«Привет, Каркат! Я знаю, что ты не сразу обнаружишь это письмо, и не могу сказать, что не рад этому! Тем не менее, то, что я собираюсь сказать, давно меня беспокоит, и скрывать это больше нельзя. Ты и сам понимаешь, приятель, и, надеюсь, простишь меня за спонтанность. Уверен, ты не поверишь, но это не розыгрыш и не очередная идиотская шутка. Я люблю тебя. У тебя не самый идеальный характер, ты не выползаешь из своих книг, и у тебя кошмарный вкус в фильмах, и ты разочарован в себе, но мне нравится все это. Часто иногда я ловлю себя на мысли, что хочу быть ближе к тебе настолько, насколько можно быть физически и морально. Это непривычно, но… довольно вдохновляюще. И, в конце концов… Я не жду ответа в сей же момент, и не требую согласия или отказа, но, может быть, даже если ты не чувствуешь того же в полной мере, мы могли бы попытаться? Ну, ты знаешь, стать больше, чем друзьями ровно настолько, насколько ты позволишь? Пожалуйста? Дай мне знать, когда найдешь в себе силы. Искренне твой, Джон Эгберт p.s. достаточно серьезно, чтобы ты воспринял меня всерьез? :в»
***
— Извини, но ты давно спал в последний раз? — встревоженно поинтересовалась Канайя, и ее голос звучал идеально, как и всегда — достаточно обеспокоенно, достаточно успокаивающе, достаточно мелодично и достаточно знакомо, чтобы Каркат тяжело вздохнул и пожал плечами. — Охренеть как. По-моему, в лучшем случае на первый день после того, как меня сюда запихали, и то это была скорее кома, чем здоровый, мать его раком, сон. Я так устал, — признался он и упал в объятия подруги, вечно ждущей, чтобы заботливо погладить его по спине или поцеловать в лоб в каком-то даже слишком платонческом жесте. У Карката всегда были проблемы с родителями, и под «всегда» подразумевалось с рождения; наверное, это было как-то заметно, потому что профессора, да и в целом многие девушки, постоянно относились к нему снисходительно-мягко, а Канайя с её обостренным материнским инстинктом с первого дня их знакомства вела себя очень осторожно, медленно подбираясь к нему, чтобы захватить в свои удушающие объятия нежной дружеской любви. Так что сейчас Каркат сопел в ямочку между ее ключицами и раздумывал, как так получилось, что единственной девушкой, которая его интересовала на данный момент, была его лучшая подруга, готовая во время своего первого секса ответить на звонок и, беспорядочно извиняясь перед шокированной Лалонд, примчаться клеить пластырь на ранку Карката и дуть на палец, чтобы облегчить страдания. Ну, может, не в таком масштабе, но очень близко. И, да проклянет его гогподь, Каркат согласился бы сделать то же самое в любое время и в любом состоянии — другое дело, что Канайе чаще было необходимо заботиться, чем необходима чужая забота. Она и сама отлично справлялась. Вот и сейчас юноша замер, борясь с позорным желанием попросить Канайю остаться на ночь или хотя бы ненадолго, чтобы помочь ему уснуть. Зелья не спасали никак, только сильнее выматывали, заклинания, очевидно, тоже не помогали, Джон называл его «восставшим из мертвых» и обеспокоенно заглядывал в глаза, делая еще хуже, а Соллукс бессовестно ржал. Вот во что превратилась жизнь несчастного когтевранца, перед носом которого, между прочим, маячил первый серьезный экзамен в жизни. Он хотел умереть. — Канайя, а… — начал Каркат и замолк, резко осознавая, что не сможет продолжить. Конечно, она осталась бы с ним, может даже до утра, но… вот блин, он просто не мог заставить девушку в расцвете сил и даже ночью (особенно ночью) полную непонятно откуда берущейся энергии сидеть в этом чертовом лазарете больше, чем она и так сидела — а это не меньше пары часов каждый день. В отличие от Эгберта, который так и не появился вчера. Зато заходила Джейд (очевидно, очередная девушка, которая выплескивала на него задатки материнского инстинкта и раздражение), но про Джона тоже ничего не сказала — зато нагнала кучу таинственной пурги и сделала все еще более запутанным. — Что? — Девушка продолжала серьезно смотреть на него. Каркат вздрогнул, отстранился и резко дернул головой, так, что в ушах зазвенело. — Ничего! — Ну уж нет, раз начал, то договаривай, — возмутилась она в своей (перенятой от Лалонд) обычной манере, и юноша устало вздохнул, хватая с тумбочки какую-то бумажку, чтобы хоть куда-то деть руки. В такие моменты ему хотелось грызть ногти или царапать предплечья, чтобы избавиться от злого желания что-нибудь раздавить. — Это было тупо, и я передумал. Тема закрыта. Не пытайся вытянуть ничего больше, — закончил Каркат. Канайя вздохнула и смирилась. — Завтра последний день каникул. Ты выписываешься? Каркат уткнулся взглядом