Запомни меня таким, как сейчас — беспечным и молодым, в рубашке, повисшей на острых плечах, пускающим в небо дым. … Нагим заходящим в ночной океан, пугающим криком птиц, с десятками шрамов, царапин и ран, с укусами у ключиц. Бесстрашным, отчаянным, смелым и злым, не знающим слова ''нет'', на толику грешным, на четверть святым, держащим в ладонях свет. Запомни мой образ, когда в полутьме целую твое лицо, запомни мой голос и след на стекле от выдоха хрупких слов. … Смотрящим на то, как в костра дым и чад врезаются мотыльки. Горячим, горящим, влюблённым в тебя — запомни меня таким. © Джио Россо
***
— Как думаешь, это потому, что мы — перерождения Индры и Асуры, тебае? — Мне плевать. Наруто косится на Саске, демонстративно поднимает форменные штаны с белесыми пятнами. — Ты слишком злой для того, кто только что изнахратил мне форму своей… — Заткнись. И прекрати ржать. Наруто посмеивается, откидывает штаны в общую кучу, валится рядом, укладывая голову на обнаженный живот Учихи. Жмурится от удовольствия, когда сильные пальцы прочесывают волосы, массируют затылок. — Но мне смешно, ублюдок. И это — моя единственная целая форма АНБУ. — Потому что ты безалаберный идиот, который постоянно подставляется, — справедливо и чуть угрожающе замечает Саске, сильно сжимает волосы и тут же отпускает. — Когда-нибудь ты умрешь, потому что отдел снабжения задолбается латать твою экипировку и подсыпет тебе яда в рамен. Наруто весело хмыкает, изворачивается, нависает сверху обнаженного Учихи, опираясь на локти, заглядывает в глаза. — Меня не берут большинство ядов, теме, — ради порядка хмыкает он, потираясь кончиком носа о скулу Саске. Дыхание того чуть сбивается, Наруто улыбается шире. — Так что это — ужасный план. Как ты можешь стать советником Хокаге, Учиха Саске-сан, если ты так отвратительно продумываешь планы? — Какой Хокаге, такой и советник, — хрипло тянет Саске, подается вперед, коротко целует обиженно фыркнувшего Наруто. — Не паникуй. — Я не паникую. — Ты вскрыл мне мозг формой, которая тебе больше не понадобится, накинулся на меня сразу после миссии, не дал написать отчет и достаешь дурными вопросами. А еще мы трахнулись за сегодня — сколько? Раза три? — Хорошо, даттебае, я паникую. И четыре, если считать тот, что утром. А может, пять. — Нет. — У тебя стоит, теме, — весело фыркает Узумаки, укладываясь сверху. Коротко стонет, целует, пробегаясь пальцами по ребрам. Он и правда паникует немного — у него инаугурация завтра, это волнительно, это почти страшно, когда исполняются мечты. Саске на секунду замирает, не отвечая, а потом резко дергается, роняет Наруто на спину, подминает под себя, нависает сверху. — Не паникуй, уссуратонкачи, — шепчет он. — Я буду рядом. Да. Это самое главное.***
Люди шумят внизу. Наруто вздыхает, поводит плечами, на которые плащ лег тяжелым и нужным бременем. Поправляет шляпу, еще раз вздыхает. Он только станет Хокаге — Седьмой Тенью Огня — а сделано уже так много. Ему не о чем волноваться: мир под охраной Альянса крепок, как никогда; не будет новой войны, потому что Хвостатые не допустят распада Союза; побочная ветвь клана Хьюга скоро канет в небытие — он вместе с Какаши-сенсеем писал приказ и лично договаривался с Ханаби; Коноха полна света и мира. И пусть система шиноби неидеальна, все равно они достигли столь многого. И впереди, хочется верить, еще долгие годы. Ему не о чем волноваться. Наруто с силой сжимает перебинтованую руку. Оглядывается и тут же натыкается взглядом на Саске, который стоит за спиной — и всегда, всегда будет рядом. Саске улыбается уголками глаз, как умеет он один, и Наруто