Перед крыльцом стоял молодой автор в серых прямых штанах, белой, отдающей синькой, рубашке, черном кардигане и туфлях в тон. Ему было всего двадцать лет. Люди в таком возрасте полны энтузиазма, но Чон Хосок терял его с каждой минутой. Единственным, чем парень хотел заниматься, было писательство. Однако это увлечение не приносило ему желанного дохода: издательства не печатали его книги большим тиражом, потому что основной темой всех их была мистика и паранормальные явления. По правде говоря, юноша не мог писать ни о чем другом. Знаете то ощущение, когда что-то тебя пугает, но от этого оно нравится тебе еще больше? Это было именно то.
В его сумке лежало пять блокнотов и почти десяток заточенных карандашей в футляре из темно-коричневой кожи. Он все еще стоял и смотрел на мрачные сероватые ступени дома. Вспоминались слова редактора, который снова отказал парню в печати: «Это все примитивно. Ты описываешь истории, которые люди рассказывают друг другу в деревнях под стаканчик чего-то крепкого. Не сочти это грубостью, но они суховаты. Тебе стоит больше описывать свои собственные ощущения!». Ком никак не хотел убираться с горла, но Хосок все же сделал шаг вперед. «Я опишу все, что чувствую, в этом не сомневайтесь!» — думал он, открывая почти новую деревянную дверь.
Что же говорить о доме… Он был построен в 1927 году, за год до рождения Чон Хосока, в стиле голландского колониального возрождения. По обе стороны трёхэтажного особняка расходились большие балконы. В доме всего было пять спален, кухня, подвал, многочисленные каморки с оставленным прошлыми хозяевами хламом. Недалеко была река, от дома до которой шел спуск. Ниже он разделялся на два пути: один вёл к реке, а другой к маленькому лодочному домику, который не красили, возможно, с того же 1927 года. Ходили легенды, что первый владелец был страшным педофилом, который любил издеваться над молодыми юношами. Говорили, что их было больше тридцати, но никто из них не вернулся домой. В 1933 году, когда владельцем заинтересовалась власть, он покончил с собой, обмотав веревку о перила лестницы. Вокруг дома нашли только два спрятанных тела, но люди не устают говорить, что их было больше, намного больше. За семнадцать лет с тех пор дом сменил более десяти владельцев, но, как вы сами понимаете, надолго они не задерживались. Даже в хорошие времена никто не хотел покупать этот дом или даже жить в нем даром. За ним не присматривали, только раз в год косили траву, чтобы дом было хорошо видно. А вдруг его захотят купить?
Сейчас пара глаз наблюдала за высоким юношей в черном кардигане, который, не обращая внимания на зловещие сухие плетения дикого винограда, поднялся по ступеням и дрожащей рукой повернул круглую ручку двери. Пара глаз исчезла. Долеаум велел ей вернуться на свое законное место.
Дом встретил Чон Хосока толстым слоем пыли и затхлым воздухом. В нескольких шагах начинались первые ступеньки лестницы. Слева от нее, шел проход в просторную кухню-столовую. Вокруг заглядывал свет: окна, хоть и грязные, были повсюду. Парень подошел к окну и с силой открыл его. В лицо ударил свежий запах земли, как вот-вот перед ливнем. Но когда юноша подходил к дому, ясное серовато-голубое осеннее небо даже не намекало на осадки. Он поднял свою сумку и пошел дальше. За ними курилась мелкая дымка пыли. Обычно в заброшенных домах первая ступенька всегда противно скрипит, но здесь туфли практически беззвучно скользили по дереву. На втором этаже висели две картины, что словно нарочно наклонились своими левыми углами вниз, оголяя справа маленький треугольничек свежих обоев. Хосок остановился и внимательно присмотрелся.
