Нет, мне не страшно. Пусто. Лишь тьма со мной. …Лес, за спиной сомкнувшись, стоит стеной. Поздно справляться. Всё, ни к чему возня. Я же никто. Никто не спасёт меня.
Кларк совсем не похожа на ту женщину, которую Эмили встретила в коридоре сутки назад. Под ее глазами залегли темные круги, впалые щеки обнажают острые скулы. Вместо строгой рубашки — футболка, чуть приоткрывающая одно плечо, вместо черных джинсов — низ от хирургической формы, безразмерные штаны на резинке. И, конечно, никаких лодочек. Вместо них — видавшие виды кеды с посеревшими шнурками. Эмили изучает ее профиль — словно грациозно-небрежный жест художника; растрепанные волосы, сухие губы, длинные светлые ресницы. Кларк устала за сумасшедшую ночь, Эмили понимает это без лишних слов; а еще замерзла: с неба все еще падают редкие капли дождя, и предрассветные заморозки оставляют ощущение льдинок на коже. Нейрохирург, конечно же, без верхней одежды — стоит, смотрит на Эмили, и взгляд ее — ярче любых звезд. Пристальный, но слишком измученный, не цепляющийся за детали. Человеческий. — Нет, спасибо, — запоздало отвечает Эмили. — Я не курю. Кларк пожимает плечами — футболка сползает еще ниже — и затягивается. В воздухе повисает дурманящий запах ментола. Эмили делает еще один неуверенный шаг в сторону выхода, словно в раздумьях, а потом, едва заметно покачав головой, поворачивается к хирургу и стаскивает с себя пальто. — Накиньте. — Она неловко набрасывает тяжелую ткань на чужие плечи. — Простудитесь. Ветер сразу же ныряет ей под вязаный свитер, но Эмили героически выдерживает, как выдерживает и взгляд Кларк, на миг ставший вестником скорого конца света. А еще в голове у медсестры бьется мысль, что если нейрохирург, все-таки решив вернуть обратно пальто, уронит его в грязь, то Эмили откусит ей голову. Да-да, откусит! Но Кларк только чуть ведет плечами, позволяя ткани улечься поудобнее, и снова подносит сигарету к губам. Эмили переминается с ноги на ногу, а потом молча становится рядом и, щурясь, смотрит в бесконечно серое небо. Кларк нарушает молчание первой: — Музыку? Эмили теряется, не зная, что ответить, но кивает быстрее, чем переспрашивает. Нейрохирург хлопает себя по карманам штанов, тянет за белый провод и достает черный iPod — крошечный квадратик с дисплеем. Кое-как удерживая пальто на плечах, рукой, сжимающей сигарету, она протягивает Эмили наушник. И кто-то с очень мелодичным низким голосом начинает петь про то, что все уже закончилось, но он все равно продолжает влюбляться сильнее; и Эмили — начинающая чертовски мерзнуть, все еще прижимающая к себе дурацкий пакет, Эмили стоит рядом с Кларк и не может (не хочет) сдвинуться с места. А Кларк улыбается, закрыв глаза, и сигарета уже догорает до фильтра; но ей все равно — она просто достает еще одну и откидывает крышку металлической зажигалки. Все происходящее кажется Эмили сном — хорошим или плохим, она еще не определилась, но подобное просто не может происходить в реальности. Только не между ней и Кларк. Песня заканчивается — и начинает играть снова, по кругу; Эмили хочет сказать, что у Кларк наверняка нажата клавиша «повтор», но слова застывают во рту, так и не срываясь с губ. Когда песня звучит в четвертый раз, Кларк все-таки выключает плеер, но наушники забирать не торопится; так они и стоят, слушая одну тишину на двоих, пока зубы Эмили не начинают выбивать чечетку от холода. Но даже если бы ее позвоночник превратился в ледяную иглу, она бы не сделала ни единого шага. Но все заканчивается — выпадает наушник, шуршит пальто, едва слышно шипит потушенная сигарета; и их взгляды встречаются. На несколько секунд серебро глаз хирурга мешается с золотом во взгляде медсестры, рождая в голове Эмили безумную вспышку, от которой рука невольно выпускает сверток с халатом. Кларк моргает — и все волшебство момента вмиг испаряется. Чертыхаясь и ругая себя последними словами, Эмили, наклонившись, сильнее прижимает пакет к груди. — Что это? — Мой бывший халат, — бурчит Джонсон. — Я знаю, что его надо было сдать в утильблок, — быстро добавляет она, проглатывая слова. — Но у меня нет другого. — Кларк