***
Юра уже минут пятнадцать бежал по посыпанным песком дорожкам и молился, чтобы он успел попасть на каток и не получить нагоняй от Якова за опоздание. Сколько лет прошло, а ничего не изменилось. Всякий раз, когда Плисецкий опаздывал на тренировку, он слушал нотации от Фельцмана, что нужно быть более пунктуальным, иначе хрен ему с блёстками, а не победа на чемпионате. Каким бы ты не был профессиональным фигуристом, а по простому льду под ногами, намерзшему буграми на тротуарах, идти будет сложно, не то, что бежать. Юра всё-таки навернулся и, скорей всего, разбил себе колени. Дальше он уже аккуратно шёл быстрым шагом, пытаясь не упасть снова. — Блять, да будьте вы прокляты, почистите дороги что ли, — возмущался Юра, отряхивая свои мокрые от снега джинсы перчатками. Узнав, что он ходит в тонких джинсах, так теперь ещё и мокрых, его мужья были бы явно недовольны. Иногда у Юры проскакивало ощущение, что он их маленький ребёнок, и на него вот-вот нацепят памперс и положат в коляску. Однако, обратив внимание на то, что эти старики и между собой так же сюсюкаются и нежатся, как и с ним, все мысли о родительской заботе уходили прочь. Ну, подумаешь, Виктор сам по себе романтичное дерьмо, для него все эти ласки были обыденностью, а вот Юру поначалу это немного смущало. Для Юри же главным было внимание, будь то ванна с лепестками роз, или Юра, что лезет обниматься сам. Плисецкий всё же опоздал на тренировку, но упорно делал вид, что так и было задумано. С красным от мороза лицом он прошёл в раздевалку грациозной кошачьей походкой и быстро кинул свои вещи на лавочку. Он не стал заморачиваться, натянул спортивки и с развязанным коньком зашагал в сторону катка. — А ну стоять, — на плечо легла тяжелая рука и отдёрнула парня назад. — Где тебя вечно носит, Юрий? Уже полчаса с начала прошло, ты только соизволил прийти? Ты что, уже повадки Витьки перенимаешь? — Ой бля, дядь Яш, — Юра неловко развернулся и сам положил руку на плечо Якову, будто разговор начал именно он, а не тренер, и посмотрел в глаза. — Во-первых, я же пришёл, а во-вторых, давай сделаем вид, что ничего не было. — Мелкий паршивец, — Фельцман слегка толкнул Юру, развернул по направлению к катку и добавил ускорение ещё одним толчком, но теперь в спину. — Глаза хитрые и ни капли стыда! — Да я на треню сломя голову несся, аж ебнулся! — кричал ему Плисецкий, готовый ударить кулаком в стену от злости. Сколько бы Юри не учил его успокаивать нервы, расставлять вещи по фэн-шую и наслаждаться благовониями, но Юре это вообще не помогало. Он ещё больше заводился, когда что-то у него не получалось или не нравилось. Плисецкого не изменить, как не пытайся. — Головой видимо, а ну быстрее на лёд! Вижу, разминка у тебя уже была. Дурень, наглотался холодного воздуха. Юра, ничего не ответив, открыл дверь, что вела к катку и, состряпав гримасу недовольства, перешагнул порог. Если ему ещё скажут про развязанный конёк, он даст по ебалу без разбору. День начался не очень, но ему не привыкать. Между тем, дома жизнь тоже даёт необычайные повороты. Потя, сосредоточившись на мирно лежащем Маккачине, тянул к нему лапу и осторожно тыкал его по носу. Такое, обычно, в гифках в интернете попадается. Кот и пёс были лучшей бандой. Проще говоря, один ссыт в тапки, другой прикрывает. А потом оба получают пиздюлей за испорченные вещи. Совсем недавно Юри пытался снять Потю с новогодней ёлки, потому что этот засранец полез жрать дождик с неё, в то время как Маккачин отдирал мишуру снизу. Если бы Кацуки знал русский мат, он бы нашёл общий язык с Потей, а то на простом японском далеко не уедешь в России. Оно как было, одно Юрино «блять» и Потя, и Маккачин прекращали все свои дела. Да что там животные, Юри и Виктор тоже после волшебного слова бросали все затеи. Маккачин закрыл нос лапкой, чтобы Потя перестал тыкать его, но тот всё продолжал свою затею. Настырный, совсем как Юра. Но, похоже, пёс действительно просто не в силах как-то ответить, хотя раньше он ложился на кота сверху, не давая ему даже пошевелиться. Сейчас Маккачин тихо-тихо скулит, положив седую мордочку на свой топчан. Потя свернулся калачиком под его боком и обеспокоено подёргивал концом своего хвоста. — Что случилось? — Виктор всегда разговаривал с Маккачином так, будто это не его собака, а ребёнок. Порой, Юри даже ревновал его к псу, потому что внимание уделялось ему, ему и ему. Ну, что ещё взять с человека, которому собака чуть ли не жизнь спасла, когда тот почти что ебнулся под лёд. Принять тот факт, что, в конце концов, Маккачин отойдёт в собачий рай, Виктор не мог, поэтому делал вид, что всё вокруг бесконечно, начиная от его побед и заканчивая тем, что в могилу никто не уйдёт. Собака ещё раз тяжело вздохнула, дернула кожаным носиком-пуговкой, и закрыла