На первой была изображена дама девятнадцатого века в роскошном черном платье в пол, что с презрением смотрела на всех, кто проходил мимо. На второй же изображено странное и избитое китобойное судно. Парень поставил сумку на пол и выровнял картины ровно по треугольничку свежих обоев, которые еще не выжгло солнце. Он встряхнул руки, взял сумку, отошел на пару шагов и обернулся, чтобы оценить свою маленькую работу. Разбитое китобойное судно выглядело целым. Нет, я не о повреждениях картины. Ранее, Хосок мог поклясться, он видел куски судна, вольно плавающие по волнам, но после того, как он выровнял картину, судно было целым и рассекало вполне спокойное море. Списав это на галлюцинации из-за недостатка кислорода, он пошел дальше, на третий этаж под крышей. Именно там он и планировал остаться на ночь или на две, чтобы спокойно сделать наброски для будущего романа. Если он не увидит ничего сверхъестественного или не услышит плач юноши — не страшно! Он сможет придумать привидений сам, а ведь обстановка к этому так и располагает.
Двери в единственную комнатку под крышей были заперты. Пришлось повозиться, чтобы отпереть ее, но аккуратно не получилось. Окно в комнате было открытым, в комнате гулял свежий предливневый запах. Он не припоминает, чтобы где-либо были открыты окна, тем более это, которое выходит на парадную сторону. Откинув скудные мысли, сел на кровать. Поднялось маленькое облачко дымки, что со временем осело на его светлые штаны, но парень не замечал этого, облизывая кончик карандаша и начиная выводить силуэт двери, столика. Сначала он хотел сделать зарисовки этой комнаты, чтобы сделать ее основной локацией в своей книге. Линии становились размашистее и словно убегали от соседок. Четкие контуры Хосок, не замечая, растирал пальцем. Он так старался, что сломал карандаш. Кусочек грифеля отскочил и пропал где-то в ворсинках пушистого ковра. Пришлось достать нож и подточить кусочек древесины. Этому его учил еще брат: инструмент всегда стоит держать в готовом к работе состоянии. Закончив, он чувствует непривычную и болезненную пульсацию в висках. Чон хватается руками за голову, кричит, а затем… все резко прекращается.
Он поднимает глаза и видит своего брата. Тот оборачивается, отпирает дверь и медленно выходит за нее. Хосок поднимается и идет за ним. Братец постепенно набирает скорость, сбегает с лестницы, спрыгивая с нижних четырех ступеней. В этот раз они противно скрипнули от его ботинка. Как скрипит скрипка ученика на первом занятии. Хо старается успеть за ним, но не получается. Братец выбегает через заднюю дверь и бежит к спуску. Младший вовсю кричит: «Нет, не делай этого, там очень глубоко!», но брат все равно бежит и усмехается. «Трус — вот ты кто!» — прикрикивает старший. Он доходит до мостика, оборачивается, идет задом, чтобы видеть испуганное лицо Хосока. На ходу стаскивает неудобный школьный пиджак, расстегивает рубашку, но мостик внезапно обрывается и он летит под воду. Там действительно очень глубоко. Он пытается всплыть, но нога зацепилась за что-то и он не может выйти наверх. Он размахивает руками и борется с желанием вдохнуть воздух. Еще чуть-чуть и он сдается, вдыхает воду, которая словно горящим бензином обжигает легкие. В мозгу барабанит, боль расплывается по телу. Он не может терпеть более и отключается. Пузырьки воздуха больше не вырываются из его рта. А младшенький сидит на краю мостика и кричит, но его никто не слышит. Сколько раз он произносит имя брата, кричит, что шутка затянулась, но тот не всплывает. Хосок понимает это и кричит сильнее. Он не умеет плавать, но вдруг что-то тоже толкает его под воду. Он задыхается и чувствует то же, что и его брат. А потом он приходит в себя, опираясь на стену рядом с кроватью. Все было также, как и в жизни, но мостик находился не здесь. И Хосок никогда не прыгал в воду за ним, потому что не умел плавать. Он сидел на мостике и плакал, пока его не нашла няня.
Голова раскалывалась, он посмотрел вокруг. Комната была такой, как и прежде, но свет больше не заливал комнату. За окном стояла глубокая ночь, а может быть, было близко к утру. Как говорится, самое темное время у нас перед рассветом. Хосок выпрямился и потер виски. Он повернулся к окну и замер: человеческая фигура сидела на подоконнике и подбрасывала в воздух его складной нож. Фигура одета в большой вязаный свитер, прямые джинсовые штаны и грубые ботинки. В свете луны лицо казалось необычайно бледным, а пшеничные волосы вовсе отливались пеплом. Хосок жутко испугался, когда человек кинул ему нож. Сначала он думал, что нож летит в его сердце, прищурился и приготовился к смерти, но он глухо стукнулся о бедро парня. Зрелище рассмешило сидящего на окне, но этот смех не был таким зловещим. Скорее, приятным и звонким. Человек соскочил с подоконника и подошел ближе, но Хосока как сковало.
