[в твоём горле сердце подростка в моём сердце зреют каштаны]
Ночной Эдо не засыпает, не гасит фонари и не умолкает — только слегка сбавляет звук, размеренным гулом растекается в ушах, дышит ветром в лицо и убаюкивающе кружит хмельную голову. Хиджиката идёт домой. Ну или пытается. Где-то сбоку плетётся такой же пьяный и засыпающий на ходу Гинтоки — человек, до трясучки бесящий днём, вечером оказывается отличным собутыльником. Напиваться с Гинтоки Хиджикате нравится — с ним здорово ржать, здорово ворчать и ругаться на молодёжь, с ним особенно здорово ныть. А ещё пить с ним безопасно — он не додумается, прости господи, оголять плечи и забираться на колени, с бессовестным хихиканьем кусая за ухо. В отличие от всяких паршивцев. — Говно, кто отодвинул мой дом так далеко от бара? — возмущённо разводит руками Гинтоки, останавливаясь посреди пустой улицы. — У тебя бар есть в твоём же доме, почему туда не ходишь? — Тоширо приваливается боком к фонарному столбу, пока пытается подкуриться. — Нахер оно мне надо помимо аренды торчать бабке деньги ещё и за выпивку, — кривится Гинтоки и машет на Хиджикату рукой, мол, ни черта ты не понимаешь, пьяная балда. — К тому же, когда идёшь напиваться, ты специально уходишь как можно дальше, для иллюзии побега от всего или типа того… — Гинтоки устаёт говорить и прокручивается на месте, неуклюже качнувшись. — И только на обратном пути ты задумываешься, на кой вообще чёрт ты упёрся в такую далёкую задницу. Хиджиката молча курит и внимательно слушает. Он, даже если попытается, далеко не сбежит, и хоть всю ночь топай в противоположную от штаба сторону — оно догонит и навалится, болючее и непотопляемое, ноющее о том, что всё могло бы сложиться иначе, скулящее об упущенном и утраченном, о досадных промахах, о несправедливости бытия. О кусающемся паршивце, седлающем колени. Господи-ебучий-боже, это же надо было так вляпаться, и не вспомнить теперь даже, когда к этому всё прикатилось, и Хиджикате так плевать, если честно, у Хиджикаты синдром влюблённой-пьяной-скучающей дамочки, тоскливо склонившей голову над барной стойкой, словившей бредовый импульс в пронёсшейся строчке сопливой песни и обеспокоенно спрашивающей у сочувствующих подруг: “Может, мне ему позвонить?” Чёрт бы побрал эту ублюдочную пьяную тягу. — Слышь, Саката, — устало зовёт Тоши, задирая голову к небу с одной единственной проглядывающейся звездой. — Куда тебя тянет твой пьяный радар? — Поссать, — ворчливо отзывается Гинтоки и отходит к забору отлить. Хиджиката задумчиво хмурится на раскинувшуюся рядом клумбу, подбирается ближе, зажимает сигарету в зубах, приседает и ползёт в цветы. — Ого, на клумбу сходишь? — удивляется ему Гинтоки. — У меня так собака любит делать. Хиджиката не отвечает и с невозмутимым видом собирает в букет цветы — пунцово-красные, огненно-оранжевые и персиково-розовые. То ли астры, то ли хризантемы. Красивые. Тоши выбирается из клумбы под недоумевающее молчание Гинтоки, выпрямляется и отряхивает колени от земли. — Охренеть, — делится Гинтоки, пялясь на цветы. — Есть такое, да. Дальше они идут уже без остановок, о чём-то лениво переругиваясь, хрюкая и время от времени пинаясь. Они тормозят на переулке, где Хиджиката слегка топчется на месте, вертит в руке и гордо оглядывает собранный букет, после чего объявляет: — Я пошёл. Разворачивается и уходит, деловито шаркая и весело покачиваясь. Гинтоки смотрит ему вслед со смесью сочувствия и умиления, чешет затылок и протяжно зевает. — Бедный твой пацан, господи. — Шо? — оборачивается Тоши, сердито зыркнув. — Счастливо добраться, говорю. Хиджиката кивает, поднимает над головой руку и машет на прощание, бредёт вдоль тускло освещённой дороги, всё не опускает руку и покачивает ею под мелодию, играющую лишь в его голове. Штаб встречает погасшим светом и трелью сверчков в тишине, и Хиджикате хулиганисто хочется шуметь, но он сдерживается и через двор направляется к нужной ему комнате — пьяный радар работает без сбоев и просчётов. Сого спит с раскрытыми дверьми, умилительно притихший и обманчиво безобидный. Тоширо опускается перед крыльцом и кладёт голову на сложенные руки — внеплановые любования на дурную голову, в которой вовсю сейчас крутятся скрипучие карусели. Сого не реагирует, и в тишине комнаты лишь шелестит доносящаяся из наушников музыка. Сого свой музыкальный вкус сам называет “апокалиптической помойкой” — слушает всё подряд, не заботясь о жанрах, лишь бы попадало в настроение. Он дремлет под грохочущий металл с воплями, по улицам ходит под попсовые хиты или дискотечные ритмы, а в машину притаскивает какие-то особенные плейлисты, которые “ну знаешь, чтобы включить и хотеть открыть дверь на полном ходу, и вроде у нас есть направление, а чувство, как будто едем в никуда”, и Хиджиката всё включает и почти ни на что не ворчит, а потом остаток дня мучается от застрявших в голове мотивов. Хиджиката уверен — Сого заслуживает другую вселенную вокруг и других людей рядом, и уж точно не заслуживает провонявшее сигаретами плюющееся чудище, недовольное каждым днём своей паршивой жизни. Но сейчас Хиджиката пьяный и внезапно уверен, что он лучше всех. Тоши громко икает, и Сого резко раскрывает глаза. Музыка в его наушниках как раз