Снег падал каждый сентябрь

Арсений ждал слишком долго, чтобы продолжать ждать. Его жизнь идеально подходит под раздел «слишком». Она образец для подражания. Слишком много пережил, слишком много потерял, слишком много знает и слишком много «слишком» на его веку. На веках — четырех тяжелых горьких веках, пропитанных сигаретами, алкоголем, книгами, людьми, нелюбовью, страхом, ненавистью… да много ли еще чем. Ему слишком много лет, чтобы иметь надежду. Не считайте его дураком или заскорузлым мужиком. Он верил когда-то. Верил. Правда, только первую сотню лет плюс-минус несколько годков. А потом… потом прилетели еще пару сотен, и еще одна, пустив по ветру все бережно запрятанные крупицы той самой надежды. Подумайте сами, кто бы не отчаялся? Особенно когда тебе из года в год продолжает оставаться двадцать один. Хоть и количество прожитых лет намного-намного больше. Он рекорд новый сумел поставить, пережив прошлого счастливчика в несколько раз — ему теперь 421 год, и такое не лечится. Арсений Попов пережил всех. Арсений пережил самого себя, ведь умер еще тогда, где-то на 235 году недожизни. Арсений ждал слишком долго, чтобы продолжать ждать. * Антон ждал абсолютное никогда. Ему на днях исполнилось двадцать один, жизнь цвела, взрывалась фейерверками, бурлила в жилах. Он был запредельно счастлив! Молодой, активный, воодушевленный и амбициозный парень — он встретит еще своего соулмейта, обязательно встретит, у него же еще столько лет впереди! И Шаст даже позволял себе мысли — а встреться ему пара позже, немного позже, чтобы он мог продлить свой век. И совершенно не знал, что так едва ли правильно думать. А вот что было бы правильно, так это приходить в универ вовремя. Особенно на первые пары. Он знал, что когда-нибудь ему аукнется. Но кроватка такая мягкая по утрам, одеялко такое теплое, и кто вообще придумал ставить пары в такую рань? Антон и сейчас не спешил, глядя на наручные часы, кричащие об опоздании в добрые пятнадцать минут. Первой парой история, а зачем она нужна начинающему программисту? Правильно. Да и преподаватель там новый, молодой, не загрызет. Уже около самой двери Шастун примерил лучшее извиняющееся лицо и вошел. Мужской голос, повествующий о временах раздробленности на Руси, замер. Антон поднял взгляд, открыл было рот и… И все вокруг остановилось. Аукнулось. Кто же знал, что все будет именно так. Даже последние ряды огромной аудитории готовы были поклясться, что видели, как вечно серые потухшие глаза молодого преподавателя загорелись в прямом смысле. Голубой свет переливался и мерцал. Как в фильмах, как в книгах, как в сказках, но не в реальности. Они стояли друг напротив друга и терялись. Во времени, в пространстве, в чувствах. Друг в друге. В одно мгновение Арсений буквально ощутил этот первый резкий отклик внутри него. Раз. Его серое мертвое сердце ударилось о грудную клетку. Два. Приняло в себя кровь. Три. Пробуждало его с каждым новым стуком. Четыре. Арсений глубоко вздохнул, расправляя спину — и будто его лопатки пробивали огромные крылья. Он слишком долго ждал, чтобы верить, доверять и чувствовать. Поэтому буквально захлебывался в давно забытых сгоревших ощущениях, которые теперь пламенем носились по коже, давили на виски, жгли вены. Слишком. Слишком-слишком-слишком Он не просил этого. Он не хотел этого. И так сильно этого хотел, что не смог, ушел, сбежал, спрятался, скрылся. Антон стоял, как пригвождённый стоял и боялся пошевелиться. Дышать как? Моргать как? Жить как? Он не хотел так быстро, он хотел отсрочить, он не хотел — не хотел. А смог лишь кинуть встревоженный взгляд на сокурсников, ища поддержку, и услышать далекий-далекий голос, не понимая, мужской или женский. — Давай! Иди же! И побежал. За мужчиной побежал, о котором не знал ничего. Кроме того, что он его, Антона. А Антон уже целиком и полностью его. И этим взрослым степенным мужчиной с невероятными мыслями жизнь будет извиняться за спешку. И этим солнечным уютным мальчиком жизнь будто извинялась за все убитое время. Арсений ждал Антона четыре сотни лет. Теперь он без него не выживет и четырех секунд.