mort subite

«Я знаю все о тебе, даже больше чем знаешь сама Все тайны, секреты, все коды, все грязные мысли и все стоп-слова Ты не доверишь ему ничего, ведь это так просто сломать Ты прячешь себя ото всех, словно ребенок чудовищ из сна под кровать Ты набираешь под утро, когда едешь из клуба домой С тобою подруга, ты называешь все это игрой Но игра будет завтра, и ты справишься с ролью блестяще Ведь только здесь и сейчас, со мной, ты можешь быть настоящей» © PLC Глаза Нет, Майер, определенно, не что-то серьезное. Конечно, нет. Женька вовсе не то, что ему на самом деле нужно. Красивая. Несносная. Неумная. Просто она — как та самая фруктовая мамба, которую любят все (мальчишки). А он как в той самой рекламе из далекого детства: «И Серёжа тоже». Просто он еще помнит: любовь — это фантастически больно. Ровно как и то, что сознательно выбранное одиночество — это тупиково. Это в никуда. А ему — Серёже — всегда куда-то надо. Ведь движение — это же жизнь. Сорваться в пропасть — зацепившись даже не за юбку, а за родинку над губой — это так на него непохоже. Но иногда внутренняя пустота толкает на безрассудства. Кому как PLC этого не знать? «Это же молодежный проект, старик». «Это же главная стерва по сценарию, на кой она тебе сдалась?». На какой-то затянутой и нудной афтепати она всё еще его проектная подружка Женька, не изменившаяся ни на грамм, может если только чуть уставшая. Какая-то задумчивая, слегка грустная, но ей даже идёт. Случайно замечая его взгляд с другого конца зала, она моментально приосанивается и фирменно подмигивает, салютуя рубиновым бокалом. Ну, привет, Майер. Оказываясь рядом, она всё так же пьёт любимый вишневый крик и хищно улыбается. Облизывает губки так, что Серёге становится жарко. Успел отвыкнуть? Потом много хохочет, принимает комплименты и купается во всеобщем внимании. Но смотрит так только на него. Химия. До онемения конечностей. И Серёжа даже встряхивает будто затекшие руки — чтобы её стряхнуть… «Твои глаза как два океана — тебе ли не знать? Меня кто-то швырнул в них на самое дно и теперь не достать» У него в голове рождаются какие-то попсовые строчки, «надо срочно записать и продать в BS — Матвею или Криду сойдёт», зашкаливающий пульс заглушает гудящий модный трек, и Серёга даже верит, что он сейчас не хуже какого-нибудь сексуального Феди Смолова на обложке GQ. На кого бы еще повелась эта проектная дива? Ведь он успел неплохо её изучить. Не на просто рэпера, который как в том самом фильме «поздновато начинает». Или так долго и упорно идёт к цели, а цель — как упрямый горизонт — всё время остается в шаге. («Это твоя карма, Трущёв». Всегда немного «не»). А, пожалуй, на татуированного красавчика на последней BMW с платиновой безлимиткой. Да, этот вариант куда выигрышней. У Трущёва же только музыка. Та самая чертова музыка. Один и тот же паршивый бит длиною в «немного за тридцать». Одно и тоже рейтинговое, но всё же предсказуемое шоу, где все они — просто персонажи с продиктованными чертами и задачами. Тот самый забытый текст из вспоротого сердца и пять сигарет за десять до полуночи. У него предательство любимой жены и не рожденная совместная дочь. Так зачем вам двоим всё вот это? ... Она пахнет дикой краснодарской вишней из соседского сада и искрится в его руках как кристалл в дешевом пластике или как дюшес в чешском хрустале. Разве можно чем-то испортить то и другое? Ни хера. Сначала Майер закидывает ноги на его колени и, едва захмелевшая, так тесно прижимается к нему в танце, прогибая узкую спину, заставляя его руку так некстати соскользнуть ниже… А потом устало, отчаянно трет лоб на балконе рестика, пряча плечи в мурашках холода в его пиджак и влажные глаза за сизым дымом его папиросы. — Какие закаты в