стихает, видимо, переключаясь на следующую песню, и Тоши успевает вклиниться в эту паузу. Так глупо и весело, и Хиджиката бы похихикал, но с него пока хватит дурацких звуков. Ну же, Сого, глянь, какой я у тебя прикольный и смешной. — Добрый вечер, — Тоши не теряется и забирается на крыльцо, волоча за собой букет. Сого выключает плеер и приподнимается, за неуклюжим ночным гостем наблюдает недоумевающе-сонно. — Я сейчас полицию вызову, — вяло угрожает он. — Полиция прибыла, — успокаивает Хиджиката, заползая к нему в футон. Ой как смешно — полицейский припугивает полицией полицейского. И надо же быть идиотами, чтобы каждый раз с этого ржать. — Откуда веник приволок? — Сого забирает потрёпанный букет и откладывает его в сторону, пока Тоши устраивает голову у него на коленях. — Это астры. — Где-то клумбу испортил? — Или хреназантемы. — Я спрашиваю, ты клумбу оборвал что ли? — Отрастёт. — Зато мозг у тебя не отрастёт уже. Клумбу и правда жалко, и вообще это административное правонарушение. Хиджиката вынимает из правого кармана смятую купюру, со вздохом передаёт её в другую руку и запихивает в левый карман. Сого заинтересованно смотрит за загадочными действиями. — Фокусы показываешь? — Это я оштрафовал себя, — поясняет Тоши, довольно хрюкнув. — Понял прикол? — Да, — Сого выдёргивает купюру из кармана Хиджикаты и прячет себе под одежду. Хиджикате лень возмущаться, он только переворачивается на бок, трётся головой и обнимает Сого за колени, и так хорошо, и будто так и надо, будто так всегда и было. Сого недавно даже крутил в машине что-то подобное, что-то вроде “убежать за семь морей и там потеряться, а потом найти свои мечты у твоих красивых ног”. Строчка помнится смутно, зато в голове сразу всплывает мотив, сегодня вообще какой-то на удивление музыкальный вечер. — Ля-ля-ля, — вслух пропевает Хиджиката. — Ясно. — Ни хрена тебе не ясно. — Ты зачем припёрся вообще? — Я принёс тебе цветы, себя и приколы. — Отнеси это всё в свою комнату. Никуда Хиджиката не уйдёт, и он же знает прекрасно — он в таком состоянии для Окиты как цирк на выезде, разморённый и потешный, задумчиво заторможенный и позволяющий себе больше обычного. Хитрожопый щенок специально подлезает, чтобы задеть и быть задетым, пытается достать что-то, валяющееся у Тоши за спиной, и при этом нарочно прижимается, ведь ни в коем случае нельзя просто обойти, там же за стенами мир точно пошатнётся, выгорят поля с урожаем и выйдут из берегов реки, если Сого не притрётся и не подышит в шею. Сого уверен, что нигде и ничем себя не выдаёт, и делает вид, что все касания случайны. Тоширо делает вид, что в эти случайности верит. Есть такое понятие, как “слон в комнате” — простая очевидная истина, которая намеренно игнорируется и не обсуждается. У Тоши с Сого вместо одного большого слона много маленьких — носятся неугомонным стадом, особенно по вечерам, пробегают по комнате на неосторожно брошенных фразах или возмутительных касаниях, будто незаметные и едва улавливаемые краем глаза. Хиджиката садится на футон и закуривает. Сого выжидающе молчит и наваливается плечом — ведь ужасно мало места, даже на другой край футона не присесть. Потому что комнату заняли слоники. — М-м, — Хиджиката разглядывает на пачке сигарет предупреждение о вреде курения, подкреплённое запугиванием очередной болезнью. — Сегодня у меня импотенция. — Я заметил. Тоши оборачивается с сердитым прищуром. Окита смотрит из-под бока невозмутимо-скучающе, затем опускает взгляд и теребит Хиджикате подворот рукава. Тоши усмехается. — Что, так напрямую нарываешься? Без намёков сегодня? — Какие намёки, ты о чём? — Сого отыгрывает дурачка, недоумевающе морщась. У Хиджикаты сил даже на тяжёлые вздохи нет — такой уже избитый сценарий, а всё никак не надоедает. Он дёргает Сого на себя, и тот больно впивается пальцами в плечо, и каждый раз как новый, хотя сколько уже подобного было — слово за слово, касание за касание, один спровоцировал, другой сделал вид, что дурной и повёлся, а на утро взгляды по сторонам, спина к спине и молчаливое застёгивание рубашек, и только руки выдают, пальцами вдевая пуговицу не в ту петлю. Слоники так устали от людской глупости. Тоширо не целует, а больше кусает, как будто волки по-другому не умеют, как будто всегда в ожидании подвоха и в готовности принять атаку. Сого не отстраняется и кусает в ответ — как будто свалившийся в волчью нору лис не хочет сдаваться, как будто ослабленная хватка равносильна самоубийству. Как будто не считается и не так катастрофично, если не нежно. — Какой же ты мерзкий, — жалуется Сого, откидывая голову и подставляя шею. — Ммф-м-мф, — отвечает Тоши куда-то в ключицу. — Какого чёрта тебя ко мне принесло вообще. — А вот надо было двери закрывать. Сколько таких моментов, которые они не обсуждают? Как оставленные без внимания взгляды, как посреди ночи ударившая в голову фраза, которую мучительно обдумываешь и ни за что не упомянешь вслух, как неизбежный исход каждой пьянки, где они обязательно какого-то чёрта остаются наедине. Молчать и игнорировать, потому что страшно спугнуть, страшно признаться друг другу и себе самому, страшно повернуть голову и увидеть наконец это шебутное стадо, с топотом проносящееся вдоль плинтусов. — Сого, ты пришёл ко