знаешь, мне ещё месяцем ранее или даже вот с сентября ощущается, что она будто схватила меня за горло. она душит, кусает, не хочет давать дышать, жжёт лицо пряным запахом — терпким, миндально-винным. а я просто хочу завернуться в тебя, как в шаль. эта зима — это ты. и она затянется, очевидно.
— Я не могу понять, вроде же просили бизнес-класс. Почему мы в экономе? — Может, это инновации? — Шесть кресел в два ряда? — А может, кто-то опять налажал с оформлением мест? — ядовито спрашивает Кларк, занимая кресло у окна. Для красной как помидор Эмили носки ее ботинок вдруг кажутся самой интересной вещью на земле. Два часа назад в солнечном аэропорту Хитроу опаздывающая и не рассчитавшая время медсестра неслась по эскалаторам в попытках найти остальных врачей — без белых халатов и чопорных выражений лиц распознать ее бригаду в толпе оказалось непросто. Спас ситуацию Хармон — координируя каждый шаг, он довел Эмили до нужного места: зоны ожидания с креслами, розетками и столиками. Для семи градусов ниже нуля Кларк одета более чем холодно: распахнутое прямое пальто, тонкий клетчатый шарф, черные джинсы с прорезями на коленях и низкие ботинки, обнажающие щиколотки. Эмили в своем старом шерстяном пальто, теплом свитере и носках, натянутых под джинсами почти до колен, чувствует себя куда защищеннее от ветра — по прогнозам погоды, в Оттаве ожидаются скоростные порывы. События последних трех дней выбивают Эмили из привычного ритма: вернувшаяся в ту ночь Кларк сразу же засыпает, едва дойдя до кровати, а утром гоняет медсестру в поисках необходимого для поездки — принеси, купи, забронируй, подтверди. В обед Джонсон бежит на работу, где вкалывает за троих: без Кларк оформление карт всех пациентов затягивается, без вечно занятого Хармона — становится почти невозможным. Она занята настолько, что, даже когда вымаливает у Оливии доступ к базе — один из пациентов оказывается вбит с неправильным кодом — не пользуется случаем, чтобы поискать обезьянок. Сейчас не до этого. В пятницу вечером Эмили возвращается с работы к себе домой на Трити-стрит, достает потертую сумку, кидает туда первую попавшуюся под руку одежду, зубную щетку и дорожную аптечку — больше собирать ей нечего — и проверяет билеты. Вылет в десять, прилет почти в семь, электронная регистрация за пару часов до посадки, а до аэропорта еще нужно доехать. Заводит будильник на пять и выключается, едва голова касается подушки. Потом. Она обо всем подумает потом. «Потом» наступает завтра, когда Эмили понимает, что опаздывает: трех часов ей явно не хватает на то, чтобы принять душ, позавтракать, все проверить и доехать. Ей бы их хватило с головой вчера вечером, когда Лондон стоял без пробок, но в такое время — она выходит из дома в шесть — город едва шевелится. Семнадцатый автобус приходит вовремя, девяносто первый задерживается на двадцать минут, в метро ей приходится пропустить поезд, потому что слишком много народу, и до аэропорта она бежит, обгоняя утренний ветер. Закинув ногу на ногу, Кемп в защитного цвета анораке и бессменной черной бандане разгадывает кроссворды — толстенная книга под названием «Медицинские шарады и загадки», похожая на старинный телефонный справочник, уже начинает раздражать всех присутствующих: анестезиолог то и дело спрашивает у дремлющей рядом Сары ответы. Операционная медсестра терпеливо отвечает мужу первые сто вопросов, а потом накидывает себе на голову капюшон стеганой куртки и уходит в глубокий игнор. Дилан не сдается: пинает носком ботинка сидящего напротив Райли, уворачивается от ответного удара и громко, не смущаясь людей вокруг, интересуется: — Орган, наиболее подверженный венерическим заболеваниям, шесть букв? — Твой мозг, — рявкает Гилмор. — Ты достал! В косухе, кожаных перчатках, с трехдневной щетиной и алыми волосами, хирург вызывает странное чувство уважения: чего только стоит размах его плеч и волевой квадратный подбородок. Эмили очень