Витражи из крыльев фейри

Дженсен встал на руки, напрягся и поднял плотный круглый зад над землёй. Ноги — все шесть крепких и ловких хитиновых лап — зависли в воздухе. Четыре руки не так удобно, как шесть точек опоры, но папа в далёком детстве говорил ему: «Тренировать надо всё тело, никогда не знаешь что пригодится, будь готов ко всему». И Дженсен тренировал. Всякий порядочный арахнид должен быть прекрасен и паучьей частью, а она крепка и хороша, и эльфийской, хоть и мягкокожей, но тоже увитой сильными мышцами. Он прошёлся вверх и вниз по небольшой площадке меж веток, руки приятно ныли и давно уже не подламывались, как бывало по началу. Довольный собой, он сделал ещё круг и перекувыркнулся обратно. Папа рассказывал, что бывали в большом лесу и целиком эльфийцы, но Дженсен их не встречал, только целиком пауков, и они точно не были людьми, глупые и скучные. У него были сложные отношения с солнцем. Дженсен ненавидел жару. Плавящий воздух полуденный зной иссушал тело, ноги потом шли не в лад, паутина выделялась слишком густая, а вибриссы по всей коже чесались, и чудилась от этого разная чушь. Но как же он обожал игру солнечных зайчиков… Летом он мог следить за их игрой часами. Зимой… Чтобы насладиться светом зимой, сделал в верхнем дупле витражи. Ради слюдяных крыльев охотился на стрекоз. Точил острые колья, ставил зубастые ловушки, плёл из паутины арканы… И давился горчащим невкусным мясом. То ли дело снимать с паутины мух, толстых от распирающих жирных соков… Но лето подходило к концу, а широкий витраж в любимом верхнем зале всё ещё не окончен. Дженсен и жил-то на нижних уровнях, там даже зимою тепло. Но не хотел отказывать себе в удовольствии полюбоваться в морозы на яркие отсветы неба. А потому — жевал, морщась от горечи, стрекозиное мясо и шёл плести новые ловушки для хищной дичи. Огромное дерево, в котором он жил, всё было источено червецами. Когда-то давно, когда маленький Дженсен сорвался с родительской ветки и прилетел сюда на подхваченном ветром листке, ему пришлось мёрзнуть неделю — скользкие твари выталкивали его из своих нор. А кусачие муравьи, что выдаивали из них мучнистый сок, устроили на него охоту. Он почесал старый шрам от ожога на плече. Глупые муравьи не поняли с кем связались. Славное семейство Эклз гордилось бы его успехами, всё гигантское дерево теперь — его обитель. Лабиринты ходов, путаная лестница из веток. Он очистил от слизи и залепил паутиной мелкие норы, и дерево, зарастив столько ран, благодарило ароматным цветением, сладкими, липкими от вкуснейшего сока плодами. Дженсен не особо любил есть их сам, но сушил и запасал в кладовые, даже осенью на тонкий запах легко было приманить мух. Развести червяков в прелой листве внутри узкой дыры у подножия стоило и вовсе ничего. Мясо их отдавало землёй, но в холодные месяцы, наевшись свежатины, он мог не впадать в спячку, сплетая в свободное время ловчие сети, любуясь на лучики солнца, отражённые в заледеневших гирляндах мушиных шкурок. На вершину он забирался довольно редко — и ветер сильный, и солнце яркое. Он вообще после первого путешествия не любил даже лёгкий бриз, хоть полёт и вызывал в нём трепет и воспоминания о восторге, когда его несло над землёй на невероятной для арахнида скорости. Но здоровое опасение, что во второй раз эту радость можно не пережить, заставляло сильнее цепляться за кору всеми руками и ногами, благо что у него их десять. Если он и перелетал на паутине с ветки на ветку, то по пять раз перепроверял прочность коры, за которую цеплялся. Лезть наверх приходилось в основном чтобы осмотреться. Дерево находилось на макушке холма, и если ожидались нашествия саранчи или странствующих муравьёв, по суматохе лесных обитателей Дженсен определял, что пора лезть осматриваться, угадывать, с какой стороны прибудет опасность. Вчера он поймал стрекозу с пробитым хвостом. И вытащил чужой нож из раны. Сначала плеснуло радостью — он не видел людей. Пусть и не арахнид, а мифических эльфийцев, но всё же людей. Не встречал так долго, что готов был расцеловать самого одичавшего путешественника, лишь бы тот сообщил, в какой стороне его дом и родня. А потом разглядел нож внимательно, и радость утихла — обточка совсем непривычная, да и лезвие закреплено совсем по-другому. Где-то рядом объявился чужак. Но всё же, живой человек в этой глуши — самое интересное, что случилось с ним за всё время. Дженсен давно прошёл возраст зрелости, в племени у него бы уже была жена и стайка отпрысков. Тепло под боком зимними ночами и просто голос рядом — он тосковал о неслучившемся сильнее, чем о прикосновении маминых рук. К весне становилось совсем туго, не спасали и стрекозиные витражи. К стыду своему Дженсен поймал разок паучиху, прижал, залез, но ничего, конечно, не получилось, с тем же успехом можно насиловать муравья. Совсем не то. Найденный нож давал надежду. Тонкую, как прошлогодняя паутина, и эфемерную, как жизнь летней бабочки. Но Дженсена зацепило. Решил, что надо будет осмотреться. Зазвенели сторожки — что-то заставило сработать стрекозиные ловушки на верхних ярусах. Подхватив пращу и парочку ловчих сетей, он побежал вверх.