Скоро рассвет

Скоро рассвет. Выхода нет.

Метель набирает обороты. Юри смотрит, как снег торопливо падает на фоне грязного неба. Вдалеке кричит скорая, напротив Юри горит красный крест аптеки, сигаретный дым медленно тянется вверх из открытых форточек. Саднит горло, Юри сухо кашляет. Мутное небо нависает над ним, придавливает к земле. Он заходит в круглосуточный магазин, чтобы погреться. Голову стягивает, Юри смотрит на свое отражение на фоне знакомой темной улицы и чувствует поднимающийся жар. Отражение смотрит на него устало и растерянно. Юри отворачивается, покупает бутылку воды и выходит. Раздумывает, стоит ли позвонить, но не может сделать и шаг к железной двери подъезда. Садится на лавочку, ожидая неясно чего. Чуда, не иначе. Тени черных стволов деревьев уродливо легли на едва освещенный фонарями снег, и почему-то выносить это в сто раз тяжелее, чем раньше. Метель понемногу утихает, и становится так тихо, что Юри, кажется, слышит смех какой-то парочки со второго этажа. Ему в который раз мерещится Виктор. Летний солнечный день, клетчатое покрывало и корзинка с бутербродами, теплое вино. Виктор наклоняет голову, пьет вино из горла и подмигивает. Накрывает его руку своей, целует, и губы его на вкус терпкие и кисло-сладкие. Юри накрывает красные уши руками и слабо улыбается. Пищит домофон, кто-то вываливается из подъезда, на ходу застегивая пальто и крича в телефон: — Я уже вышел, беру на себя центр, он же не мог испариться! Надо было звонить раньше, Юра… Дверь медленно закрывается, свет лампочки быстро пробегает по лицу мужчины, но Юри догадывается, кто это, кажется, еще в тот момент, когда только слышит писк. Виктор поднимает взгляд и тоже видит одинокого Юри, медленно поднимающегося с лавочки. — Отбой, Юра. Он тут. Не глядя, он сбрасывает звонок, ищет глазами ответ на незаданный вслух вопрос и не понимает, да это или нет. — Пошли домой, пожалуйста, Юри. Ты наверняка весь замерз. Юри кивает и молча идет за ним в их квартиру. У него нет слов, чтобы объясниться. У него нет объяснения. Он просто устал и хочет в тепло, домой. Они не стараются завести диалог ни в лифте, ни перед входной дверью, в замок которой Виктор попадает с третьего раза. Ему страшно спросить вслух, а Юри не хочет отвечать. В прихожей горит свет. Около коврика валяется пакет с мусором, до верху наполненный пустыми бутылками, спортивная сумка Юри до сих пор лежит около шкафа, где он ее и оставил. — Мой руки, я налью тебе чай с медом. Движения у Виктора дерганые, голос неуверенный. Верните моего Виктора, — думает Юри. Он совсем не похож на этого. Он моет руки и идет на кухню, как ему было велено. Виктор достает мед и добавляет в кружку, берет еще и оставляет на ложке. Ставит перед Юри чай и протягивает ложку. — Мед лучше еще так съесть, больше пользы. — И вкладывает ее в ладонь Юри, позволяет себе легко и почти незаметно погладить его пальцы. Хочется почему-то отдернуть руку. Виктор садится напротив, говорит: — Юри… останься, пожалуйста. На любых условиях, мы можем быть, — он делает паузу, вздыхает, — просто соседями. Серьезно. Мне просто нужно… нужно, чтобы ты остался. Юри открывает рот и снова закрывает. Слова Виктора змеями оплетают его, кусают и уничтожают. Он считает до трех. Вы выбрасываете осколки или достаете клей? — Дай мне подумать. До рассвета. Виктор кивает. Трет глаза. Кусает губы. Юри видит, как он едва сдерживает себя, чтобы не начать умолять. Над их головами тикают часы, подаренные Яковом на день рождения Юри. Около плиты лежат тапочки Виктора, на холодильнике их магниты из совместных путешествий, бежевые занавески куплены и повешены были ими — Юри помнит каждую вещь в их доме, каждую историю за прожжённым полотенцем и сколотой плиткой. Юри помнит, как хорошо здесь было и может быть. Виктор не выдерживает первый — уходит на балкон курить. Юри сидит в одиночестве пару минут, воспоминания, хорошие и плохие, заполняют голову и не дают дышать. Он кашляет — все равно заболел. Потом поднимается и идет за Виктором. Ненависть плетется за ним, сворачивается на шее, пахнет предательством и неверными решениями. Вопрос в том, есть ли в нем что-то кроме этого? Виктор стоит, задумчивый и скорбный, смотрит на сгорбленные деревья отрешенно и понимающе. Прежде чем сделать шаг и разрушить тишину, Юри оглядывается на оконное стекло. Полупрозрачные и выцветшие, они стоят и постепенно отдаляются от того, что знали и во что верили. Они идут в разных направлениях, понимает Юри, идут, оглядываются каждую секунду, еще шаг — и кто-то пропадет за горизонтом, сольется с небом и никогда не вернется. Виктор курит явно не первую и не вторую сигарету. — Виктор, — окликает Юри, подойдя, — я все еще люблю тебя. Ты не представляешь, как больно любить тебя сейчас. Виктор смотрит неверующе, из глаз льется горькая надежда на счастливый конец, накрывает Юри. — Это значит, что ты остаешься? Юри кивает. В рассеивающейся мгле видно, как сильно дрожат руки Виктора. Он тянется к Юри, заключает в объятия. Секунду Юри не решается ответить, но все-таки мягко обнимает в ответ, вдыхает его запах. Дребезжит рассвет. Горло сдавливает чуть меньше. Дышать немного легче. Они отстраняются, смотрят друг на друга, Виктор болезненно ярко улыбается. Юри тянется к его губам и целует. Поцелуй полон боли, разрушенных надежд и надежд новых. Юри не хочет об этом думать, но в голове возникает образ той девушки, ее закатные губы на губах Виктора, на теле Виктора. Он прижимается сильнее, желая стереть ее из мыслей навсегда. Понимает, что она никогда оттуда не исчезнет. Она всегда будет там. Виктор гладит его по волосам, шепчет его имя снова и снова, повторяет как молитву, как мантру. Бесшумно и кроваво встает тусклое солнце.