мне ночью, загадочно шебуршал возле футона, а потом заполз под одеяло и уснул у меня под боком, мы будем это обсуждать? — Хиджиката-сан, вы дебил? Слоники весело трубят и перебегают из одного угла комнаты в другой. Хиджиката совсем дуреет, спускается губами всё ниже и лезет руками под одежду, и Сого валит его на постель, укладывает рядом с собой и прижимает носом к своей груди, чтобы затих. — Давай спать, задрал. — Чё это, э, — недоумевает Тоши и ёрзает, — я только разогнался. — Ну вот и глуши моторчик. — Да в смысле? — И хрипелку заткни свою. — Грубый маленький шкет. — Дверь позади тебя. — Я видел, я в неё пришёл. — Вот теперь уйди в неё. — Не. Это нормально вообще — всё вот это, что у них происходит? Или нужна конкретность, ключевые фразы и поступки, особый серьёзный разговор с расставленными точками и отброшенными недосказанностями? Может, пацана по ресторанам ещё водить и цветы ему дарить? Как нормальные люди себя вести, а не как сбежавшие из психушки соседи по палатам, до побега проковырявшие друг к другу дыру в стене до истёртых в кровь пальцев? Боже упаси. Хотя Тоши цветы как раз-таки и подарил. Ну и всё тогда. — Цветы надо в воду, — поздно спохватывается Тоши. — Иди поставь. — Далеко. — Ну вот и заткнись. — Ну надо же их вставить куда-то, ну. — В задницу тебе. Хиджиката щипает Сого за бок, на что тот отзывается несильным пинком. — Свет выруби сходи, — хрипит он, раздражённо жмурясь. — Фу, лень. Сого вздыхает и вытягивает руку, шарит наощупь и находит валяющуюся рядом маску для сна, надевает, пряча глаза от назойливого света, и укладывается обратно. Тоши смотрит на него с усталой завистью, пристраивается плотнее, прикрываясь от света рукой, и почти мгновенно засыпает. Слоники разбегаются со сдавленным хихиканьем и прячутся в разбросанных по комнате тенях. Господи, это всё такое неправильное, бредовое и сомнительное, на это глаза закатывают и презрительно кривятся, это осуждается и причисляется к психическим отклонениям, и потому для них это — самое лучшее. Есть вещи, которые вне обсуждения, вне упоминания и вне понимания. Например, почему с него то приходы в вены или сразу в голову, а порознь — отвратительная ломка. И в какой-то вечер это как наэлектризованное предвкушение, молчаливая засада на расстоянии вытянутой руки, подвох в каждом вдохе и лезвия под ногтями, а иногда это ленивое и ослабившее защиту, почти усыпляющее и беззаботное, когда спокойно от тишины и тепло от тела, с которым не странно соприкасаться. Какого чёрта мне вообще бывает с тобой хорошо? Хиджиката оглядывает Сого в немом возмущении. Иногда с Сого бывает просто дебильно. — Что это. — Апгрейд униформы. — Это безобразие, Сого. — Я бы назвал это экстренными шортиками. Это экстренная скорая помощь, которая за Хиджикатой уже выехала, и желательно бы она просто его на всём ходу сбила к чертям. Ну кто берёт вот и кромсает брюки из утверждённой уставом униформы? Придурку конечно же закон не писан, он вообще по жизни на своей волне, одуревший от вседозволенности и неприкосновенности. Слоникам тем временем скучно в опустевших комнатах, они выбегают наружу, под палящее солнце, у всех на виду, и всё равно остаются незаметными. Хиджиката закипает: — Ты совсем поехал уже, какого хера ты штаны испортил? — Мои штаны — чё хочу, то и делаю. — Не твои, а выданные государством. — Государство пусть ко мне в штаны не лезет. — Да ёб твою мать, Сого, ты младшеклассник что ли, в шортиках по улицам ходить? — Мне жарко, с хера ли ты ко мне прицепился? — Устав, блять, для кого писали, а? — Нигде в твоём ссанном уставе не сказано, что мне нельзя сделать из штанов шорты! — Потому что я не могу предугадать каждую твою выходку дебильную и заранее внести её в свод правил, поехавшая ж ты дура! Сого возмущённо ахает. — Сам дура. — Уйди с глаз моих. — Ты просто завидуешь. — А ты ещё короче отрезать не мог? Шёл бы сразу в трусах, ты ж такой у нас без предрассудков и без комплексов. — Так вечер ещё впереди, насмотришься ещё на меня в трусах. Хиджиката едва сдерживается, чтобы рот не разъехался в глупой улыбке. Очень убедительно он ругается и отчитывает, конечно, какой же молодец. — Скажи уже просто, что мне так очень классно. — Сого, у меня из-за тебя седой волос. — В носу. — Ты невыносимый. — Ха-тьфу тебе в ноздрю. — Детский сад. — Все люди как люди, а я — суперзвезда. — Мацудайра с проверкой придёт, что он про тебя скажет? — Опа, вот это ножки! — как по заказу из ниоткуда высовывается на крыльцо начальник полиции и бессовестно присвистывает. — Сого, имей в виду, будешь в Шинсенгуми себя плохо вести — отправлю в кабаре. — Только обещайте написать мне самую лучшую рекомендацию, — Сого подмигивает и вызывающе выгибается, выставляя возмутительно оголённую ногу. — Пиздец какой-то, — встревает обалдевший Хиджиката. — По губам получишь, Тоши, — угрожает Мацудайра, устрашающе на него всматриваясь сквозь тёмное стекло очков. — Вам двоим на смену свою не пора? — Как раз туда собираемся. — Ага, смотри там, чтобы не украли пацанёнка. Какой же это всё идиотизм. Как тот, когда на официальном банкете высокопоставленных лиц, где они вдвоём обеспечивают охрану, Сого просит Хиджикату украсть для него со стола тарталетку. И Тоширо шипит на него и матерится