хочется снять с Дилана бандану и нацепить ее на Райли, придавая тому еще больше сходства с заядлым байкером. Хармон возвращается, держа в руках подставку с шестью стаканами, — зеленый логотип Starbucks, запах свежесваренного кофе, согревающее руки тепло, — и раздает каждому. Эмили благодарно кивает, лезет за кошельком, но Хармон только отмахивается. — За лекарства не платят, — смеется ординатор. Кларк отрывается от МакБука, коротко кивает и снова утыкается в экран. На пластиковой крышке стакана остаются едва заметные фиолетовые следы от помады. — Физическое повреждение организма? — не унимается Кемп. — Сломанная шея анестезиолога? — невинно интересуется Райли. — Тьфу на тебя. Вот, смотри, еще загадка: у восьми пациентов обнаружили рак левого яи… Когда объявляют посадку, Гилмор срывается с места первый. …И вот сейчас она налажала. Где-то забыла поставить галочку в электронной регистрации, не указав, что им нужен бизнес-класс. Восемь с половиной часов трястись над океаном — то еще приключение, особенно для ненавидящей полеты Кларк. Нейрохирург забивается к стене, закрывает на окне шторку, распахивает ноутбук, вставляет наушники в уши и погружается в себя, не реагируя на внешние факторы. Эмили осторожно забирает у нее пальто, оборачивает его в пакет-чехол и кладет на багажную полку над головой; рядом складывает свое, садится посередине, положив рюкзак в ноги. Рядом опускается Хармон; в метре от них Гилмор громко чертыхается на латыни, заявляя, что не собирается сидеть рядом с Кемпом. Анестезиолог злорадно хихикает и хлопает ладонью по сиденью рядом с собой. Сара просто сразу же засыпает, едва найдя точку опоры. Черный «Молескин» распахивается на огромном, на четыре страницы, плане поездки; Эмили молится, чтобы со всем остальным она ничего не учудила. Время различается на пять часов — по лондонским меркам они прилетают в половину седьмого, по оттавским — в половину второго. В два их ждет машина, которая доставит в тот самый «Фэирмонт», который так нахваливал Мосс. До семи — свободное время, в восемь — ужин и открытие конференции. И это только первый день, думает Эмили, перелистывая страницы. В самом конце она набросала для себя примерный план: сходить на местный рынок, посетить национальную галерею, полюбоваться окрестностями мельницы Уотсонс, может быть, даже позвать Лорейн в театр: билеты тут гораздо дешевле, чем в Лондоне. Планировки по часам Эмили выдал Мосс — швырнул в лицо очередную папку, а затем буквально устроил ей дождь из денег: в конвертах лежали расходные — на каждого около трехсот канадских долларов. На эти деньги медсестра с успехом могла забрать свой конверт и неделю существовать без работы вообще. Знает: у Мосса ведь не в деньгах дело — он просто хочет, чтобы потом каждый из них отработал свои часы, прикрываясь зарплатой. Человек человеку волк. Впрочем, Джонсон выкидывает его из головы очень быстро: объявляют завершение посадки и полную готовность ко взлету. Эмили никогда не летала на самолетах: путь из ее родного городка до Лондона она проделывала на поезде. Гигантские летающие машины всегда были для нее чем-то недосягаемым: в Терсо едва-едва ходили поезда, чего уж говорить о самолетах! Осматривается: вопреки ее опасениям, самолет не набит битком — в середине салона есть одиночные свободные места и еще два свободных кресла впереди. В каждое встроен экран, розетка, откидной столик, кнопка вызова стюардессы и «джек» для наушников. Места вокруг достаточно — не развалиться, конечно, но локти развести можно; сидеть удобно и мягко — под головой плотные подушки; в сетчатом кармане прямо перед ней спрятан пассажирский набор: полупрозрачный чехол с берушами и расческой, одноразовые носки, крем для обуви, пластиковая ложка, зубная щетка и бальзам для губ. Осмысленность этого набора явно оставляет желать лучшего. Экраны загораются — Эмили видит мерцающую точку, догадывается: это их самолет. Картинка чуть