глаза. Как бы то ни было печально, но Маккачин умер. Понимание пришло не сразу, поэтому Никифоров попытался растормошить пса. Реакции не последовало, зато Потя лапой отодвинул руку хозяина. Провожает в последний путь. Виктор, скорее, просто опешил, чем расстроился. Это всё равно что фронтового друга убили и он остался лежать под пулями. Огонь, вода и медные трубы остались далеко в прошлом. Конечно, до фанатизма с похоронами не зайдёт, в гроб не положат и не закопают на кладбище, что находилось где-то в области. По крайней мере, так не разрешат сделать Юри и Юра, чтоб лишний раз не трепать нервы и наигранно не плакать в платочек. Юри дома не было, он ушёл покорять местный Дикси, что находился прямо в доме на первом этаже. Виктор попятился назад, к дивану, быстро нашёл телефон и набрал первый попавшийся номер, начинающийся на «Ю». Чисто случайно это оказался Юра, который и так подыхал на льду и наконец добрался до трибун, где лежала бутылка с водой. Он даже не успел открыть бутылку, как телефон рядом завибрировал и на экране высветилось «Старый хуй 1». От большой любви Виктор у него был номером один в списке старых мужиков, с которыми он жил. Второй это Яков. Закатив глаза, он поднял трубку, и привычно начал диалог: — Давай быстрее, я занят. До Виктора дошло, что он позвонил не тому, кому планировал, но не бросать же трубку или сказать что-то на подобии «Прости, у меня умер пёс, но это не важно. Поможешь кремировать его?» Вместо сосредоточенного и серьёзного ответа, как планировалось изначально, в трубке послышался скулёж и, судя по всему, задыхание от волнения и наконец накатившего испуга. — Так, стой. Хватит реветь. Просто объясни, что случилось, — в одной руке Юра держал бутылку с водой, в другой телефон и упорно пытался что-то выпытать у Вити на том конце. — Кто умер, Витя, блять, ничего не разберу. — Маккачин. Сказать честно, Юра почему-то не испытал какого-то должного сочувствия. Ему просто стало жалко Виктора, который заливался слезами, а не потому что умер пёс. Не шибко хорошая новость, но в жизни такое случается. — Ох… ну, знаешь… по телефону я мало чего могу сказать, но ты, это, боже… — Плисецкий убрал мокрые волосы со лба и облокотился на бортик. — У меня тоже умер дорогой человек, и ты же сам говорил, что нужно просто продолжать жить. Из-за всхлипов не разобрать, что трактует Виктор, но, судя по активным вздохам и шмыганьем носа, он продолжает рассказывать душераздирающую историю о том, как маленький Маккачин тянул его за пальто со льда пятнадцать лет назад. Сорваться с тренировки Юра не может — он и так опоздал — но и оставить мужа в таком состоянии он тоже не может, поэтому он падает задом на лавочку сзади, закидывает ногу на ногу и начинает курс психологии по телефону, поставив локоть себе на колено и положив подбородок на руку. Сейчас он похож на продавщицу, что вышла перекурить и попиздеть со своим ебырем. — …он же так хорошо общался с Потей. Я же только недавно купил ему новые игрушки, — с каждой секундой Виктору становилось хуже, ведь перед ним ещё стоял вопрос, а что, собственно, делать с Маккачином, который продолжал лежать на своём месте, вот только не дышал. — Извини, что отвлёк, Юрочка, но… — Так, успокойся и дыши, — Юра закрыл динамик микрофона и буркнул ещё пару слов, закатив глаза. Он был просто должен разговаривать с ним до прихода Юри, чтобы Виктор ничего с собой не сделал, а именно не напился. Юра пытался помочь разговорами Виктору, как ему самому помогли год назад, когда скончался его дедушка. Это случилось спустя три месяца после их свадьбы. Не успев войти в новую замужнюю жизнь, Юра окунулся в пропасть самобичевания и, к сожалению, во время своего Гран-При, в ходе которого он еле выгреб на первое место в итоге. Он лажал в технике, потому что не мог нормально сосредоточиться, но выезжал на неподдельных эмоциях. Сильный не только физически, но и духом. Он никогда не забудет, что ему сказал дед перед свадьбой, что он готов стерпеть любое извращение, даже сожительство своего внука с альфой и бетой, лишь бы Юрочка был счастлив. Если бы не Юри и Виктор, кто знает, что было бы сейчас с Юрой. Душераздирающий монолог закончился тем, что Юра услышал в динамике телефона тихий голос Юри и скрип входной двери. Судя по всему, Никифоров даже не сбросил номер, а просто кинул телефон на диван. Плисецкому лишь оставалось самому положить трубку, вздохнуть и пораскидывать мозгами над тем, что же будет дальше. Теперь Виктору не о ком заботиться так сильно, как не хотят этого Юра и Юри. Теперь Виктору скучно.***
