жопный рак

он любил его до безумия сильно. так, как могут любить только поэты или самоубийцы – отдаваясь на полную этому засранцу и забывая обо всем, когда был рядом. даже сейчас, перебирая его волосы грязно-зелёного цвета, глядя на подрагивающие во сне ресницы, он был сосредоточен на нём настолько, что, если бы ему закрыли глаза и попросили описать расположение родинок на плече, он бы сделал это безошибочно и ни разу не запнувшись. потому что надо было запомнить всё. если бы он мог, наверное, он отпечатал его образ раскаленным клеймом на своем мозге. однако надеяться можно было исключительно на свою память, поэтому пальцы скользили по бледной коже, и Кирилл судорожно пытался запомнить каждый чёртов миллиметр. незаметно в голову пробрались воспоминания о первом дне этого странного как будто сон периода. как будто сон: страшный или самый прекрасный.

***

«чувак, я в Питере, приезжай. надо поговорить. Бледный». Подпись в конце сообщения заставила Лермонтова улыбнуться. он считал забавным и то, что их зовут одинаково. одно имя на двоих. только это сообщение было не об именах, оно было о встрече, которую Кирилл ждал невыносимо долго, так что он тут же вскочил с кровати и начал собираться. их встречи были такими редкими и каждый раз он просто сходил без него с ума пересматривая записи с концертов, на которых Бледный казался ему настоящей рок-звездой. иногда он напивался, лишь бы не мучать себя воспоминаниями об обещаниях, которые они давали друг другу, заранее зная, что не сдержат их, или ощущениями поцелуев, прикосновений и шепота в шею, которые всплывали в памяти и ощущались почти что физически. и все равно, даже алкоголь не помогал – в итоге Кирилл всегда возвращался на свой балкон и долго курил, глядя в беспросветно черное питерское небо. а на утро у него всегда был готов новый трек. но сейчас он испытывал диаметрально противоположное чувство. он уже предвкушал как сгребёт в объятия своего придурка. они поговорят о чём там хотел поговорить Бледный, расскажут друг другу всё, что волнует, может даже чем-нибудь обдолбаются и проведут вдвоём всю ночь так, что потом Лермонтов снова будет с горечью вспоминать о ней кусая губы лишь бы не заплакать. и вот он на пороге квартиры, в которой они встречались каждый раз, когда оба оказывались в этом городе. Кирилл жмёт на кнопку звонка, но его писк обрывает внезапно открывшаяся дверь. Бледный выглядит обеспокоенно и без приветствий затаскивает Лермонтова в квартиру. чёрт. кто сказал, что Бледный хочет поговорить о чём-то хорошем? - садись. лучше присядь. – Бледный нервно ходил по комнате. он даже закурил, но тут же потушил сигарету. Лермонтов на негнущихся ногах прошел к дивану и послушно сел. он еще никогда не видел Кирилла настолько обеспокоенным. - что случилось? Бледный запустил пальцы в копну зёленых волос и тут же отдернул руки вниз - да блять! соберись… короче, чел, у меня это… ебанный рак. последнее слово глухо упало на пол и в комнате повисла невыносимая тишина. все рухнуло. они оба замерли и казалось перестали дышать, Бледный – ожидая, что ответит Лермонтов, а Лермонтов – мучительно осознавая эту мысль. - какой нахуй рак? – он вдруг подскочил к Бледному и схватил его за плечи. - жопный рак - жопный рак? - да, чувак. рак жопы. - бляяяяяять – Лермонтов вдруг осознал, что слишком грубо держит Бледного за плечи и прижал к себе. тот уткнувшись ему в грудь затрясся в беззвучной истерике. это потом уже они поговорят об этом и Лермонтов разузнает подробности, но сейчас он просто хотел держать своего любимого придурка в объятьях и ни за что на свете не отпускать, ведь стоит только отпустить и болезнь утащит его прямо у него из-под носа в глухую беспросветную тьму. когда Бледный наконец успокоился – а для этого понадобилось не так много времени – они сели на диван и он, положив голову Лермонтову на плечо обнял его за талию. - я не хочу пока об этом говорить. хочу просто побыть с тобой. - но нам придется об этом поговорить. - ладно – он отодвинулся от Лермонтова – давай. только быстро. это просто бессмысленно. - кто-то ещё знает? родители? - нет, я ездил к ним, но так и не смог ничего сказать. - что говорят врачи? ты лечишься? - блять, нет. все слишком запущено, лечение вряд ли поможет, а я не хочу подыхать лысым стремным чмошником. - ты с ума сошел? - забей, чувак. зато у меня есть крутые обезболивающие. хочешь закинуться? – он нервно рассмеялся - ты ебанулся? тебе надо лечиться! сколько это стоит? я достану деньги. - блять, да иди нахуй. не нужны мне твои блядские деньги. мне осталась всего пара месяцев, и я отменил все концерты и репетиции не для того чтобы блевать после химиотерапии, а чтобы провести это время с тобой, уебан! - Бледный сорвался на крик, но тут же успокоился – так ты будешь? – он залез в тумбочку и достал таблетки - и что ты будешь делать, идиот? – Лермонтова уже трясло от злости, но он старался держать себя в руках, потому что понимал, что ругаться сейчас просто бессмысленно и глупо и границей дозволенного были только обзывательства – я не хочу, чтобы ты умирал у меня на руках. - представь, что я ничего не говорил, раз тебе так стремно. чел, я пришел к тебе не за помощью, я просто хочу как следует оторваться в последние дни своей жизни. и я хотел, чтобы ты знал, что у меня жопный рак, чтобы ты не тратил время на нытье и разборки как сейчас. понимаешь? у нас и так мало времени – он проглотил таблетки и приблизился к Кириллу. когда между их губами оставались какие-то миллиметры он прошептал – завтра начнется самый большой отрыв в твоей жизни. он повалил Лермонтова на диван, и снял с него футболку. он не сопротивлялся действиям Бледного, потому что в этот самый момент обдумывал как бы затащить его к врачу и где взять деньги на лечение. он не хотел бросать его просто так, он не мог смириться с мыслью, что тот, о ком он написал так много стихов исчезнет через каких-то пару месяцев. нет уж. только не это. - погоди-погоди, последний вопрос – Лермонтов поймал руки Бледного, которые уже добрались до его ширинки и посмотрел ему в глаза – а тебе можно… ну… Бледный усмехнулся. - чел, у тебя то с жопой всё в порядке.