— Ты такой забавный, — улыбнувшись, произнес он, — меня зовут Ким Тэхён, а тебя?
Хосоку понадобилось время, чтобы ответить. Кто бы это ни был: привидение или маньяк, неприятное чувство подбиралось все ближе к горлу.
— Чон Хосок, — выдавил он на одном дыхании.
Ким Тэхён, как он себя назвал, сидел теперь в каких-то жалких пятнадцати сантиметрах. Писатель с удивлением отметил, что парень сел практически бесшумно и не поднял никакой пыли. Его джинсы были грязными, но пятна были более давними, чем эта пыль.
— А ты хороший человек? — внезапно спросил блондин. — Я боюсь плохих и злых людей. Они вытворяют ужасные вещи и мне от этого больно. Так ты плохой или хороший? Докажи!
Блондин протянул ему указательный палец.
Мысленно Хосок пытался контролировать ситуацию. Будь этот человек маньяком, не задавал бы таких глупых вопросов и воспользовался бы его отключкой. А если он на самом деле приведение? Знаете, так иногда бывает. Люди, которые фантазируют, могут писать о любом ужасе или мистике, но когда они сталкиваются с подобным, они вовсю отрицают происходящее и ни в коем случае не переносят это на бумагу. Более того, никогда об этом не упоминают. Но Хосок видел в этом пользу, если этот парень подлинное привидение. Тогда его книга будет максимально живой. «Хотя тут скорее максимально мертвой в хорошем смысле» — подумал мельком писатель. Перед ним шанс поразить редактора и наконец-то разобраться с жильем, потому что сейчас из-за долгов он практически бездомный.
Чон молча коснулся своим пальцем указательного пальца Кима. Невероятно! Такой холодный и… ощущение, словно касаешься поверхности весенней холодной реки. Такое касание к воде на реке отдало бы рябь, но по отношению к парню Хосок чувствовал что-то иное. Словно маленькую еле заметную вибрацию.
— Я хороший, — произнес Хосок и улыбнулся в ответ парню.
Ким подхватил его руку и потащил за собой.
— Пошли, я кое-что тебе покажу! — брюнет едва успел захватить блокнот и карандаш, как его тело оторвалось от кровати, подняв очередное облако пыли. Он боялся, но на кону стояло его будущее. Кто не рискует, тот не пьет шампанского.
Тэхён побежал по лестнице на второй этаж и остановился у двери, дожидаясь спутника. Юноша старался не отставать, но мельком обернулся и кинул взгляд на картины, что он поправлял ранее. Было очень темно, но лунный свет светил прямиком на даму, скрывая в тени китобойное судно. Она стояла и хвасталась оголенной спиной, платье аккурат лежало у ее ног. «Этот шутник заменил картину на другую!» — подумал при беге Чон, но чуть не напоролся на вытянутую руку.
— Что за этой дверью такое? — спросил писатель.
— Первое, что тебе нужно знать об этом доме, — Тэхён чуть замялся, — он живой.
Парень вовсю пытался не расхохотаться — он так серьезно говорил о том, что дом живой. Это так забавно! Хосок верил в мистику, но не в то, что неживые вещи могут жить и мыслить. Тэхён толкнул дверь, за ней красовалась ванная комната. Они остановились перед раковиной, над которой сверху висело красивое старинное зеркало в раме. Его полностью сожрал налёт, так что рассмотреть в нём что-то можно было с тем же успехом, что и в крашеном столбе или дубовой доске.
— Ты можешь сам убедиться, если откроешь этот кран, — привидение указало на раковину.
Хосок подошёл, пытаясь отчётливо запомнить этот момент, чтобы потом записать его в свой блокнот, и открутил темный ржавый вентиль. Чешуйки ржавчины посыпались и остались у него на руках, но ничего более не произошло.
