Эребор, Дракон и неудача

Смауг был невероятно силен. Дракона вполне можно было сравнить по мощи с всесокрущающей природной стихией. Он был чуточку огнем, чуточку воздухом. Словно насмехаясь над всеблагими, Валар Мелькор вложил в своих лучших творений не темное пламя Удуна, а то, что было отблеском Анора. Искаженного на его лад, но все же. Великие змеи создавались не только как оружие последнего шанса против ратей Валинора, но как те, кто в случае победы Черного Врага должны были сжечь старый мир дотла. Смауг тосковал по Древним Дням, потому как он сам и мир вокруг был юн. Он помнил все и пронес эту память через эпохи. Он был мудр, но прятал эту мудрость, считая более верным оружием коварство, и в то же время Змей был верен своему слову. Вечный насмешник иногда очень уважительно отзывался о некоторых из своих противников. Кипучие битвы Белерианда не оставили на его золотой чешуе следов, не стертых временем, но временами Смауг вспоминал поглощенные водой земли с горечью. Кто бы мог подумать, что созданный Величайшим Врагом эльфов дракон будет с нескрываемым уважением отзываться о некоторых князьях нолдор и почти скорбеть об их судьбе? И при этом оставаясь твердым в преданности своему Владыке. Но это так. Мои воспоминания, почти истертые тем шоком, что я пережила. Правда, это прекрасно, но часто слишком жестоко для слабых сердец. Я себя слабой отнюдь не считала. Во мне не было героизма или огромного благородства. Но я была способна при необходимости стоять на своем до самого конца, до последней возможности. Я была обычным человеком, и жизнь совсем не готовила меня к великим свершениям. Во мне даже особых задатков не было, разве кроме того, что я всегда старалась верить в хорошее, что бы там ни было. Ох, как я разозлилась, когда поняла какой дурой была! И как, должно быть, веселился один саркастичный ящер над моей наивностью. А началось все, как водится, с самой обычной для человека вещи — простуды… Стремительно приближалась зима, в Эреборе становилось все холоднее. Я же часто после тренировок с драконом тащилась по коридорам вся мокрая. А Смауг, похоже, до этого момента не подозревал, насколько человек хрупок. Очередное утро для меня началось с боли во всем теле, дикого озноба и кашля. Встать я не могла. Так мне было плохо. Дракон, не увидев меня с утра, нисколько не встревожился, решил, что я отсыпаюсь после вчерашней изнурительной пробежки с препятствиями. Неладное эта мудрая ящерица заподозрила через пару часов, когда я просто отключилась от температуры. Вообразите морду Смауга, когда он, заглянув в окно, увидел скрюченное тельце, мокрые волосы и треснувшие губы? Вот и я вообразить не смогла. Зато много чего выслушала от дракона. Он заявил, что это я все специально ему назло: сначала заболела, а потом, дурра, не позвала на помощь. Но это будет потом… Сейчас же я открыла глаза не на том свете и не в палатах Мандоса, куда уже, думала, отправлюсь. Даже речь заготовила для владыки Намо, по большей части обвинительную. Ну, а что вы хотите от больной с высокой температурой? Нет, очнулась я в своей комнате в Эреборе — закутанная в два одеяла, в камине пылал огонь. На лбу тряпка с завернутыми травами. Сама я, переодетая, с убранными в косу волосами, полулежу на двух подушках. А возле камина сидит некто, весь с головы до пят закованный в золотой доспех. Мне видно лишь пшеничную косу да кончик острого уха, явно эльфийского. Паниковать и орать я почему-то не спешила. Спросите, почему? Да потому, что Смауг не пустил бы ни ко мне, ни, что главнее, в сокровищницу враждебно настроенное существо. Первое, о чем я подумала, что душка-дракон слетал в Лихолесье, что-то там подпалил или разгромил — без разницы — и достал для меня настоящего эльфийского целителя. Иначе свое почти сносное самочувствие я объяснить не могу. Первое, что мне захотелось — расцеловать морду Смауга, а второе, извините, пить.  — Давно очнулась? У тебя ритм сердца изменился, — произнес эльф таким знакомым глубоким голосом и повернулся. Я дернулась было и застыла, как парализованная… У этого типа были такие родные золотые глаза с вертикальным зрачком. Смутное узнавание разбилось об веское: такого не может быть! Профессор не писал, значит я до сих пор брежу от жара.  — Это что, бред? — Не бойся меня, Яна. Это я, Смауг, — этот произнес мягко и, вместе с этим, по-Смауговски насмешливо.  — Нет, — пропищала я, нащупывая засунутый накануне под подушку кинжал. Смауг учил меня бить тогда, когда от меня меньше всего ждут сопротивления, не то что нападения. — Где Смауг?  — Присмотрись, дуррочка, — предположительно эльф плавно встал и указал рукой на столик у огня с таким необходимым оружием. — Не это ли ищешь, смертная? Меня окончательно убедил ощутимый рокот в последнем слове. Так, словно где-то совсем рядом смеялся мой родной дракон.  — И давно ты можешь так? — мне было очень и очень любопытно. У профессора ничего такого не было. Но и еще я начинала злиться. И в основном потому, что до меня медленно, но верно доходило, что все эти ночные прикосновения мне не почудились.  — С момента создания, — просто ответил Смауг Золотой и сжал обнаженную ладонь. Единственное место, не скрытое блестящим металлом. — Непрошеный дар Владыки. Он пожелал, чтобы мы все, кроме первого, могли иметь второй облик.  — Ты обернулся потому…  — Потому, что ты умирала, идиотка, — рыкнул Смауг, и его глаза вдруг загорелись тем самым пламенем. — Эпоха минула с тех пор, как я принимал этот облик в последний раз. Но по-другому тебя было не спасти. Что было дальше? Меня напоили какой-то горькой настойкой, поменяли компресс на лбу, дракон угрозами и уговорами влил в меня тарелку супа и усыпил чарами своего голоса. Перед тем, как наведенный магией сон сломил мою волю, я почувствовала крепкое объятие и легкий поцелуй. Второе мое пробуждение было лучше первого хотя бы тем, что я больше не чувствовала себя амебой и тем, что дракона или не знаю, как теперь его называть, в комнате не было. На подушке я обнаружила флакон со знакомым мне горьким лекарством и записку, написанную размашистым почерком. Я уже читала, но медленно. Приказ выпить лекарство и оставаться в постели. Смауг обещал скоро вернуться. А вот вторая часть была на эльфийском. Я сразу узнала буквы. Но это был не синдарин, которому меня начали потихоньку учить. Тенгвы были совершенно другими, я бы сказала более сложными, но вместе с тем благородными. Квенья, язык Изгнанников нолдор.  — Ты не переведешь, и не старайся, — Смауг стоял в дверях, держа в руках поднос с вкусно пахнущим содержимым. — Это квенья, эти строки написал Маглор Златокователь в дни Долгого Мира для своей утерянной возлюбленной, что осталась на том берегу Моря Разлуки.  — И зачем? — я коснулась строк давно позабытого на этих землях языка.  — Потому, что я так захотел, — пожал плечами Смауг. Он поставил поднос на стол и сел на край моей кровати. — Ты ведь восхищаешься ими? Первый дом всегда снискивал и величайшую ненависть, и такую же любовь. Я слышал, как часто ты напеваешь песни своего родного мира об Арде. О, дева ветра и морей, Твои глаза рассветных дней, Твои прекрасные черты не тронуты огнем и тьмой, И память о тебе светла в сердце мятежного певца Не ступить больше на светлый брег, Кровью запятнавшего себя. Надежда умерла, Прощенья нет, забвения не жди, И больше не ищи любви, Здесь для нас есть лишь полные чаши крови и слез, Но память жива. Смауг закончил песню, а потом вмиг все испортил… Я сидела, зачарованная красотой песни, красотой голоса. И неясной надеждой в конце.  — Как раз для восторженных девиц, — едко припечатал дракон. — История похождений этого благородного менестреля общеизвестна. Хочешь расскажу?  — Нет уж, обойдусь, — я поплотнее закуталась в одеяло и не менее едко потребовала. — Лучше скажи, кто это, когда я спала, распускал руки? Судя по твоему собственному рассказу об обычаях и законах Средиземья, этот некто должен на мне жениться.  — Не наглей, смертная, — усмехнулся Смауг. — И, кроме того, для нас, темных, нет таких суровых правил. О свадьбе поговорим, когда ты, невеста, перестанешь напоминать цветом и красой первых орков. Меня снова накормили, дали лекарство, сопроводили до туалета. И знаете, что? Дракон определенно готовит лучше, чем я. Смауг, уложив меня в постель, не спешил уходить, вместо этого подтащил кресло ближе к моей постели и устроился в нём с какой-то книжкой на гномьем. Хоть мне и приказано было засыпать, я больше рассматривала самого Смауга. Часто задерживаясь на породистом, но начисто лишенном приветливости лице, на широких плечах, закованных в золото. И сколько не присматривалась, не смогла найти на его доспехах ни одного шва или крепления.  — Я могу его снять в любой момент, — буркнул ящер. — Смотри, — он вытянул вперед правую руку. Неяркая вспышка красного огня и вот ладонь до локтя без своей защиты. — Спи, Яна. Поговорим, когда окрепнешь. Ага, поговорим… Нет, я была вовсе не идиоткой, чтобы злить дракона по-настоящему. Но все-таки моя злость и вопросы никуда не делись. Было бы намного легче, если бы я могла высказать все Смаугу в лицо, но для этого нужно забыть страх перед ним полностью. А я, несмотря на всю его заботу, не обольщалась: имея дела с таким существом ни за что не забывай об осторожности и здравом смысле, потому, что это единственное, что тебя спасет. Я ни на миг не позволяла себе забыть, кто передо мной и на что он способен. Пусть пока дракон не причинил мне ни малейшего вреда и вообще вел себя на редкость благородно… А что, скажете, не так? Он дал мне кров, еду, защиту. Он учил меня, заботился. И ничего не потребовал взамен. Скольких людей в моем, нашем мире, способных на такое, знаете лично вы? Пусть я давно не верю, что мне будет дано еще раз увидеть Землю, или в то, что я выберусь из темницы иначе, чем на плаху, пусть этот дневник не прочитают, но написанное пером не вырубишь и топором. Пусть наша история живет не только в лживых летописях и в обманчивой молве, но и на этих страницах. Для меня это важно. Несмотря ни на что. Этому я научилась у дракона — помнить и мириться с правдой, какой горькой бы она ни была. Смауг подарил мне много чудес. Он дал мне дом в совершенно чужом мире. Он дал мне надежду, что когда-то Арда станет мне родной. В результате надежда обманула, а сердце разбилось, пусть будет так. За все нужно платить, а за любовь, если она настоящая, тем более.