хмыкает в ответ. Не о чем. Он точно знает, как правильно поступить. Сакура влетает в распахнутую дверь, окидывает Наруто быстрым взглядом, от которого хочется сбежать, потому что за последние два часа Сакура-чан превратилась в демона, который точно знает, как будет идеально, а потому Наруто должен стоять, заткнуться, не лезть, когда Сакура поправляет одежду, и вообще, дай ему речь, Саске-кун, он точно все забудет. Речь вызубрена (путем длительных, длительных усилий), и Наруто не собирается ничего забывать, но бумажка все равно сунута в руки, а Сакура-чан придирчиво вертит его, как манекен, поправляет шляпу и внезапно застывает с таким выражением лица, что Наруто испытывает непреодолимое желание схватиться за кунай. — Что это? — шипит она, тыкая пальцем в шею над самой ключицей. — Где? — тупо спрашивает Наруто, пытаясь скосить глаза, за что тут же получает по лбу и зеркало в руки. В зеркале на шее у глупо моргающего без пяти минут Хокаге засос. «Курама!!! — про себя вопит Наруто, судорожно рассматривая катастрофу поближе, но лис, который до этого залечивал такие прелести жизни за пару часов, только гнусно хихикает в подсознании и не отвечает. — Скотина жопохвостая!» Сакура-чан бьет по рукам, прикладывает к шее прохладную ладонь. Чакра пощипывает, залечивая кровоподтек, а взгляд милой Сакуры-чан направлен Наруто за спину, и не обещает он ничего, вот совершенно ничего хорошего. — Саске не виноват, — мямлит Наруто, пытаясь спасти положение, за что получает свою порцию гневных взглядов. — Ну что там, Сакура? — выглядывает Карин. — Вы готовы уже? Через две минуты выходить. Что это? Опять?! — Саске не виноват, — повторяет Наруто. Как через две? Уже через две?! Где чертова речь?! Саске хмыкает, Наруто спиной ощущает его движение, спокойную насмешку и улыбку. Сакура-чан взглядывает на Учиху, поджимает губы и отстраняется от Наруто. — Минута, Саске-кун. — Я знаю, — отвечает Саске, и уже через секунду Наруто тонет в его темных глазах и спокойствии. Конечно. Это не ему же говорить через минуту (уже минуту?!) речь, которая может изменить жизнь. — Уссуратонкачи. Не паникуй. — Я не паникую! Вовсе нет! Теме, где речь? Саске подается ближе, целует его — мягко, целомудренно, припухшими губами. Его регенерация не такая хорошая, как у Наруто, следы сохраняются долго и это… это… Черт. Он отстраняется, прислоняется лбом, смотрит в глаза, и Наруто дышит его короткими ровными выдохами, равняя дыхание и сердцебиение под него, и, наконец, мягко улыбается. Саске трется кончиком носа о его нос, и, пожалуй, это первый, действительно первый раз, когда он такой теплый и открытый среди чужих. Такой, каким бывает только наедине, потому что не любит выносить личное на люди, пусть даже ни для кого не секрет, что… — Наруто! — шипит Карин. — Время. Наруто вдыхает теплый запах последний раз, коротко целует уголок учиховских губ и расправляет плечи. Саске кивает. — Иди. Хокаге-сама. Наруто шагает под оглушительный рев толпы и спиной чувствует, что Саске следует за ним.***
Наруто говорит, не останавливаясь, не прерываясь — уверенно, четко, громко. Сотни вскинутых лиц, сотни обращенных на него глаз. Гражданские Страны Огня, семья дайме и сам он, одетый в парадные одежды, с кислым лицом приветствующий очередного главнокомандующего. Четыре Каге. Привычное внимание с времен войны, но Наруто говорит не для гражданских и не для Совета. Он говорит для сумрачно выпрямивших спины ниндзя из высшего боевого состава, для тех, кто будет умирать за свою Деревню и свою Страну, для чунинов, восторженно запрокидывающих головы, для генинов и детей, которые