уменьшается, подсвечивая весь путь: им действительно предстоит пересечь Атлантический океан. А еще Ирландию, Ньюфаундленд, Новую Шотландию и половину самой Канады. — Любишь летать, Джонсон, да? — спрашивает Хармон. — Я никогда не летала, — честно отвечает медсестра. Кларк отрывается от бешеного щелканья по клавишам, молча смотрит на нее и качает головой: — Серьезно? — Я больше поездами, — тушуется Эмили. — Меня не укачивает, не волнуйтесь, доктор Кларк. Она все еще не может выговорить «Лорейн» при других. Чертова трусиха. Нейрохирург фыркает и вдруг отодвигает шторку с окошка. От этого жеста сразу становится теплее. Эмили оказывается права — ее действительно не укачивает, только с перепугу она кладет руку на колено Лорейн и впивается ногтями так сильно, что лицо Кларк приобретает страдальческое выражение. Но руку медсестры она не смахивает. На высоте шестидесяти тысяч футов табло «пристегнуть ремни» гаснет, и по всему салону разносятся щелчки. Сразу же начинают вставать пассажиры и звучать сигналы вызова персонала. Лорейн убирает «Макбук» в сумку для ноутбука, ставит под кресло и вглядывается в записи Эмили: медсестра вовсю расставляет цифры на тех местах, которые хочет посетить в первую очередь. — Что вы вообще можете сказать об этом… Э-э-э… Джасмине? — Кемп обматывает своим шарфом проснувшуюся жену. — Говорят, их главврач встречается с какой-то медсестрой, — цокает языком Сара, пытаясь отмахнуться от него. — Но-но! У меня в Сиэтле есть знакомый кардиохирург — очаровательная женщина с синими волосами, — замечает Райли. — Мы виделись на нескольких конференциях. Так вот, она недавно женилась на своей практикантке. А ты говоришь — главврач и медсестра! Вот он — семейный бизнес. Да, Лори? Кларк многозначительно прокашливается: — По-моему, брак и работа — не самые совместимые вещи. Кемп издает смешок: — Ну, тебе лучше знать. — И подмигивает. Лорейн закатывает глаза: — А я думала, что тебе. Хармон смеется. — Я и не помню, когда последний раз летал в командировку, — бурчит Гилмор. — Кажется, сразу после твоей свадьбы, да, Лори? В Женеву. Эмили ждет, что нейрохирург покраснеет, побледнеет или отвернется, но Кларк лишь кивает: — Если ты про тот случай, когда пьяным полез целоваться со статуей Гиппократа в главном зале — то да, это была Женева. И знаешь что, Райли? Я до сих пор не могу понять, как ты перепутал ее с твоей бывшей. Наверное, неприлично так громко смеяться, но Эмили хохочет сильнее всех. Кларк улыбается и (о боже мой!) подмигивает ей, пряча усмешку в ладони. Ей нравится: запах самолета (теплый пластик и хлопок), горькость духов теснящей ее Кларк, играющий в гонки на телефоне Хармон, окончательно всех доставший своими кроссвордами Дилан, негромко спорящие Сара и Райли. Что-то идет правильно. По-настоящему. Так, как нужно. И это дарит Эмили странную гелиевую пустоту в легких. Когда минут через десять после взлета приносят напитки, Лорейн окончательно разваливается на Эмили, превращая медсестру в подобие кровати. — Дамочка, оставьте весь кофейник. — Кемп заваливается на Гилмора, пытаясь дотянуться до жестяного чайника. — Мы из горла попьем. Или вот трубочки, может, у вас есть? — Слезь с меня! — Хирург больно отпихивает анестезиолога в живот. — Вылейте ему этот кофе на голову. — И молока побольше сверху, — ехидно просит Лорейн. — Мы доплатим. Стюардесса смеется вместе с ними, раздает стаканчики и сливки в пластиковых упаковках. Кларк почти залпом выпивает свой, а затем нагло забирает у Эмили ее кофе под протестующие вопли медсестры. — Купите себе свой! — негодует Эмили. — Попросили бы два! — Ты моя помощница, ты должна мне помогать. — Кларк добавляет в стакан дополнительную порцию сливок. — Я помогаю! Подаю инструменты, например, — фыркает Эмили. — Тебе нравится это? — вдруг спрашивает Лорейн. Хармон их не слушает — вовсю обсуждает с сидящим в полуметре от него Гилмором какую-то нейронную концепцию, и Эмили одними