Синяки

Встает, превозмогая боль. Изнутри рвется крик. Банда ушла, оставив парня, боящегося лишний раз вздохнуть, корчиться от боли на земле. Тяжело было даже дышать, но он смог встать и вызвать такси, попутно написав, чтобы Гвен ехала домой. Таксист попытался узнать, что случилось, но Гарри, озлобившись на всех, грубо попросил, чтобы тот заткнулся и вез по адресу. Дав купюру, он буквально выпал из машины, таща свое тело, стонущее и дрожащее, к квартире. Ключи в замке, открытая дверь и он падает на пол, вскрикивая. Грудь с каждым вздохом горит пламенем, а в голове крутятся лишь мысли, что умереть в данную секунду очень иронично. Хочется курить, пить, заглушать боль, нарастающую от каждого мимолетного движения. Гвен нет около нескольких часов после его прихода. Он злится, переползая на диван, желая бить тарелки, кричать на весь дом, чтобы она услышала его, где бы не находилась. — Где ты, черт подери? — Хрипит в трубку, когда девушка, спустя двадцать минут, наконец-то звонит с незнакомого номера. — Иди домой, сейчас же, Гвендолин. — Бросает трубку, телефон скользит по полу, упав из рук. Сил достать его не хватает. Лежит на диване считая минуты, тянущиеся как нуга из шоколадного батончика, но совсем не сладко. Открывается дверь в квартиру. Гвен заходит, осматриваясь, бросает на тумбу около входа сумку, снимает пальто и обувь, проходит в гостиную-кухню. Видя парня, бросается к нему, тихонько потрясаясь. Страх заполняет тело моментально, идут мурашки, в глазах плещется сосуд, наполненный дичайшим волнением. — Что случилось, Гарри? — Поднимает его майку, видя многочисленные синяки. На ум сразу приходит имя «Антон», а руки трясутся. — Где ты была? — Он встает, охая. Боль слегка ушла, после того как он, собрав себя по кускам, все-таки выпил обезболивающее. — Гвендолин, где ты, мать твою, была? — Срывается на крик. Прижимает девушку к стене, ставит по бокам руки, хочется сдавить тонкую шейку, оставить синяки, которые она потом будет закрывать шарфом. Он мысленно отвешивает себе за это пощечину. — Ты моя, я хочу знать, чем ты занимаешься, когда мне бьют морду и когда я прошу приехать, — дергается, не выдерживает и сжимает шею, но не до синих пятен, не до шипения вместо слов. Рычит, — я хочу знать, Гвен, кто позволил тебе быть такой своевольной?!  — Ненавижу тебя. Убери свои руки, если ты этого не сделаешь, то будешь корчиться на полу снова, — чуть-чуть затихает, плача,  — Гарри, что случилось с тобой?  — Антон, — выплевывает это имя, а после, отпустив ее шею, прижимает к стене хрупкие девичьи плечи, ему больно от того, что он делает, но гнев берет верх, — ты запомнишь или нет, что ты моя, ты не должна сопротивляться, Гвен.  — Я буду это делать, пока не сдохну от твоей руки. Отпусти меня, я ухожу, — замирает, выжидая, что парень уберет руки. После минуты молчания, острых, как кинжал, взглядов, она скидывает их с себя, отвешивает ему пощечину, кричит, — я ухожу, мы больше не пара, я больше не твоя, слышишь? Ненавижу тебя, ублюдок. — Последнюю фразу выплевывает, чувствуя, как сердце сжимается от боли, тяжело дышать. Что же она делает с ним, что же она делает с самой собой. 

***

Она не могла смотреть на него, боль, поглощающая ее, как когда-то это желала любовь, сейчас была невыносима. Она тонула в самой себе, захлебывалась собственным молчанием, резалась его острыми взглядами и травилась мыслями, бушующими в голове. Хотелось кричать, биться об стены, стараясь выжить с самой собой. Она не могла видеть его, ее ослепляла яркая боль. Она не могла говорить с ним, давилась своими словами. Чувствует, как подруга обнимает ее за плечи, прижимает к себе. — Гвен, это правильное решение, — Скайс узнала о том, зачем Антон избил парня от Гарри через три дня после расставания. Это навалилась на нее бетонной стеной, проткнуло копьями. Она боялась, что Антон вытворит еще что-то. Она не хотела подвергать любимого опасности. И она была обижена до безумия. — Я знаю, Джул, просто мне больно, — они идут по коридору, не замечая, что происходит вокруг. Из-за угла вновь появляется Гарри, желающий поговорить. Рыжая отворачивается, подавляя рыдания. Молчит, тянет подругу и идет в другую сторону. В душе она хочет прижаться к нему. Выпустить своих демонов, содрать с него одежду, зацеловать до смерти. А может лишь молчать, плакать и говорить, что ей больно. Давиться этой болью. Гарри переживал это еще болезненней. То, что он делала с ней, то, какие мысли его посещали, вскрывали ему вены, выбивали из-под ног табуретку, кидали камнем на дно. Он потерял одну, сделать это вновь было больней. Будто он спасся от смерти, отделавшись шоком, а сейчас самостоятельно пытался убить себя. Ее звали Кира Мартин. Красивая, до покалывания в кончиках пальцев. Девушка-огонек, освещающий путь в пространстве. А он был диким собственником, не позволяющем своей половинке, являющейся самой важной и дорогой, даже общаться с другими парнями. Гордый ревнивец, желающий видеть девушку каждую секунду, каждую минуту своей жизни. А ее лучезарная улыбка, не спадающая с лица даже во время его заскоков, помогала держаться на плаву в самые темные годы его жизни. Он боялся сделать больно, но все равно душил ее словами, протыкал поступками и вешал на признаниях, что она его. А она тонула в любви, не обращая внимания на то, какая ее любовь. Он считал ее самым дорогим и, хоть и причинял ей боль, любил до дикого ветра в голове, сметающего все на пути. Когда ножик, вонзившийся в ее хрупкое белоснежное тельце лишил маленького ангела жизни, он пообещал, что отомстит, что будет беречь близких людей еще сильней. А вся родня Киры, все ее друзья, знающие о том, какой он дикий собственник, возненавидели его, обвинили в убийстве их солнышка. И он сломался, раскрошился в прах, сбежал, стыдливо поджав хвост. А в сердце осталась дыра, которую, как он думал, закрыть не получится никогда. Крошившиеся стены, разбитое стекло в его маленьком мирке, разрушенном и окровавленном.