мечтают стать шиноби. Наруто говорит, не смотря на лежащую перед ним бумажку, говорит о чести, о доблести, о верности, говорит об Альянсе, о товарищах, о взаимопомощи. Для них, потерянных, зачастую сломленных; для не забывших четвертую войну. Он обещает эту войну последней — для друзей, сражавшихся бок о бок с ним, для детей, потерявших родителей, для тех, у кого рухнули дома, для тех, кто потерял друзей; для тех, кто смотрит на него и для тех, кто будет за него умирать. Он не тешит надеждами на безоблачное будущее, но он дает обещания и собирается их выполнять. Он говорит долго, его слушают внимательно, и, когда запланированная речь подходит к концу, он смотрит на темные кандзи на белой измятой бумаге и думает, что он сказал для всех, кроме… Он оборачивается — всего на мгновение, долю секунды, но образ остается, вытесненный на сетчатке, выжженный в мозгу алыми нитями — Саске стоит чуть в отдалении, за спиной и смотрит не так, как смотрят на Хокаге или на героя войны, или на мальчика из пророчества; Саске смотрит тепло и прямо и чуть улыбается, и он опора, суть; жизнь, сотканная из ниточек связей, построенных ими вокруг имен на предплечьях друг друга. Саске создал его: они выросли, вместе учились, сражались, вместе преодолевали невзгоды, они становились лучше в погоне за мечтами, они шли бок о бок, делили еду, раны, общую боль. Наруто стал собой только благодаря Саске. Стал лучше — только ради него. Написанная речь комкается под порывом ледяной чакры и улетает ввысь. Наруто смотрит на лица напротив и думает, что не имеет права, ни малейшего права он не имеет отбирать у них шанс самостоятельно решать свою судьбу. Забинтованная рука сжимается в кулак. От Саске тянет легкой нервозностью, он думает — что ты задумал, идиот, — и Наруто рассекает бинты чакрой прежде, чем успевает одуматься. На руке, среди шрамов, кандзи с именем Саске отчетливо видны. Наруто сжимает рукой поручень под общий взволнованный шепот и, под перекрестьем взглядов Совета и дайме, говорит в стылые глаза шиноби Конохи: — Есть еще кое-что, что я хотел бы изменить. И он говорит. Для Саске, застывшего за спиной, и только ради него.***
Когда Наруто заканчивает, толпа вечно сдержанных шиноби взрывается гулом. В нем и восторг, и недоумение, но потом чей-то звонкий голосок громко кричит: — Да здравствует Седьмой Хокаге! И его поддерживают ревом сотен глоток. Наруто улыбается немного нервно: взгляд взбешенного Саске жжет спину. Так не кричали с окончания войны.***
Когда все, наконец, успокаиваются, и Наруто может исчезнуть, оставив клона на пьянку, следующую за торжественной частью, Саске хватает его за шиворот и стремительно перемещается в их дом. Ну хоть не на полигон, тоскливо думает Наруто. Коноха устоит, стало быть. — Не начинай, тебае, — пытается Наруто предвосхитить грядущие разборки, но попытка проваливается с треском, когда Саске хватает его за ворот и рычит, подбирая слова, но, видимо, Наруто может гордиться произведенным эффектом, потому что слова не находятся. — Ну теме, ну что ты на меня шаринганом своим сверкаешь, тебае, я хотел тебе рассказать, но ты же был бы против! Саске определенно против, потому что чакра его давит на плечи, и полыхает от него яростью, злобой и еще терпким и обиженным, как будто… — Теме, — шепчет Наруто, обхватывая ладонью сжатый на вороте кулак. Зарывается другой рукой в волосы на его затылке, машинально скребет ногтями, чуть тянет, заставляя запрокинуть голову. Саске упрямо сопротивляется, стряхивает прикосновение. — Какого черта, Узумаки, какого!.. — Теме. Саске, Саске… — он тянется вперед, касается