продолжает вопросительно смотреть, поэтому Эмили, вздохнув, продолжает: — Пока ждали операционную, надо было вытащить все осколки из пациента. Времени переодеваться не было, вот мы с доктором Хиггинсом и работали, как могли. — Вы доставали? — Я шила, — чуть удивленно отвечает Эмили. — Странная была ночь. Кажется, я теперь могу накладывать швы с закрытыми глазами. Кларк трет глаза и отчего-то улыбается, качая головой: — Что бы там ни было, оно не отстирается. — Угу. — Еще один вздох. — Но я не успею купить новый: у меня днем курсы в учебном центре. Попробую одолжить у Мелиссы, может быть, у нее есть запасной. — Эмили переминается с ноги на ногу и, подумав, тихо говорит: — И, доктор Кларк… Примите мои соболезнования. Не могу представить, каково это — потерять такого человека, как профессор Рэй, но… — Не представляйте, — устало обрывает ее нейрохирург. — Все в порядке, Джонсон. — Извините. — Эмили опускает взгляд. — Мне надо идти. Простите, — еще раз повторяет она, разворачиваясь. Она не видит, что Кларк, встрепенувшись, смотрит ей вслед, сверля взглядом спину; как не видит и того, что нейрохирург расправляет согревшиеся плечи и приоткрывает губы, собираясь ее окликнуть. Но сдается и бредет обратно в ледяной холод больницы. Запах ментолового дыма забирается в нос и щекочет горло. Ну вот, думает Эмили, прислонившись к прохладному стеклу автобуса. Теперь ее пальто пахнет сигаретами Кларк.* * *
Как Эмили проживает следующую неделю — она не знает. Мир превращается в сплошной недосып, разбавленный вспышками событий и тоннами практик. Эмили учит классификацию веществ, и от названий кружится голова. Аерран, Плазма-Лит, Рокуроний, Волювен… Когда к растворам прибавляются лекарства для наркоза, Эмили готова стричься в монахини — одного Пропофола в ее лекциях десять видов, а есть еще Ардуан, Севофлуран и Нимбекс; и каждый отличается от другого действующим составом. Одно радует — тему с подготовкой хирурга к операции они проходят в первый день за пару часов, работу с бумагами — еще за час, остальное время проводят в палатах практики, где, закрыв лица масками, заново учатся дезинфекциям. Но больше всего Эмили любит лекции по инструментам. И пусть в колледже святого Георгия они изучали это не одно занятие, сейчас ускоренный курс дал ей знаний больше, чем предыдущее место обучения. Часть, конечно же, она знала; но инструменты нейро- и кардиохирургии вызывали у нее чувство детского восторга — экстралегкие, сделанные из специальных сплавов, идеально помещающиеся в ладонь, все эти иглы, зажимы и корнцанги позволяли на долю секунды закрыть глаза и представить себя настоящим хирургом в операционной. Они смеялись — часто, громко, шумно; все семнадцать человек их группы, окружившие пожилого профессора с острым языком, подтрунивали и подначивали друг друга; учились определять инструменты с закрытыми глазами, на ощупь; пили горячий чай из пластиковых стаканчиков, путали названия, а потом повторяли вновь, завязывали многочисленные халаты, зубрили названия узлов и правила стерилизации, до потери пульса оттачивали последовательности подготовки к операциям. Мелисса действительно дает ей халат — старый и пропахший нафталином, большой на три размера, с вечно падающими рукавами и без одной пуговицы, но Эмили радуется и этому: младшему персоналу вообще не положено выдавать спецодежду, если это не касается операций. Поэтому она фиксирует рукава булавками, завязывает пояс потуже и в крошечном обеденном перерыве пришивает пуговицу. Запах нафталина выветривается сам — постоянное нахождение в дезинфекторной, определенно, имеет свои плюсы; и если бы не пожелтевшая местами от старости ткань, Эмили бы даже сказала, что выглядит вполне сносно. Курсы начинались в полдень, заканчивались в восемь, и сразу после Эмили бежала к своим пациентам: перспектива остаться без недельного заработка в этом месяце снимала усталость в одно мгновение. И еще Кларк. Запах ментоловых сигарет до сих пор держится на ее пальто, словно бы нашел свое место среди шерстяных волокон; и каждый раз, открывая шкафчик, Эмили может представить, что они снова стоят во дворе и слушают