шёпотом, а потом идёт и ворует. Или когда они среди ночи придумывают свою озвучку видеоигре и воют от смеха. Идиотизм — это когда звонят из зоопарка и сообщают, что взятая под опеку Шинсенгуми макака, которую Сого и Тоши выбрали лично, своровала у посетительницы сумочку и раскидала её содержимое по всему загону. Это не выставлять Сого из своей комнаты, когда он разваливается смотреть музыкальный хит-парад, и какого-то чёрта потом всю неделю помнить порядок песен. И ни в коем случае не признаваться, что пара песен ему нравятся самому. Идиотизм — это позволять отбитому Оките слать устав в задницу, а потом удивляться, отчего же он такой обнаглевший. А на улицах и правда невыносимая жара — слоники мучаются от жажды и прикрываются ушами от обжигающих лучей. — Ну и пекло, пошли отсюда, — вымученно ноет Сого, обмахивая себя руками. — Ага, а патрулировать кто будет? — возмущается Тоширо, но послушно уходит с Окитой в тень. Они прячутся в безлюдном проходе между двумя домами, садятся под навес и солидарно тяжело вздыхают. Сого совсем какой-то замученный, зачёсывает пальцами назад чёлку и не прекращает гонять на себя рукой ветерок. — Фруктовый лёд хочу. — Мы не можем тут всю смену просидеть, очухивайся и пошли обратно. — Какой ты нудный. — Тебе какой? Сого прикрывает руками лицо и слегка подвисает, мысленно отматывает назад пару реплик, чтобы понять, про что вопрос. — Цитрусовый хочу, — бубнит он сквозь ладони. — Апельсинки-пиписинки там всякие. — Хорошо, — Тоши снова поднимается с места, пряча в карманы руки. — Чё, сам сходишь? — Сиди место стереги, не пускай никого в наш тенёк. — Мы такие доблестные полицейские. — Сиди, я сказал, и шли всех в жопу! — Так точно! Хиджиката снова уходит в людное место, кривится с шумных прохожих и пыхтит от жары, и он сам бы тоже лихо снял штаны и предложил Сого упасть лицом в фонтан, но кто-то же должен спасти хотя бы остатки их ублюдочной репутации. Он быстро возвращается, протягивает Оките обещанный лёд с апельсинками-пиписинками и садится рядом. — А себе чего не взял? — спрашивает Сого, разворачивая обёртку. — Не хочу. — Денег не хватило? — У тебя откушу, если что. — Ты давай полегче мне тут. Хиджиката не собирается сейчас обдумывать, по какому поводу он вдруг устроил праздник доброты и щедрости. Наверное, он просто не такой уж и мудак, каким пытается прикидываться? Или вообще нисколько не мудак? Вот и тема для размышлений на ночь, подумаешь, всего лишь проворочается до рассвета, злобно сопя в подушку. Сого роняет подтаявший кусок льда на ляжку, грустно опускает взгляд, проводит рукой, размазывая по коже ледяной сгусток, и сам же вздрагивает от контраста холодного по горячему. Интересуется: — Похоже на порно? — Похоже на свинство. Сого мажет в упавшей жиже палец, медленно подносит ко рту и пошло облизывает. — А так? — Тебе напекло что ли? — устало кривится Тоши, успев нервно сглотнуть. — Нельзя с тобой никогда посидеть спокойно. — Конечно нельзя, тебя ж с меня кроет кошмарно. — Вот это самомнение. — О самооценке моей поговорить хочешь? — Многовато себе позволяешь. — Да ты шутишь. — Я сейчас охренеть как серьёзен. — Я просто облизал фруктовый лёд. — А я в общем говорю, — Тоши придвигается ближе. — Дохера. Себе. Позволяешь. — М-м-м. — А знаешь, почему? Со всех углов сбегаются слоники, их не спугнуть жарой, им удивительно узнать, что быть бессовестными можно и под открытым небом. — Тебе же до пищания нравится меня выводить, так ведь интересно выяснить, где у меня предел терпения и есть ли он у меня вообще. Я ж тебя одной рукой придушить могу или за раз переломать все конечности, ты понимаешь это? Могу, Сого, серьёзно, но я этого не делаю. Сого молчит, только шумно дышит носом, накалённый до критического и презрительно прищурившийся. Хиджиката тянется опасно близко, заглядывает в лицо и будто опаляется. — Отчего же так, Сого? — Потому что мальчикам в шортиках всё дозволено. — Ты не всегда в шортиках, хитрожопый мой. — Значит, я просто охуел. — Вот-вот. — Ты, кстати, тоже. — С чего это? — Зажимаешь меня средь бела дня, ещё и дети какие-то на фоне шебуршат. Хиджиката только сейчас замечает, как вдавил Сого в стену, а руку уже успел просунуть ему под штанину шорт. Ой. Тоши резко отстраняется, отсаживается чуть подальше и сердито закуривает. Сого закидывает ногу на ногу и снова заглаживает назад растрепавшиеся волосы, изумляясь: — Почему, когда ты угрожаешь или пристаёшь, это выглядит как одно и то же? — Я дикий. — Ох. Хиджиката курит в попытке отвлечься (не получается) и поглядывает на Сого настороженно-обеспокоенно — у того губы совсем побелели, испарина на лбу выступила нехорошая, и глаза закатываются как будто предобморочно. — Мне херово чё-то, — нехотя признаётся он. Неподалёку и правда возятся какие-то дети, о чём-то противно ржут, шуршат при этом какими-то ли пакетами, то ли фантиками. Сого бросает в сторону звуков раздражённый взгляд и болезненно жмурится. — Погоди секунду, — просит Тоши, ободряюще сжимая его плечо, чтобы пока не помирал, и отходит в сторону. Выглядывает из их тайного угла и рявкает источникам шума: — Извините, пожалуйста, а можно не шуршать здесь, а? Можно нахер отсюда уйти и не делать этого? Сого с интересом вслушивается в донёсшееся