в бумажку, делая вид, будто вникает в текст. На самом деле он просто не хотел отвечать. Она постоянно спрашивала об этом, будто что-то могло измениться, но ответ был тем же — Каркат не знал. Долороза обычно специально выпускала его без предупреждения, преследуя тем самым абсолютно непонятные цели. Пайроп подозревала, что она всегда держит его в больничном крыле на несколько дней больше положенного, чтобы он не подался во все тяжкие, и Каркат был с ней частично солидарен. Он промычал что-то вместо ответа, стараясь отключиться от неприятных мыслей и раздражения. Каркат бы с радостью поорал, но, во-первых, он устал, как собака, а во-вторых, Канайя абсолютно этого не заслуживала. «Настолько, насколько, настолько, насколько», — перечитывал юноша, чувствуя, как внутри все затрепетало, и не до конца понимая, почему. «…ближе к тебе настолько, насколько можно быть физически и морально», — гласило предложение, и Каркат почувствовал, как кровать резко исчезла из-под него вместе с замком и землей, отправляя его в бесконечное падение вниз. Ощущалось именно так. — Блять, — лаконично выразился парень, когда дар речи вернулся буквально на минуту. — Канайя, тебе лучше уйти. И, благослови гогподь понимающих людей, Канайя пару секунд недоуменно смотрела на него, а затем послушно встала, задержала ладонь на его пальцах и покинула больничное крыло, позволяя Каркату уткнуться в подушку и застонать в еще не до конца понятных эмоциях. Эгберт признался ему в чувствах. Ах да, расшифровка. Джон Эгберт, его лучший друг, по совместительству долбаеб, по совместительству самый нормальный долбаеб в этом протухшем мире, по совместительству краш Карката на протяжении нескольких месяцев (а по ощущениям словно любовь всей его жизни) признавался ему в чувствах. Чувствах. Хорошая шутка, жизнь, было смешно. Каркат никогда не чувствовал себя героем типичного голливудского трэша, но наплевал на все и больно ущипнул себя за руку сквозь рукав больничной пижамы. Что ж, если это имело хоть какой-то смысл, он точно не спал. И когда первая волна недоверия к себе, своим глазам, рукам и вообще всему рядом, прошла, резко наступила вторая. Карката затрясло, температура тела подскочила, кажется, до сорока, и упала до в лучшем случае тридцати пяти, а сердце колотилось так, что его удары ощущались одинаково и в самом низу Каркатового живота, и в горле, где-то под кадыком. Долороза, перебирающая бумаги за столом, резко повернулась к нему и уточнила: — Что-то не так? — Когда Каркат не смог ответить, она подошла и осторожно положила руку ему на лоб. — Боже правый, ты весь трясешься. Что случилось? Он, вообще-то, хотел попросить чего-нибудь успокаивающего, но вместо этого нервно расхохотался. Долороза посмотрела на него, как на незнакомца, тяжело вздохнула и сказала: — Сейчас принесу успокоительное, а потом ты ляжешь спать. Мне не нужно, чтобы кто бы то ни был или что бы то ни было доводило моих пациентов до истерики. Ясно? Каркат кивнул, провожая ее взглядом. Теперь можно было еще немного поистерить и подумать, прежде, чем зелье подавит дрожь во всем его теле. Джон любил его, и это… ну, наверняка не было розыгрышем, если уж на то пошло. Конечно, любой бы усомнился в правдивости подобных признаний, но ведь то, что происходило между ними последний месяц или два могло вести к чему-то такому? Другое дело, что Каркат боялся строить предположения или надеяться — он отлично знал, что разочароваться будет легко, поэтому плыл по течению, стараясь не делать и не думать ничего лишнего. А Эгберт, кто бы мог подумать, почти провоцировал его на это. Он просто был вот таким, безалаберным придурком, уверенным в своих желаниях, и это оказалось всем, в чем Каркат нуждался. Он всегда старался держаться от людей на расстоянии, но Джон преодолел это, хоть и немного грубым способом, гладил его по голове, целовал перед кучей людей, держал за руку и не отпускал даже тогда, когда ученики в Хогсмиде откровенно на них пялились и, ну, Каркату всегда этого не хватало. Знать, что кого-то тянет к тебе настолько же, насколько и тебя к нему, чувствовать чужое присутствие всегда, когда это было необходимо и изредка отдыхать от его бесконечного раздражения и усталости — Боже, он так мечтал об этом все прошедшие школьные года. Дело ведь оставалось за малым — ответить «да». И одновременно… — Я не смогу, — констатировал он тихим шепотом. Чтобы ответить на признание, пришлось бы встретиться, посмотреть друг другу в глаза, говорить целые предложения (а Каркат чувствовал, что не сможет пробормотать и слова). Можно было, конечно, просто ответить на этом же пергаменте, но… это будет не