музыку. Песня поселяется в ее стареньком кнопочном телефоне, звучит в дешевых наушниках с плохим звуком, эхом отдается в голове, когда она, напевая ее себе под нос, протирает гору инструментов. В жизни, наполненной одиночеством и парой-тройкой случайных знакомых, такая яркая, закованная в лед Кларк заняла почетный пьедестал и теперь смотрит на нее оттуда, иногда вздергивая бровь. Мол, ты что это, Джонсон, совсем идиотка? Эмили улыбается своим мыслям, молча выполняя рутинную работу. Пригласить бы Кларк поесть мороженого, думает она. Шоколадно-мятного или кофейного, и чтобы трубочки корицы торчали из вазочки; только вот какое мороженое — на улице вот-вот будет минус, а чертов дождь только вчера прекратил свои недельные нападки на город. Интересно, какое Кларк любит?.. С ней никто толком даже не заговаривает; каждый раз Эмили приходит в палату, снимает показания, ставит вечерние уколы, возит на процедуры, пока в один вечер ее внутренняя хрупкая система не дает сбой. За день до экзамена и получения сертификата Эмили подготавливает слепую девушку к выписке — завтра ее должны будут отвезти в центр помощи, где она сможет получить временное жилье и необходимые для социума навыки; поэтому Эмили, в голове которой перелистываются конспекты, даже и не думает, что может случиться что-то плохое. Но оно случается. Когда мониторы взрываются писком, а сзади раздается глухой звук удара тела об пол, Эмили уже выходит из палаты; поэтому на то, чтобы среагировать и поддержать падающую пациентку, у нее меньше секунды, и никакого чуда, конечно же, не происходит — чудес вообще в медицине не случается, пора бы уже запомнить. Голова со стуком бьется о ножку кровати, раздается жалобный, едва слышный вскрик — и что-то громко раз за разом ударяется о плитку, заглушая визжащий монитор. Эмили локтем нажимает кнопку вызова персонала, укладывая бьющуюся в судорогах девушку обратно. Еще одна заученная и закрепленная опытом последовательность действий — опустить спинку кровати, отпихнуть тумбочку, скинуть одеяло и подушку, прижать плечи к прохладным простыням. Вместо дежурной медсестры в палату влетает Кларк — и ее появление здесь еще неожиданнее, чем если бы в окно влетел ангел. — Встала, упала, свел припадок! — выкрикивает Эмили, боясь, что еще одна сильная судорога — и она просто не удержит. — На бок ее, — сходу командует нейрохирург, меняясь с медсестрой местами. — Десять кубиков фероципама! Зачем вы вообще позволили ей встать?.. — Ее к выписке готовят. — Эмили отламывает ампулу и заправляет шприц. — А где все? — Понятия не имею… О черт! Введенное лекарство действует сразу, не давая сбоев — только вместо усиления процесса торможения в центральной нервной системе оно срабатывает с точностью до наоборот. Раздается хруст, пациентка изгибается всем телом — и падает, обмякая. Эмили видит, как изо рта у нее тонким ручейком льется кровь; еще одна струйка стекает из-под не до конца снятых бинтов на голове. Кларк ладонью ударяет по кнопкам вызова у изголовья соседних кроватей — те срабатывают мгновенно, наполняя комнату ярким красным свечением; где-то на задворках сознания Эмили мелькает мысль, что в первый раз такого не было — видимо, кнопка не сработала, но эта догадка ускользает слишком быстро. Все происходящее дальше Эмили видит со стороны — вот врывается реанимационная бригада, вот Кларк, прикрикивая, толкает каталку вместе со всеми, а вот и она сама — белая, как полотно, с одной-единственной мыслью — а вдруг она сделала что-то не так?.. — Там может быть что угодно. — Они забегают в лифт. — Везем в операционную, там разберемся. Джонсон, свободна. Эмили остается только стоять и смотреть, как двери тяжелого лифта медленно закрываются, отрезая от нее лицо Кларк, на котором — Эмили готова поклясться — написана паника. Нутром она понимает: что-то пошло не так.* * *
