по-новому

в последний выходной день ваня заваливается в квартиру с громким «сегодня бухаем!». мирон натянуто улыбается, поглядывает на друга и нервно вздыхает. забирает пакеты с алкоголем и, вытащив телефон из кармана, высылает всем сообщение о том, что сегодня тусовка. они готовятся, быстро прибирают — заталкивают грязную одежду вглубь шкафа, выносят мусор — квартиру. к вечеру всё идеально убрано. порчи подъезжает к часам девяти с пакетами алкоголя, и ваня готов поклясться, что лучше дарио сегодня вечером нет никого. до начала вечеринки полтора часа, за которые они успевают всё открыть, накупить хавчика и чуть закончить с уборкой. когда порчи подключает колонки, ваня чуть незаметно подглядывает на мирона. знает: видит. чувствует, сука, что смотрит, да не поворачивается. а евстигнеев же в упор смотрит, в душу заглядывает, притянуть хочется федорова к себе и заорать, мол, «какого хуя, мир, что происходит?», но ваня лишь нервно-дрожащими руками открывает холодильник и алкоголь вытаскивает. гости начинают собираться: первым приходит глеб. он отбивает пятюню олегу и проходит в зал, где порчи-главный-битмейкер-ака-диджей-и-просто-лучший-человек-в-мире уже разносит несуществующий танцпол. потом приходит ещё пара тройка людей, которых ни мирон, ни ваня не знают, но олег, видимо, знает. сащеко тоже приходит. ваня его пригласил; олег затаскивает евстигнеева в ванную и к стене прижимает. — ты ебанулся? ты нахуя этого алкаша пригласил? — злится. — ты норм? меньше агрессии, а почему нет? он наркоту охуенную гоняет за минимальную цену, — рудбой в самодовольной улыбке растекается. — ага, а потом ты будешь месяцами в больнице торчать, блевать. я даже не приду проведать, чел, — олег немного нервно выдыхает, усмехается. расслабляется. — олеж, успокойся, ну. все заебись будет. они выходят из ванной немного заёбанно-уставшими, но уже конкретно расслабившимися. олег взглядом цепляется за ромку, за его прикид сегодня: он невероятный. и весь вечер проходит: взгляды, взгляды, взгляды. рома их ловит, ухмыляется, но не подходит ближе, лишь пьяно-откровенно пялится постоянно. у олега улыбка появляется невольная, и сердце — суматошное, быстрое — бьётся. через несколько часов, когда уже давно стемнело, почти весь алкоголь кончился, а порчи все так же яро давит биты, сащеко на заплетающихся ногах, с пьяно-счастливой-игривой улыбкой подходит. — хочешь уйти отсюда? — шепчет рома. — безумно, — отвечает олег и, взяв с подоконника сигареты, бутылку виски и телефон, встаёт. они проталкиваются сквозь толпу пьяных-пьяных людей, держась за руки. «ну, чтобы не потеряться», олег хмурится, но ничего не отвечает. мирон ловит их где-то у двери, когда рома накидывает свой плащ. — вы куда? олег, тусовка в самом разгаре. — федоров недоверчиво разглядывает качающегося в разные стороны сащеко и переводит взгляд на друга. — похуй. вы тут тусите, а мы, наверное, прогуляемся, — савченко смешно укладывает волосы и надевает куртку. — да-аа-а? — мирон растягивает последнюю букву непозволительно долго и до тошноты громко. — да-да-да, пока, мир. следи, чтобы эти уебаны не заблевали всю хату. я убираться не буду. и быстро выбегает из квартиры. рома бежит по ступенькам за ним и звонко смеётся, его смех слышен на всех этажах. они выбегают из подъезда и пытаются перевести дыхание. — охуенно, — смотрит в глаза. красивые. — что делать будем? олег немного пьяно смеётся и поднимает руку с бутылкой виски вверх. — ну… сащеко выхватывает бутылку и открывает её быстрее, чем савченко успевает опомниться. — значит, будем петь. — петь? может, пить? — олег, усмехнувшись, сложил руки на груди. — нет, петь. — петь? — пе-е-ее-ть, — улыбка мутно-пьяно-живая. — хорошо, ром. петь, так петь. и олегу думается, что ромка — самый удивительный уебан в его жизни. — я всегда мечтал быть писателем. знаешь, типа, у тебя в жизни всё плохо, депрессия и вся хуйня, а ты всё скидываешь на творческий кризис и застреливаешься, — сигарета тлеет. — да не получается пока, ромка, а ты кем быть хочешь по жизни? — никем. ничего не даётся, а