так. «Как — не так? Не так, как в «Любовь и прочие неприятности»?» — автоматически съязвил он про себя и вдохнул. Ну и позорная же херня. Зелье Долорозы, что удивительно, помогло не так уж и хорошо. Может, у Карката появился иммунитет к успокоительным и снотворным, а может он просто был слишком взволнован и слишком счастлив, чтобы какая-то настойка, приправленная магией, смогла это сбить, но факт оставался фактом — парень был уверен, что в том, как он резко наполнился решимостью сделать хоть что-то, нет заслуги зелья. Целительница убедилась, что он выпил все, и приказала засыпать, но Каркат подождал, пока она скроется в своей комнате и вскочил даже слишком резко — ноги подкосились. Он схватил подушку с кровати, спрятал ее под одеяло, — выглядело совсем не убедительно, но издалека, может быть, Долороза бы не заметила, — схватил свою мантию, накинул ее прямо на пижаму и как можно тише вышел.***
Отбой был совсем недавно, как раз когда ушла Канайя, и было бы логичнее подождать хотя бы чуть-чуть, но Каркат уже не мог вернуться. «Если я напорюсь на преподов или завхоза, мне пиздец», — запоздало вспомнил он и прижался чуть ближе к стене, как будто это могло как-то помочь. Каркат собирался сначала добраться до первого этажа, потому что, во-первых, ему нужен был перерыв, а во-вторых, он еще не настолько отчаялся, чтобы сходу бросаться к Эгберту в объятия. Или, может, настолько, просто ему нужно было немного прийти в себя. Каждый раз, заходя в этот давно забытый женский туалет, юноша воровато оглядывался, хотя знал — здесь давно уже не за кем подглядывать. Максимум семикурсники иногда прогуливали тут историю магии или испытывали вроде как опасные заклинания. «Потому что у них нет Выручай-Комнаты», — пронеслось в его голове, и по телу снова пробежали мурашки. Каркат потряс головой, стараясь отвлечься, и, наконец, вошел. — Где ты, тупой кусок дерьма, когда ты впервые в жизни мне реально понадобился? — громко поинтересовался он, проверяя кабинки. Там, конечно, никого не оказалось (на дворе начало двенадцатого, ни один идиот не решит шататься по школе в это время), так что когтевранец понятия не имел, чего еще стоило ожидать. — Ох ёб, друже, я вижу, ты офигенно паришься, — раздалось позади. Он резко обернулся. — Ну охренеть, ты носишь мантию на пижаму, это же ебаная пижамная вечеринка! Бля, чел, я бы хотел устроить вечеринку, как в лучшие времена. — Это ты виноват в том, что теперь не можешь устраивать вечеринки, мудак, — оскалился Каркат. Немногие бы поняли их с Гамзи сложные отношения. Ах да, Гамзи. — Ну так что такое, друг? Выглядишь-то охуенно взбалмошным. Жизнь тебя потрепала, братан, — Гамзи уселся на раковину, и Каркат оперся на стену рядом, будто это могло его расслабить. Все его действия были какими-то автоматическими. Прислониться к стене, проверить кабинки, прокрасться сюда, сбежать из-под надзора Долорозы — будто он делал это каждый день. И во всем этом не было никакого смысла. Каркат соврал бы, если бы сказал, что ему совсем не нравится его затуманенное влюбленное подсознание, но это неслабо сбивало с толку. Он очень ждал момента, когда можно будет разобраться с этим. И одновременно бежал от него, как от огня. — Помнишь Эгберта? — начал Каркат. Боже, зачем он вообще спрашивал? Конечно, Гамзи помнил. В конце-то концов, чем еще заниматься призраку на протяжении нескольких лет подряд, если не копаться в грязном белье одного из немногих его друзей? «Не я виноват, что Макара — долбаеб», — напомнил себе юноша. — «Я не мог за ним уследить. Я не знал, что он делает». Он всегда говорил себе это, будто оно могло как-то помочь. Может быть, и так. Гамзи всегда был тронутым, но легко привязывался к людям и в целом казался безобидным (что довольно подозрительно для слизеринца, если уж на то пошло), плюс иногда помогал Каркату и часто приставал к нему от скуки. Гамзи был на седьмом курсе, когда это произошло, Каркат — на третьем, и в какой-то момент посреди обеда он, Вриска и Эридан то ли поссорились, то ли свихнулись, то ли попали под действие проклятия, но тогда Макара (единственный из них троих, к чести Серкет и Ампоры) набросился на Эквиуса и попытался его задушить. Каркат был там. Каркат пытался что-то сделать. Он помнил, что вскочил и побежал к ним, помнил, что многие кричали, и он, наверное, тоже, что кто-то схватил его тогда и не дал подбежать ближе, пока Эквиус замер и как будто потерял возможность двигаться. Гамзи был чистокровным волшебником, и, возможно, поэтому, никто не мог ничего сделать, когда он был в ярости, но пока учителя пытались что-то предпринять, Непета схватила со стола большую