***
Меня зовут Леви, я студентка колледжа «Хвост Феи» и по моей вине погиб человек. Это была моя подруга. У нее были золотые волосы, голубые глаза цвета мирного неба, а чуть ближе к нижнему веку у нее будто плескалось в них резвое море. У нее была фарфоровая кожа, на которой был отблеск румянца цвета дикой вишни. Ее тонкие губы и небольшие скулы, вразрез со стандартами красоты и модельного бизнеса, отражали ее невинность: она была на заре жизни. Как цветок, переживший леденящую зиму, все ждавший первых лучей теплого солнца. И я понятия не имею, что страшнее: представлять эти глаза, или осознавать что я убила человека? Это немного иные вещи, хоть и кажутся единым целым: ее глаза заставляли смотреть на нее. С самого детства в книгах мы читаем про голубые глаза. Про то, как их любят. Про то, какие они красивые. Я много встречала людей с лазурными глазами, но никогда прежде не встречала в них столько живости. Они горели у нее. Горели желанием жить, мечтами о светлом будущем, как у маленького ребенка, что не столкнулся с жестокостью нашего мира.***
Здесь должно было бы быть рассказано о том, что произошло тем вечером. Назовите мне тех, кто знает о всем досконально. Лишь те, кто оказался внутри квартиры под трехзначным номером в те роковые минуты, могли знать истину. Это навсегда станет загадкой для следователей, судей и всех тех, кто хотя бы на сотую оказался причастным к этому делу. То, что произошло там, они пообещали забыть раз и навсегда, чтобы никогда не вспоминать об этом. Они лгали всем, кому можно.Интересно, смогли ли они лгать себе?
***
… Я никогда не смогу забыть взгляда ее родителей, когда те забирали ее вещи. Опустошенные, заплаканные, уставшие от боли. Кто знает: возможно они проведут так все свои остатки жизни. Говорят, ее отец вскоре повесился. Его жена — мама Розы, обнаружила его после очередного рабочего дня висящим на люстре. Даже спустя несколько часов, пока ехали специалисты, она все также, раскачиваясь, поскрипывала. Лизель — так звали мать погибшей, ушла с головой в работу. Она пыталась заглушить страдания, сделать так, чтобы она просто не успевала думать о гибели самого родного человека. Она хотела сделать так, чтобы ей стало легче. Хотела окунуться с головою в дни сурка, где застынет лишь одна картина одиночества. Дом — работа. Дом — работа. И хоть муж при жизни, первое время пытался сдерживать себя, пытался вытащить, заставить ее снова жить, а не существовать, его попытки были тщетны. Его любимая жена, которую он помнил несколько десятков лет, канула в лету: от нее осталось лишь тело, уставшее, изнемождённое, в глазах которого исчез блеск живости. Уверена, вам нечасто приходилось видеть мертвых людей. Мертвых внутри, но не снаружи. Они просто тела, внутри которых лишь пустота. Они просто плывут по течению, не сопротивляются ничему, живут на то, на что получается и более не просят. Если их однажды захватят в сети зависимости от чего-то, неважно от чего, они не станут сопротивляться. Они нырнут с головой в этот омут, возможно приятный, а возможно не очень. Любой человек зависим. Главное — знать меру, чтобы не сойти с ума. Так вот: подобные люди не знают в этом слова «стоп». Если их затянет — их никто не вытащит, а сами они подавно и стараться вынырнуть не станут. На них страшно смотреть, поверьте. Очень страшно. Им нечего терять, у них никого нет, и, как правило, долго они не живут. Они тихо умирают, без похорон и поминок, без почестей. Их никто не вспомнит: они одни в этом мире. Одиночество — это страшно. Одиночество это когда приходишь, а в квартире тихо и пусто: ниоткуда не тянется запах свежей еды, нигде не слышно веселых голосов и смеха. Знаете, иногда начинаешь слышать шепот, которого нет. Такой тихий, убаюкивающий. А потом рыщешь, бегаешь по всей квартире, а в ней ни души. Лишь холодящая пустота. Если бы она умела говорить, я бы сказала, что у нее голос остроконечным лезвием по душе проходится. Скребет до ран, царапается. Это не похоже на смертельные ранения, это больше смахивает на мелкие порезы, как от бумаги, но и те такие болезненные. Любое прикосновение — это адские муки. А у ран, даже самых небольших, есть необычайно паршивое свойство: ныть. Живя на душе с подобным осознаешь, что время не лечит, лишь помогает выработать привычку. Лизель так и не смогла оправится от гибели мужа. Я видела ее чуть ли не каждый день: она главный редактор газеты, в которой я работала какое-то время, пока не сломалась. Я не выдержала ее тяжкого взгляда. Мне было противно от самой себя: я могла спасти ее дочь, я видела, что с ней что-то не так, но я этого не сделала. Мне было стыдно, казалось, еще немного, и я и правда сгорю. Сгорю от стыда, как спичка. Зажгусь сверху, а огонь рыжими струйками сползет вниз, оставив лишь горстку пепла. Я знала, что если она узнает о моей вине, уже не будет гневаться: злости в ней нет. Ничего нет, кроме скромно пристроившегося на стуле одиночества, которое медленно сжирает ее. После этого я никогда более не брала в руки ни сигарет, ни наркотиков, ни выпивки. Я смотреть на эти вещи не могла: все они вызывали тонну воспоминаний. Глаза людей, которых я погубила, всплывали передо мной каждую ночь и каждый раз, когда я бросала взгляд на выпивку. Мне страшно.Страшно смотреть в зеркало и видеть убийцу.
