меня из груди, и снова слезы покатились по моим щекам. Это были слезы бессилия, немощности и боли. Мне было так больно, будто это в меня всадили с сотню пуль, будто из моей груди вырвали сердце, и образовавшаяся на его месте дыра кровоточила и воспалялась. Склонившись над ним, я в последний раз поцеловала его, и лед его кожи буквально обжег мои губы, и спазм сдавил мою грудь. Соловьи пели, высвистывали прощальную мелодию, которую он больше не услышит. Я подняла глаза к потемневшему небу, укрытому от моего взгляда ветками. — Лети мотылек… — я усмехнулась и вытерла слезы с лица. — Помнишь эту песню? — обратилась я к телу, вглядываясь в неподвижное лицо. — Я ее пела тогда, в пустыне, хочешь, сейчас спою? Ответа я и не ждала. Я спрашивала от того, что не знала, как мне теперь быть. Тишина, следовавшая за моим вопросом так сильно давила на меня, что я невольно сжалась в маленький комочек, обхватив руками колени и сгорбив спину. — Конечно, ты хочешь, — прошептала я, облизывая соленые от слез губы. — Я спою… И под свист соловьев, я запела: — Лети мотылек Вдаль на восток. Смотри свысока… Ах, дорога нелегка. Лети за моря Через поля. На нас погляди, Не сбейся с пути. Там песни поют Все, гуляют и пьют. А за рекой, — я подавилась рыданиями, которые рвались наружу из груди, разрывая ее на части, так больно! — Найдешь ты покой… Я поднялась на ноги, тяжело дыша и пытаясь восстановить дыхание. Нужно было идти в деревню, во что бы то ни стало, нужно было помочь людям, которые там остались… Мертвые не друзья живым, я понимала это, но как можно попрощаться с тем, кого ты любишь больше своей жизни?! Соловьи продолжали мелодию песни, которую я пела, шелестели листья… Я последний раз взглянула на него, на его бледное лицо, хорошо выделяющееся на фоне темной травы, на его крепкое и когда-то полное сил мускулистое тело… зачем теперь ему мускулы и сила? И как он был прекрасен, даже сейчас, когда в нем больше не было жизни! Я еще раз облизала пересохшие губы и печально улыбнулась, чтобы снова не сорваться на рыдания. — Я люблю тебя, Эйт… — выдохнула я, и слова мои охотно съела темная пустота, наступающая из глубины леса. — Я всегда буду тебя любить… И я медленно, не разбирая дороги, пошагала в сторону деревни, спотыкаясь и падая, и снова поднимаясь. Я оставила за спиной его, свою любовь, свое счастье, все то, что грело мне душу, несмотря на холодные времена в моей жизни. А с собой я уносила слезы, скорбь и боль, которые засели глубоко в мое существо, не желая покидать меня.