Краснодаре, знаешь? Необыкновенные. — Серёга перевешивается через перила, разглядывая московское рано седеющее небо, прикуривая вторую. Она, конечно, не знает. Где ей. А он внезапно понимает, что хотел бы узнать какие губы у нее после мягкого, степенного опьянения ее любимым ламбиком. От макушки до ярких ноготков на пальцах ног. Томная эйфория. Для него она — все ещё чужеродная, странная радость неясного генеза. Глупая прихоть. Сумасбродная затея. Плохая идея. Приливы сил. Визиты призрачной музы ближе к рассвету на хуй знает каком этаже. И он заметно нервничает, явно волнуется в ее присутствии. С одним наушником в ухе на съемочной кухне. Робеет. И всё-таки она too good to be true. Но вы же выйдите из заточения и больше никогда не встретитесь. ...Но вот встретились. И что теперь? Поплывшая тушь и слипающиеся веки. Растрепанные волосы и вишневый румянец на фоне общей бледности и низкого гемоглобина. Полувыведенный алкоголь, полувыветренный аромат духов. — Мне негде жить, Трущёв. Не договорились с хозяйкой по отсрочке… — Ноготок ведет по витому ограждению. — Дай курнуть. Вот и вся проектная королева. «Моя хозяйка сговорчивее - значит ли это что тебе повезло?» Трущёв молчит, передавая сигарету. В этом какая-то непонятная примесь интимности — курить одну на двоих. Но ведь это его Женька… Женька протягивает ему свой пузатый бокал пива — и PLC даже не прокручивает участок ободка со следом от помады. Если интимно — то во всём… «А выбраться из твоей френдзоны — вообще реально? Прецеденты случались?» «Блять... о чём я... » — Давай съедемся, поживешь у меня. — Говорит он на выходе из ресторана, паром дыша в ночь, зависая в её документальном кино словно над бездной. Звезды злобно скалятся прямо на них, так и норовя укусить. — «Аренду можешь отдавать натурой», да? — Смеется Женька, не понимая сама — пошутила она только что или серьезно. — Как хочешь. — Пожимает плечами Трущёв, не понимая сам — это он так бездарно ответил на юмор или на ее предложение. — А ты как хочешь? Серёжа ловит такси, сходя с тротуара, не отвечая. Женя кутается в его зябкий пиджак. — Я плачу квартплату десятого. — Он открывает ей дверь потрепанного рено и она, сгибаясь, юркает в теплый салон. — Приму к сведению. — Когда Трущёв оказывается по левую — Женька, наконец, согревается. Они живут вместе или просто пытаются. Ходят за покупками, смотрят сериалы на нетфликсе, переживают одну на двоих ангину и отключение горячей воды в их районе. Он рассеянно водит пальцем по мокрой плитке после её душа… слушая как гнусаво она поёт, расчесывая свои спутанные волосы. Он с наигранным интересом рассматривает ее эскизы, раздраженно собирает ее вещи по всему дому, искренне смеется ее забавному чиханию на кошачью шерсть. Эмоциональная привязка, Трущёв. И с тобой сработало. Пафосная Евгения Майер на поверку оказывается обычной смазливой пермячкой Женей Миковой, мечтающей о звездном составе ВИА гры и дорогом во всех смыслах внимании олигархов — а по факту: девочкой с неустроенной личной жизнью, не сложившейся карьерой поп-дивы, не успевшей ещё дойти до эскортницы. Девочкой со смытой косметикой и грустными глазами. Воробей на инеевом проводе. Котенок, оставленный в чьем-то продрогшем подъезде. Приехала поступать и не поступила. Конечно, просто недооцененный, штучный экземпляр, которых в столице за счастьем по тысяче в месяц… Всё как у всех. Ничего необычного. Но, может, «обычного» тебе как раз и не хватало? PLC приходит с работы. Майер жарит мясо на их кухне в шерстяных носках и его любимой футболке Metallica и не убирает с обеденного стола ворох своих выкроек новой коллекции одежды, которая, по-честному, дерьмовее предыдущей и точно не увидит свет, если не деньги Серёжи. Забавно то, что и с ними нет