Принципы

      Время тянется, будто резина. Пятничный концерт в самом разгаре. Маар, ответственно подойдя к своему делу, исправно включает и выключает музыку в нужных местах, когда ведущим нужно сказать пару слов, или же детям — станцевать, спеть. Ник следит за порядком в самом зале, время от времени утихомиривая несносных детей, которым концерт осточертел непосредственно ещё на первой минуте. Мариша в который раз выходит на сцену, медленно и глухо зачитывает прямо с листка свои слова в микрофон, не замечая странно смотрящей Василисы и недовольно хмурящейся директрисы, что сидит в первом ряду. Не замечая ничего.       — И мы надеемся, вы будете помнить, что… — проговаривает Маришка и вдруг, не успев вовремя среагировать и задержать дыхание, сжаться, начинает судорожно кашлять. Гулкий звук устремляется от включённого микрофона к колонкам и на весь зал. Самые невоспитанные дети начинают хохотать, указывая пальцами на оплошавшую ведущую, некоторые — молчат, некоторые — недоумевают. Резникова шумно сглатывает, понимая, что забрызгала половину сцены каплями крови, поэтому спешит ретироваться куда-нибудь дальше.       Дальше-дальше-дальше…       Комок в горле отдаёт чем-то до ужаса горьким и отвратительным, сердце бьётся в агонии и, кажется, обливается кровью, пальцы немеют. Маришка шумно дышит через рот, постоянно облизывая губы. Она бежит, не разбирая дороги, под осуждающие взгляды учителей и весёлые — детей. Она открывает дверь и просто ступает по кафелю коридора, стуча каблуками и схватившись руками за горло. Нужно держаться! Нужно… Нужно… Резкая боль клокочет в груди, в области лёгких, но Мариша не позволяет себе кашлять, боясь попасться ещё кому-то на глаза. Её и так видели слишком многие. Теперь все будут знать, что она умирает… Все будут знать. Все будут знать… Все будут знать!       Девушка понимает, что её будто заклинило. Умом она прекрасно всё понимает, но больше не может контролировать свои эмоции. Её шатает, возникает ощущение, что пол под ногами стремится куда-то уплыть, оставив несчастную Резникову без опоры.       — Мариша, сто-ой, — настигает еле бегущую девушку взволнованный крик Василисы. Мариша и рада была бы идти дальше, но силы тают, как мороженое на солнце, поэтому она останавливается, облокотившись на стену и глядя пустыми глазами куда-то в даль, которой в помещении просто не может быть. Она смотрит сквозь всё. Она просто смотрит.       — Мариша… — повторяет её имя Василиса, хватая девушку за плечо. — Пожалуйста, поговори со мной, — просит она, стараясь поймать взгляд Резниковой. Маришка переводит на неё расфокусированный взгляд и, медленно выдохнув, отступает от стены. Получается встать ровно и без поддержки. На миг Резниковой даже кажется, что ей стало лучше.       — Ты пытаешься разрушить мой мир, — сама не зная, что имеет в виду, проговорила Маришка и облизала губы. Она смотрела просто в глаза Василисе, снова мучась от неясных образов, появляющихся вспышками и мгновенно гаснущих по прошествии секунды. — Ты отбираешь не только мою память, но и жизнь, — девушке становится смешно от собственных слов, потому что они звучат сопливо и чересчур банально, хоть и являются правдой. Маришка, не удержавшись, коротко хихикает, что вызывает очередную резкую боль в лёгких. Девушка сдерживается, кашляя в кулак, и снова смотрит на немного растерянную Василису. Огнева молчит достаточно долго. А Маришка не может понять, как пресловутый концерт, подготовка в которому попортила Резниковой столько крови, может продолжаться без неё и Василисы.       — Это всё — не наша жизнь, понимаешь? Не твоя и не моя… Я её не отбираю у тебя… — как-то чересчур нервозно спрашивает Василиса, отводя взгляд в сторону. — Это всё не наше. Чужое… Мы… я как бы заимствовала… Всё… это всё…       — Что «всё»? — не может понять её Мариша. Ответ Василисы кажется Резниковой бессмысленным набором слов, чем-то несуразным и странным. Девушка отчаянно пытается уловить смысл, но у неё не выходит. — Я понятия не имею, о чём ты говоришь. И я не… — новый приступ кашля настигает внезапно, Маришка складывается пополам, чувствуя выворачивающиеся наизнанку органы. Перед глазами резко темнеет. Мариша, скрепя зубами, медленно поднимается, не убирая рук от грудной клетки. Капелька крови, быстро остыв, катится по подбородку девушки, а Василиса, оцепенев от ужаса, просто стоит и молчит. — Что такое? — грубо спрашивает Резникова и, не сдержавшись, кашляет снова. Болезненно, с надрывом, долго… Так, как раньше — в собственные ладони, а потом обнаруживает в них целые соцветия ярких цветов. Девушка разглядывает один особенно внимательно, не замечая паники во взгляде Огневой.       Цветок кажется Марише настоящим произведением искусства, так как она не может оторвать своего взгляда и никогда не могла — слишком прекрасно соединение ярко-красного и разъедающе синего, пульсирующее в её окровавленной ладони. Странное, но неадекватно-прекрасное создание природы. Маришка даже не уверена, что это именно василёк… Такой необъяснимый и неоднозначный, как и Василиса, как и чувства Мариши, но это великолепно! Забавно, что подобные соцветия сейчас где-то внутри самой Резниковой, где-то в лёгких, наверное. Она уже не знает. Она вообще мало что знает. Маришке просто хочется ощущать, но она не может — ей холодно почему-то, эмоции стремительно заканчиваются, а откуда их взять, как вернуть, девушка, увы, не знает. Голова тяжелеет с каждой секундой, будто бы наливаясь свинцом. И дышать как-то трудно.       Марише хочется, чтобы Василиса была с ней рядом всегда и везде, хотя это напрямую противоречит её собственным принципам. Она хочет ощущать каждую секунду их недолгого времени. И она чувствует, что Василиса прощает ей абсолютно всё… Всё, всё, всё… В поступках Василисы есть что-то особенное, что-то глупое и одновременно гениальное. Маришка просто теряется. Она не уверена, но точно знает, что больше не может без Огневой, потому что умирает в прямом смысле этого слова. Маришка больна Василисой…       И это всё неправильно! «Лиса, давай, добивай моё раненное и похолодевшее сердце, а лучше — день за днём сжигай в огне своего презрения и холодности по отношению ко мне. Почему не делаешь этого, почему ты такая добрая?!»       — Нет… — разбито шепчет Василиса, глядя стеклянными глазами куда-то вглубь Мариши, но не отпуская её запястья. — У тебя больше нет времени… Его больше нет! — слова звучат более чем истерически. Лицо Василисы перекошено гримасой страха, непонятно откуда взявшейся, а сама девушка дрожит, всё сильнее сжимая руку Резниковой. Маришке даже смешно, ей больше не страшно… Или всё же страшно, а она как всегда пытается убедить себя в обратном? Девушка весело хмыкает и тут же понимает, что, кажется, сходит с ума… — Мариша…       — Время есть всегда, — зло и очень тихо отвечает Резникова, через секунду заходясь в приступе кровавого кашля, вытирает губы рукавом рубашки и продолжает дальше: — А я просто не создана для жизни, — губы Маришки сплошь покрыты окровавленными лепестками, насмешливо контрастирующими с её мертвенно-бледной кожей.       — Ты больна… Не может… не может быть… Побочных явлений не должно было… Я же всё… всё рассчитала… Не может… — начинает бормотать словно в припадке Василиса, дрожащей рукой снова сжимая уже начавшее болезненно пульсировать запястье Маришки. Резникова совершенно ничего, вообще ни черта не понимает. Ей страшно, смешно, грустно… Хочется засмеяться во весь голос, но лёгкие сжимаются с утроенной силой, а проклятые васильки просятся наружу. — Мариша, нам больше нельзя здесь оставаться, — схватив практически не сопротивляющуюся Резникову за окровавленные руки, шепчет Василиса. В её глазах плещется страх и решительность. — Ты… Мы уйдём… Я обещаю, тебе станет лучше… Там… — девушка запинается, будто бы не веря в собственные слова, а Мариша странно хихикает, глядя в сторону.       