крепко сжатого рта губами, и еще, и еще. — Ну что ты? Саске. Так нужно было, я не мог больше, прости, я не подумал… — Когда ты вообще думаешь, Узумаки? — горько спрашивает Учиха, и Наруто крепче сжимает его ладонь. — Какого черта ты вообще понесся выносить это на… Черт. Там был Совет и дайме, и все проклятые Каге, и… В его тоне что-то тяжелое, страшное. Проскользнувшая мысль обжигает, и Наруто брякает прежде, чем успевает подумать: — Ты… стыдишься?.. Мгновенно полыхнувшей от Саске яростью можно захлебнуться. Он с силой встряхивает Наруто, толкает к стене, бьет ладонью рядом с головой, и от удара ползет вверх змеистая трещина. И глаза у него злые до невозможности и глубокие, темные, Наруто захлебывается в его злом неверии в то, что можно было сморозить такую несусветную глупость, потому что «стыдишься», серьезно? — Прости, — шепчет Наруто, — прости, даттебае, прости. Я просто… — Имя ничего не решает, — отрезает Саске, прикрывая глаза. Наруто физически чувствует, как тот сдерживается, чтобы не сорваться. — Ничего. — Но оно есть. Теме. Оно было у меня с самого детства, понимаешь, твое имя, принадлежащее мне. Это как… я всегда, ну… — Не объясняй. Наруто поспешно кивает, потому что было: ночи, полные попыток вызубрить каждую линию наизусть, теплые улыбки и злость, и счастье понимания, что кто-то есть в этом мире, кто написал на руке имя чужое — родное до каждой черты; и причал был, и те качели, когда кандзи пекло, и горе было общее на двоих; и шрам был, и слезы, и гордость, превосходящая все, и попытки догнать, и погоня за каждым призраком связи. И душа была. Есть. Одна на двоих. — Не буду. — Они не поймут. — Они уже понимают, даттебае. Какаши-сенсей и баа-чан. И эро-сеннин понимал, а Орочимару — скажешь, нет? И Асума-сан с Куренай-сан. И даже Хаширама с Мадарой, Саске, они… Если я не прекращу это, если Альянс продолжит стирать имена, если это не прекратится, что будет в итоге? — Войны начинаются не из-за этого, — тихо отвечает Саске. Успокаивается, и, хоть и злится все еще где-то внутри за то, что не сказал, уже можно — притянуть ближе, уткнуться носом в плечо, вдохнуть тепло и жизнь свою напополам. — Не из-за этого, — шепчет Наруто, целуя ключицу. — Но помнишь… Помнишь Хаку? Он сказал мне тогда, что когда у человека есть что-то дорогое, что он хочет защитить, только тогда он становится по-настоящему сильным. Я стал сильным ради тебя. Саске хмыкает едва слышно, отпускает воротник плаща Хокаге и зарывается пальцами в волосы на затылке, притягивает ближе, так, что слова становятся неразборчивыми. Наруто подается, ласкаясь, к руке. — Как по мне, так ты все еще слабак. — Ты невыносим, даттебае, я тут тебе о серьезном говорю, а ты!.. — И я стал, — прерывает Саске, не поднимая головы. — И они станут, теме, — спустя несколько секунд сдавленно говорит Наруто. — Даже если ничего не изменится, я не хочу, чтобы следующее поколение повторяло наши ошибки. Даже если будет еще одна война, они пойдут на нее, сражаясь друг за друга. Саске тяжело вздыхает в его руках. — Каге не согласятся. Как и Альянс. Связь — это зависимость, которая дестабилизирует и подрывает верность Деревне, уссуратонкачи, и ты должен понимать, что… — Заткнись! — рявкает Наруто, отстраняясь, встряхивает поджавшего губы Учиху. — Опять, Саске? Сколько раз мы начинали этот разговор, и сколько раз я говорил тебе: я не откажусь от тебя, даже если ты будешь против, даже если все будут против, и пусть я буду самым дерьмовым Хокаге в истории Конохи, я!.. Саске затыкает ему рот поцелуем, прикусывает губы, толкается языком. Наруто почти рычит ему в рот, притягивая