Гость

Его телефон издает негромкое приветственное треньканье по дороге на сеанс психотерапии. Он уже не посещает их так часто, как раньше, но провериться время от времени не помешает. Его терапевт выглядит довольной, и это хороший знак. В течение сессии возникает все меньше пауз, в которых сквозит обида, проявляется все меньше открытых ран. На пути в приемную он проводит пальцем по экрану, чтобы открыть сообщение. «Воскресенье, — гласит послание. — Чайхана «Дюпон». Десять утра». В ответ он отправляет смайлик, изображающий чашку кофе, и представляет ее лицо, когда она это увидит. — Похоже, вы сегодня в хорошем настроении, — говорит его терапевт. — Да, — соглашается он. — Жизнь прекрасна. — Рада это слышать. Как работа? Он рассказывает о границе, которую провел между своей жизнью и делами, которые расследует, и о жестком распорядке, которому теперь подчинен каждый его день. Врач одобрительно кивает. Они говорят об особенностях людей, в чьи мысли он смог проникнуть, и о тех, кого не сумел разгадать. Она не давит на него, а ему приятно побеседовать с кем-то, кому известны тонкости его профессии. — Каково это — вернуться в Бюро, но больше не заниматься Секретными материалами? — спрашивает психолог. — Нормально, — отвечает он и действительно подразумевает то, что сказал. — Это не так уж сложно. Хорошо и то, что мы работаем в Квантико, а не в Гувер-Билдинг. — Мы? — мягко переспрашивает терапевт. — Дана тоже вернулась к работе, — говорит он. Произносить ее имя теперь гораздо легче, чем раньше. Это помогает — отделить Скалли, о которой он говорит на сеансах терапии, от Скалли, которую встречает в коридорах Бюро. Та из них, кого он любит безмерно и безусловно, и та, с кем вместе работает, возможно, одинаково выглядят, но он относится к ним по-разному, во всяком случае, в его понимании. Ему всегда было легко работать со Скалли. Они идеально подходили друг другу в качестве коллег. — Это трудно? — спрашивает врач. — Нет, — отвечает он. — Мы в разных подразделениях. Она занимается своей работой, я — своей. Мы пересекаемся лишь время от времени, если вообще пересекаемся. — Похоже, вы оба хорошо справляетесь с возвращением к работе, — замечает терапевт, кивая. Он улыбается и молчит о клятве на мизинчиках в коридоре Бюро, о том, как они, словно в старые добрые времена, смогли отгородиться от всего остального мира, о смеси надежды и страха, которую он ощутил, когда она сказала, что ему не стоит беспокоиться. Кое-что в нем всегда останется неизменным. В воскресенье утром он поднимается рано и идет на пробежку. На улице душновато, но ему нужно куда-то девать избыток энергии. К тому моменту, когда он поворачивает обратно к дому, пот стекает с него ручьем. Он принимает холодный душ и, одеваясь, осушает стакан ледяной воды. Новые джинсы сидят гораздо лучше, чем те, что он отдал на благотворительность. Несколько верхних пуговиц рубашки остаются незастегнутыми: ему все еще слишком жарко, чтобы надеть майку. Чайхана набита битком, но он видит Скалли прямо перед собой. В этом наряде — прямых брюках и блузке без рукавов, со сдвинутыми вверх солнечными очками, она выглядит непривычно расслабленной. Он не узнает ни один из этих предметов одежды. Скалли словно разом перескакивает с одной стадии развития моды на другую, периодически полностью обновляя свой гардероб и одним прыжком нагоняя все современные тенденции. Он помнит, что такое уже случалось — примерно в то время, когда они вернулись из Антарктики. Внезапно вместо странноватых брючных костюмов с подплечниками она стала носить лишь черные пары с узкими юбками и классическими белыми блузками, верхние пуговицы которых были неизменно расстегнуты.И вот тот же скачок произошел вновь, и теперь Скалли выглядит еще более хладнокровной и лощеной, чем прежде. Даже лишенная своих неизменных каблуков, она никому не даст спуску. — Привет, — говорит он, цепляя солнцезащитные очки за вырез рубашки: разумеется, он выбрал ту, у которой нет карманов. — Привет, — отвечает она, и та знакомая манера, в которой она поднимает на него взгляд, заставляет его автоматически наклониться и поцеловать ее в щеку. Он отступает и смотрит на нее, прикидывая, стоит ли извиняться, но, увидев ее едва заметную улыбку, расслабляется. — Я думал, мы собирались выпить кофе, Скалли, — поддразнивает он. — Мы уже не так молоды, чтобы глушить эспрессо, — отвечает она. — Как ты себя чувствуешь, Малдер? Ты весь раскраснелся. — Я ходил на пробежку, — говорит он. Она оглядывает его с ног до головы, и ее взгляд задерживаются