Маккачина отвезли в специальный центр кремирования животных буквально спустя пару часов после его смерти. Тогда ещё Виктор выпил три таблетки глицина разом, разбавляя всё это валерьянкой, и почти безэмоционально смотрел на происходящее вокруг. В ту ночь он спал посередине кровати, свернувшись калачиком и уткнувшись в грудь Юри. Это были самые мучительные два месяца, когда в порядок нужно привести Виктора, не давая ему спиться, когда нужно без приключений отправить Юру на чемпионат. В этом году Юра стал двукратным чемпионом, и эта новость хоть как-то возвращала Никифорова в прежнее русло. Возможно, в глубине души у него всё болело и рушилось, но внешне он уже был абсолютно спокоен и даже пытался глупо шутить, как делал это всегда и везде, подставляя к губам указательный палец. Юри казалось, что он вечно погружается в свои мысли, а это абсолютно несвойственно такому человеку, как Виктору Никифорову. Приближался апрель, в Петербурге всё ещё было ужасно холодно и прогнозы обещали, что, возможно, сорвётся снег. Раннее утро, когда солнце ещё даже не собирается подниматься, а из окна можно увидеть обречённых школьников, которым нужно прийти в школу к восьми. У Юры такие дети вызывали смех, ведь сам он уже давно окончил школу и поступил на платное на юрфак. Хотя помимо того, что он должен появляться на тренировках, он также обязан захаживать в универ хоть пару раз в месяц, для отчётности. Юри и Виктор мирно сидели на кухне, попивая чай, как будто сошли с рекламы Эрл Грей, педантично развалившись на стульях, помешивая сахар в бокале. Ебаная эстетика Англии в обшарпанной российской квартире под бутырку, что шарашила за стеной у соседей, не более. Топя в бокале лимон ложечкой, Виктор вглядывался в своё отражение, пытаясь что-то там разобрать; то ли бомжарский свой вид, то ли аллегорию в утопающем в чае лимоне. У него было достаточно времени, чтоб взвесить «за» и «против», и наконец сказал это. — Давай заведём ребёнка, а? Юри непонимающе посмотрел на него и сложил руки на стол, продолжая вникать в сказанные слова. В конце концов, в их семье и так уже был набор древнегреческих букв. — Ну, ты же альфа, — немного сковано, не в своем духе, продолжил Никифоров. Для него это была деликатная тема. — Я, как бета, могу выносить ребенка, но не зачать самостоятельно в себя же. Боже, ты же понимаешь, что у меня осталось мало времени, чтобы хоть что-то успеть. — Один вопрос. С чего такие мысли? Виктор сам не знал. Может потому, что у него не осталось того, о ком можно было заботиться, и кто на эту заботу не реагировал как на электрошокер. Ни Юри, ни Юра, ни даже Потя так не радовались, как Маккачин, когда Виктор лез с объятиями и всякими нежностями. Быть может, ребёнок будет таким же ласковым. — Обговорим этот вопрос с Юрой? — Он будет против. Он же молод, ему сложно будет принять этот факт. Зато когда поставим перед фактом, сможем как-то переубедить, — он отпил свой чай и поставил бокал на стол. Самое время поговорить о детях, когда ты пытаешься найти скрытый смысл в дольке лимона и самобичевании. — Мне кажется, это неправильно. Он же наш муж, Витя, проснись! Такие серьёзные вещи и скрывать, делать за спиной. — А ребёнком буду я заниматься, если он воспримет это в штыки. Ну, если ты не против, то… А хочешь ли ты вообще детей, не то я тороплю события. — Знаешь, — Юри подпёр подбородок рукой и продолжил, — я тоже думал над этим. Но я бы хотел, чтобы мы согласовали это с Юрой. Иначе как получается, у нас с тобой будет ребёнок, которым мы будем заниматься, а Юра будет пропадать на тренировках и в итоге опять его потеряем. — Не, он в стороне не останется. Просто в семье станет на одного человека больше. Виктор превращается в типичного человека, которому «время поджимает», а на всё про всё — бог подаст; и зайку, и лужайку. Хотя в его голове всё это выглядело немного иначе. Он представлял, как у него появится маленькая копия, которая продолжит дело отцов. И это будет их общий ребёнок, а не так, как сказано в свидетельстве о рождении. Трое родителей, а значит проще распределить все обязанности. План неплох, но не продуман до конца, хотя это уже успех, если Виктор может включить свой мозг. Между Виктором и Юри повисла пауза. Кацуки вздохнул и поправил свои очки, подставляя под голову ещё одну руку. — Я не знаю, — сказал он, уводя глаза в сторону. — Ну давай хотя бы попробуем. Пожалуйста. Если ничего не получится, то и фиг с ним, а? — щенячьими глазами Юри пронять сложно, но он, видимо, поддался. Конечно, Витя тот ещё кобель, который иногда пользовался своим положением, но не в данный момент. — Ладно, — на удивление после согласия Юри, Виктор не кинулся ему на шею со всеми словами благодарности. Лишь кивнул и улыбнулся. Дальше его ждал двусмысленный чай, который он попивал, как ебучий граф в Англии — оттопырив мизинчик. Именно об идее завести ребёнка Витя подготавливал морально себя и сейчас собрался подготавливать и Юри. С его стороны это эгоистично, ничего не сказать Юре, но