Бессонная ночь перед экзаменом, хронический недосып и недоедание последних дней, нечеловеческий режим приносят в жизнь Эмили головокружение, слабость и тошноту; ее укачивает в автобусе так сильно, что приходится выйти на две остановки раньше и идти пешком, пробираясь сквозь толпы людей, спешащих к метро. Эмили пытается посчитать количество чашек кофе, выпитых за последние два дня — и сбивается на цифре «десять». Желудок жалобно урчит: времени на готовку у нее нет, а сэндвичами из небольших лавочек сыт не будешь. Да и денег у Эмили не так уж и много; но ничего: сдаст экзамен — получит ощутимую прибавку. Пережить бы сегодняшний день, думает медсестра, и пальцы касаются нагрудного деревянного крестика. На входе Оливия окрикивает ее: — Джонсон, тебя срочно ищет доктор Мосс. Велел зайти к нему сразу, как придешь. Эмили смотрит на часы: до экзамена остается чуть меньше получаса. Возможно, она успеет забежать в неврологию, только вот… — Просил не переодеваться, — виновато добавляет Оливия. — Прости, я не знаю, что с ним. Медсестра пожимает плечами — в конце концов, в учебном блоке тоже есть раздевалки, пусть и не такие просторные, но, если что, она очень быстро переоденется там; или все-таки успеет забежать к себе в отделение. Но Мосс? Что могло понадобиться неврологу от простой медсестры, которую он видел раз в жизни?.. У Эндрю Мосса темные волосы, очки в дорогой оправе и часы, которые кричат о том, что их стоимость больше дома, в котором живет Эмили. В своем идеально чистом красно-белом кабинете невролог кажется Красной Королевой, ожидающей, пока с плеч снесут голову. На кресле перед ним сидит нахмуренная Кларк — фиолетовый шифон блузки, темно-синие джинсы, вечные лодочки; позади стоит Мелисса, и ее тяжелый взгляд не предвещает ничего хорошего. Мысленно Эмили достает светоотражающую фольгу и закутывается в нее с головы до пят. Настенные электронные часы показывают без двадцати десять — до экзамена остается чуть больше четверти часа. — Мисс Джонсон, — Мосс складывает пальцы обеих рук треугольником, — мы вас надолго не задержим, не переживайте. Наверное, гадаете, зачем вы здесь? — Кивок. — После смерти профессора Рэя я временно исполняю его обязанности, пока не назначат нового главного врача. Кларк едва заметно передергивает. — Так вот, — Мосс берет карту со стола и лениво ее пролистывает, — вчера наша пациентка чуть не скончалась от тромба, образовавшегося вследствие приема неправильного препарата, и полиция, наша доблестная полиция, очень заинтересовалась этим делом. Он говорит так тихо, что Эмили слышит, как в коридоре гудят раскаленные лампы. Ни Кларк, ни старшая медсестра не произносят ни звука, смотря перед собой в одну точку; Эмили же просто стоит, опустив взгляд в пол, и тяжелое пальто оттягивает руки. — Они и так допрашивали нас несколько дней назад, — продолжает невролог. — Трое безымянных пациентов, все с одинаковыми диагнозами, но с разными причинами, которые мы так и не смогли выявить… — Эндрю, — подает голос Кларк, — ближе к делу. Мосс привстает, опираясь ладонями о стеклянную столешницу, и, глядя исподлобья, задает прямой вопрос: — Итак, вы ввели ей фероципам, доктор Кларк. Зачем? Эмили вздрагивает, и пальто на сгибе локтя вдруг становится тяжелее свинца. Картинка, до этого размытая, спрятанная в самый уголок мозга, становится ярче и четче: Кларк, просящая набрать шприц фероципама; ее паникующее лицо; припадок пациентки. И Эмили, которая не может понять, где же они ошиблись, которая беспомощно смотрит на закрывающиеся двери лифта. — У нас есть два препарата на такие случаи, доктор Кларк. Клонозепам и фероципам. Оба в ампулах, стоят рядом друг с другом. Вам назвать их отличия? Нейрохирург молчит, поэтому Мосс переводит взгляд на Эмили. Homo homini lupus est, вспоминает она уроки латыни, человек человеку волк. Взгляд Мосса царапает, словно кратерный абразив — она видит в нем кусочки кипящей лавы. Где-то в голове мать нравоучительным тоном, чуть визгливо, наставляет: со всеми нужно уметь находить общий язык. Но никто не учил ее расшифровывать волчий вой. — Будьте добры, мисс Джонсон, скажите нам разницу. — Угнетающее и стимулирующее, — едва слышно отвечает Эмили. — Доктор Кларк, препарат на какую букву вызывает угнетающее воздействие? — елейным голосом спрашивает Мосс. — Даю вам подсказку. На ту же, с которой начинается ваша фамилия. Кларк все еще молча просверливает