на вырезе рубашки, приоткрывающем грудь. — Хорошо. Я рада, что ты не бросаешь спорт. — Как мой врач? — Спрашивает он. — Или как заинтересованное лицо? Она закатывает глаза, но намек на улыбку таится в уголках рта. Она заказывает мятный чай — горячий, хотя на улице уже под тридцать, а он — «Эрл Грей» со льдом, вкус которого напоминает ему те вечера в Оксфорде, когда он засиживался допоздна, листая учебники и конспектируя прочитанное, пока давно забытый чай остывал. Он прихватывает на кассе пакетик соленого овсяного печенья, а она — двойную порцию сладкого картофеля. — Это мой обед, — поясняет она. — Я и не думал тебя осуждать, Скалли, — говорит он и платит за все, не обращая внимания на ее предостерегающий взгляд. — Я же говорил, что просто приглашаю тебя на кофе. Или на чай и сладкий картофель. Мы ведь никогда не были традиционалистами. — Нет, никогда, — соглашается она. — Спасибо. — За мою новую прибыльную работу, — произносит он, касаясь ободком своего стакана ее кружки. Оба делают глоток. Он вздыхает от удовольствия, чувствуя, как в груди разливается приятная прохлада. Скалли, похоже, не страдает от высокой температуры своего чая, хотя пар лениво клубится над ее чашкой. Звуки чужой болтовни и звяканья посуды уютно обволакивают, заглушая их собственную речь. Они слышат только друг друга, и больше никто не слушает их. — Здесь хорошо, — говорит она. — Хотела бы я, чтобы мы делали это чаще. — Мы выпили море кофе, — замечает он. — В прошлом. Если бы я знал, что ты предпочитаешь чай… — Ты знаешь, что я имею в виду, — говорит она, но в ее голосе не звучит раздражения. — Я и правда знаю, что ты имеешь в виду, Скалли. Тогда я просто не думал, что ты захочешь пойти куда-нибудь со мной, особенно учитывая, что мы проводили вместе все рабочие часы. — Малдер, — говорит она, — для профайлера ты слишком часто пропускаешь важные знаки. — Просто эти знаки находились не выше моего носа, — шутит он, жестом обозначая место, до которого она ему достает, когда стоит рядом. Она протягивает руку и отламывает кусочек его печенья. — Эй! — протестует он. — Ты это заслужил, — говорит она, и он пожимает плечами в молчаливом согласии. Единственное, чему когда-либо служил препятствием ее рост — достать что-нибудь с верхней полки на кухне. — Спасибо, — произносит он. — За что? — Она отпивает свой чай. — За то, что пришла сюда со мной. — Ты думал, я бы не согласилась? — спрашивает она. Он пожимает плечом. — Думаю, было время, когда ты бы не согласилась. На самом деле однажды ты так и поступила. — Я не отказывалась, — напоминает она. — Я сказала, чтобы ты спросил меня позже. И ты так и сделал. — Самый ужасный момент в моей жизни, — шутит он. — Слушай, не хочешь пойти со мной в следующие выходные на выпускной? — Как ты думаешь, почему я ушла? — внезапно спрашивает она. Он протяжно выдыхает. — Скалли, это сложный вопрос, а ведь еще даже не пробил час больших скидок на выпивку. — Я ушла не потому, что не люблю тебя, — произносит она. — Я ушла не потому, что не хотела, чтобы мы были друзьями. Ты просто отказывался слышать меня. — Я знаю, — говорит он. — Извини. — Это было слишком тяжело. — Я знаю. Спасибо тебе. — За то, что ушла? Скептицизм в ее голосе вызывает легкую дрожь в его теле. Он так скучал по этому, по таким разговорам между ними. — За то, что сказала мне, почему ты ушла, — говорит он. — И за то, что не оставила меня насовсем. — Я же говорила тебе, Малдер: было бы слишком сложно пересказать твою медицинскую историю кому-нибудь еще, —  хмыкает она, помешивая чай. Он тянется к ней и берет за руку. Ее пальцы напрягаются, но в конце концов расслабляются в его ладони. — Скалли… спасибо. — Пожалуйста, — тихо отвечает она. — Я не тот человек, с которым легко ужиться, — признает он. — Ты этого не заслуживала. — Хм, — неопределенно произносит она. Какое-то время они просто пьют чай. Она сосредоточенно вглядывается в свою кружку. Он съедает кусочек печенья. Текстура выпечки совершенна. По-домашнему нежное, сладкое тесто навевает воспоминания о том, как в выходные они ставили противень с печеньем в духовку, валялись на диване и ждали, когда прозвенит таймер, а дом наполнялся сладким пряным ароматом. Когда он поднимает глаза, она смотрит на него, и ее взгляд снова задерживается на вырезе его рубашки. — Хорошо выглядишь, — говорит она. — Ты тоже, — отвечает он. — Размеренный образ жизни и уход за собой, — усмехается она. — Никаких секретов. — И, по всей видимости, никакой сумасшедший не вытаскивает тебя из постели, чтобы гнаться за