***

Антон хватает ее за руку, оттягивает к себе. — Кукла, привет, — она начинает вырваться и Стилин, разозлившись, впечатывает ее в стену, от чего дух захватывает и пробегает искрящая боль, — ты в курсе, что я сделал с твоим сладким мальчиком, — наблюдает за ее реакцией, за болью в глазах, за дрожью губ, — если не будет слушаться, я выбью из него все дерьмо еще более основательно, киска. — Ухмылка, расползающаяся по лицу когда-то любимого парня. — Что ты хочешь? — Шипит, переставая вырываться, — только не трогай его, я сделаю все, что угодно, — плачет, снова. Антон слизывает слезинку с ее щеки, кусает губы. — Я хочу тебя и не только. Если ты правда готова, а выбора ты не имеешь, пирожок, то ты становишься моей куклой, этакой игрушкой, пока мне не надоест. Издеваюсь, бью, делаю, что мне вздумается, ясно? — Сжимает ее подбородок, переспрашивает. Рыжая кивает. — Ну, пожалуй, еще ты делаешь мне домашку, это бонус, конечно, а так же никаких отношений с Пратом, ясно? — Кашляет, давясь слезами. Кивает и свободно вздыхает, когда Стилин отпускает ее, уходя. — Сука, — шепчет так тихо, что парень не слышит, или просто делает вид. А сам самодовольно улыбается. Стать игрушкой Стилина, согласившись на это под давлением собственной беспомощности было отвратительно. Ее трясло, она ловила нервные срывы и боялась выйти из класса без подруги. А взгляд, слова Гарри давили еще сильней, прижимая компрессором, превращая ее в лепешку. Антон упивался ее болью, ее слезами, восполнял ими силы, чувствовал себя от этого живым, ярким. Это бодрило лучше энергетика. Ее просьбы, ее плач и стоны. Синяки на ее теле, размазанная тушь. Он черпал из этого особую энергию. Это пленило его. После сессии их университет почему-то решил устроить что-то наподобие вечеринки, которая всем пришлась по вкусу. Многие студенты записались в список гостей, предвкушая, что будет все неплохо. Гвендолин вместе с Джули были в диком восторге от такого мероприятия, надеясь, что наконец-то получится отдохнуть и расслабиться, вдохнуть жизнь. Гвен умирала от чувств, волнами накатывающих, вызывающих истерику. Она думала о том, как сильно она хочет быть с Гарри, как ее тянет к нему. Такому печальному, грустному и отчаявшемуся. Она любила его всем сердцем, желала исправить его, спасти от самого себя.

***

Зал, украшенный бумажными цветами, тихая музыка, чтобы не отпугнуть собирающихся, одетые в красивую одежду студенты. Приглушенный свет, стол со слабоалкогольными напитками и маленькие тарелочки с фруктами. Атмосфера зачаровывала и удивление от того, как хорошо устроено все, витало в воздухе между студентами. — Будешь пунш? — Джули протягивает напряженной подруге, постоянно бегающей глазами по залу, стаканчик. Та, благодарно улыбаясь, отпивает немного. — Боюсь появления Антона, ну, ты понимаешь, — улыбка сползает, превращаясь в усталое выражение лица. Монтес обнимает рыжую и шепчет, что все будет в порядке. Надежда теплится где-то внутри. Слышит сзади оклик, поворачивается, видя Гарри в красивом костюме, идеально отутюженном. Глаза загораются, она думает, как же он красив. Как ей хочется броситься ему на шею. — Можем уже поговорить, умоляю, Гвен, — взгляд опущен на пол, тихий голос, просящий пощады. — Идем, быстрей, — не выдерживает натиска, ломается. Выходят, заходя в женский туалет, где Антон точно не найдет и не заметит их. Он срывается. Жаркие поцелуи, снятая одежда, нежные прикосновения. — Прости меня, я полный идиот, — не дает ответить, притягивает для страстного поцелуя, сжимает ягодицы, — я не знаю как еще умолять, — спускается поцелуями ниже. Она стонет, когда он держа ее за волосы, сладко целует в шею. Она прощает ему все, она готова быть с ним до конца, готова снова пытаться изменить его. А он делает все, чтобы она простила его. Засосы, оставленные на ее шее, следы ногтей на его спине. Запыхавшиеся, растрепанные, они целуются, стоя около стены туалета. — Я прощаю, прощаю… Люблю тебя до безумия. Ты мое сумасшествие… — Сжимает в своей руке его волосы, обвив другой шею. — Давай сбежим. Никакой Антон нас не достанет, мы будем только вдвоем, — с ним Гвен готова идти на край света, готова улететь в облака, погрузиться на дно океана. Их любовь сумасшествие. Их любовь — что-то инопланетное, неизвестное и болезненно-приторное. И они готовы с этим жить.