— Что за шутки?! — разозлился писатель, но Тэхён куда-то исчез. Заметив это, он разочаровано добавил: — Неужели это тоже был сон? Наверное, я сильно ударился головой.
Раздумья прервал бурлящий звук где-то со стен, что подбирался все ближе. Из крана вытекла маленькая струйка ржавой воды. Хосок потянулся, чтобы выключить кран, но внезапно начал мелькать свет. Когда все успокоилось и он снова потянул руку к вентилю, из трубки потекла алая жидкость. Её становилось все больше и больше и она не спускалась в скважину. Неприятный медный запах в большой концентрации… Это была кровь. Хосок в ужасе пятился и поскользнулся на перевалившей за края крови. Он был готов убиться, стукнувшись головой о пол, но вдруг почувствовал за спиной легкую вибрацию, как рябь на воде. Тэхён поймал его и аккуратно уложил на пол, а затем выключил кран. Его ботинки не испачкались и каплей крови, но вот штаны Хосока пропитались ею до колен. Подстилка туфель жмякала. Чону в последнюю очередь хотелось думать о том, что замша пропиталась этой жидкостью. Это было некое отвращение. Он повернулся и увидел Тэ, который закрывал лицо руками. Он не мог плакать, но юноша понимал, что ему этого хотелось.
— Что произошло? — сдавленно спросил Хосок.
— Это наша кровь, — всхлипы, но слез за ними не следует, — это наша кровь размешанная с дождевой водой! Ты не можешь не верить мне!
— Расскажи мне, пожалуйста, — Чон пытался дотянуться руки до Тэхёна, но вместо этого словно коснулся поверхности воды.
Мальчик отполз подальше, Хосок хотел полезть за ним, но тот выставил руку вперед и отрицательно замотал головой. Он остался сидеть, где сидел.
— Ты знаешь о нём, иначе бы не пришел, — начал Тэхён, — он был плохим человеком и делал ужасные вещи, от которых мне было больно. Не только мне, а и другим. Я не хочу вспоминать всего, что я видел и что пережил, но скажу, что самый ужас был в конце. Он в край выжил из ума начал убивать моих друзей по одному. Он начал выпускать кровь, ему нравился её вкус, — теперь мальчик смотрел словно в никуда, как бывает, когда проживаешь воспоминания снова, — и убил двоих, спрятав их в клумбе, укрывая покрывалом ромашек, мяты и вероники. А нас он просто начал кромсать, как плохой ребенок некрасивую гирлянду. Потому что он хотел насладиться, а времени не было, — Тэ уже истерил, снова начала мелькать лампочка. Она не выдержала перепада напряжения и лопнула, а искры разлетелись на все стороны. — И загнал нас в такой же тёмный подвал умирать. Нет, это слишком!
Голос оборвался и исчез. Хосок в темноте несколько раз повторил его имя, но никто не откликнулся. Он подумал в первую очередь, что это может быть хорошей идеей для книги, а уже о том, что это был разговор с жертвой, а он даже не выдавил из себя и слова. Глаза уже привыкли в темноте, рукой он искал блокнот. Когда Чон падал, он отлетел почти к двери. Парень улыбнулся, радуясь, что страницы не пропитались влагой. Он поднялся и побежал наверх, не обращая внимания на вновь изменившиеся картины и то, что за его спиной в ванной комнате больше не было никакой лужи. Совсем никакой.
Он сидел на персидском ковре в комнате и быстро черкал строки карандашом. Записывал, не осознавая до конца слова и мысли. Все было ужасным, но именно этого он и ожидал. Хосок почти дословно переписал маленький рассказ Тэхёна, но вдруг карандаш в его руке сломался и отлетел в другую сторону.
— Не пиши этого, мне страшно, что он вернется, — мальчик дрожал, что отдавалось на фоне еле восходящего солнца каким-то мерцанием.
Хосок отложил блокнот.
— А он приходил после смерти ранее?
— Нет, не приходил, но это не значит, что это невозможно.
— Подожди, ты говорил о «нас». Вас было много, но почему я тогда вижу только тебя? Почему мы ни разу ни с кем не столкнулись?