никаких гарантий. — Такое точно никто носить не станет. Но он же заработает, а потом даст: «конечно, в долг, не сомневайся». «Отдам, как смогу». — Как я могу тебя отблагодарить? На языке Майер: = Как давно у тебя не было женщины, Трущёв? На полутемной кухне. («видишь, я берегу твоё электричество»). Майер легко падает вниз, куда-то к уровню батареи, не плинтуса. Серёжа не чувствует отвращения, разочарования, равно как и удивления. Ни-че-го. Вглядываясь в своё отражение в черном оконном стекле. Он просто резко поднимает ее за подмышки, разве что горько усмехнувшись. Или просто сжав зубы. — Просто скажи «спасибо». Коснется кончика носа словно нашкодившей школьнице. Бесплатный совет на будущее. Пригодится. Иногда можно и так, представляешь? Ей не обязательно благодарить его до собственных миндалин, она может хотя бы прочитать оборотную сторону упаковки замороженных котлет. — Что у нас на ужин?   «На медленном, Женьк». Его ужин звучно ударяется о дно мусорного ведра, окно на проветривание. — Пойдем в ресторан, а? Я есть хочу. — Ты не читала «Цветы для Элджернона? Какого черта я держу тебя в своем доме? Серёжа смешно хмурится и пытается не улыбаться. Получается из рук вон плохо. Рядом с ней. Его женщина должна читать Киза. Разум настойчиво твердит: твоя бывшая читала и что с этого? Женька смеется, обнимая его под курткой за пояс крепче, пока они синхронно перепрыгивают лужи. Как в детстве. Она прыгает в классики, беззаботно хихикая. Будто ничего плохого с ней не было. Будто якобы мужья не растаптывали ей сердце, а якобы продюсеры не лазили под юбку на солидных кожаных диванах. Грустно. Она покупает очередные туфли, а потом ему свитер «потому что ты одеваешься как дервиш», не сводит баланс, дебет упорно не сходится с кредитом, и у неё есть дочка. — Как ты её называешь? Или:  — Когда ты нас познакомишь? Женька комкает салфетку на почему-то вдруг дергающихся голых коленях. — Я же роковая. Без историй. Лёгкая. Так к чему ты заводишь эти темы? (Я же Майер). — Кто девушку ужинает, тот ее и танцует… — Кивает Серёжа на салатные листья с бальзамиком и хватает её беспокойную ладошку. Колотит. — Могу вернуть деньгами, если хочешь. — Нет, деньгами не хочу. Обменяй на откровенность, по своему грабительскому курсу, Майер. Разрешаю. Настоящесть. Есть такое слово? Нет? Давай выдумаем. Давай пустим в обиход. А потом закрепим, чокнувшись зеленым бутылочным в лифте, не доезжая пару этажей до своего, в кровати, в пенной ванне… Просто поговорим. Это еще называют «по душам». Слышала что-нибудь об этом? Серёжа заказывает ей наполеон, сырные пирожки и ее любимый бельгийский крик. Знакомо розовеют щеки, к концу вечера Микова сушит их общепитовскими салфетками, а позже скулит от вырывающейся толчками боли на его плече в убере. Так много озоновых дыр после ливня и их машина словно по заказу попадает в каждую. «Вот бы просто исчезнуть?» — Тайком думают оба, покачиваясь на лежачих полицейских. — «И чтобы не нашли». Её прошлое не было похоже на сладкие рождественские подарки. Серёжа слишком рано перестал верить в доброго Санту. В постели перед сном он вслух читает ей Киза и целует в горячий лоб как брат свою младшую сестренку, подтыкая одеяльце. Потом он долго сидит на кухне, записывая текущие мысли на клочках чертежной бумаги с карандашной мазнёй. Серёжа ее перенастроит. Нажмет reset. Откатит к заводским настройкам. «Тебе нечего бояться, Женьк. Я рядом. Рядом, птичка на проводе. Ты только не улетай. Из этой общей зимы. Какое бы призрачное солнце тебя не поманило. Недооцененным стоит держаться вместе. В стае легче греться. В стае легче ориентироваться куда лететь» Нет, определенно продать Криду. Сережа улыбается, сминая бумагу, но оставляет в пепельнице не подожженной.