вилку (не было времени изучать столовый этикет, уж простите) и со всей силы (силы второкурсницы-гриффиндорки против сумасшедшего семикурсника-слизеринца) полоснула по его лицу. Люди затихли на секунду, а потом закричали громче, чем раньше. Каркат пытался вырваться изо всех сил, но некто держал его очень крепко и пытался успокаивающе что-то бормотать. А Непета отскочила, сжала свою единственную защиту в руке еще сильнее и побежала. И Гамзи бежал за ней. Известно лишь то, что Непета попала в тупик в женском туалете на первом этаже, а вечером по замку поползли слухи, что Макара мертв. Непета вернулась к обычной учебе через три дня, и с того момента они с Эквиусом были неразлучны. А еще через месяц, когда Каркат, наконец, решился пойти туда, где, предполагаемо, погиб Гамзи, он нашел его призрак, расслабленный и довольный, как и раньше. Тогда, на том обеде, когда кто-то, наконец, разжал руки, и Каркат упал в объятия Канайи, она что-то сказала. И сейчас, вспомнив это… Что она сказала тому человеку? Все внутри Карката вдруг замерло. Что это было? И почему вопрос, никогда его не волновавший, вдруг стал так важен? Он знал что-то на подсознательном уровне. Помнил. И сейчас это обрело смысл. — Ну конечно помню, еб твою ж, чувак, ты столько про него болтал, что даже если бы я не слушал, я знал бы всё-ё-ё… — мечтательно протянул Гамзи. Каркат вынырнул из мыслей и тяжело вздохнул. «Дай мне силы не убить его во второй раз, гогподи», — взмолился он про себя, а вслух сказал: — Пошел ты. Он признался мне в любви. Кажется, Гамзи все еще можно было удивить, потому что он пару секунд смотрел на друга непроницаемым взглядом, а затем расплылся в абсолютно идиотской улыбке. — Ну так это же замечательно! Гребанное Рождественское чудо! Это же любовь в воздухе, чел, я просто охренел! Ох, ты, уебок, еще можешь удивлять! Каркат нервно поежился, чувствуя, что снова мерзнет. — Нет, это не замечательно, я не знаю, стоит ли мне отвечать ему взаимностью, я не знаю, почему он это говорит, и я боюсь смотреть ему в глаза! Это сраная катастрофа, не пытайся выставить все со светлой, мать ее, стороны! — Гамзи расслабленно провел рукой по лицу, будто стирая грим, хотя его, очевидно, уже давно нельзя было поправить или убрать. — Нет, чел, не смей так говорить, я же знаю, ты всегда хотел с ним мутить и делать всякие там гомоэротичные штуки, так что хрена с два. Давай, распахни миру объятия, и он покажет тебе свою гребанную улыбку! Смейся вместе с судьбой! Жизнь — чертово чудо. Каркат абсолютно не был согласен, но, с другой стороны, чего он ждал? Это же чертов Гамзи Макара, идиот, каких поискать, больной псих и просто призрак. Он использовал свою незаметность, чтобы следить за каким-то несчастным пуффендуйцем, а теперь глубокомысленно раздавал любовные советы. — Чувак, ты, бля, этого заслуживаешь. Ты все время так из-за всех заморачиваешься, просто позволь себе тоже немного покайфовать и расслабиться… Гамзи подлетел к нему и обхватил руками, будто обнимая. Каркат громко выругался — это было неприятно и холодно, хотя дружеский порыв он, так и быть, оценил. Может, обняв его два года назад, Гамзи сейчас выпустился бы из школы и строил себе какое-никакое будущее? Может, он просто нуждался в большей заботе? Может, это очередной раз, когда Каркат облажался? — Ладно, ладно, гогподи, съеби! Мне и без того холодно! — Съебу, если пообещаешь прямо сейчас пойти к своему мудаку и поговорить с ним, — предъявил Гамзи. — Охренеть, и когда ты стал таким навязчивым? Раньше тебя волновали только мерзкая газировка, пироги и чудеса, — вздохнул Каркат, сделал шаг назад, чувствуя, что окончательно продрог. У него стучали зубы, и мантия уже не спасала. — С тех пор, как два года подряд плаваю по школьной канализации. Это просто, бля, за гранью, сколько уебищных разговоров я слышал от всяких нытиков. Но ты, так и быть, в другом списке, хотя ты тоже тот еще додик. А теперь у меня есть шанс сосватать своего лучшего друже, это же просто волшебство! — Конечно, волшебство. Ты же, мать твою раком, волшебник, идиот, за что ты мне достался… — Каркат тяжело вздохнул, — ладно. Я пойду к нему. Прямо сейчас. — Вот это настрой, бро! Так держать. А я полежу тут и попялюсь в потолок, думая о чудесах, которые в мир приносит эта уебанская эмоция «любовь». — Любовь — это не эмоция, ебантяй, — сообщил Каркат, получив возможность нормально отстраниться. Он прошел к двери, положил ладонь на ручку и замер. Тряхнул головой, толкнул дверь вперед и вышел. Вот теперь стоило соблюдать тишину.***