— Потому что они все отошли, — с легкой обидой произнёс Ким, — и оставили меня, потому что я еще не выполнил то, что должен был.
— О чём ты? — спросил Хосок.
Но мальчик снова исчез.
Вам может показаться очень странным, что я называю Ким Тэхена
мальчиком, но на момент смерти ему было всего пятнадцать.
«Он выглядит так мило и трепетно, что его вид заставляет сердце каждого растаять» — так сказала однажды о нём его старшая сестра. Если бы он не умер и смог выбраться, ему было бы уже целых тридцать два. Понимаете, о чем я? Нет? Он милый маленький мальчик, которому суждено полюбить лишь одного человека в этом мире. Он должен найти свою родственную душу и уйти вместе с ней, иначе он останется стражем Долеаума на века. До тех пор, пока здание не сгниет и не рухнет под собственным весом со стоном и скрежетом, но… и тогда он останется пленником этой земли. Он будет скитаться в руинах и страдать. Это был тот разряд соулмейтов, которые могли с одного касания определить своего человека. Сейчас Ким Тэ думает, что наконец-то нашел свою судьбу, человека, который подарит ему свободу. Но малыш очень ошибся, потому что он уже семнадцать лет никого не касался своей нежной рукой. В обычных любовных романах говорят, что герой может не пережить такого предательства, но в нашем случае он уже мёртв.
С рассветом Чон Хосок собрал все свои вещи в сумку, мягко спустился по ступеньках вниз. Вот, за ним уже хлопнула тяжелая дверь. Он еще несколько секунд стоит, а потом срывается с места и бежит; бежит аж до самого дома, не останавливаясь нигде, чтобы не потерять все мысли и воспоминания, полученные в Долеауме.
***
Писатель еще несколько раз приходил в гости к живому дому. Про себя отметил, что, возможно, он уже не в рассвете своих сил. Тэхён делал ему небольшие экскурсии, рассказывая истории вещей и их хозяев. В чуланчике, который находился на третьем этаже в комнатке под крышей, они нашли маленького черного плюшевого медведя с жёлтыми глазами-пуговицами. Среди аккуратно усаженных на полки фарфоровых кукол с румяными щеками это была единственная вещь, которая грубо валялась на полу на фоне устрашающего порядка.
— Это Джимми, — сказал Тэхён и поднял его.
Хосок хотел прикоснуться к игрушке, но от нее тоже пошла рябь. Он коснулся фарфоровой куклы, но она была гладкой и пыльной. «Что за чёрт…» — шепотом произнес он. Тэ услышал это, надул губы и продолжил:
— Его похоронили вместе с убитой здесь девочкой. Она тоже приходит сюда играть со своими игрушками, но недавно исчезла, оставив здесь его одного.
— А почему он не исчез вместе с ней?
— У каждой вещи есть своя душа. Может, он хотел остаться здесь, среди своих подруг-куколок, — привидение улыбнулось и аккуратно усадило медвежонка на полку, но тот соскочил обратно на пол, откуда его подняли, — и он не любит перемен.
Чон уже обдумывал концовку своей книги: все исчезнет и умрет, а на полу среди гостиной останется одна лишь игрушка, которая все время возвращается на свое место, даже если сверху поставят старинный диван.
Эта встреча была предпоследней. Предпоследней главой в его книге о живом доме. Много чего в этой истории он приукрасил, но это совсем не испортило работу. Редактор взглянул на часть черновиков автора и сказал, что готов напечатать книгу как только она будет полностью закончена. Чон Хосок был на седьмом небе от счастья.
В последнюю их встречу, перед написанием концовки, Тэхён выглядел каким-то встревоженным, словно что-то было не так. Он много молчал и слова приходилось вытаскивать глупыми вопросами — это было совсем не то, чего ожидал для себя писатель.
Они спускались в подвал, где из всего освещения была маленькая лампочка, как та лопнувшая в ванной; обошли разбитый радиоприёмник, серую куртку и пепельницу. Ветра в подвале не было, поэтому оставленный прошлыми хозяевами пепел все еще лежал аккуратной грудкой на темном пыльном полу. Они остановились перед деревянным покрытием стены. «Здесь ты найдешь сердце этого дома» — с грустью сказал Тэхён и исчез.