губами спрашивает: — О чем ты?.. — Тебе нравится подавать инструменты? У нее такие глаза. С озорными искорками, чертенятами, пляшущими вокруг айсберга. Шальные. Словно знает самую большую тайну, но никому не скажет. Лорейн в своем бежевом пуловере с глубоким вырезом, открывающим ямочку на груди, кажется Эмили подростком, затеявшим сумасбродную авантюру. Медальон на каучуковом шнурке притягивает взгляд — за тот почти месяц, что они работают вместе, Эмили так и не узнала, что внутри. — Я люблю подавать инструменты… — шепчет она, вспоминая каждое мгновение, проведенное в операционной рядом с Кларк. От самого первого, когда та назвала ее идиоткой, до последнего, когда медсестра, в очередной раз облажавшись, заставила нейрохирурга работать в нечеловеческих условиях. Запах лимонного антисептика. Белоснежный халат. Вы не разочаровываете, Джонсон. Они так близко друг к другу. Слишком близко. Даже чересчур. Секунда — и она ее поцелует. Лорейн отворачивается к окну так стремительно, словно ее ударили током. — Я это запомню, — говорит она, расфокусированно глядя на облака.* * *
Эмили ожидала от отеля чего угодно: стекла и металла, высоких этажей, расположенности за городом, огромной территории, но она никак не могла предположить, что Fairmont Chateau Laurier окажется замком. Замком посреди города — из настоящей каменной кладки, с зелеными шпилями крыш, тяжелыми воротами и собственным парком. Поэтому она молча открывает рот от удивления, и даже пальцы Кларк, коснувшиеся ее подбородка, не помогают: словно ребенок, смотрит на гигантское здание, стоящее в нескольких метрах от центра и совершенно выбивающееся из общей картины современной Оттавы, которую они проезжали всего несколько минут назад. Сразу за отелем располагается Парламент-хилл — здание, напоминающее родной Биг-Бен: огромные часы на высокой башне, строгая кирпичная отделка, цветные витражи крошечных окон. Над входом растянуто огромное полотно — на синем фоне белоснежными буквами с черной обводкой ярко выделяются слова: «WFNS: VASCULAR EXPERTS –XVIII»; ниже на всех языках написано приветствие: что-то вроде «добро пожаловать в Оттаву». Ни Кларк, похожая на типичного американского подростка, ни Гилмор, напоминающий байкера с заезда, ни уж тем более сама Эмили сюда не вписываются — место сразу же начинает казаться чужим, отталкивающим, и вся роскошь — сопровождение до стойки регистрации, швейцары, забирающие чемоданы и распахивающие двери, — вдруг перестает быть чем-то особенным. Выдают пухлые папки: ключ-карты от номеров, программы недели, списки приглашенных спикеров, карты Оттавы с достопримечательностями и план самого отеля. — Золотая комната, мисс Джонсон. Левое крыло, пятый этаж, номер пятьсот четыре. Ваши чемоданы уже ждут вас. Кларк, получившая номер в противоположном от Эмили конце, громко фыркает: — А нельзя мою помощницу ко мне поближе? Или мне бегать каждый раз по всему отелю, когда что-то будет нужно? — К сожалению, нет. Приказ начальства, мисс. Но внутри отеля действует система локальной телефонии — просто наберите нужный номер, чтобы связаться с кем-то. — А как я узнаю, где кто? — Кларк закатывает глаза. — Номера комнат ваших коллег указаны в распечатке внутри папок, — миролюбиво отвечает портье. Нейрохирург еще раз фыркает, разворачивается на каблуках и молча, ни с кем не говоря, следует к лифту. Эмили семенит за ней, но сразу же оказывается остановлена тем самым Либби: — Вам налево. У мисс Кларк другое крыло. Надо было все-таки врезать Моссу!* * *