Каркат был совсем рядом с гриффиндорской башней, их разделял буквально один коридор, но прятаться там было совсем негде, так что он остановился за углом на пару минут, чтобы перевести дух и продумать план действий. Хотя какой тут мог быть план действий? Идти быстро и тихо — конец. Он глубоко вдохнул, выдохнул и направился вперед. Чужие шаги Каркат услышал слишком поздно. Он был почти в конце коридора, и кто-то шел ему навстречу. «Меня убьют», — печально констатировал юноша и прижался к стене, будто от этого он мог стать невидимкой. На самом деле его, конечно, не убили бы, но точно наказали во-первых за хождения по школе после отбоя, во-вторых за то, что он покинул больничное крыло, в-третьих за то, куда он направлялся, хотя, если повезет, никто не узнает. А в-четвертых… будем честны, он отлично знал, что завтра наверняка не будет настолько же решителен и не сможет снова выбраться из лазарета, чтобы добраться до Эгберта. Шаги приближались, Каркат внезапно поверил в Бога, картины на стенах спали, и лишь некоторые из них перешептывались, ожидая хлеба и зрелищ. — Мистер Вантас, не потрудитесь ли объяснить, что это вы делаете на пути в гриффиндорскую башню глубокой ночью, хотя должны спать в больничном крыле? — раздался строгий голос, и Каркат рискнул открыть глаза. Черт, когда он умудрился зажмуриться? Профессор Дисайпл в своей обычной мантии (благо, без фартука, который она носила, преподавая травологию, и не в пижаме) стояла прямо напротив. Каркат не то чтобы совсем не влипал в проблемы, но это… оно могло обернуться огромными последствиями. — Я жду ответа, — напомнила она. — Я… — начал Каркат, и осознал, что понятия не имеет, что сказать. Он не мог выдать Эгберта. — Я, эм… вышел проведать Гамзи, потому что не мог заснуть уже несколько дней, и заблудился? Профессор глубоко вздохнула. — Нет. Скажи правду, Каркат, и тогда я, возможно, смягчу наказание, — заметила она снова, будто невзначай. Будто играла с клубком, а не выговаривала ученику за нарушение кодекса школы. И теперь было два варианта. Врать по полной или сказать правду. И Дисайпл отлично чувствовала ложь. А еще… Еще она хорошо относилась к Каркату. И к Сайнлессу. И к Канкри, как бы Каркат его не ненавидел. Кажется, к людям, носящим фамилию Вантас, у нее в принципе была странная привязанность. — Один придурок признался мне в любви, и я должен ответить сейчас, потому что завтра я просто не решусь сказать этого, а еще я правда не могу спать уже неделю, и я виделся с Гамзи, а он был очень убедителен, и этот придурок наверняка ждет ответа… — выпалил он как на духу. Помолчал пару секунд и добавил: — Можете снять баллы или назначить отработку, но, кажется, у меня нет другого выбора. Я все равно пойду и поговорю с ним, профессор, что бы вы не сделали. — И он сделал шаг назад, будто это могло помочь. — Извините. Профессор Дисайпл долго смотрела на него, выглядя очень задумчивой. Каркат даже думал сбежать, но его ноги будто приросли к полу, и он не мог двинуться. Минуты превращались в столетия, и Каркат был почти мертв снаружи и внутри, когда она, наконец, мягко улыбнулась и сообщила: — Я не изверг, мистер Вантас, и, уверена, ситуация достаточно серьезна, чтобы вы нарушили такое количество школьных правил. Давай так… — Она пригнулась, все еще усмехаясь как-то очень по-непетовски. — Я не видела тебя, ты не видел меня. Если ты встретишь еще кого-то из учителей, или кто-то из гриффиндорцев настучит — я тебя не встречала и не буду заступаться. Но баллы, так и быть, не сниму. Каркат неверяще смотрел на нее, а Дисайпл мечтательно улыбалась. — Я тоже была подростком, мистер Вантас, и я еще не так уж далека от этого возраста, — объяснила профессор. — Жду вас с мистером Эгбертом завтра… так уж и быть, послезавтра в теплицах, мне нужно пересадить кошачью мяту. Пароль от гриффиндорской гостиной — «хонк». Удачи. А потом Дисайпл издала странный звук, похожий на мурчание и быстрым шагом направилась дальше. Каркат остался один в этом темном коридоре, и его сердце колотилось, как ненормальное. Он все еще мог встретиться с Джоном. У него все еще был шанс. Дисайпл вела себя, как повзрослевшая Непета. А еще… А еще Канайя сказала «спасибо, Джон» в тот день два года назад. И если это не было знаком свыше, то что еще?***