в ответ обиженное детское бормотание, довольно улыбается звуку удаляющихся шагов и вернувшемуся хмурому Тоши. — Бу-бу-бу, злой полицейский, — дразнит Сого, слабо усмехаясь. — На каждый квадратный метр эти дети дурацкие, и не печёт же им, смотри-ка. — Тупым не печёт. — Ты тупой, но тебе напекло. — Сам тупой козёл. Огрызнувшись, Сого вдруг заваливается вбок, обессиленно роняет голову Хиджикате на плечо и напоследок своим недоеденным фруктовым льдом пачкает ему брюки. Тоши его тут же ловит, разворачивает к себе и испуганно осматривает. На застывшем лице ноль реакции, только немой посыл “пошёл ты в задницу, Хиджиката-сан, обмороки — мои новые приколы”. И нашёл же, на какой фразе отключаться — он с такими словами и помрёт когда-нибудь, у Хиджикаты на руках. Пусть только попробует. — Блять, ну какого ж ты… Бля-я-я-ять, — с досадой тянет Тоши, плюётся окурком и поднимает Сого со скамейки. Слоники уносятся прочь — разморённые жарой, но довольные до жути. — Слушай, Сого, а как насчёт нормального, слышишь, н о р м а л ь н о г о патруля, без взрывов, без бомжей, без цыган, без драк с гражданскими, без угона и воровства, без твоих дебильных попыток подохнуть? — :D Говорить с Сого — легче сразу пистолет в рот. А он и не говорит сейчас — лежит головой у Тоши на коленях, тихий и спокойный, позволяет себя обмахивать заботливо веером. Умаялся, а весь путь до штаба всё помереть грозился, ещё куда-то пульс на запястье дел, чтобы Хиджиката нервно щупал и смешно седел. Слоникам всё же привычнее в комнатах — здесь нет посторонних взглядов, здесь легче стенам доверить неосторожные слова. Сого приоткрывает глаза, чтобы пожаловаться: — Вот ведь как, не спасли шортики от солнечного удара. Тоши убирает веер и ощупывает Оките лицо — горячий, зараза, но хотя бы в сознании. — Ты бы их на голову надел, может, и спасли бы. — Почему у нас нет летних фуражек каких-нибудь, это же издевательство. — Я займусь этим вопросом, — обещает Тоши и снова берётся обмахивать. — Панамочки, может? — Шапочки. — Хорошо. — С пропеллером которые, дебильные такие. Хиджиката не против. Ему так и нравится, у них так с Сого всегда — весело и дебильно. С перерывами на конец света и шутки про похороны. — А как ты меня нёс? — Сого разговорился и сейчас опять начнёт доводить. — В смысле как? Руками. — На плечо закинул? — Ты мешок что ли? — Да ладно, как невесту? — Какой же ты дурак. — Так да? — Блин, ну да. — Е-е-е-е. Реально идиот какой-то. Тоши не будет ему говорить, что видел пару человек с телефонами, снимающих на видео их драмкружок, который наверняка уже гуляет по сети, — щенок же будет только рад. Хиджиката откладывает веер в сторону, подбирает с пола сигареты и закатившуюся куда-то под задницы зажигалку и закуривает — извини, Сого, но не тебе жаловаться на дым. Не после стольких лет. Хиджиката выдыхает дым в потолок и опускает голову — Сого на него смотрит мутью, туманной и хрупкой, и он сам весь сейчас какой-то едва осязаемый и готовый вот-вот раствориться. Это один из таких вечеров, когда почти совершенная идиллия, когда безмолвие звучит громче хриплых криков на ухо, и Сого как будто другой, и Тоши почему-то тоже, но это не так, как когда они пьяные — пьяные они дикие. Пьяный Тоши хочет скандалить и драться, а пьяный Сого хочет в караоке. Один раз у них даже получилось эти желания объединить. А утро встретило весёлыми газетными статьями про двух буйных полицейских, за которыми приехал свой же отряд. Ради таких вот вечеров — уютных или шальных — и стоит каждый раз возвращаться живым. — Сого, — Хиджиката щурится сквозь дым, — ты ценишь вот такие вечера? — Какие вечера? — Ну ты понял, какие. — Как тот, когда у тебя трусы загорелись? Тоши хмурится при упоминании идиотской ситуации с упавшим бычком и слегка встряхивает Сого за плечо, чтобы хоть чуть-чуть побыл серьёзным. — Да нет, чёрт, я объясню сейчас. — Ну-ка. — Вечера, когда мы с тобой прям такие, какие не должны быть, но как-то получаемся, и когда тебе и мне нормально, и вот это всё, что в ссорах и в драках, оно в подобные моменты такое нелепое, зачем оно вообще нам? — У меня мурашки. — Да иди ты. — Говорить ртом — это не твоё. — А как мне быть тогда? — Напиши письмо мне. Хиджиката написал бы, и не одно. И ни одного бы не отправил. И однажды бы трагично погиб под завалом всех этих неотправленных писем, по которым на заумных консилиумах ему бы потом пытались поставить диагноз. — “Гадёнышей” продлили на третий сезон кстати, — Тоши ловко переводит разговор на тему сериалов — хитрец. — Объявили, пока ты валялся. — Серьёзно? — Сого мгновенно оживляется. — Прикольно, повод жить подвезли. Тут бы не мешало забеспокоиться. Сого не назовёшь депрессивным суицидником, смерти он не ищет и в битвы всегда бросается, чтобы победить. Но при этом на человека, который прям держится за жизнь, он не похож. Если Сого и правда ходит по краю, то хочется быть тем, кто не даст ему качнуться в сторону пропасти. Сого вдруг тянет вверх руку, вынимает у Тоши изо рта сигарету и затягивается ею сам, молчаливо и издевательски спокойно, затем возвращает, всунув в приоткрытый рот и проведя пальцем по нижней губе, ни разу при этом всём не оторвав взгляд и не моргнув. Привыкшие к дыму слоники уже не помнят, как