он успокаивал себя тем, что в итоге всё это повернёт в правильное русло, и маленький муж не станет упрекать за то, что внутри Никифорова живёт маленькое существо — их «общий» ребёнок. Заниматься сексом днём оказалось неплохо. Задвинули шторки и погнали. В белые ночи летом они так и поступали; закроют окна, включат лампу над кроватью, и романтично до пизды, и привычно по-комфортному. Хорошо, что соседи были на работе вчера днём, иначе бы уже точно ломились в дверь с просьбой не шарашить спинкой кровати по стене, как любят это делать ещё и ночью. Немного грызла совесть за то, что всё-таки не сказали о своих делах, но что сделано — то сделано. Оставалось только купить тест на беременность, не привлекая к себе внимание людей в аптеке. Самое лучшее для этого время — раннее утро, когда всё ещё только открывается и люди толком не соображают, что происходит вокруг. Виктор эту систему разгадал очень давно, когда с похмела ходил за таблетками, и ему продали их без рецепта просто так — даже не за красивые мутные глаза. За окошком сидела женщина лет сорока и упорно разгадывала кроссворд, постоянно расписывая ручку на газете. Колокольчики на двери слегка зазвенели, когда в аптеку зашёл Виктор. Он стянул с руки перчатку и, облокотившись на стойку, хриплым голосом попросил дать ему два теста на беременность. Женщина лишь недовольно вздохнула, даже не поднимая головы, поправила свои очки, залезла в ящик под витриной, не вставая со стула, и небрежно кинула две коробочки. Перед ней оказались пятьсот рублей, которые она взяла так, будто стриптизёрша достала их из своих трусов, и отсчитала сдачу, всё так же размышляя над словом в кроссворде. Считая своим долгом заглянуть в кроссворд, Витя заметил знакомое определение и почти на автомате и с легкой улыбкой произнёс. — Двадцать седьмое по вертикали: «бабочка», — и словил полный взгляд непонимания. — Невращательный прыжок, начинающийся на букву б, называется «бабочка» в фигурном катании. Женщина лишь озлобленно посмотрела на довольное и счастливое лицо Виктора, поправила очки и вписала слово. Почему-то Никифоров был уверен, что всё получилось, поэтому с самого утра с его лица не сходила легкая улыбка и вернулась былая радость. По крайней мере, пока тест не показал одну полосочку, и для Виктора мир не рухнул ещё один раз. Уж слишком сильно он себя накрутил в ожидании чуда. Он стоял у столешницы, еле слышно вздыхая, и уже порывался выкинуть тест в мусорку, пока на него не обратил внимание Плисецкий. — Что-то случилось? — поинтересовался Юра, осторожно всматриваясь в лицо Виктора. — Что? А. Нет, ничего, — Никифоров опёрся о кухонный гарнитур одной рукой и накрыл ладонью отрицательный тест на беременность, чтоб его не увидел Юра. — Я просто задумался. — Ты? Задумался? Смешно. Юморишь с утра уже, ясно, — Юра взял в руки свой бокал с кофе, поцеловал Виктора в щёку и, сказав что-то про тренировку в час дня, перевалился через грядушку дивана на мягкие подушки. Сегодня тот день, когда ему не нужно плести искалеченные ноги на каток, он, в принципе, лежит амебой на диване и щёлкает каналы на телевизоре в поиске чего-то интересного. На самом деле, выжидает фильмы про принцесс на Диснее. Виктор, подняв свою челку рукой, покрутил в другой тест, обвёл глазами антураж на столешнице и выкинул полоску в мусорку, открыв нижнюю дверцу гарнитура. — Попробуем ещё, — машинально говорит он хоть и тихо, но вслух. — Что? — на этот раз Юра уже уверен, что ему что-то недоговаривают, и он готов уже пытать то Юри, то Виктора. Чисто ради своего любопытства. — Я думаю над твоей программой, — боже, Витя лжёт, как маленький пиздюк, у которого спросили, где конфеты и указали на фантики в его руке. — Что будешь выполнять в этом году на Гран-При? Уже пора хотя бы подумать. — Знаешь, — Юра задумался на долю секунды и перенаправил свою мысль в другое русло, продолжив диалог именно на тему программы, — мне без разницы. Типо, мне Яков сказал, что, если я поставлю программу сам себе, то начну подыхать, как в прошлом году. Но я считаю, что, чем сложнее и красивее она будет, тем выше балл. — Ты такой самоуверенный. Но правда, ты в прошлом году действительно перестарался. У тебя ещё недостаточно опыта, чтобы ставить себе четверные по второй части. Тем более, я уже говорил, что… — Да не хочу я! — перебил его Юра, намереваясь запустить в него пульт. — Вот это упорство. Давай ты ещё и аксель в четыре с половиной попробуешь? Ты ж всё можешь, — когда-нибудь Юра довыебывается и всё же попробует перекрутить, да ебанётся на лёд, ведь это просто невозможно. — Очень смешно. Не, думаю, Яков сам поставит мне каскад какой-нибудь и хуй на том. И вообще, почему ты всё из меня то вытягиваешь? По всем вопросам — к дяде Яше. Он, кстати, сказал, что пошлёт тебя