Снизу доски подгнивали и их явно уже подточили жуки. Чон на секунду задумался: «А не вернуться ли домой и просто додумать все самому вместо этого бреда?», но потом поднял тяжелый лом, лежащий в коробке с инструментом и подошел к доске. Она легко поддалась и соскочила со ржавых гвоздей. Парень заглянул внутрь, но не увидел ничего, кроме темноты в пространстве за досками. Он взялся руками за доску и невольно скривился. Ощущения были, словно ты влез в сопли какого-то монстра. Доска отлетела и он посмотрел на свои ладони: они действительно были в какой-то скользкой тягучей жиже. Дыра становилась больше, но все еще было темно. Хосок искал чем вытереть руку и решил сделать это серой курткой. Ткань собрала все остатки клейкой жидкости, когда уже писатель заметил, что рукава полностью усеяны личинками чего-то. Знаете, такие маленькие беленькие червячки. Он проверил не было ли их на спине, но их правда там не было. С отвращением Хосок забросил куртку в другой конец подвала и принялся долбить доски топором. На это у него ушло не меньше двух часов.
Когда у пола и потолка остались лишь жалкие гниющие деревянные зубы, парень подошел ближе и протянул руку дальше. Пальцы наткнулись на стену и он уже было подумал, что его обманули, но из-за нее раздавался грохот. Словно клетку таскают по бетонному полу. Чон нашел в ящике молот и начал им бить стену. Кусочки кирпича вываливались на одну и другую сторону, повсюду стояла пыль, что мешала дышать и заставляла кашлять. Он выбил не весь проход, который кто-то тщательно застроил, но этого было достаточно, чтобы пройти. В нос ударил запах сырости и гнили, как словно эту комнату все время так и заливает дождями.
Вдоль стен стояли большие клетки. Они были не до потолка, намного меньше, но больше тех, в которых держат экзотических животных. В таких можно было бы держать огромную дикую бешеную собаку. «Или человека» — мелькнуло у Хосока в голове. Под ними на бетоне являлись темные сухие пятна. Внезапно снова заболело у висках, он схватился за голову, как в тот раз, когда он увидел сон про смерть брата. Снова все так же неожиданно прекратилось, Чон поднял голову и ужаснулся. На цепях подвешены к потолку, как на бойне, девять подростков с многочисленными свежими кровоточащими ранами. Кровь с ран на груди стекала и впитывалась с белье, но кровь с ног стекала ручьями в маленькие миски. В центре между ними подвешен Тэхён и он еще в сознании, кричит. Его миски уже почти наполнились, но он почему-то все еще кричит, не отключается. Хосок просит прекратить, царапается, щипает себя и бьет по лицу, но картинка не меняется.
Вдруг все прекращается и перед ним стоит тот же милый Тэхён в свитере и прямых джинсах в окружении ржавых цепей, свисающих с потолка, гниющих тряпок и костей. Он подходит к Хосоку и ласково постукивает по спине, успокаивая.
— Мы так и остались здесь жить, — тихо говорит привидение.
— Ты говорил, — Хосок берет паузу, чтобы набрать воздуха и срывается на крик, — ты говорил, что покажешь мне сердце этого дома! Что это, мать твою было?! Клапаны? Артерии? Или детский рисунок?!
— Наши страдания в этих стенах заставили дом ожить и меняться. Мы и есть его сердце. Хосок-а, — ласково начал Тэ, — не бойся меня. Ты очень важный человек в моей жизни. Ты дорог мне, понимаешь, Хосок-а?
Парень только в недоумении уставился на бледное лицо.
— Помоги мне уйти из этого дома, прошу, — продолжил мальчик.
— Как мне это сделать? Я открыл эту комнату, узнал твой секрет, разве этого недостаточно для дома?
— Ты не понимаешь. Мое тело останется здесь навечно. Единственный способ уйти — уйти душой, оставив здесь свои тела.
Ким Тэхён перебирал своими маленькими бледными пальцами края рукавов и подходил ближе к Хосоку, но тот пятился к двери.
— «Тела»? Что ты имеешь ввиду? — он задавал глупые вопросы, чтобы побыстрее добраться до выхода.