призраками. — Да, — соглашается она. — Никаких сумасшедших ни в постели, ни вне ее. — У такой женщины, как ты? — поддразнивает он. — Ты, должно быть, отбиваешься от них палками. — Если и пистолет не помогает, вряд ли с этой задачей справится дубинка, — говорит она. — Туше, — сдается он и отхлебывает чай. — Я думал, ты с кем-то встречаешься. Она вздыхает. — Я завязала с этим, — говорит она. — Это бессмысленно. — Почему бессмысленно? — спрашивает он, и его сердце подскакивает к горлу. — А о чем нам разговаривать? — усмехается она. — «Чем ты занимаешься? Ты когда-нибудь стреляла в человека? У тебя есть дети?» Он вздрагивает. — Ты рассказывала ему, что стреляла в своего напарника? Она закатывает глаза. — Нет. А должна была? — Все неподходящие парни отсеялись бы на этом этапе. — И что это говорит о тех, кто не отсеялся? — Разумное замечание, — соглашается он. — Думаю, я уже выбрала норму сумасшедших, положенных мне в этой жизни, — говорит она. — С лихвой. — Я теперь не такой псих, как был раньше. — Да, — говорит она медленно. — Еще немного, и у меня почти получится поверить в Малдера 2.0. — Почти… — повторяет он. — Мне просто не хочется думать, что ты делаешь все это только ради меня, — произносит она. — Сначала это действительно было так, — признает он. — Но потом — нет. Если бы ты сказала, что никогда не вернешься домой, я бы не остановился. Я не могу взваливать на тебя ответственность за мое счастье. — Да, — говорит она. — Нам всегда чего-то не хватает. — Кажется, я припоминаю, как сказал тебе однажды, что ты сделала меня цельной личностью. — Мне кажется, я тоже это припоминаю, — криво усмехается она и неосознанно дотрагивается до шеи. — Это было неправдой, — произносит он. — Я хотел сказать, что чувствую к тебе, но выбрал неправильный способ. Я взвалил на тебя тяжелую ношу. Она поднимает на него глаза. — Спасибо, — говорит она через мгновение. — Мне не нужно, чтобы ты дополняла меня, — продолжает он. — Ты не обязана нести это бремя. Я могу сам отвечать за свое благополучие. Но при этом, Скалли, должен сказать, что не чувствую себя в полной мере собой, когда тебя нет рядом. — Я понимаю, что ты имеешь в виду, — кивает она, и они смотрят друг на друга. Тишина, мягкая и уютная, тихо опускается на них, как снег в канун Рождества. Он протягивает ей печенье, и она, разломав его на мелкие части, одну за другой отправляет их в рот. — Давай начнем сначала, — предлагает она. — С самого начала? — уточняет он. — Двадцать три года — слишком много, чтобы пробежать их заново, Скалли. — Знаю. Я не хочу стереть ничего из того, что между нами было. Но мы можем все наверстать. Кофе. Ужин. Пропустить по стаканчику после работы время от времени. — Что скажет об этом твой психотерапевт? — спрашивает он. Скалли поджимает губы. — Она говорит, что созависимость едва ли можно считать чем-то позитивным. А твой? — То же самое. Думаю, у них одна методичка. Возможно, нам стоило бы походить на супружескую терапию, — поддразнивает он. — Там, во всяком случае, никто не будет так настойчиво заставлять нас держаться подальше друг от друга. — Она просит меня называть тебя Фоксом, — жалобно произносит Скалли. — И меня, — отвечает он. — Звать тебя Даной. — Это звучит так странно. — Ну, не знаю, — говорит он. — Это раздражает меня куда меньше, чем я ожидал. — Фокс, — повторяет она, словно пробуя его имя. Он пожимает плечами. — Возможно, это и есть то, что тебе нужно, чтобы почувствовать себя по-новому. Я не возражаю, — поддразнивает он. Она качает головой. — Может быть. Иногда. Она вздыхает и берет чашку. — Никто не понимает нас, кроме нас самих, Малдер. — Иногда от этого очень одиноко, — признает он. — Но я предпочитаю быть одиноким с тобой, чем с кем-то еще. Она поднимает на него взгляд. — Когда я сказала, чтобы ты не беспокоился насчет собаки, я не имела в виду — потому, что я не вернусь домой. — Нет? — спрашивает он. — Нет, — отвечает она, мягко улыбаясь. — Я люблю собак. Порой мне хочется опять завести собаку. Просто постоянно кажется, что время неподходящее. — О, — говорит он. — А какую собаку? — Без разницы, — отвечает она. — Только не померанского шпица, — предостерегает он. — У него слишком много естественных врагов. — Я больше не охочусь на болотных монстров, — усмехается она. — Не думаю, что стоит об этом волноваться. — Все меняется, — замечает он. — Кое-что — нет, — возражает она и отпивает свой чай. При расставании ему позволено снова поцеловать ее в щеку. Она забирает с собой коробку со сладким картофелем, он — проблеск надежды в сердце.