нахуй, если заикнешься, что мне нужно сделать программу более интересно. Реплика осталась без ответа, и Витя лишь с загадочным видом, закусив губу и что-то промычав, судя по всему, что-то с издёвкой, скрылся за дверью в спальне. «Вот это упорство» скорей, относилась к нему самому, ведь пиздюка вдруг захотелось ещё сильней. Чем сложнее достать, тем больше азарт. Поэтому, гаденько улыбнувшись, он решил, что, в следующий раз, когда Юра будет на тренировке, они с Юри опять что-то да попытаются. Про таких обычно говорят загорелись в жопе говна, но что ж теперь. Нужен ребёнок — подавайте на золотом подносе после девяти месяцев штамповкой беременности и роддома в родном селе Нехаево у мамы. Надежда умирает последней, и завтра в ход пойдёт ещё один тест на беременность. Обидно, досадно, но ладно. Плисецкий лишь посмотрел вслед Никифорову и поставил ноги на журнальный столик. Его любимая поза времяпрепровождения — скрючиться в три погибели и сидеть перед телевизором, попутно строча сообщения Отабеку про то, что жить с двумя мужиками очень сложно, и ему бы пора тоже кого-то охмурить. Но ему пришлось оторвать свой зад от дивана лишь потому, что нужно было в бокал из-под кофе незаметно подлить себе коньячка, пока его не запалили. Рядом с мусорным ведром лежала тоненькая белая полоска, больше напоминающая обрезку от бумаги, на которую наступил сам Юра, и которая зацепилась за его носок. Он поднял её с пола, чтобы выкинуть, но эта штука оказалась отрицательным тестом. — Так вот оно что. Это не мои проблемы, — смеялся сам себе под нос Юра и выкинул тест. — Класс, еще пиздюка нам не хватало. Не могли уследить за животными, а тут… Для него новость про то, что, возможно, в семье появиться кто-то ещё, была, в большей степени, параллельна. Конечно, ему бы могли сказать, что пытаются заделать ребёнка, а не делать всё в самоволку. Вот стой и думай, закатить истерику а-ля «почему не сказали мне, или мы уже не женаты», или попробовать как-то подбодрить Никифорова, ведь дети — это особая прихоть тех, кому уже за тридцать. Плисецкий думал о том, что, возможно, у него появятся дети, но не раньше, чем хотя бы двадцати семи лет. Все же он только начал подниматься на пьедестал, а пиздюк — огромная ответственность.***
Говорят, первый блин комом, но не зачать ребёнка во второй раз… Это значит, что всё, время действительно вышло, и единственный выход получить как-то «своего» ребёнка — это обратиться к Юре. Не факт, что он согласится, но хотя бы попробовать стоит. — Ну пожалуйста, — несмело конючил Виктор. — Это действительно важно. Просто пойми, я бы и сам его выносить мог бы, но я не могу. Я в принципе уже не могу забеременеть. — Ну значит часики дотикались, — отпихивая его рукой, процедил Юра и поспешил наконец избавиться от таких вынуждающих уебать объятий. Он не считал, что ему сейчас нужен ребёнок, тем более, он из-за этого выпадает на год, или даже больше, из сезона. — Стой, дай я попробую, — тихо шепчет Юри Вите на ухо и делает пару шагов вперёд, начиная теперь свой убедительный монолог. — Солнышко, не пойми неправильно, но ты — самый молодой в нашей семье, и только ты можешь выносить здорового малыша. Ты же знаешь, что у бет не так много времени на всё про всё. — Ну так попробуйте суррогат, в чём проблема? — Нет, солнце, это совсем другое. Неужели ты не хочешь своего ребёнка? — Кацуки сделал акцент на слове «своего», пытаясь применить психологический подход. В глубине разума он понимал, что буквально заставляет Юру рожать, как любят это делать многие люди в нашей стране, но став тоже одержимым идеей завести ребёнка, он не мог иначе. Одна отличительная особенность Никифорова — убеждать людей так, что те действительно начинают идти на поводу слов. Но Виктор это сам не контролирует, похоже, что даже и не догадывается о способности. — Ладно, не наседай на него, Юри, — задумавшись говорит Виктор. Он хочет дать время принять эту идею Юре, поэтому и не лезет больше в диалог. — Он волен сам принять решение: помочь нам сейчас или потом. Вот только потом будет, возможно, поздно. Почему-то Юре стало стыдно, после услышанных слов, которые звучали то ли как упрёк, то ли как на слабо. Хотя идеи втянуть на слабо у Вити не было — он сначала говорит, а уже потом думает. А вот перед Юрой встал ответственный выбор. Он только поднялся до высот в фигурке, удерживает титул даже после смерти дорогого человека, но в то же время семья ему дороже любого золота на соревнованиях. Закусив нижнюю губу и пораскидовав мыслями ещё секунд десять, Юра развернулся на сто восемьдесят — лицом к мужьям — и, зажмурив глаза, произнёс: — Я согласен, — не успев получить ответную реакцию, он добавил, — но учтите, я делаю это не потому, что я хочу ребёнка, а из-за огромной любви к вам. Кхм, цените