***
— Джон, — улыбнулась Роуз, аккуратно держа юношу под локоть. Она выглядела очень мирно, а её лицо было таким добрым и обеспокоенным, что Джон заранее нащупал палочку в кармане. Добрая и трезвая Лалонд равняется проблемам. — Нет, это Патрик, — вымученно отшутился он. — Джон, — вот теперь в голосе Роуз прозвучала сталь, и Эгберта окатил холодный пот. — Сколько можно? — Чего можно? — парень вздохнул. Недолго ему строить дурачка. Впрочем, Роуз, кажется, собиралась делать ему выговор, а не орать, и непонятно еще, что хуже — Джон как-то слишком остро реагировал на чужое в нем разочарование, и этим бессовестно пользовались. — Так вести себя! — она глубоко вдохнула и начала говорить. Только Роуз умела выпаливать слова с впечатляющей скоростью, при этом абсолютно разборчиво. — Джон, я понимаю твою любовь к квиддичу, я даже догадываюсь, чем она обусловлена, но ты был на трех тренировках, и все они закончились тем, что ты пострадал! И ладно бы это было случайностью… — Это и было сл… — Молчи, пока я говорю! — искра чужой магии неприятно кольнула его через одежду, напоминая, что с гневом чистокровной волшебницы лучше не сталкиваться. — То, что ты до беспамятства увлечен полетом, не значит, что ты теперь слепой и глухой! И уж тем более не значит, что для того, чтобы поймать мяч, тебе нужно схватить его в каком-то абсолютно диком пируэте, который… который… у меня слов нет! — она перевела дыхание, устало взглянула на Джона и продолжила более спокойным тоном. Вау, довести Лалонд до такого… Дейв обзавидуется, когда узнает. Но, вероятно, все равно согласится с ней. — Джон, сейчас ты растянул кисть, а в прошлый раз разбил очки и влетел в столб, причем никому не сказал, что пострадал. Думаешь, как себя чувствовала Джейд, любуясь тем, как ее брат теряет сознание посреди дороги в замок? Не очень хорошо, уж поверь мне. Ты понимаешь, к чему я веду? — Я должен быть осторожнее и всё такое? — предположил Эгберт. Конечно, ему было стыдно за те случаи, потому что он до полусмерти напугал Джейд (и первокурсников, которые направлялись к профессору Дуалскару), а еще прибавил работы Долорозе, которую просто не получалось называть «мадам». Она была школьной целительницей («медсестрой», — отозвалось в нем маггловское нутро), но казалось, что ей и самой не помешал бы колдомедик — с лица женщины никогда не сходило какое-то скорбное выражение, а в действиях и словах, пусть строгих, прослеживалась невероятная забота о каждом пострадавшем ученике. Роуз была права. — Нет, не к этому, — прервала его размышления Лалонд. — А к тому, что я привлеку Мученика, Руфио, Дирка, Канайю — кого угодно! — чтобы выгнать тебя из команды. Потому что я не собираюсь смотреть, как ты убиваешься в пятидесяти футах над землей. Джон едва не упал. Вот сейчас он убивается, а не «в пятидесяти футах над землей»! И вообще, судя по словам Роуз, со стороны он выглядел как несчастная мессия Нитрама, квиддичного фанатика, который заставил бедного шестикурсника (читай: здорового лба!) подставляться под мячи, лишь бы им не забили. — Ты этого не сделаешь, — он отчаянно затряс головой. Мир покачнулся, и Роуз схватила его за подбородок, вынуждая смотреть прямо ей в глаза. — Я сделаю, Джон, и ты прекрасно это понимаешь. А теперь идем! И она распахнула дверь Больничного крыла.***
— Ах? — Долороза резко обернулась к ним, отстранившись от мальчика, который полусидел на кровати и выглядел… не очень. На секунду Джон испугался, что застал нечто непристойное, но лицо целительницы было все таким же печальным, а в руке она сжимала влажную ткань, вероятно, охлаждающую во время жара. Роуз нередко замечала, что Долороза предпочитала не пичкать детей заклинаниями и зельями, что, наверное, было не самым странным явлением в ее биографии. О профессорах и в принципе школьном персонале ходило невероятное множество легенд. Профессор Сайнлесс, по совместительству гриффиндорский декан, получил прозвище «Мученик», потому что однажды якобы пошел против министерства, но это, конечно же, было так давно, что никаких доказательств не осталось, а еще чертова власть все засекретила, и плевать, что профессору на первый взгляд было от силы лет сорок. Про Долорозу говорили, что она помогала Мученику в восстании, пока тот не пересекся с Дисайпл, преподающей теперь травологию, и… — Секунду, — сказала она рыжему мальчику, который бросил на Джона уничижающий взгляд и закрыл глаза, — мистер Эгберт, что случилось? За первые пять лет вы были тут едва ли раз в полгода, а теперь… — Мне очень жаль, — виновато улыбнулся Джон, резко вынырнув из размышлений, — растянул кисть на тренировке, а мне ею же писать эссе по заклинаниям. Профессор Редглэр всегда докапывается до истины, — «и до нервных клеток учеников», — понимаете, она и в растяжение-то не поверит, — объяснил он. «Особенно после того, как я весь год шутил про то, что она слепая, а она и правда оказалась слепой». — Понимаю. Мазь в шкафу слева от вас, третья полка сверху, маленькая светло-желтая баночка без этикетки, пахнет медом. Не с чем спутать… Возьмете не то, и я все узнаю. Используете сейчас, а потом через каждые два часа… К ночи заживет, — отрывисто отозвалась целительница, и вернулась к когтевранцу (он был одет в обычную больничную пижаму, но в руках мял синий шарф). Джон проводил ее взглядом, и признал сам себе, что ошибся — юноша выглядел нормально сам по себе, но был больно уж бледным, тощим и уставшим. Он не довел мысль до конца, потому что тот оскалился и шепнул что-то не очень цензурное (Долороза лишь осуждающе вскинула глаза), а Роуз, заявив: «кончай любоваться», увела Эгберта из больничного крыла. А потом, за беспокойством об эссе и ноющей от боли руки, он как-то позабыл про недружелюбного когтевранца. Ну и пускай.