***

Возвращаясь со студии к двум ночи, Трущёв докуривает у подъезда и бросает бычок мимо урны, не вставая под козырек. Свежо. Ветрено. Серёжа жадно пьет глотками эту городскую свежесть, чуть дрожа под курткой, но будто оживая, предчувствуя что-то особенное. Понимая, что, наверно, сегодня. Что, наверно, готов. Промокший за два квартала насквозь, вонючий и ужасно уставший. Если бы о ней узнали подписчики — их число значительно уменьшилось бы. Если бы узнали друзья на очередной пятничной попойке — покрутили бы пальцем у виска, заказав ему еще виски. Кислящее разочарование читалось бы на их недоуменных, жалостливых, сочувствующих лицах. «Ты самоубийца. Она выжмет из тебя все соки, парень, а потом продаст на авито как надоевшую сумочку, причем без сожаления, потому что из мидл-сегмента». Но кто бы мог подумать — что они могут быть так нужны друг другу. Просто в один момент. Но кто из них знает как это — просто не видеть смыслы… Просто сорваться в пропасть, уцепившись даже не за юбку, а за родинку над губой. А потом нащупать что-то на самом дне… Что-то похожее на малюсенькую надежду, огромную как озоновая дыра… В помощи другим иногда кроется помощь самому себе. Так, без библейских истин, тупо жизнь… А всё остальное — сущие глупости. Если она тянется как кошка, выгибаясь в постели навстречу с сонным: — Где ты был? Горячей ладошкой по колючей щеке. А он касается губами ее ароматных, шелковых волос. Понимая, как бешено он заебался и как скучал. Весь день или последние полтора… Без неё. Вот такой. Красивой, несносной, неумной. Мокрый, наваливается сверху, не снимая одежду. Обездвиживая. Холодной ладонью скользит под хлопок ее ночной рубашки, чувствуя, как ее тонкое, мягкое тело вздрагивает. Женька вдыхает его запах глубоко, обнимая за шею. Она улыбается сквозь темноту и говорит тихо и наверно довольно: — Ты пахнешь дождём и сигаретами. «А ты пахнешь моей внезапной смертью… Долбаная «морт субит», Женьк… » — смалчивает Серёжа, находя в расползающемся по швам мраке ее губы. И она даже не отстраняется, не останавливает и не думает протестовать. — Какое сегодня число? — спрашивает Женя, откидывая голову, подставляя шею его требовательным поцелуям-укусам. Пришло ли ей время отдавать свою часть аренды? Или… — Шестнадцатое по-моему… — Хрипит PLC куда-то в ее затылок, подхватывая Женину ногу под колено, заводя себе за спину. Её лодыжки смыкаются на отвратительно мокрой и холодной телячьей коже фейка с дай бог позапрошлой коллекции дискваред, но ее тело отчего-то так странно трепещет. А пальцы … пальцы с силой впиваются в тёплые, такие нужные плечи со ставшим родным запахом дождя и сигарет… И если это всего лишь жалость — то плевать кто кого из них жалеет. И кто кого больше — абсолютно всё равно. Если это, конечно, всего лишь жалость.