Он остановился уже перед самой дверью. На пути больше никто не попался, и это было просто гребанным чудом, потому что судьба, кажется, решила сжалиться над Каркатом и его жалкими попытками в счастье. Тифон, благо, даже не проснулся — лишь шевельнул хвостом, без вопросов пропуская юношу внутрь. Если уж на то пошло, в общем и целом стоило ждать миллиона проблем начиная от того, что он мог попасться кому-то еще в гостиной и заканчивая тем, что Каркат представлял себе строение гриффиндорских спален очень примерно, а там надо было найти Эгберта, разбудить, привести его в чувства и, наконец, подобрать нужные слова. А у Карката всегда было малость не очень с подбором слов. Было ли это подарком судьбы или новой насмешкой, но Джон сидел прямо там, в гостиной, и лениво перебирал страницы учебника по зельеварению, будто это могло исправить его оценки. Он резко обернулся, услышав негромкий хлопок двери и проморгался. Каркат стоял прямо у двери, и Джон столько нервничал за последние пару дней, что сначала решил, будто его уже начало глючить. Он подумал еще секунду, и решил — нет, не глючит. — Каркат?.. Вот черт, мне показалось, что я уже двинулся. Какого… нет, в смысле, вот блин, ты сбил меня с толку! — возмутился он. Начиная с того момента, как Джон переписал это письмо на нормальный пергамент и принялся ждать хоть какой-то реакции, он, ожидаемо, избегал встреч с Каркатом и в целом вел себя довольно глупо. Но ведь прошло не так много времени, чтобы из-за этого заявляться в гриффиндорскую гостиную посреди ночи? Или, возможно, он пришел не поэтому. Джон перевел дыхание, досчитал до пяти и встал, чтобы повернуться к Каркату. — Неожиданно, но приятно, — наконец, признал он. — Какими судьбами? Было забавно следить за тем, как юноша менялся в лице, пытаясь правильно выразиться, но Джон все равно чувствовал, как подгибаются его ноги и как дрожат ладони. Огромных усилий ему стоило не упереться взглядом в пол. — Я… Эгберт, то, что ты написал… — выдавил Каркат спустя еще пару секунд. Джон кивнул. — Да… просто, чтобы ты знал, это правда я, и я серьезно. Каркат сделал несколько осторожных шагов вперед, отклеившись, наконец, от чертовой двери, и теперь их с Джоном разделяло около полутора метров расстояния. — Я надеялся на это, — сиплым голосом признался тот, и Джону стало немного легче. Каркат тоже нервничал, возможно, даже сильнее, чем он, и Каркат тоже мог начать нести всякий бред. И, по крайней мере, он наверняка не обратил бы внимания на то, в каком жутком Джон был состоянии. — И?.. Когтевранец подошел еще ближе и громко сглотнул. В тишине гостиной этот звук получился особенно отчетливым, и он напрягся еще сильнее, как и всегда. Каркат не смущался — он напрягался, словно зажатая струна, и от любого неосторожного слова или жеста юноша мог разораться или запаниковать. — Блять, притормози, ты слишком многого от меня хочешь, — он слегка нахмурился, и прежде, чем Джон успел испугаться, добавил, — дай мне собраться с мыслями, идиот. — Ты ведь в курсе, что не обязан отвечать в принципе? — напомнил гриффиндорец, но, очевидно, был прерван. — Да, я хочу ответить! Так что будь добр… — Помолчи? Каркат задумчиво притих. — Нет. Нет, Эгберт, не молчи, лучше продолжай нести свою эгдерповскую хрень, тогда я четче осознаю, на что подписываюсь, — решил, наконец, он, и Джон не смог сдержать усмешки. — А на что ты подписываешься? — он сделал осторожный шаг к парню навстречу, и Каркат, словно вспомнив, что тоже может двигаться, двинулся вперед. — Иди сюда, — попросил он вместо ответа. Джон не видел ни одной причины отказывать, так что приблизился к нему и замер. Каркат глубоко вдохнул и выдохнул, как при медитации, а затем медленно сжал его ладони в своих. — Я бы хотел, — признался он торопливо, — чтобы так было всегда. Джон ненавидел параллель с бабочками в животе, и сейчас она абсолютно омертвела в его глазах, потому что то, что он чувствовал не напоминало бабочек или что бы то ни было еще. Ему было одновременно холодно и жарко, низ живота легонько тянуло от предвкушения, а все тело покрылось мурашками. Он не мог думать ни о чем, кроме того, как идеален был юноша перед ним, и как сильно Джон оказался влюблен. Он изо всех сил старался держать себя в руках, но в какой-то момент сдался и прижал Карката к себе в объятиях, стараясь контролировать собственные силы. — Боже, я сейчас упаду, — признался Каркат, и Джон потянул их на диван, повидавший очень многое в его жизни. Места там было не то чтобы много, так что Джон позволил юноше устроиться у себя на животе и подумал, что стоило бы продолжить их увлекательную беседу. — Итак, могу ли я уточнить, что именно ты подразумеваешь? — Ох, ну спасибо, что спросил сейчас, когда ты чуть меня не задушил. А если я тут пытаюсь тебя отшить? — нагло поинтересовался Каркат, как он всегда делал, когда после нервотрепки у него открывалось второе дыхание. Видимо, лицо Джона было достаточно напуганным, чтобы он уточнил: — Ну конечно не пытаюсь, придурок. Я хотел сказать, что… — он завозился, устраиваясь удобнее. — Я не против быть больше, чем