это. Обескураживающе посмотрев на Юру, Виктор еле выдохнул тихое «спасибо», которое чуть было уловимо ухом, а его губы искривились в непонятной улыбке: то ли он сильно рад, то ли он сейчас расплачется. — Боже, — Юри обнял свое «маленькое солнышко», которое, очевидно, уже сто раз передумало о своём согласии, но всё ещё убеждало само себя в том, что это не так страшно и плохо. В этот же вечер после согласия, Плисецкий всё ещё не мог воспринять, что у этого секса есть какая-то цель, кроме как принести каждому удовольствие, и что он последний за следующие девять месяцев и даже больше. Вряд ли Юри и Виктор согласятся с ним трахаться на третьем или четвертом месяце беременности. Они так и не поняли, кто кончил в Юру первым, но это, как бы, было и не особо-то важно. Бог любит троицу. Третий тест на беременность за последний месяц аккуратно стоял в коробочке на раковине рядом с кремом для рук с экстрактом жожоба. За дверью Плисецкого ждут его мужья, перекидываясь саркастическими шутками о том, что опять ничего не получилось. Это, скорей всего, от волнения и нервов. Какого было удивление Юры, когда с его образом жизни культурного быдла, он смог залететь с первого же раза. — Ну шо, кто будет мне алименты платить после развода, товарищи отцы? — резко открывая дверь, чуть ли не прибив ею Юри, с одесским акцентом говорит Юра и размахивает положительным тестом на беременность. Если бы Никифорову можно было бы поднимать тяжести, он бы обязательно подхватил на руки Юру, но из-за своей спины он этого сделать не мог. Он просто крепко обнял Юрочку, уткнулся ему в макушку и ещё раз, еле слышно, произнёс. — Спасибо…***
Самое отвратительное за последнюю неделю эта была чрезмерная забота и прикованное внимание, что очень бесило Юру. Он не мог легко одеться и выйти в магазин за продуктами, он ничего не делал по дому, потому что ему запрещали наклоняться, хотя, в этом пункте про уборку квартиры он находил больше плюсов, ведь лучше посидеть на диване и написывать Отабеку о том, что его лучший друг теперь беременный и хуй знает от которого из мужей. Все шло ровным счётом нормально. Вот только дяде Яше ещё не сказали, что Юра не появится на тренировках как минимум год или два. Узнав он о беременности, прочитал бы многочасовую лекцию на тему того, что ебаться нужно с презервативами и не портить ему учеников, разбавляя все предложения трехэтажным матом. Юра пару раз пытался затянуть сигарету, пока стоял на лестничной площадке, но получал пизды от Юри и раздосадованный заходил обратно домой. Придётся отказаться на время от вредных привычек. Жизнь кипит, как чайник, что уже минут десять переходит на самоподогрев. — Витя, сколько раз тебе говорить, не туда ты ставишь чай! — возмущался Юри, держа в руках банку с чаем. Со стороны иногда казалось, что Юри и Виктор прожили вместе не пять лет, а все двадцать, иначе сложно объяснить, почему один шастает по дому в трико, а другой чуть ли не тряпкой его за это же и бьёт. Не хватало лишь музыки из деревни дураков на фоне. Юра сидел на диване, закинув ноги на столик, закутанный в леопардовое одеяло, будто на нём только что учились пеленать. От нехер делать он просто листал каналы, сонно всматриваясь в экран телевизора, который так и пестрил своими рекламами на телеканалах. — А где она должна стоять?! — возмущался Никифоров на повышенных тонах, что его голос приобрёл некие пидорские нотки, с которых всегда прогорали Юра и Юри. — В шкафу на полке! — Ой всё! — этой фразой заканчивался любой спор с Виктором. Весь его ответ ограничивался фразой тупорылых блондинок из сериалов на ТНТ и недовольной гримасой, которая более походила на физиономию обиженного ребёнка; такие же надутые губки и хитрые глаза. Юра закинул голову на грядушку, чтоб посмотреть сей концерт, и, усмехнувшись, чуть не задохнулся собственной слюной. Возвращая голову в обратное состояние, он поёжился на диване от неприятной боли в спине — возможно, что-то защемило от того, что он сидит в позе буквы «зю» и не двигается, кроме как опрокидывания головы назад. — И вообще, почему ты такой идеальный? Почему всё должно стоять на своём месте? — Да потому что я задолбался потом по всей кухне искать этот чёртов чай! Хоть иди и новый покупай, — кажись, Юри решил воспользоваться выученным русским словом, чтоб описать своё недовольство. По штампомским идеям, это должен был Юра закатывать истерику на тему того, что всё вокруг не идеально, бегать каждые три минуты в туалет и сидеть там с токсикозом, есть странную хуету, несмотря на то что он всего неделю беременен. Плисецкий чуть поёрзал на месте в надежде, что несильная боль в спине притихнет, но вместо этого она стала немного сильней. Будто бы долго не тренировался, а потом дал комплекс упражнений на всё тело. Всё было нормально, пока