бывает по-другому. Попробуют вдохнуть океанского бриза и тут же задохнутся. — То, о чём ты сейчас пробурчать пытался, — говорит Сого в своей любимой манере — лениво и якобы безразлично. — То, что у нас с тобой — это держит. И спасает даже. И вообще оно у нас классное. У Хиджикаты в голове что-то немеет — наверное, так происходят микроинсульты. А ещё он на всякий случай кладёт Оките ладонь на лоб, проверяя наличие жара. — Не слушай меня, — Сого спешит успокоить. — Я ж это, ну перегрелся. — Конечно-конечно. Сого расслабленно закрывает глаза, и самой правильной сейчас вещью Хиджикате кажется только одно — оставить ладонь на горячем лбу и усыпляюще гладить. Считай, что я перегрелся тоже. Хиджиката без остановки ворчит о том, как он ненавидит заброшенные здания и как задолбали городские власти, которые не чешутся и никак не могут достроить или уже снести эти развалины к херам. Сого держится неподалёку и рассуждает под нос, какие после смены купит чипсы. Хиджиката догадывается, что в здании уже никого нет, и удравшие преступники точно успели оставить сюрприз напоследок. Ловушку, в которой они вдвоём оказались, в любой момент могут привести в действие, а Сого наконец решает, что купит новинку со вкусом лисичек. Ускоряющийся писк улавливается краем уха, и Тоши успевает кинуться к Сого и прикрыть его собой до того, как раздаётся взрыв. Грохотом закладывает уши, спину царапает каменными осколками, а голову прожигает чем-то тяжёлым, выбивая сознание на несколько секунд, а потом втаскивая его обратно тяжеленным мешком внутрь прошитого болью черепа. Пока Хиджиката пытается сообразить, где он и в какую отбивную превратился, Сого торопливо из-под него выползает, переворачивает на спину и подтягивает к себе. — Хиджиката, приём, ты сдурел? — Сого мельтешит перед самым лицом и удерживает за плечи — сам вроде целый, только ссадина кровит на щеке. — Вот скажи, куда тебя ещё по голове бить, когда ты и так угашенный? Сого в глазах Хиджикаты крошится на пиксели-на кубики разноцветного конструктора, фон за ним расползается трещинами и дребезжит прямо в висок, кровь стекает с макушки, тянется щекоткой по лбу и на скулы, заползает в глаза, слепляя ресницы. Тоши садится и прислоняется спиной к стене, тянет руку к звенящей голове проверить масштаб происшествия. — Не трогай, плохо там всё, — останавливает Сого, перехватывая его руку. — У меня от башки вообще осталось что-нибудь? — Не-а, последний мозг походу вытек. По связи уже вовсю сигналят, и Сого снимает рацию с пояса Тоши. — Сого? — разрывается шипением голос перепуганного Кондо. — Ты в порядке? Где Тоши? — Тоши помер, — грустно докладывает Сого. — Еблан, — злобно бросает Хиджиката, и собственный голос впивается гвоздями с обратной стороны висков. — Тоши! — радуется на том конце командующий. — Никуда не дёргайтесь, подмога уже близко! — Тихо ляжем помирать, — не унимается Сого. — Вас сейчас откопают, не трогайте завал, а то вас завалит сильнее. — Я начинаю копать. — Сого! — теряет терпение и без того нервный Кондо. — Не паясничай там! Сого отключает рацию и вздыхает на гору обломков, отрезавшую путь к выходу. Хиджиката моргает с трудом и пытается сфокусировать взгляд, он отчётливо помнит перед собой эти испуганно вытаращенные глаза, ему точно не привиделось, и боящийся за его жизнь Сого — это такое одуряюще тёплое, и Тоши теперь точно понимает, насколько сильно ударился. Слоники не хотели в опасность, слоники любят дурости в тишине полумрака и струной натянутую недосказанность, а не отчаяние на расшатанном краю. — Эй! — Сого хватает Тоши за лицо, впивается большими пальцами в щёки, удерживая глазами в глаза. — Нехер отключаться тут мне, говори давай со мной о херне всякой. Можно поговорить о нас. — Слышишь меня? — бесится Сого. — Да слышу я, — Тоши морщится от громких интонаций. — Про сериалы и аниме говори со мной. — О, прям как на идеальном первом свидании. — Идеальное свидание, на котором тебе балка на башку падает? Согласен. Да-а-а, сериалы и аниме — это здорово. А знаешь, Сого, что ещё здорово? Весь сезон смотреть на грызущуюся парочку, тыкать в них пальцем и усмехаться, мол, смотри, это ж прям мы, а потом в финальной серии одновременно заткнуться на сцене, где эти двое во время очередного скандала вдруг начинают яростно целоваться, и так и не придумать, как бы, мать его, пошутить. Это ебаный цирк, Сого, цирк с горящим шатром, который мы подожгли моей же зажигалкой, хохочем и не хотим выбираться. Хиджикате тяжело разговаривать, в расколотой голове имена персонажей путаются и кажутся теперь выдуманными, и Тоши не уверен, действительно ли он припомнил сейчас серию, которая существует, или сочинил её только что. — Алё, ты норм ещё? — переживает Сого, поддерживая качнувшегося Тоши за плечо. — А то рубит тебя прям от души. — У меня пробита голова, Сого, я могу быть слегка не в себе. — Тупо подустал. — Притомился, да. У Хиджикаты из травмированной головы не идёт этот секундный взгляд — мимолётное отчаяние и неподдельный страх, и это прямо как в юности, когда Тоши тащит ещё мелкого Сого в лес, потому что знает особый овраг, где красивый вид и куда лиса приводит лисят, и он точно знает дорогу, и он точно самый надёжный. И потом он срывается по глупости