деньги-то нужны. отец когда из дома выгнал, пиздюлей дал и сказал, чтоб не возвращался. так и пришёл к… продаже наркотиков. тема пиздец хуёвая, давай лучше о звёздах поговорим? — сащеко у олега сигарету забирает, затягивается и отдаёт. — звёздах? ром, ты когда объебаться успел? — савченко усмехается по-детски, не веря. — олее-ее-ж, я тебе столько рассказать могу. — давай когда протрезвеешь, а? они качаются на детских качелях, смотрят на звёзды, разговаривают обо всём на свете. из окон квартиры слышны громкие крики, ужасно-отвратительная музыка; ромка жмурится, ноги начинают болеть, а руки — мерзнуть. — олеж, — сащеко резко поднимается, ноги не держат, голова кружится-кружится-кружится: в глазах двоится, качает. — а? — пойдём домо-о-й, — из стороны в сторону. — я умру. — заткнись, идиот, — олег напяливает шапку на рому, берет его за руку-за-талию и ведёт домой. романтика. — сириус, — выдаёт рома. — че? — сириус, олеж. самая яркая звезда на небе, хочешь, покажу как-нибудь? — обязательно. а рома глядит, да засматривается. губы пересохшие едва заметно облизывает, выдыхает рвано немного, когда спотыкается и на олега падает. стукаются носами, дышат друг на друга. первым олег отходит, сащеко за руку берет и тащит дальше. темно-темно. — ты тут? — ром, просто замолчи и держи меня за руку. они заходят в подъезд, становится немного теплее. олег вызывает лифт и смотрит на рому. рома — пиздец. и олег в этом уверен. а рома чуть пьяно улыбается, брови поднимает, заигрывает. савченко легонько его в бок толкает, да в лифт затягивает. — идиот, держись за меня, раз сам стоять уже не можешь. а у ромы в глазах двоится, руки дрожат, а ноги подкашиваются. сащеко себя не чувствует, не контролирует, его из стороны в сторону шатает. рома на олега падает снова. и (случайно) губами мажет по шее олега, и мочку уха задевает. руки на спину кладет, водить стал мягко-нежно. у олега мурашки, у олега мелькают звезды перед глазами. жмурит-жмурит. пытается запомнить. и когда рома тянется за чем-то, двери лифта открываются. приехали. савченко толкает рому к выходу, к двери тащит еле-еле, рома уже никакой. заходят они кое-как, свет включают и раздеваются. олег рому дотаскивает до дивана, и чай ставить идет. — тебе какой, ром? — савченко снимает куртку, шапку и кеды. — да любой, две ложки, если что, — невнятно произносит рома и утыкается носом в подушку. спать хочется. а бошка трещит-разрывается, болит, гудит. олег кивает, чай заваривает и через десять минут две чашки уже стояли на столе. — ром, иди хавай, а то загнёшься окончательно, — размешивает сахар — я даже на похороны не приду, — чуть разбавляет холодной водой — клянусь, — убирает всё. — ром, ну это уже не смешно, заебал. я ухожу, ага? — олег заходит в зал, подходит к дивану и видит рому. спящего. умиляется на пару секунд, даже руку протягивает к щеке, где многочисленные родинки ютятся, но одергивает вовремя. окно чуть открывает, пледом накрывает, засматривается. думает: нахуй. нахуй-нахуй-нахуй. руку к щеке все же протягивает.

***

когда вся тусовка проходит, остаются лишь пустые бутылки, спящие, незнакомые туши людей и сонный порчи, который просто забивает на всё и уходит спать в свободную комнату. ваня выходит на балкон покурить, с мыслями собраться, лишь бы не проебать сегодняшнюю ночь. на балконе мирон стоит. курит сигареты, ванины. евстигнеев всё и сам понимает. просто подходит, поджигает, закуривает. выдыхает дым. — ты как? — сойдёт, — мирон как-то отчаянно выдыхает, цепляется за взгляд ванин, за движения его, за сигареты. — я тут… — всё норм, забей. ночной город горит-сверкает. — поговорить не хочешь? — у рудбоя в руках сигарета дрожит. — а надо? — в пизду тебя, мир. в пизду. мирон его поцелуем затыкает. губы в губы, рвано-мокро, долгожданно, отчаянно почему-то, и так хо-ро-шо. и током по телу сразу, и разум отрезвляется, и руки сами лезут ниже-ниже, и ваня стонет тихо-грязно, выдыхает фёдорову в ухо горячо и глаза жмурит. а над ними: звёзды. и ночной город уже не кажется таким потерянным, горящим и неизвестным.