его взглядом, и на щеках проступают красные пятна — то ли от стыда, то ли от злости. Эмили видит, как кончики ее пальцев начинают едва заметно дрожать. — Я знаю. — Голос нейрохирурга звенит от гнева. — Нет нужды… — Так какого черта?! — взрывается Мосс. — Какого черта вы, доктор, назначаете пациентке препарат, несовместимый с ее жизнью?! Вы что, разучились читать названия? Может быть, вам стоит взять отпуск? Мы найдем вам отличную замену! — Он все еще кричит. — Вы почти ее убили, Кларк! И то, что вы потом этот тромб достали, ничего не значит! Не будь тут вашей халатности, ничего бы не случилось! Кларк смотрит на него так, как когда-то смотрела на Эмили, врезавшуюся в нее в коридоре — будто перед ней раздавленный таракан, которого надо обойти, а еще лучше — завернуть в газетку и убрать с глаз подальше. Нейрохирург поджимает губы, но молчит; только дышит чуть тяжелее обычного — Эмили видит, как ткань ее блузки поднимается и опускается в такт дыханию. В комнате становится нечем дышать — словно дым начал обхватывать ноги Эмили, стягивать ее кости, забираться в легкие и зудеть там. Кажется: посмотри она вниз — и увидит языки пламени. Если Кларк — вина этому, то все не к добру. — Доктор Мосс, — подает голос молчавшая до этого Мелисса. — Дело в том, что в триста тринадцатой не сработала кнопка вызова персонала… — Я не желаю ничего слушать! — отрезает невролог. — Вы даже не своими руками действовали, вы попросили медсестру! — Он ударяет ладонью по столу. — Это хуже, чем если бы вы просто стояли и смотрели! Семь минут. Если она сейчас сумеет сбежать отсюда, то успеет долететь до учебного корпуса по служебной лестнице. Черт с ней, с одеждой. Одолжит у уже сдавших. Главное — отметиться, что пришла… — Отстраняю вас от работы на месяц. Будете работать в клинике с оплатой по их ставке. Это же не так страшно, думает Эмили. Какая ставка на клинику, меньше тысячи фунтов? Ничего, она живет на четверть этого; в конце концов, не такая уж и большая плата за почти смертельную ошибку. А Кларк не успокаивается: разворачивает угольки, чтобы пламя било почти в лицо; резким движением встает со стула, одергивает безупречно выглаженную ткань блузки и, почти трясясь от гнева, ледяным голосом заявляет: — Ищи мне отличную замену, Эндрю. Однажды у тебя это получилось. Это шоу для чего было, ты мне скажешь? Для самоутверждения? — Она вскидывает бровь. — Да ты просто сплошная драма. — Кларк аккуратно отцепляет бейджик и кладет ему на стол. — Спектакль окончен. Все свободны. Пять минут. Надо бежать, тем более отпускают; всего пять минут… Ведь такие Кларк еще будут в жизни, да? Не будут. — Стойте! — Эмили делает шаг вперед. — Подождите. Постойте! Это не она. Это я. Я перепутала. Мелисса, выходящая из кабинета первой, оборачивается. — Эмили… — Джонсон, — предупреждающе шипит Кларк. — Я перепутала препараты, — скороговоркой выдает Эмили, а у самой колени трясутся так сильно, что она едва держится на ногах. — У меня была ненормированная неделя, я ходила на курсы, потом еще работала с пациентами; так вот, это я их спутала. Доктор Кларк сказала правильно. Я не была достаточно внимательна, чтобы расслышать. Там так громко… Мелисса смотрит на нее как на сумасшедшую. — Мисс Джонсон. — Мосс садится в кресло и откидывается на спинку. — Уточните для нас, пожалуйста. Вы перепутали препараты намеренно? Без трех минут. — Нет, я просто не услышала, — словно заведенная, настроенная только на одну волну, твердит Эмили. — Я не расслышала названия. И внесла в карту неверное. Доктор Кларк вызвала бригаду и все исправила. Я сама виновата, подумала, что справлюсь. — Не рассчитали силы, значит. — Мосс смотрит на нее. — А сразу вы не признались, потому что… — Я испугалась. Не думала, что зайдет так далеко. Ей страшно. Ей чертовски страшно — земля уходит из-под ног, небо за окном чернеет и обрушивается на голову. Эмили осознает, что сейчас что-то ломается, перемалывается, перелопачивается. Что-то внутри нее взрывается и сметает все на своем пути, в том числе и надежды. Часы показывают десять; опоздать никак нельзя, но, может быть, ей хотя бы разрешат пересдать?.. Пусть