Эмили думает, что у нее найдутся силы встать с кровати и отправиться исследовать окрестности, но вместо этого она выключается, едва голова касается подушки. …Просыпается она спустя несколько часов с гудящей головой, гадким привкусом во рту и полным непониманием того, где находится. Тело ломит от неправильной позы, суставы хрустят при малейшем движении, на лице отпечатывается заломленная простыня. Кое-как поднимается, смотрит на настольные часы: стрелка лениво подползает к шести. Телефон, лежащий рядом, разряжен в ноль — Эмили включает его, только когда втыкает вилку зарядного устройства в розетку. Вид из окна совсем не кажется великолепным — ночью у Королевского парка подсветка почти отсутствует, и голые деревья больше напоминают проклятую чащу из фильма ужасов, чем сад чудес из сказки. До торжественного открытия остается меньше двух часов, когда Эмили выбирается из душа и слышит непрестанно звонивший телефон — беспроводной черный прямоугольник, стоящий на базе, мигает странными цифрами. Как на него отвечать, Эмили не имеет никакого понятия, поэтому просто снимает аппарат с зарядки и прикладывает к уху. Сердце пропускает удар, когда голос Кларк — возмущенный и недовольный — врывается в ее голову: — Ты знала, что у этой штуки голосовое управление?! Медсестра еще раз смотрит на кусок пластика без кнопок у себя в руках: — Э-э-э, я вообще не знала, что это телефон. Пожалуй, доктор Кларк, я лучше дойду до вас пешком. Не уверена, что ей можно верить. — Между нами три этажа и несколько сотен номеров, — напоминает Лорейн. — Я быстро бегаю. Слышится вдох — едва различимый, незримо повисший в воздухе. Эмили знает: раздражение Кларк если не ушло, то по крайней мере угасло. — Тогда беги. — Нейрохирург усмехается. — Двести тридцатый. Она и не думала, что ориентироваться в пространстве будет так легко, а может — это звучит до чертиков глупо — но сердце само подсказывает путь. Возвращаться вниз с головой, обмотанной полотенцем, и в домашних штанах Эмили не хочет, поэтому ищет проход к другим номерам посередине: методы выживания в больнице оставляют неизгладимый след — из одного блока в другой всегда можно попасть через сердцевины. Как, впрочем, и в медицине. Она угадывает: на третьем этаже находит тяжелые ворота, затем еще одни двери, небольшой проем с лифтами и сразу же за ними — переход из правого крыла в левое, оформленный в виде панорамного коридора. Двести тридцатый номер находится в самом конце второго этажа — его и еще один, напротив, отделяет от основного пространства резная арка. Эмили дважды стучится в дверь, пока та не распахивается, чуть не заехав ей по носу. Кларк в одних коротких шортах и футболке расхаживает по номеру, сжимая в зубах незажженную сигарету: курить в комнатах нельзя, нужно выходить на балкон или в специальные помещения. На крайний случай — распахнуть окно. Эмили чувствует: ее это злит. Буквально выводит из себя. На улице слишком холодно, везде датчики, организм требует никотина, и если Кларк не выкурит хотя бы одну сигарету, то у «Фэйрмонта» все шансы взлететь на воздух от ее гнева. Поэтому она подходит к еще не распакованным вещам на кровати, аккуратно вынимает их из пакета, встает на стул и, кое-как удерживаясь на цыпочках, откручивает крышку. Дальше дело за малым — чуть скрутив резьбу, медсестра заправляет в нее концы пакета так, чтобы внутри целлофана был воздух. Затем прикручивает обратно. Остается самое сложное — слезть. Голова все еще гудит, обмотанное вокруг полотенце вдруг начинает так не вовремя лезть в глаза, Кларк стоит внизу, и Эмили позволяет себе оступиться. Просто для того, чтобы упасть в крепкие объятия нейрохирурга. Почувствовать ее напряженные мышцы, сбитое дыхание, ощутить жар ладоней на своей коже. Впиться своими губами в ее. Целовать жадно, пропуская воздух сквозь, прижиматься всем телом, уронить на кровать, сметая идеально сложенные вещи, сбрасывая их на пол, чувствовать во рту горький вкус кофе, кажущийся неполным без никотина, переплетать пальцы-руки-ноги-тела, сбивать дыхание. Осмелев, забираться ладонями под футболку, ощущать горящую кожу, чувствовать податливость, покоренность, завоеванность; терять голову так быстро, как только можно, видеть космос перед глазами — рождение Вселенной, Млечный Путь, пылающие астероиды. Это словно упасть в раскаленное солнце. Хлебнуть чистого