ближе за шею, шепчет зло «Даже думать не смей!» и снова целует, горячо, влажно, повторяет следы за ухом, оставшиеся с утра. Боги, Саске… У них всегда так: наотмашь, безрассудно. Стоит только коснуться, и Наруто вспыхивает сразу весь, стонет голодно, потому что Саске льнет к рукам, он — не позволяющий никаких лишних прикосновений, его даже Сакура-чан лечит бесконтактными техниками — он вжимается, притирается, почти цепляется за горячую кожу, будто хочет врасти, будто изголодался и не касался месяцами — хотя неправда же, неправда, с самой войны они не разлучались больше, чем на неделю одиночных миссий. Саске целует, и Наруто душу за него готов бы продать, если бы общая не была. Он целует, и будто нутро нараспашку, мысли текут сумбурным потоком, смешиваясь с чужими — не понять, где чьи. Саске вжимает его в стену с трещиной до потолка, в глаза смотрит, не отрываясь. Наруто пугается иногда — в риннегане дело или в шарингане. Саске умеет создавать иллюзии такого класса, что не понять и не выбраться, всю жизнь можно в ней прожить. Счастливую. Или нет. Он показывал однажды, воссоздал приснившийся кошмар — мир, в котором они так и не поняли друг друга, и Наруто долго колотило после, он за Саске цеплялся, как за спасительный круг, и все шептал, толкаясь внутрь торопливо и правильно, шептал — сам потом не вспомнил, что. Но кошмары Саске больше не снились. Наруто думает — в шарингане дело, — а потом Саске глаза закрывает и подставляет беззащитно шею, и Наруто думает, голодно к ней приникая — не в нем. И никогда не было: какая разница, какие у Саске глаза, если это Саске. От одежды избавляются торопливо. Наруто проклинает экипировку и радуется плащу Хокаге, потому что боевая разгрузка Учихи снимается не так-то просто, а плащ послушно слетает от легкого движения. Ложится на пол бесформенной кучей. Наруто думает, выстанывая что-то бессвязное: где-то там клон принимает поздравления, и все вокруг считают, что это — самый важный момент в жизни Седьмого Хокаге. А самые важные — вот они: Саске целует, скользит костяшками пальцев по животу, мозолистыми пальцами гладит, обхватывает, сжимает, и мысли вылетают из головы. Наруто опускается на колени — только потому, что может, — целует влажную кожу, приникает открытым ртом к внутренней стороне бедра. Пальцы вплетаются в волосы, настойчиво тянут. Наруто вскидывает взгляд — ни за что не откажет себе в удовольствии смотреть, как маска крошится, спадая с лица Саске, обнажая беззащитное и трепещущее, как огненное дыхание его чакры — улыбается, облизывая губы. У Саске дыхание сбивается, и расширяются зрачки. Видно, потому что радужка красная и серая. Иногда Наруто скучает по темноте его глаз. Не тогда, когда они закрываются, а пальцы вцепляются в волосы крепче. Наруто целует головку почти целомудренно, слизывает терпкий вкус, голодно выдыхает и, наконец, обхватывает губами. Ему всегда будет мало, потому что дело не в сексе — дело в том, как Саске дышит, как стонет без голоса, как судорожно сокращаются его мышцы, как он контролирует себя до каждого вздоха, чтобы не повредить, и все равно срывается в конце. Есть что-то первозданное в том, чтобы замереть, позволяя, сглотнуть и слушать, как он шипит, отпускает волосы, упираясь в плечо, чтобы не упасть. Это потребность, нужда — вскидывать голову, подставляясь под голодный поцелуй, давая слизать свой вкус, держать его — горячего, невозможно горячего, гибкого, потерявшего самоконтроль, в своих руках. В глаза смотреть, когда он толкает в грудь, роняет, нависает сверху. Рука у него дрожит — у Саске, который может отжаться тысячу раз или три