друзьями. Точнее, нет, я хотел бы, ну, ты знаешь… встречаться с тобой. Как… — Как? — напомнил Джон, когда Каркат снова замолчал. Можно было и не добавлять этого — он был достаточно счастлив и влюблен. Но раз уж у Карката развязался язык… — Ты мне скажи, как, — фыркнул он. — Как серьезные молодые люди, у которых впереди еще десятки лет вместе, и которые определенно точно не помрут из-за бладжера, попавшего им в голову или из-за «люмоса», и которые достаточно многогранны, чтобы заниматься всякой фигней и одновременно, так и быть, тратить время на учебу? — Пусть будет так, — легко согласился Каркат. Джон освободил руки, чтобы начать аккуратно поглаживать его лицо и плечи. Этот парень сводил его с ума. Только что он заявился в чужую гостиную через пару часов после отбоя в больничной пижаме и мантии, трясясь, как осиновый лист, а теперь ругался и язвил, очевидно, подкатывая к нему, и тот факт, как легко было расслабить Карката, стоило проявить лишь немного понимания, валил его с ног. Нет, Каркат не был легкодоступным или вроде того, абсолютно нет, но он был достаточно чутким к любым изменениям в атмосфере, настроении или отношениях. Отлично для Джона, который всегда был тормозом. — Кстати, так как ты сюда попал? — поинтересовался Эгберт еще через пять или, может, десять минут, пока они лежали, смотря в потолок, и он выводил что-то на Каркатовом запястье. — Меня гораздо больше волнует, как я отсюда уйду, — заметил юноша, и Джон задумался, а потом его осенило. — У меня есть план. Просто незаконно гениальный. Но тебе придется встать, — усмехнулся он. Каркат неохотно встал и потянулся. — Раз так, твой план точно теряет много очков гениальности.***
— Я закончил с приглушающими. Можем говорить, как хотим, — сообщил Джон, и Каркат лишь впечатленно покачал головой. Схема была сложной, но довольно логичной — ночь они собирались провести за пологом кровати Джона, где никто не мог их увидеть, потому что парень наложил достаточное количество заклинаний, а утром, когда люди или еще будут спать, или уже разбредутся, Джон собирался вывести Карката и вернуть обратно Долорозе в целости и сохранности. Пока Эгберт занимался заклинаниями, Каркат вкратце рассказал о том, как умудрился полночи шляться по школе и добраться до места назначения. «Ты такой романтик», — заметил Джон в ответ и чуть не получил по голове. А теперь Каркат, лежа прямо напротив Джона под его одеялом и в его кровати, где все вокруг было буквально пропитано им, чувствовал себя влюблённым до тошноты и расплавленным, как кусок шоколада в жару. Джон все не мог прекратить касаться его, будто от этого зависела их жизнь — он то перебирал волосы Карката, то гладил его виски, то щекотал где-то под кадыком, то нежно водил пальцем по его плечам, спрятанным тонкой тканью пижамы (благо, мантию Джон безжалостно кинул под кровать, и Каркат абсолютно поддержал его в этом). — Какой же ты клевый, — признал Джон свистящим шепотом, и Каркат растерянно улыбнулся. — Никто не говорит «клевый» в две тысячи восемнадцатом. Но, раз уж на то пошло, ты тоже клевый, Эгберт. Он зевнул, и Джон хитро усмехнулся. — Кто-то жаловался, что не может спать уже неделю как? — Ты меня усыпляешь, — признался Каркат неохотно. — Не в плохом смысле. — Ты меня тоже. Хотел бы я постоянно спать с тобой, — жалобно вздохнул парень. — Я так соскучился за эти два дня… Каркат довольно заурчал, чувствуя, как Джон еще чуть приблизился к нему. — Раз уж к этому все и идет… — начал парень еще тише. — Ты ведь целовался хоть раз? Каркат зажмурился на секунду и честно ответил: — С Канайей, — и прежде, чем гриффиндорец успел задать хоть один вопрос, добавил, — это произошло случайно, и я бы не назвал это поцелуем, так что не загружайся. Я встречался с Пайроп, но мы были слишком мелкими для этого, так что… вот так. Джон прыснул. Судя по отношениям Карката и Канайи, он мог только гадать, какая ситуация могла заставить их поцеловаться. Каркат думал, что она умерла? — Допустим, — согласился он, не прекращая улыбаться. — Что насчет тебя? — мгновенно отозвался Каркат, но его голос слегка дрогнул и прозвучало это как довольно неумелый флирт. Джон погладил его запястье, чтобы юноша не напрягался еще сильнее, и, кажется, это помогло. — С Вриской, — Джон пожал плечами. — На четвертом курсе. Она пыталась выжать из меня серьезные отношения и облажалась. — Потому что нельзя рассчитывать на серьезные отношения с человеком, который на шестом курсе учебы мечтает о встрече с Кейджем, — согласился Каркат, — паучья сучка. — Давай не будем про Серкет, пожалуйста? Оставь свою ревность на потом, котик, — и Джон зажмурился, боясь