кислорода. Сгореть в атмосфере. Кларк — эфир. Дурман, проникший в кровь и заставивший ее бурлить, кипеть, вырываться из артерий. Кларк — экстаз. Приход похлеще, чем у наркомана. Абсолютный кайф. Нездоровая галлюцинация, надежно поселившаяся в ее мозге. Лорейн кладет ладонь Эмили на сердце, пытаясь отдышаться. Останавливает. Прерывает. Не потому, что не хочет, нет, просто знает: не самое подходящее время, не самое лучшее место. Они обе на взводе — разгоряченные, ярые, готовые разорвать друг друга на клочки в попытке стать еще ближе. Дышат тяжело, часто, смотрят друг на друга шальными глазами: золото и серебро, платина и кофеин; раздевают друг друга взглядами, пальцами царапают простыни. — Надо собираться, — выдыхает Кларк. — И тебе тоже. — Зачем? — Эмили подбирает полотенце с пола, прячет лицо в еще мокрых волосах. — Разве это важно? — У них строгий дресс-код. — Что?.. О, нет. У нее нет ничего, что подходило бы под эти два слова. Ни рубашек, ни юбок, ни платьев. Только футболки, свитера и джинсы. Никакой формальной одежды. — Вечернее платье, — уточняет Кларк, одним движением поднимаясь с кровати. — Все такое. Все такое. Каблуки, укладка, прическа, красивая одежда. То, чего у нее никогда не было. Паника похожа на москитную сетку — оборачивается вокруг, сжимается. Дышать можно, но не получается — слишком туго, некомфортно, тяжело. А Кларк стоит перед ней, и шорты полностью оголяют ее ноги в еще не заживших синяках. Эмили помнит, что вместо живота у нейрохирурга космос, а на спине желтыми подсолнухами цветут сходящие гематомы. — Увидимся на ужине. — Кларк разворачивается на пальцах ног, убегает в соседнюю комнату: рабочий кабинет, массивный стол, кожаное кресло, картины на стене. Спальни, как и номера, сильно отличаются: вместо полуторной кровати у Эмили здесь стоит огромное ложе, вместо крохотного туалетного столика — шикарное трюмо с тремя зеркалами и мягким пуфом, вместо обычного встроенного шкафа — зеркальный гардероб с раздвижными дверьми. Кларк мелькает на периферии ее зрения вспышками молний, постоянно двигаясь по кабинету, то и дело отвечая на почту или собирая в плетеную корзину душевые принадлежности, полностью игнорируя Эмили, показывая, что их разговор окончен. Медсестра выходит из номера Лорейн, сжимая в руках полотенце и думая о том, что, может быть, ей лучше вообще никуда не ходить, остаться в комнате, сидеть и жалеть себя, а завтра пойти и купить самое простое платье «лишь бы было» и быть в нем самой уродливой женщиной на земле, потому что рядом с такой, как Кларк, весь мир словно бы теряет свою красоту. Стоп. Она не позволит Моссу взять над собой верх. Она не может этого сделать — просто потому, что война уже объявлена, первые шаги уже сделаны, первые потери уже наступили. Ей надо что-то придумать. Срочно.* * *
Сара открывает дверь после первого стука — щелкает ключ-карта, и в нос Эмили ударяет резкий запах приторно-сладких духов. Операционная медсестра стоит перед ней в кремово-бежевом платье сильно выше колен, блестящих колготках с белыми нитями узоров и в точно таком же полотенце, обмотанном вокруг головы. Боже мой, думает Эмили, какая же она красивая. Я бы хотела быть ей. — Эмили? — Зевает в кулак. — Что-то случилось? — Простите, вы не заняты? Сара отодвигается, приглашая войти. Грациозная и невысокая, с азиатским разрезом глаз и накрашенными телесной помадой губами, она похожа на диковинную птицу — не ходит, а порхает по ковру, едва касаясь тяжелого светлого ворса ногами. Наверное, от таких, как она, на снегу не остаются следы. — Думала, мы давно уже на «ты», — говорит она, опускаясь на пуф перед туалетным столиком. — Представь, этот урод поселил нас с Диланом в разные номера. Ну охренеть теперь. — Она в ярости макает длинную кисть в баночку с чем-то темным. — Королевская чета спит отдельно, чтобы лучше высыпаться, — замечает Эмили. — В этом тоже есть свои плюсы. Сара придерживает кожу века