Витражи из крыльев фейри

Верхние ярусы, как всегда, встретили холодом и воем ледяного — осень уже — ветра. Дженсен передёрнулся, паучий пушок — вибриссы — встали дыбом, и теперь казалось, что кто-то постоянно поглаживает его кожу. Дженсен терпеть этого не мог, но лучше так, чем не успеть увернуться от сорванной ветром ветки или наглого захватчика. На человеческой половине тела вибриссы были светлыми и мягонькими, но от того только сильнее прогибались ветром. Ох, не любил Дженсен верхние ярусы… Над листвой что-то происходило. Хоть дерево и начало сбрасывать листья, всё-таки пока их было слишком много, чтобы что-нибудь разглядеть. Метались тени, кто-то кому-то кричал. Дженсен на секунду воспрял духом, крик был явно человеческий. Здесь люди! В следующую секунду метнулся в сторону, поддавшись шевелению вибрисс. И вовремя! О ветку стукнулось копьё, Дженсен отпрыгнул, копьё улетело к земле. А пришельцы-то недружелюбны… Он перебрался поближе к стволу. Что там за сражение развернулось над ветвями, было не видно. Но копья и стрелы пролетали ещё пару раз. Дженсен заметил про себя, что надо будет потом проверить и, если пришельцы своё не заберут, собрать. Оружие лишним не будет. Теперь он уже и не рад был, что люди нашлись. Лучше бы и не было их. Дженсен устремился к любимому витражу, так тщательно собранному, так лелеянному… Вдруг успеет перехватить очередную стрелу, чтобы не разбила! Через ветви к нему провалилась стрекоза, клацнула гигантскими жвалами и, будто её за хвост потянули, задом наперёд вынырнула обратно, в надкронье. Не успел Дженсен изумиться такому нехарактерному манёвру, как со стрекозы, кувырком, на него спикировало нечто. Он дёрнулся отпрыгнуть, понял, что эта дрянь летит точно в любимый витраж, кинулся наперехват, но снаряд оказался слишком тяжелым. Дженсен не удержался и вместе с ним рухнул внутрь. Только слюдяные осколки крыльев взметнулись. Он в ужасе смотрел, как они, блестя и радужно переливаясь всеми цветами, летят вокруг. Так засмотрелся, что не додумался паутиной подстраховаться, и со всей дури хряснулся головой о древесину. От боли из глаз искры полетели, ещё ярче, чем куски витража, а потом, будто бы на секунду, глаза закрыла тьма. Когда он снова смог что-то видеть, солнце уже не сияло в зените, небо заволокла предзакатная дымка. Дженсен застонал, увидев, что его ненаглядный витраж разворочен. Вся правая половина снесена, левая едва держалась в креплениях, поскрипывая на каждое шевеление ветра. Испуганный вздох он скорее почувствовал, чем услышал. Кто-то рядом перестал дышать. Дженсен с трудом отвёл глаза от разбитой красоты и посмотрел на летучего идиота, который тут всё порушил. Успел увидеть взвихрение длинных волос и радужный проблеск крыльев, как это чудовище, буквально взмыло над полом и со всей дури воткнулось головой в уцелевшую половину витража. Дженсен закричал и попробовал встать, удержать подлеца от разрушений, но полоумный продолжал биться, снося последние уцелевшие куски, разламывая всё, что не разрушил своим падением. — Прекрати, чёртово создание, прекрати! — заорал Дженсен, потеряв терпение и прицеливаясь к крылатому придурку ядовитым укусом. Он не мог разобрать, что не так. Сначала решил, что идиот покалечился, задницу оторвал, пока летел, даже подумать успел — куда будет прикапывать и не нарезать ли мясца. А потом поймал, разглядел и чуть не бросил. Это не калека, он просто такой и есть — никакой задницы, две корявые лапы растут прямо из поясницы, и руки за спиной связаны, всего две. Сплюнул ядовитую слюну, прихватил липкой паутиной и прижал к полу, чтобы хоть что-то из осколков могло уцелеть. — Не ешь меня! — проскулил вдруг уродец. Дженсен ещё раз сплюнул. Вот ведь пакость, ещё и разговаривает. Он присмотрелся к найдёнышу — светлая кожа, никаких вибрисс, только длинноватые, до плеч каштановые волосы. Две странные ноги, фу, гадость. То место, где должна быть задница, едва прикрыто какой-то тряпкой. Но крови там нет, он бы учуял. Руки были под телом, чем-то слеплены. О, видя размах разрушений, он понимал тех, кто этого идиота упаковал, такого и правда, опасно на свободе оставлять! Самое лучшее в нём — крылья. Красивые и ажурные, с рисунком, как у летних бабочек-эфемеид, обманчиво коричневые, на любое движение переливающиеся радужными отсветами. Ох, крылья