и катится вниз со склона, и Сого сползает следом, аккуратный и готовый поиздеваться, да только обоим не до смеха, потому что Тоши такой затейник и подворачивает ногу. И стемнеет скоро, и где-то далеко уже воют волки, и Сого не помнит, как вернуться обратно, и он один не дотащит Тоши, и он вот так же растерянно заглядывает в глаза, на мгновение позволяющий себе всерьёз испугаться. И Хиджиката же пообещал дома это уверенное “верну в целости и сохранности” и облажался, и Хиджиката смеётся от нелепости и беспомощности, смеётся почти истерически, потому что, наверное, это и есть суть его жизни — наобещать и облажаться. Я такой хуёвый, Сого, хочешь такого себе? Как же тянет отключиться — темнота сама к глазам подкатывает, вертит круги под веками, резные и острые, царапающие скрытые пеленой зрачки. — Извини, но я тебя всё-таки ненадолго оставлю, — Тоши кривит онемевшие губы в виноватой улыбке. — Охерел, а ну не вырубайся, — Сого пытается растормошить его толчками кулаков в бока. — Тебе просто страшно оставаться одному, да? — С хера ли мне бояться тут? Просто кругом развалины, а я в отключке — это как будто постапокалипсис, где я всё испортил и подох первый, хотя мы оба обещали не. Но Хиджиката правда так устал, дурная голова болит просто адски, и ну можно он приляжет хоть на пару минут? Тем более если есть, кому его постеречь. — Козёл, — вздыхает Сого, притягивая поплывшего Тоши к себе. — Тащить тебя потом ещё. — Не всё ж только мне тебя таскать, — Тоши послушно на него валится, утыкаясь лбом в плечо. — Можешь оставить меня здесь. Слоники трубят тоскливо и тревожно, приходят на водопой, чтобы там же и утопиться. — Нахер иди. И Тоши идёт. Проваливается в темноту, где хотя бы стихает боль, и где рука Сого в волосах — пачкается в запёкшейся крови. Тоши вроде даже улыбается. Повседневность — это так здорово и так удобно, и так просто в ней не растеряться и держаться вместе, когда не ржавая рутина, а стабильный ежедневный дурдом. Когда на рассвете — ангар с порубленными телами заговорщиков и чужая кровь на лице, днём — патрули на шуточках и возвращение поросят до слёз благодарной бабусе, а вечером — битва снежками с придурошной троицей, и ближе к ночи вдвоём плестись домой с полными штанами снега и щипаться под потрескивающими фонарями. А потом всё рушится. И ещё раз. И третий. А то вдруг кто-то расслабился и посмел верить в чудеса. Хиджиката курит в опущенное стекло, ловит мурашки и плотнее закутывается в шарф, отвлекается от созерцания тонущих в темноте пейзажей загородной задницы и достаёт телефон с присланным сообщением. ты приедешь сегодня? Хиджиката усмехается в экран — мальчик мой, да я уже в пути. Пишет в ответ, что скоро будет, докуривает и заводит машину. Сого мог бы спросить не так прямо или вообще дождаться, что Тоши напишет первый. Но ему походу так надоело что-то там отыгрывать на другом конце, а по вечерам же накатывает особенно, и Сого может слать уже сразу голосовое “приезжай, заебал”, и Тоши уже будет мчаться, пропуская светофоры. Неужели всё и правда настолько плохо? Или наоборот — в кои-то веки всё на своих местах? Окиту он подбирает в зачуханном районе на перекрёстке. Сого в обычном пацанском, без этих своих галстуков и нелепых шляп. — Что, ты сегодня не мафиозник? — Не-а, сегодня я чёткий шкет. Сого запрыгивает в машину, скидывает с головы капюшон и забирается одной ногой на сидение. По-хозяйски листает плейлист в проигрывателе и меняет песню, подкручивает громкость и откидывается назад, складывая за головой руки. Хиджиката — в традиционном, а на Сого — джинсы с кедами, и он будто словил попутку на перекрёстке разных эпох и теперь без слов просит везти туда, где время стирается вовсе. Хиджиката выезжает на открытое шоссе, чтобы к чертям из города, прям как им нравится. И внезапно не знает, о чём заговорить. Прости, я как-то обещал, что никуда не уйду. И ушёл. Прости, я как-то обещал, что мы с тобой сбегаем от всего. И потом нас потянуло обратно под пули. Прости, я как-то обещал, что после войны задышится легче. И ни черта. Прости, я в который раз обещаю, что все перемены — временные. И ты уже ничему не удивляешься, и ты только устало смеёшься. Прости, я снова говорю, что всё наладится. И ты мне конечно же не веришь. Пообещать и облажаться — всё по классике. И смеяться в сыром овраге под волчий вой. А нужно ли это всё говорить сейчас? Или просто так и гнать в молчании и под музыку, и тексты как назло такие царапающие, как подколка, как подстроенный розыгрыш, как будто знали заранее, кто под эти строчки будет напряжённо покашливать и отводить взгляды, цепляя равнодушным лицом отблески пролетающих фонарей. Слоники мирно дремлют в багажнике — так не хочется их тревожить. Сого всё же понимает — от обиженного молчания толку никому не будет, и тратить на него время глупо. Поэтому беззаботную беседу начинает он сам: — Как огород? — Нормально. — Что за скудный ответ, не узнаю тебя. — Если я начну рассказывать взахлёб, ты опять скажешь, что я хренов дед. — Не буду, обещаю. — Гусеницы пожрали кабачок. — Вот ведь мрази. — Ночью какой-то кабан доски в заборе погнул, я дурею с этой дуры. — Из деревенских кто-то? — Да нет, реальный кабан, из леса. — Охренеть у тебя там жизнь кипит