рукой, другой с помощью кисти одним движением рисует стрелку — острую, ровную, тонкую, похожую на нее саму. Секунда — и движение повторяется. — Так что случилось? Прости, не могу на тебя смотреть, все размажется. — Она машет руками в попытках быстрее высушить подводку. Эмили нервно заламывает руки. — У тебя не найдется… Эм… В общем, мне не в чем идти. И я подумала, может быть… Может быть, ты сможешь одолжить мне какую-нибудь одежду для банкета? — выпаливает она на одном дыхании. И зажмуривается, готовясь услышать «нет». — Какой у тебя размер? — Сара чуть приоткрывает один глаз. — Э-э-э, я не знаю. Четырнадцатый? — У меня десятый. — Вздох. — С другой стороны, не все вещи нуждаются в размерах, чтобы их носить. Не помню, брала ли я с собой что-то подходящее… Кажется, мой восьмой чемодан все еще в номере у Дилана. Сейчас посмотрю. Эмили видит гору неразобранных сумок, сваленных у туалетного столика — планировка номера Сары такая же, как у Кларк, — и думает, что это все, наверное, затянется. — Так и быть. Раз в году побуду феей-крестной, — констатирует Сара, присаживаясь на корточки и распахивая крышку. — Черт, я так ничего и не разобрала. Мы с Диланом ходили обедать в какое-то классное кафе сразу у канала и что-то слишком засиделись. — Я вообще спала. — Эмили осторожно усаживается на краешек кровати. — Тебе точно не трудно? — А, брось. Будешь мне должна. У нее длинные руки — ненормально длинные, словно вытянутые генетической мутацией; цепкие и слишком изогнутые пальцы, будто не может выпрямить; и двигается Сара плавно, по внутреннему алгоритму, заданным действиям. Никакого хаоса — только порядок и грациозность. Понимает не сразу, долго доходит: Сара будто танцует на розах, боится наступить на шип, окрасить все кровью. Не полной стопой на пол, а только подушечками пальцев, едва касаясь. Неземная. Полная противоположность холеной, острой Кларк: никаких углов, о которые можно порезать палец, без битого стекла в груди и осколков, вросших в кости; Сара — цветущая сакура, лунный свет, отблеск солнца на спокойном море. Дилан, наверное, пропал в ней сразу же. — Вряд ли я смогу быть тебе полезной, — грустно улыбается медсестра. — Кстати, как ваш с Робертом проект? — Мы закончили. Остается ждать утверждения. — Она протягивает Эмили скрученный трубочкой сверток. — Кажется, я нашла то, что нужно. Примеришь сейчас? Она тянет за ленту, и платье — короткое, открывающее плечи, с широкими бретелями и пышной юбкой — раскрывается, играет оттенками розового: не вычурно-теплого, а необычного лилового, словно отпечаток помады Лорейн на чашках. Или пепел на лепестках роз. — Габардин. — Сара проводит ладонью по ткани, разглаживая складки. — С эластаном. В сложенном состоянии занимает не больше нескольких сантиметров, не мнется и отлично садится по фигуре. Боже, я как в рекламе! — Смеется лунными огоньками. — Я когда-то купила его, но работа забрала у меня килограммы, — шепотом добавляет. — Взяла с собой, чтобы ушить по дешевке, а тут ты. Забирай. И не забудь туфли! — Туфли? — жалобно спрашивает Эмили. — Классические лодочки подойдут? — Как у нашей Лори? Вполне. И волосы распусти! — Я не… — Ничего не желаю слушать. — Сара теснит ее к выходу, шелестя бежевым облаком вокруг нее. — Самое важное — это вера. А я верю, что ты сможешь все сделать правильно. — Она касается кончиками пальцев руки медсестры. — У нас ведь иначе не бывает. — А как же чудеса феи-крестной? — Эмили хмурится, чуть задерживаясь в дверях. — Любое чудо — живое, — серьезно отвечает Сара. — Оно дышит. Понимаешь? Дышит! Полной грудью, так, чтобы ребра выламывались от распирающего воздуха. Оно же тем сильнее и больше, чем ты охотней его творишь. Понимаешь? Оно в глазах, Эмили. Синих, зеленых или… — она загадочно опускает взгляд, — серых. Так пусть это чудо не сводит с тебя взгляда. Уже заходя к себе в номер, Эмили понимает, какого оттенка ее платье. Того рассвета, в котором они вместе.