— Мы должны уйти вместе, Хосок-а… — Тэхён протянул ему указательный палец как в первую их встречу.
Но писатель продолжал пятиться. Нащупав рукой стену, он обернулся и сказал:
— Мне нужно выйти подышать.
Вдруг лицо мальчика переменилось, он начал всхлипывать как при виде крови. Он вытирал рукавом глаза из которых не текли слёзы и кричал:
— Ты не можешь уйти! Не можешь уйти, тем более сейчас!
Но Хосок не слышал. Он уже бросился через дыру в стене.
Тэхён закричал громче, затем раздался низкий раздражающий звук, будто тишина усилилась и пыталась разрезать ему череп одним только звучанием. Стены начали чернеть от жуков-падальщиков, которые вылезали из своих нор в дырах дерева под потолком. Их были сотни, тысячи. Если бы они были воинами, они с легкостью бы сделали армию Чингисхана только своим количеством. Хосок кричал, эти жуки были его кошмаром, но не останавливался. Он схватился за поручень, но тот был таким же липким как доска и полностью устлан мелкими белыми червями. Писатель с отвращением отдернул руку. Он совсем забыл о блокноте, что остался лежать у разбитого радиоприемника. Но плевать, он был новым и чистым. Сейчас парень думал лишь о том, как бы выбраться из этого ужаса.
Прямо за его спиной захлопнулась дверь в подвал, но он не мог быстрее идти. Вокруг бегал ветер, окна зловеще стучали, открывались и с грохотом закрываясь обратно, дополняя противным звуком низкий тихий юношеский крик и смех. Хотелось закрыть уши и переждать, но времени не было. Пол мягкий, чавканье при каждом шаге усиливалось, ноги проваливались в трясину, что не хотела отпускать его туфли. При этом всем, дом словно вибрировал: лестница, пол, ручки и даже сами двери. Картина сверху слетела с гвоздя и пронеслась по ступенькам, оставляя осколки и куски рамы. Она свалилась прямо под ноги Хосоку. Оставляя рябь вокруг себя, из рамы начала вылезать тонкая длинная женская рука с заточенными аккуратными ногтями, обрамленная кружевом рукава. Парень кричал, пытаясь добраться до двери, где-то вдалеке он слышал мольбы Тэхёна.
И вот он стоит у входной двери, дёргает за ручку, а она не поддается. Словно её заперли на ключ, пока он был внизу. Он упирается ногой в стену и пытается вырвать его. С трёх попыток у него получается. Дама, что уже наполовину вылезла из рамы тянется к его другой ноге рукой. Туфля словно припаяна к стене, невозможно отодрать. Хосок снимает её и убегает, раня голую ступню острыми мелкими камнями. За въездом он падает и закашливается, не может подняться быстрей. В голове уже стучит не так сильно, а противный звук прекратился.
Он повернул голову к дому и увидел, что внешне он такой же, как и раньше: ровный, красивый, с двумя балконами и всеми закрытыми окнами. Дрожь пронимала полностью, но холод давил на его голую ногу и приводил в чувства. В тот момент Хосок пообещал себе, что никогда больше не возьмется за книгу на мистическую тематику, вообще не сядет писать и забудет этот дом, как страшный сон. Забавно, нет, он врал. Он будет помнить этот ужас вечно: цепи, меняющиеся картины и Тэхёна; будет помнить, но никому не расскажет.
***
Спустя пару недель редактор начал донимать его вопросами о последней главе, но писатель Чон грубо отказал ему, добавив, что и предыдущие части он тоже не будет печатать. Редактор растерялся, но больше вопросов не задавал. Он заметил, что Хосок больше не обивает порог издательства, но о дальнейшей его судьбе, как и о произошедшем, не интересовался. Иногда у него случались приступы. Он в припадке начинал делать заметки о доме, но когда приходил в себя, сжигал их. Попроще стало, когда он женился на миленькой Ёндже. Она всегда вырывала его из хлопот и подарила ему маленького сына. Сам Хосок называл это новой страницей в книге своей жизни.
Забавно, но и для истории дома с названием «Долеаум» это тоже не был конец. Скорее даже, второе начало.