получить по лицу. Вантас лишь тяжело вздохнул, но ничего не сказал, так что он рискнул продолжить, — просто я подумал, мы могли бы… знаешь… Каркат замер. Еще никогда в жизни он не хотел услышать что-то настолько сильно. Их лица слегка освещались огоньком на конце палочки, на кровати, спрятанной пологом, было очень тепло и знакомо пахло Джоном, а сам он лежал на расстоянии двух с половиной ладоней, горячий, нежный и жутко красивый. Каркат не мог представить себе лучшего момента. — Немного поцеловаться? Если ты хочешь? — предложил Эгберт совсем тихим шепотом, и юноше пришлось отсчитать две секунды, чтобы кивок не выглядел так отчаянно. Джон просиял, отбросил палочку чуть дальше от них и приблизился. Пожалуй, стоило зажмуриться, но они не могли закрыть глаза, так что Каркат отлично видел, как парень (его парень) медленно приблизился и осторожно коснулся его губ своими. Джон целовался очень медленно, будто шатаясь по границе между обычным прикосновением и чем-то более взрослым, но Каркат был более чем удовлетворён этим. Хватит с него потрясений за сегодня. Когда он отстранился, Джон посмотрел ему в глаза и хитро улыбнулся. — Как… тебе? — поинтересовался он и облизнулся. Вантас проследил за этим движением нечитаемым взглядом и прерывисто выдохнул. — Давай еще раз? И они поцеловались снова. И снова. И еще раз, после того, как пролежали, смотря друг на друга, несколько минут подряд. — Я хотел бы остаться в этом моменте навсегда, — признал Джон негромко. Каркат лишь кивнул и, наконец, позволил ему обнять себя. Эгберт довольно пробурчал что-то и завозился, чтобы удобно устроить их под одеялом. — Джон? — раздалось в тот момент, когда они затихли, пытаясь, наконец, заснуть. Каркат снова чувствовал, как парень гладил его, казалось, везде, до куда мог достать, чертил что-то на обнаженной коже у воротника пижамы и просто окружал прикосновениями, наконец, усыпляя. Но его все равно кое-что беспокоило, и это было бы хорошим окончанием их безумного вечера, перешедшего в глубокую ночь. — Угу? — отозвался Эгберт. Он был очень занят тем, что пытался расслабить своего чуть-чуть дикого бойфренда, так что не мог предположить, что от него нужно. Каркат глубоко вдохнул. — Спокойной ночи. Я тебя люблю. И он макушкой почувствовал, как Джон замер, а затем уткнулся ему в затылок и издал задушенный писк. — Спокойной. Я тебя тоже, — сказал он, наконец, и эта ночь по праву стала первой из сотен лучших.***
— Доброе утро, Джон. Доброе утро, Каркат, милая пижама, — заметила Джейд. — Не смей заглядываться на эту пижаму, пока она на Каркате, он теперь мой бойфренд, — лениво возмутился Джон. Они с Каркатом проснулись с помощью будящих чар за пару часов до рассвета, и потом еще полчаса лежали рядом, ленясь двигаться. Джону никогда и ни с кем не было так хорошо и тепло, так что когда им пришлось покинуть спальню, он чувствовал себя немного побито. Каркат тоже тер глаза, хотя и выглядел довольно спокойным. — Харли, я лишь надеюсь на твое здравомыслие, — вздохнул Каркат. — И под этим я подразумеваю, что ты меня тут не видела. И никто не видел. Девушка звонко рассмеялась. — Так уж и быть. Рада за вас, мальчики! — она широко улыбнулась. — Жду подробностей, Джон, ты от меня просто так не избавишься! Джон махнул ей рукой на прощание, помог Каркату закутаться в мантию, и они вышли из гостиной. Только сейчас, когда Каркат явно не нарушал никаких правил, он ощутил настоящее облегчение — никакого риска быть пойманным. Единственное, что могло его обломать — встреча с Долорозой, так что к больничному крылу они с Джоном шли как на смертную казнь. Парень болтал что-то про квиддич, Каркат держал его за руку и слушал краем уха, то и дело утопая в своих мыслях. Уже у самой двери он слегка сжал ладонь Джона в своей и пообещал: — Я приду на твою тренировку сегодня. Широкая улыбка Эгберта определенно стоила этого обещания и вообще чего угодно. Каркат вздохнул, поднялся на цыпочки и быстро поцеловал его в щеку. — Ну, а мне пора идти. Я напишу, если меня не убьют, — он снова зевнул. Джон улыбнулся. — Давай. Каркат развернулся к двери, собираясь опустить ручку и обрушить на себя гнев целительницы, но Джон вдруг поймал его плечо. — Хотя, знаешь… если уж умирать, так вместе. Я пойду с тобой, — негромко сказал он, и Каркату пришлось сделать короткую паузу, чтобы задушенно пропищать нечто невнятное. Столько эмоций в нем просто не помещалось. Джон снова взял его за руку, и Каркат распахнул дверь больничного крыла, которое видело столько периодов его жизни, сколько не видела, наверное, даже Канайя. Кажется, эта история началась с квиддича. Да, кажется, так.