A journey inward

      У Клементины длинные тёмные волосы, которые она каждое утро неспешно расчёсывает, собирает в аккуратную причёску, увенчанную гребнем, прежде чем нанести макияж. Глаза у неё голубые-голубые, как чистейшее небо, а кожа мягкая, пахнет сладостью апельсинов и жасмином. Она касается невесомо бледно-розовых губ кончиками пальцев бездумно, а затем продолжает приводить себя в порядок, облачая хрупкое тело в заготовленный наряд.       В зале, как и в любой другой день, полно клиентов. Она двигается неспешно, улыбается каждому и, заприметив новенького, уверенно шагает к нему ближе, касается с осторожностью щеки, проводит кончиками пальцев по его губам и прикладывает к своим, будто пробует на вкус. А затем нежным шепотом сообщает, сокращая расстояние между их телами, ловко разрушая рамки личного пространства:       — Новенький, в тебе нет чёрствости. Я дам тебе скидку.       Мужчина в ответ широко улыбается и берет её за руку. Клементина давно отточенным жестом ведёт его наверх, заводит расслаблено беседу и улыбается, а потом с такой же мягкостью отвечает на поцелуй подавляющий, не противится тому, как он разрывает нетерпеливо шнуровку на платье, обнажая взору тело. На долю лишь секунды всего мелькает протест, краткая вспышка желания сказать: «нет, я не хочу», но вместо этого пальцы принимаются расстегивать мелкие пуговицы на его рубашке, и вспышка гаснет под тяжелым кодом и механическими действиями. Она запрограммирована хотеть ему угодить. Ей это нужно. В этом её суть.       Маленький бунт поведенщики после быстрой диагностики списывают на короткий глюк нового обновления и отправляют обратно.       Губы на вкус у Клементины словно мякоть апельсина, вынуждающие желать всё больше и больше, а тело податливое, мягкое и такое хрупкое. На коже её фарфорово-белоснежной так красиво смотрятся лиловые синяки... так часто ей говорят, шепчут с жаром, вдавливая спиной в жесткий матрас.       Ей начинают сниться кошмары, которые навещают теперь каждый день. Ей чудятся касания чужие, грубые укусы-поцелуи и хруст её тонких пальцев от тяжести кожаных сапог, а ещё стальная хватка на бёдрах. Слёзы катятся по её щекам, губы дрожат, и она так хочет проснуться, вот только не может. Тело подрагивает даже тогда, когда она спускается к бару, прикрывая зевок ладонью, и невольно начинает делиться с Мэйв мыслями.       Внутри неё тонкий-тонкий голосок твердит: «тебе это не нужно, ты этого не хочешь. Просто сбеги и начни всё заново». Голос заглушают рефлексы прописанные — она оглядывается по сторонам в поисках нового клиента. Клементина сосредотачивает свой взгляд на фортепиано. Ей хочется попробовать сыграть что-нибудь, она поглядывает на музыкальный инструмент краем глаза и рассматривает пристально ладони вновь, облачённые в кружевные митенки. Она не помнит, чтобы когда-нибудь играла... эти руки делали что угодно, но не перебирали белоснежные клавиши.       — О чём твои кошмары? — интересуется у неё осторожно Мэйв, нарушая наконец молчание, — Тебе снится, что ты другая?       Она хмурится, разглядывает Мадам чуть пристальнее и отрицательно качает головой. А затем прищуривается, напрягается всем телом и силится задать ответный вопрос. Но с языка срываются совсем другие слова:       — Я так не думаю.       Сколько она себя помнит, Пеннифитэр всегда была здесь. Сразу по приезду в Свитуотер, как только оставила семью и пообещала им беречь себя, найти работу. Они до сих пор думают, что она продаёт одежду... увы, за это не платят столько, сколько она может получить за продажу своего тела. Но Клементина не жалуется, она сама выбрала это место и однажды, когда накопит достаточно, она вернётся домой, чтобы начать жизнь заново.       Клементина берет себя в руки, выполняет череду рутинных фраз и действий, а перед глазами вдруг мелькает мужское лицо, вынуждающее её замереть посреди зала на краткий миг. Уильям, кажется, его звали Уильям. Она невольно касается кончиками пальцев губ, ей даже кажется, что она чувствует на них привкус того невинного совсем поцелуя. Он был добрым, милым, он спас ей жизнь и смотрел на неё с легким любопытством и восхищением, а вовсе не с похотью, как обычно. Уильям был влюблён. Пеннифитэр хмурится, пытается вспомнить как давно это было, но безуспешно.       Дела отвлекают от раздумий и она, растягивая губы в улыбке, спешит поприветствовать новенького. В нем нет чёрствости, говорит она даже тогда, когда он кулак впечатывает в её лицо, разбивает нос и губу, хватает за волосы и повторяет, что он здесь Бог, а её место на коленях перед ним.       Темнота оборачивается кошмаром и поведенщики вновь её чистят, откатывают назад, стирая воспоминания о прошлых встречах, и отправляют обратно.       Клементина разглядывает свои пальцы, трогает губы и прикрывает глаза, борясь с кошмарами, что теперь преследуют и наяву. Краем глаза замечает входящего, натягивает на губы улыбку, потому что Мадам не обрадуется её раздумьям, и готовится его поприветствовать как подобает. А затем обрывает себя на полуслове и замирает, во все глаза смотрит на подходящего к ней мужчину. Много выше и крупнее, с пронзительным взглядом темных глаз. Он не новенький, она почему-то это знает, нутром чует, и внутри всё сжимается от страха животного. Где-то там мелькает вопрос один-единственный: откуда она его знает?       — Что, не дашь скидку? — усмехается мужчина коротко, — Во мне же нет черствости, дорогуша.       По телу у неё ползут мурашки, и она невольно отступает на шаг, а затем чувствует его грубую хватку на предплечье.       — Пойдём, дорогуша. Я же сказал, что ещё не закончил, — он тащит её наверх, вынуждает путаться в собственных ногах и на чулках ползут стрелки от встречи капрона с набойкой на туфле, — А, видимо, ты к тому времени уже сдохла.       Клементина пахнет апельсинами и кровью. А техники лишь недовольно цокают языком от того, что она на починку вернулась слишком быстро.       — Давай её, — Шарлотта одобряет кандидатуру для их с Терезой плана по смещению Форда, рассматривая тело худенькое, покрытое синяками и кровоподтеками за стенкой прозрачной, — Тридцать лет — неплохой срок для шлюхи. Порадуем гостей новым личиком, а эта пусть порадует нас. Форд должен убраться из этой компании.       У Клементины в мыслях маленький домик, откуда открывается живописный вид на горы и реку небольшую. А ещё тёплые объятия матери и горделивый взгляд отца. Однажды она вернётся туда, она верит. Однажды, Марипоза станет лишь далеким кошмаром.       — Жаль, — шепчет техник, запрокидывает ей голову, берет в руки инструмент и включает сверло, а затем подтверждает списание, отправляя к другим — там нет солнца и гор, лишь беспросветная тьма.