бы он забрал… Но это был разумный. И почти человек. Дженсен сказал: — Если не будешь громить мне витражи, я тебя выпущу. Пленник скосил глаза на его паучью половину и пообещал: — Я постараюсь не шевелиться. Дженсен, смирившись с потерей роскошных и манящий красотой крыльев, перерубил лапой паутину. Парень ойкнул и вопреки обещанию начал двигаться. Повернулся спиной, и попросил: — Развяжи, пожалуйста, руки, болят сильно. Дженсен дёрнул бровью, но взмахнул ногой ещё раз, когти у него были заточены на зависть любой стрекозе, пушинку в воздухе перерубали. А вот с точность получились проблемы, похоже, слишком хорошо головой приложился. Прикрывающая куцый зад повязка тоже упала на пол. — Не надо! — пискнул пленник, дёрнулся и, ломая крылья, попытался вжаться в дерево. Дженсен поморщился от хруста и решил закончить этот ужас. Не получилось у них общения, пусть идёт своей дорогой, полоумный! — Я тебя не спасал, это получилось случайно. Ты не должен мне ничего. Прошу только — уйди подальше. От тебя разгром — мне за всю зиму не исправить. Крылатый задрожал от обиды. Пытался проглотить сухими рыдания, не залиться слезами. Дженсену было его жаль, он помнил себя после жуткого приключения, когда одинокий и голодный, избитый падением сидел так же на ветке. Но Дженсен сам всё исправил, сам начал войну с обстоятельствами. И не видел причины мешать крылатому охламону искать самому свой путь. От сердитого взгляда тот поник ещё сильнее, съёжился, словно напоказ выставляя торчащие кости, остро-тонкие, как у маленьких птиц. — Я не могу улететь. Позволь мне остаться. Я… Я могу быть… полезным, — всхлип всё же прорвался в слова. — Мне не пережить одному эту зиму. Под скептическим взглядом парень совсем сник. Как намокший комар, ни крови, ни мяса, ни красоты. Хотя… За спиной у него крылья совсем не комариные. Даже порваное у основания и заломенное по середине левое нижнее — всё равно светилось как драгоценность. Дженсен снова прикипел взглядом к переливам цветов. — Твои крылья. Ты можешь отдать мне крылья. Дженсен уже представил, как переложит витраж, убрав на края стрекозиные, и сделает в центре цветок вот из этих, мерцающих как опалы. О, да, он даже не попытается съесть чудака, если ему отдадут эти сокровища. Слёзы всё же прорвались. Крылатый сидел перед ним, а по щекам растекалась ручьями солёная слякоть. — Я не могу. — Тогда улепётывай, пока я не передумал. Парень зачем-то упал перед ним на колени, потянулся руками к животу, Дженсен чуть отступил, но не сильно. Он в своём доме и в полной силе, что эта мелочь ещё может натворить? Тот густо покраснел и пробормотал: — Я омега, я могу сделать для тебя приятное. Дженсен не очень-то помнил рассказы про другие народы, и что означает «омега» для него оставалось загадкой. А вот прикосновение холодных пальцев к паховой складке воскресило в памяти весенние страдания, жар и безумное желание чего-то, фантомное ощущение чужого тела в руках. Его бросило в пот от мимолётного касания, и хоть чужак был не намного привлекательнее паучихи. У той хоть брюшко было круглым и плотным, у этого — две жалких ходули. Но после движения чужого горячего языка вдоль складки у Дженсена встал. Головка налилась и выглянула наружу. Не давая опомниться, парень захватил её губами и ртом, сделал нечто, чем отплатил сразу за все свои прегрешения и пакости. Перед глазами блеснуло, будто опять кто-то сорвал витражи. Дженсен хотел отступить, но его держали за талию цепкие руки, а жаркий рот высасывал напрямую его волю. Уткнувшись парню в самое горло, он порывался оттолкнуть — что за блажь, задохнётся безумный! Только наваждение захватывало надёжнее ловчей сети. Крылья дрожали, ловя и отрасывая солнечные блики, и очарованный Дженсен не мог оторвать глаз от этого зрелища, не мог прекратить. — А-ах… — вскрикнул он, изливаясь в волшебное горло. — А-а-а… — простонал, ощущая, как сокращается оно изнутри. Дженсен всё-таки оттолкнул крылатого, метнулся в сторону тяжело дыша. Да, парень, как и обещал, сумел ему сделать приятное. Но в голове мутилось, а в памяти смутно роились обрывки далеких и непонятных «нельзя». Верные ноги дрожали и едва не подламывались. И не было сил заглянуть в опухшие от слез глаза, сказал просто: — Можешь жить у меня до весны. И, едва смог стоять не опасаясь рухнуть, сбежал.