***
В дверь постучали. Назойливо и непрерывно, едва ли не проделав в двери дырку. Я про себя назвала этого человека дятлом. — Кто? — Люси. Я открыла дверь. Напротив меня стоял самый пунктуальный и придирчивый ко всему человек, что мне удалось встретить за мою недлинную жизнь. Но в этот раз она была другой, совершенно не похожей на себя. Каждый день я привыкла ее видеть в хорошем костюме, подобранном словно рукой опытного стилиста, видеть на ней макияж, гармонирующий с ее прической, смотреть ей в глаза, через которые не проглядывало ни единое чувство, которым при этом удавалось завораживать. Но сейчас передо мной стояла не Люси, а кто-то другой. По крайней мере, мне так казалось. Растрепанные золотые волосы, комки смытой ручьями слез под глазами туши, размазанные по веку стрелки, слабый вид и взгляд, полный боли. — Мне нужна помощь. — более решительно сказала она, но ее голос все еще был непривычным. Знакомая мне уверенность и гордость в нем исчезла. Люси ловким маневром «пронырнула» в мою обитель, которая даже была не подготовлена для приема гостей: где-то на люстре висел лифчик, едва покачиваясь, по комнате были разбросаны носки, а на кухне, как вишенка на торте, красовалась немытая гора посуды. Если бы все было хорошо, она бы обязательно фыркнула и прочла бы мне лекцию о том, как важно держать комнату и мысли в чистоте. Но она молча прошла на кухню. Я прошла за ней. Моя подруга бросила на стол конверт, а затем уселась на стул и страдальчески взглянула на меня. Я открыла конверт, посмотрела на его содержимое, затем на Люси, затем на содержимое. Повисло неловкое молчание. — Не подумай, что это действительно я. Я не делала этих фото. — она уставилась в плитку, кривоватым узором разложенную по полу. — Тебя подставили? — я решила спросить об этом в лоб. — Да. До встречи 10 дней. Думаю, очевидно, что он хочет денег. Причем не просто выкуп, он хочет отобрать все материальное, что у меня есть. Я останусь без крыши над головой, понимаешь? И оставлю без крова тетю и бабушку. Если тетя протянет, то бабушка... — Я знаю, что ты пришла сюда не просто высказаться, но... Боюсь, я бессильна. Я ничем не могу помочь. — почему-то мне стало стыдно за свою бессильность. Мошенник, судя по всему, не оставил улик, поэтому я не могла даже предположить кто это. Об обратных данных в помине не было. — Возможно, нужно пойти в полицию? — Мне там не помогут. Комнату я прибрала. По своей же глупости. Но могу предположить, что он предугадал подобный исход событий, ведь это единственное место, где меня могут защитить. Это рискованно. — Насчет риска ты права, если это человек, у которого за спиной есть кто-то или что-то, а если есть и деньги. есть и власть. — мы столкнулись взглядом. Моя беспомощность, ее отчаяние превратились в «коктейль молотова» который скоро взорвется. Стыд еще более сжал мое сердце, жгучий яд этого чувства пронесся по моим венам, отравляя их снова и снова. Противное чувство, от которого тяжело избавиться. Моя подруга едва ли не в смертельной опасности, а я ума не приложу, как ей помочь. В дверь снова раздался стук.