он не понял, что он потёк. — Течка во время беременности? Что? — сам себе пробормотал Юра и поспешил подняться с места. Кое-как осмотрев свои джинсы, он аккуратно протиснулся за дверь в туалет, чтоб его не увидели. Ясен хуй, это не течка. Трусы и немного штаны испачканы кровью, и Юру больше пугала неизвестность того, что ему что-то скажут Юри и Виктор на это. Стоит ли молчать, и оно само всё образумится, или немедленно обратиться за помощью? Он пытался действовать логически. Намотав в руку приличный слой бумаги, хотел вытереть всю эту неприятность, надеясь, что ничего страшного не произошло. Он наклонился, чтоб поднять штаны, но из-за спазма живота его попросту скрутило пополам. Не в силах выпрямиться, он аккуратненько, держась рукой за батарею рядом с унитазом, лёг на пол калачиком. У него началась паника, и он не то, чтобы холодно мыслить не может, он в принципе подняться не в силах. Хочется кричать, скулить и умереть прямо в туалете на немного запачканном кровью полу. — Чего он так долго не выходит? — Вить, отстань от него. Может, ну… сам понимаешь, — говорил устало Юри, поставив баночку с чаем обратно в кухонный шкафчик. Юра попытался вернуть рассудок, поднялся с пола, крепко цепляясь рукой за всю ту же батарею, когда судорога утихла. Сердце бешено колотилось, когда пришло осознание, что это был выкидыш. Хорошо, что на полу не было ковра, иначе ещё и его пришлось отмывать. Плисецкий не спеша натянул на себя штаны обратно, рухнул на колени и пустым взглядом посмотрел на пол. Нет, у него не случилась истерика, даже жалость не вызвало. Он просто испугался. «Что будет, если я сейчас скажу?» мелькало в его мыслях. Кто-то явно не хочет, чтобы у них был ребёнок, уже третья попытка заканчивается плачевно. И на сей раз действительно плохо. Возможно, потребуется медицинская помощь. Резкий удар кулаком по двери ещё больше напугал оцепеневшего парня, и он почувствовал, как сердце пропустило ещё пару ударов. Слёзы стали невольно скатываться по щекам от страха, а губы искривились в улыбке, полной отчаяния. — Юра, всё хорошо? — Виктор оперся плечом о стену возле туалета и ждал ответа по ту сторону двери. Послышался тихий щелчок замка, и всё, что увидел Витя через щель, были блондинистые клеклые волосы, а затем и зелёные глаза, полные ужаса и непонимания. — Хах, пиздюк понял, что он в России и… суициднулся? — шутить было не кстати, но Юра выпалил это машинально. — В смысле? — обескураженно спросил его Никифоров, пытаясь заглянуть в ванную. — Что случилось? — Самовыпил, — ему это казалось смешным, так Юра пытался разбавить обстановку своими глупыми шутками, слизанными со стендапа рыжего пидораса. Много ума не надо, чтобы понять, что произошло. Окровавленная задница на штанах, растёртая по полу кровь, которую, видимо, пытались отмыть и вытереть туалетной бумагой, что, кстати, тоже валялась на полу. Плисецкий почти что не поверил, что услышал тихое «блять» от Виктора, что заглянул ему за спину в ванную. — Юри, твою мать, иди сюда! — вот у кого точно началась паника, так это у Виктора. Он не знал, за что начать волноваться — за Юру, которому пришлось очень тяжело пару минут назад, или за то, что ещё один пиздюк решил не появляться на свет. — Юри, пожалуйста… — Всё нормально? Мы же можем попробовать снова, это не страшно, — говорил Юра, цепляясь руками за Виктора. — Нет. Юри, где ты есть? — уже кричал Никифоров на всю квартиру, прижимая к себе перепуганного парня. — Вить, может в больницу? — Кацуки быстро появился из-за угла, зацепив рукой деревянную подставку под салфетки. — Солнышко, ты как? Спина, живот, что болит? — Уже ничего. Просто дайте мне новые штаны… боже, как стыдно, — во всей этой ситуации его смутило только то, что он стоял перед своими мужьями в окровавленных штанах. — Сейчас, мой милый, сейчас, — Юри почти что влетел в спальню, заворачивая к комоду с чистыми вещами. — Вить, прости, оно само получилось… — Ты с ума сошёл? Ты за что извиняешься? Боже… — перед Никифоровым встало сразу несколько задач: не дать паниковать своим мужьям, как можно быстрее доставить Юру в больницу, и не перенервничать самому. Ему хотелось завыть в голос, раскидывать вещи по квартире, но он держался и лишь глазами рыскал по стенам. — Всё хорошо, всё будет хорошо. Стыд, страх и боль — всё, что запомнит в тот момент Юра. Ему было до ужаса стыдно, что он стоит перед ними в окровавленных штанах, страшно за то, что будет с Виктором и Юри. Он не помнит такого состояния Виктора со дня смерти Маккачина. Казалось, Никифоров вот-вот зарыдает в голос, но он лишь тихо прижимал к себе Юру, уткнувшись носом в его макушку, и что-то тихонечко шептал губами Юри. До больницы ехать минут двадцать, и это если ещё с пробками повезёт. Схватив с тумбочки ключи от машины, Юри серьёзно сказал Виктору, чтоб собирался и присматривал за Юрой, пока он прогревает машину. Боль не только физическая, но и душевная. Боль в голубых глазах, что немного потускнели.***