конечно. — Ну а ты думал. — Хиджикопатыч. — Я весь в заботах. — Мне кажется, я бардачок открою, и у тебя там тупо огурец лежит. — А ты проверь. Сого недоверчиво дёргает бровью, открывает бардачок и прыскает. — Да ла-а-адно, серьёзно, — восхищённо тянет он, когда правда вытаскивает огурец, смеётся и кусает с задорным хрустом. — Говори теперь, какой я больной ублюдок. — Я тебя обожаю. Хиджиката растерянно умолкает и невольно улыбается, не отрывая взгляд от дороги. Сого же продолжает рыться в бардачке и с хохотком достаёт презервативы. — Ну охренеть набор на романтический вечер, — Сого трясёт пачкой и надкушенным огурцом. — А я не понял, огородник, а где мне букет из укропа? Тоши фыркает. Ну какие глупости, а Сого смотрит поочерёдно на обе руки и смеётся. Тоши не вмешивается — ну хорошо, поржи, мы подождём. Сого хохочет до слёз — одна надежда, что это не истерика и не нервный срыв. У него вообще два вида смеха: один такой сдержанный и снисходительный, будто специально отточенный, чтобы издевательски посмеиваться из-за веера. А есть другой, дурацкий и заразительный до жути, какая-то смесь поросячьих визгов, раскатов икающего осла и последние вскрики подстреленной чайки, и это кошмар какой-то, и Тоши его таким обожает до слёз в уголках глаз. Сого так редко смеётся в последнее время. И Хиджиката не выдерживает — сворачивает с дороги, тормозит, долбанувшись об какую-то кочку, рывком разворачивается к Сого и целует. У Сого от неожиданности выпадает из руки огурец и закатывается куда-то под сидение. Сого лезет доставать и не дотягивается, и Хиджиката чуть ли не с рычанием тянет его к себе. А потом под шорох одежды обнаруживается возмутительное. — Это что, татуировка?! — Ну ма-а-ам, ну не ругай. Тоши хмурится и осторожно касается ещё не зажившего и красноватого по краям рисунка на лопатке. — Обрабатываешь её хоть, чем там надо? — Нет, моим планом было подцепить заражение и сгнить. Тоши обводит пальцем контур татуировки — узорчатый слоник, размером чуть меньше зажигалки, поливает себя из хобота радугой. — Болит? — Нет. Тоши наклоняется к спине и прижимается к рисунку губами. — Ой пиздец, понесла-ась, — с нервным смешком отзывается Сого. — Ты ждал, что я так сделаю, да? — Только об этом и думал, пока мне её набивали. А потом и правда понеслась, и плевать, что Сого вечно ноет, что в машине ему неудобно, что в машине он не любит. Вечный выпендрёж до первого сорванного стона. Ближе к рассвету машина уже катится там, где от цивилизации нет и следа. Из проигрывателя доносится что-то осторожное и неторопливое, и не хочется ни орать, ни подпевать вполголоса. Хиджиката отрывается от дороги и бросает на Сого взгляды — тот почти дремлет, склонившись к окну, и время от времени стукается виском о стекло, за которым убаюкивают неменяющиеся виды. И вдруг поле подсолнухов. Случайными мазками, внезапными вспышками, как будто солнце забылось и напутало, с какой стороны должно вылезать. — Ну-ка тормозни, — просит Сого, тут же проснувшись. Тоши послушно останавливает машину. Сого выскакивает мгновенно, пихает руки в карманы джинсов и идёт в поле. Тоши идёт за ним, слегка позади, оглядывает по сторонам кажущееся бескрайним поле и честно любуется. Сого идёт и не оборачивается, вытягивает руки и касается цветов, оглаживая пальцами лепестки. А потом резко срывается на бег. — Эй! — окликает его Хиджиката и бежит следом. Они бегут через ряды подсолнухов, куда-то ближе к середине, чтобы подальше от дороги и будто ближе к началу неба, где легче затеряться, где легче не помнить, что позже придётся возвращаться во что-то неизвестное. Сого останавливается так же резко, как и помчался. Тоши едва не влетает в него со спины. — Ты хоть предупреждай о догонялках своих, — бурчит он недовольно. Сого вдруг разворачивается, оказываясь вплотную, подаётся вперёд, слабо качнувшись, и прижимается, уткнувшись носом Хиджикате в плечо. Стоит и молчит, поглаживая пальцем выступающую вену у Хиджикаты на руке. Они стоят так с минуту, и до Тоши наконец-то доходит выйти из ступора и обнять. Но Сого тут же выпутывается из объятий. — Пойдём красоту смотреть, — зовёт он, снова отворачиваясь. Он больше не бежит, только бредёт неспешно. Хиджиката идёт за ним, не окликая и ни о чём не спрашивая, пока оба не останавливаются, щурясь на выползающее из-за краёв солнце. Рассвет выплёскивается раскалённым на небо, расползается по облакам ожогами, огненно-красным по синеве и вниз на дремлющее в тени поле, на ещё склонённые к земле цветы. Красота, и в самом деле. А им ведь, наверное, и говорить ни о чём не нужно, тут ведь самое главное понятно и так. Времена меняются, и мир трещит по швам, а они всё такие же — дурные и вместе, как только они и умеют. Тоши опускает взгляд — Сого выставляет слегка руку, будто ждёт. Тоши берёт его руку в свою — Сого оборачивается, как раз на фоне солнца, как будто заслоняет ядерный взрыв. И улыбается. Тоши смотрит неотрывно и больше не мучается в раздумьях, что сказать — всё нужное друг от друга они уже услышали. И только крепче сжимает руку. Слоники сбегают из приоткрытого багажника и уносятся через поле за горизонт, ни о чём не жалея и хором потрубив на прощание — здесь им больше делать нечего.[я к тебе бежать не устану]