своих веса поднять, или все пять, боги, какие глупости в голову лезут… Саске опирается на локоть, почти укладываясь сверху, жестко вклинивает колено между ног, раздвигает их умелым движением. Наруто покорно подставляется и не выдерживает, трется о его бедро, почти скулит в поцелуй. Хочется так, что перед глазами темнеет, уже почти больно; это мучительно — терпеть, ждать… Почти плохо, Наруто неконтролируемо вздрагивает, тянется, прогибаясь. — Пожалуйста, теме… пожалуйста… — Не проси, — шепчет Саске в поцелуй и толкается, втискивается — внутри все еще скользко, растянуто с утра, потому что Наруто паниковал и пытался забыться — в Саске, Саске, Саске… Он скулит, сильнее раздвигая колени, толкается навстречу — мало, невозможно, невероятно мало — дыхания, пульсации, стонущих выдохов. Саске мало. — Давай. Черт, давай!.. Саске целует в висок — просто прикосновение губ. Нежное, аккуратное, от него прошивает по позвоночнику иглами, Наруто дергается, насаживаясь глубже, зло рычит, закидывая ноги на талию Учихи. Тот садится, сжимает ладонью таз, пальцы с силой отпечатываются на коже. Курама залечит потом… Потом, все потом… Саске выдыхает, жадно смотрит и не двигается, не двигается, ублюдок!.. — Саске, мать твою, — рычит Наруто, — делай что-то или делать начну я!.. Саске усмехается, почти выходит и вдвигается резко, сильно, выбивая длинный стон. — Позже, уссуратонкачи, — хмыкает он, глаза безумные, страшные. Наруто так любит его глаза. Саске читает мысли — конечно читает, — улыбается почти беззащитно, наклоняется, целует солнечное сплетение, и Наруто точно вывернулся бы и взял ситуацию под контроль, если бы не хотелось — глубже, сильнее и в ритм. Чувствовать его в себе, чувствовать его частью себя, быть рядом, быть так близко, что ближе некуда — мысли, чувства, душа — все напополам, и тело тоже, особенно сейчас, когда Саске, наконец, сжимает талию рукой, дергает на себя и толкается — сильно, единственно правильно, единственно нужно. Наруто теряется, как и всегда, стонет, подмахивает, цепляется пальцами за предплечье Учихи. Не та рука, не та, на ней нет имени Наруто — но оно есть на Саске. На коже его — рисунками поцелуев, укусами, засосами; внутри него — движениями, пальцами, прикосновением губ; Саске принадлежит ему так же, как Наруто — принадлежит. Сейчас. Тысячу лет назад. И тысячу спустя. Саске срывается под конец, разрушая ритм, и это немного слишком — движения обжигают, глаза его смотрят насквозь, а еще он руку хватает за запястье, не давая коснуться, и только толкается глубже, почти невыносимо. Почти больно. И Наруто срывает в ревущий водоворот его чакры, силы и нежности, бьющей наотмашь. Он пропадает, забывая про инаугурацию, звание и мир вокруг. У мира одно только имя. Саске стонет ему в висок.***
— Жрать хочу. — Можешь вернуться на свой праздник, добе. — К чему такой презрительный тон, даттебае? — Наруто переворачивается на живот, утыкается подбородком Саске в солнечное сплетение. Он знает ответ. — Там нет рамена, — не подводит Учиха, почесывая его по спине, как большого кота. Наруто жмурится от удовольствия. — Катастрофа. — И не говори. — Как будто они не знали, у кого инаугурация, даттебае! — Да. — Надо внести рамен в список обязательных яств на каждом официальном торжестве. — Сакура тебя убьет, — замечает Саске. — Я Хокаге, — надувается Наруто. И внезапно улыбается, осознав. Повторяет: — Я Хокаге, Саске. — Да, — тянет Учиха, скользя рукой по влажной обнаженной спине. — И ты изменишь мир, уссуратонкачи. Наруто приподнимается и целует Саске в солнечное сплетение. Изменит. Обязательно — ради него.THE END