случится чудо, молится она. Пусть случится что угодно. Она поверит во что угодно, сделает что нужно, только пусть, пусть случится чудо. Но бумажный самолетик мысленно опадает вниз, так и не долетев до стекла. — Вы уволены. Слишком предсказуемо, думает Эмили. Пусть скажет, что с завтра, пусть, пусть… — Вчерашним днем. Только не курсы, только не курсы… — И, конечно же, все результаты в учебном центре будут аннулированы. Больница не может допустить к работе и повышению квалификации лиц, чью компетентность мы ставим под сомнение. Эмили сгорает в пасти огня, охватившего ее тело; это словно пытаться казаться взрослее и крепче, принимая на плечи тяжесть земли, но не выдержать и опуститься к самому земному ядру. Она не может сделать вдох. Неисповедимы пути, думает она, выходя из кабинета, где-нибудь пересекутся еще две линии — ее и Кларк, все воздастся, а может, уже воздалось и нейрохирург сегодня вечером спасет чью-нибудь жизнь. А в авангарде не так уж и больно; страшно до чертиков, но не больно. Поэтому внутри у нее только черный, тянущийся патокой страх. И больше никаких загаданных «завтра», никаких мечт, никакой музыки — собирая свои вещи из шкафчика, сквозь пелену слез Эмили роняет телефон на блестящий кафель, и трещина паучьими лапками разбегается по экрану. Ты — светлая, всемогущая, со словами, бьющими в виски, стреляющими на поражение; да кому ты такая сдалась, кому нужен был этот героизм, зачем ты вообще полезла кого-то спасать? Она в ярости ударяет ладонью о шкафчик, и металл отзывается всхлипом, таким же жалким, как и она сама. Пора просыпаться. Она, конечно же, стоит за ее спиной — так ангелы стоят за спинами своих подопечных — и халат, белоснежный, пахнущий лимоном, почти обжигает своей белизной. Эмили не поворачивается — вещей не много, но они громоздкие, трудно поддающиеся упаковке, а ей надо успеть все собрать за полчаса, потом ее пропуск аннулируется. Ей бы зайти к Хиггинсу, только он, наверное, уже знает. Самопожертвование стоило всех ее внутренних сил; о последствиях она подумать не успела. — Оно того не стоило, — говорит Кларк. — Я бы не ушла, бога ради, Джонсон, он бы не посмел меня уволить. Эмили молчит, и ее онемевшая спина пускает разряды боли под кожей. Какая же она дура. Конечно, кто бы дал такой, как Кларк, уйти? На нее же тут все молятся, с безумной улыбкой вспоминает она. Спасительница мозгов, повелительница стволовых клеток; да ее бы в любой другой больнице с красной дорожкой встретили. Глупая, глупая Джонсон!.. — Эндрю просто хотел почувствовать власть. Надменный, избалованный мальчишка. Медсестра все еще молчит, пытаясь утереть слезы рукавом растянутого свитера. Кларк говорит дальше — что-то про свободу и урок, но Эмили ее не слушает. Все было зря. Она рискнула, поставила на кон всю себя — и проиграла. Черные кроксы опускаются в пакет, бросаются в стоящую рядом коробку. Старый халат одиноко остается в шкафчике — Эмили просто не хочет ни с кем встречаться, чтобы его отдавать — и Джонсон, поняв, что она все собрала, застывает на месте. И чувствует теплое прикосновение к своему запястью. Оголенная кожа взрывается искрами, плавится и шипит; и никакая тонкая акриловая вязь не спасает от жара на подушечках пальцев Кларк. Где-то в ребрах отдается выдох — щемяще-теплым акварельным брызгом; ярким цветом; бархатом; и Эмили боится пошевелиться. Это длится мгновение — их пальцы почти соприкасаются, еще чуть-чуть — и она сможет взять Кларк за руку, и бьет, бьет сухим током по всему телу. — Ты не можешь меня игнорировать. Кларк так легко скачет с формальных разговоров на простой тон, словно бы они друзья или коллеги; так просто переключается с амплуа ледяного нейрохирурга на обычного человека, что Эмили поворачивается к ней, повинуясь легкому, ненавязчивому движению руки — и заглядывает в глаза, пытаясь увидеть там хоть что-то. Хоть какой-нибудь ответ на тысячу возникших вопросов. Но все всегда складывается иначе. — Доктор Кларк. — Она осторожно высвобождает руку. — Пожалуйста. Все хорошо. Лучше я, чем вы. В конце концов… Это просто ошибка. Дверь захлопывается. Остается только огонь.