В коридоре частной больницы пахло корвалолом и спиртом. В углу стоял одинокий фикус, что отбрасывал блеклую тень на белую стену, а в конце трещала лампа, изредка мигая. Возле кабинета врача сидел Юри, а на его плече лежала голова Виктора. Кацуки может поклясться, что слышал, как бьётся у его мужа сердце. Это довольно-таки пугающе. — Это из-за меня, я уверен, — тихо бормотал Витя, всматриваясь в фикус. — Боже, Витюш, причём ты тут? — Юри положил ему руку на голову, чтоб немного успокоить. Вообще выдержке Никифорова можно было бы позавидовать: он от самого дома до больницы ни разу не опустил руки и не наорал на всех в округе от тяжёлой жизни. Даже сейчас он мирно положил свою светлую голову на крепкое плечо и рывками вздыхал. В какой-то момент он всё-таки не выдержал и, уткнувшись лицом в то же самое плечо Юри, зарыдал в голос. — Тихо, ну, чего ты плачешь? — нежно шептал Юри, запутывая свои пальцы в платиновых волосах, и разворачиваясь к Виктору, чтоб ему было удобней. — Всё же хорошо, просто посмотрят, скажут, что делать. Это же не смертельно. Виктор неловко обнял Юри и уткнулся носом ему в грудь, пытаясь зарыться в его расстегнутую тёмно-синюю куртку. — Может попросить валерьянки? — Нет, — пробубнил Витя и неожиданно даже для себя всхлипнул. Он был готов делать что угодно и как. Это был один из немногих случаев, когда пятикратному чемпиону действительно не повезло, и всё самопроизвольно пошло по пизде от природы божьей. Дверь кабинета открылась, и оттуда вышел врач, что заполнял какие-то бумаги на планшете. Он что-то сказал медсестре, что осталась по ту сторону двери, прокашлялся и наконец что-то да сообщил. — Ничего страшного, даже чистка не потребуется. Такое часто случается. Возможно, это из-за того, что у отца и ребёнка разные резус-факторы, или у Юрия понижен гемоглобин. Вы не знаете случаем? — Нет, — сдержанно ответил ему Юри и с надрывом вздохнул, всё так же продолжая успокаивать Виктора. — Ну что ж… — он подписал рецепт и отдал в руки Кацуки. — Это чтоб нервы восстановить. Вам, кстати, тоже советую. Кхм. Статистика выкидышей не такая и маленькая, примерно восемнадцать процентов беременностей заканчиваются самопроизвольным абортом. — А вы, случаем, не знаете, каков репродуктивный срок у бет? — поднимаясь и шмыгая носом, сказал Виктор. — В два раза меньше, чем у альф и омег. Считай, если носить ребенка — лет тридцать с момента пятнадцати лет, там плюс-минус. А вот зачать могут без проблем в промежуток, ммм, не более сорока лет с того же момента. Каждый индивидуален. — А какова вероятность того, что у нас могут быть дети? — положив руку на плечо Виктора, говорил Юри. — Сходу сказать не могу, но, если естественным путем не получается, многие пробуют ЭКО. Если вашему супругу больше хотя бы 18 лет, то без проблем. Хотя лучше, чтоб больше 21, но это на усмотрение самих пациентов, — врач обвёл глазами двоих мужчин перед ним, вновь заглянул в планшет и, открыв дверь в кабинет, позвал медсестру. — Катя! Я же говорил, выписывай данные из карточек, а не компьютера!***
— Юра, ну, пожалуйста! — Второй раз в жизни слышу это нытье. Что пожалуйста? — Вот документы из центра ЭКО. Если ты их подпишешь, мы сможем ещё раз попробовать, и на этот раз всё должно получиться, — тряс бумагами Виктор перед Юрой и умоляюще скулил. — Нет, — парень сложил руки на грудь и, недовольно хмыкнув, зашагал в сторону кухни. — И всё-таки, если передумаешь, — Никифоров бросил документы на обеденный стол, ещё раз посмотрел на Юру, который повернулся к нему спиной и уставился в окно, и медленно пошёл в комнату к Юри. Плисецкий разглядывал своё отражение в кухонном окошке, смотрел на своё лицо. Он не хочет подставлять Юри и Виктора с ребёнком. Но он прекрасно понимает, что он сам ничего не сможет ему дать; ни любви, ни ласки, в конце концов, это человек, а не животное. Юра знает, что не ему воспитывать дитя, и это подтверждали несколько раз и сами его мужья, которые за все действия и последствия берут ответственность на себя. Он обернулся и, закусив губу, посмотрел на чуть помятые бумажки из ЭКО центра, на которые падал свет от вытяжки, будто бы выделял нечто святое в рыжем свете. Утром, пока Плисецкий спал в тёплой кровати, уткнувшись носом в одеяло, эти бумажки Виктор показал Юри, сказал, что всё это была плохая затея и стоит выбросить документы, чтоб лишний раз не напоминали о четвёртой неудаче. Кацуки попросил дать их ему, чтоб прочитать условие, чисто ради интереса, и машинально заметил росчерк внизу первой страницы. Юрий Плисецкий подписал соглашение об экстракорпоральном оплодотворении.