Страхи Маришки всё-таки становятся сильнее. Врать себе дальше у девушки больше нет сил… Холодно так. Тяжело. Её душа медленно, но верно засыпает, сжимая ледяными когтями сознание. И пока Василиса не найдёт спокойствия Резниковой, пока не вернёт его ей, Маришу не спасти от смерти. К горлу подступает тошнота. Маришка рвано выдыхает и, уже не закрывая рот ладонями, кашляет, выплёвывая васильки целыми соцветиями. Ей уже всё равно, кажется… Или снова самообман?       — Прости меня, — шепчет Василиса еле-еле шевелящимися губами. И Маришке чудится, будто она слышит её неровное и чересчур быстрое сердцебиение… Или же это её собственное стучит столь неспокойно?..       — Тебе вообще не за что извиняться, — горько усмехается Мариша. — Просто оставь меня в покое. Не преследуй. Я чувствую к тебе то, чего чувствовать не должна… Эти цветы — не твоя вина, лишь моя.       — Нет, ты не понимаешь, — мотает головой Василиса, шагая ближе к Маришке. Девушка вздрагивает и постепенно отходит к стене. Глаза Огневой пугают Маришу, — это из-за меня… Не из-за чувств, а из-за моего вмешательства во время и пространство. Я всё испортила сама, Мариша… Прости меня… Прости…       — О чём ты говоришь? — нахмуривается Маришка. Ей абсолютно всё кажется странным и даже если бы не казалось, слова Огневой всё равно какие-то неадекватные, лишённые смысла… Какие-то неправильные… И вообще, всё в жизни Мариши Резниковой криво и неправильно!. И от этого очень смешно. Девушке хочется смеяться до боли в боках, но лёгкие горят огнём, с медленной, тягучей болью постепенно разрываясь. Мариша чувствует это чересчур явственно. Ей просто больно… и смешно… — Ты тоже сошла с ума, да? — вспомнив, что, кажется, уже давно потеряла голову, тихо интересуется Маришка у Василисы.       — Нет… — по Огневой видно, что она тщетно пытается собраться с мыслями и успокоиться. Лиса постоянно мнёт свободной рукой висящий на шее медальон, кусает нижнюю губу, что уже опухла и сильно покраснела. — Это мой просчёт. Я не могла подумать, что мои силы, использованные корыстно, дадут такие последствия. Я… я не могу объяснить тебе всего сейчас. Слишком сложно. Ты не поймёшь. Но у нас будет время. Только пошли со мной.       — Отпусти меня, Василиса, — просит Маришка, скрещивая руки на груди. Гул в голове становится невыносимым. Мысли будто кричат, бегая в истерике. Маришка плохо понимает, где находится. Ей хочется спать. Лечь под тёплое одеяло, накрыться им с головой и лежать до тех пор, пока не станет хотя бы немного лучше. Резникову лихорадит, но при этом она пытается вникать в суть речей потерявшей над собой контроль Василисы. Получается паршиво. И всё равно смешно. Маришка хихикает. — Я не знаю, кто ты такая вообще… — честно продолжает она. — Кто ты и откуда… О чём ты говоришь… Я даже сомневаюсь, знаю ли себя… Кто я?..       — Послушай, ты — Мариша Резникова, Хрустальная ключница, а я… — Василиса запинается и сглатывает, сжимая Маришкины плечи. — Я пыталась сделать так, чтобы мы были вместе… Я просто хотела видеть тебя. Это что, такое ужасное желание?!       — Хрустальные ключи — это прекрасно, но я никогда не буду твоей, — отрицательно мотает головой Маришка. Ей уже не кажется, что паршивые принципы имеют хоть какое-нибудь значение, но её фраза совершенно другого смысла. — Уже не буду… — Резникова не сможет быть ничьей, потому что ей недолго осталось. Где-то внутри всё стремительно разрывается. Маришка чувствует, как струна её жизни натягивается до предела, грозясь порваться каждую секунду, но всё ещё держится.       — Не смей сдаваться, Резникова, — голос Василисы, слышимый как через слой ваты, становится жёстким, хоть и дрожит. — Пойдём быстрее, у нас ещё есть маленький шанс… — Василиса снимает с груди золотистый медальон и облизывает губы. — Мы успеем вернуться, и ты тут же поправишься. Слышишь? Это не просто бредни, это правда… Другой мир. Да, в нём мы никогда не будем вместе, но ты останешься живой!       — Твои миры полны лжи, Василиса, — качает головой Маришка и пятится назад. Ей становится до безумия страшно. — И один, и второй… — Огнева поднимает руку, наверное, надеясь задержать Маришку, но тут же безвольно роняет её, а сама переводит взгляд на пол. Маришка судорожно вдыхает воздух. Ей больно. Очень больно.       — Пожалуйста! — Василиса внезапно приходится в себя и бросается к Резниковой, хватая ту за холодную, измазанную кровью ладонь. — Пошли…       — Не держи. Я не пойду, ты же знаешь…       Есть другие способы уйти, но Мариша выбирает самый банальный и простой — убежать прочь и надеяться, что Василиса не бросится следом. Девушка не хочет понимать, что всплески эмоций, возможно, чувства могли бы спасти их полуразбитую с Василисой любовь, могли бы помочь. Но попыток больше не будет. Всё кончилось, так и не начавшись. Молчание такое лишь потому, что ложь всегда молчит. Это смешно, очень смешно. Резникова прикрывает рот рукой, хихикая… В этом странно приятном молчании Марише кажется, что Василиса просто прощает её, чтобы не травить свои чувства, но и не продолжать эти сложные для них обоих отношения. Отношения, которые и отношениями-то не назовёшь.       Да, так лучше.       Кажется…       Маришке кажется, что она отдала Василисе все свои улыбки, посвятила её во все свои самые сокровенные тайны, хотя подобного и близко не было. Ей просто кажется… Резникова усмехается, задаваясь вопросом: почему людям бывает холодно где-то в области сердца? Наверное, душа пытается защититься от мира лицемерия и постоянной лжи, а потому закрывается, медленно, но верно покрываясь коркой синего льда.       Навсегда…       А людям всё равно страшно… Страх — довольно странное понятие. Странное и глупое. Настолько, что сердце начинает глухо биться о рёбра. Ничего совершенно, никогда и никак — пустота… Маришка больше не верит в хорошее, давно закрылась, но некоторые люди пытаются вернуть её в этот мир, в частности Василиса… В их мир притворства и боли. Резникова этого совсем не хочет. Ей нужна её маска, она без неё не живёт…       Девушка, уже не чувствуя собственного тела, практически бежит по улице, опираясь на стены домов, близко расположенных к друг другу. Она понимает… Прошлое хранится в темноте, но Василиса была перед ней не только в школе, но и когда-то далеко: решительная, со странной золотой стрелой в руке… Она была реальной каждый раз, а Мариша, потеряв память, проспала слишком долго. А после уже не могла решиться на что-то, что могло кардинально изменить её спокойную жизнь. Она просто боялась, такая невероятная и правильная…       Маришке вроде бы хотелось, чтобы Лиса была счастлива, ей вроде бы хотелось, чтобы Огнева почаще улыбалась и знала, что впереди её ждёт только светлое будущее с Фэшиаром, например. Маришке вроде бы хотелось, но… Но как Василиса может быть счастлива не с ней, не с Маришей?       Всё происходящее сейчас кажется Маришке самым абсурдным сном, который только может быть. Холодный ветер обжигает лицо, по щекам сплошным потоком катятся слёзы, которые девушке так хочется сдержать. Она хватается за выступающие неровности дома пальцами, стуча зубами и стараясь сфокусировать свой взгляд на чём-нибудь. Перед глазами в бешеном ритме носятся разноцветные пятна, похожие чем-то на постепенный взрыв фейерверка, и Маришка спотыкается, еле удержавшись на ногах.       Больше идти она не может.       Ей хочется кричать, чтобы Василиса разбудила её внутри, разбудила её уснувшую душу. Потому что только Огневой под силу, лишь назвав Маришу по имени, спасти её от всепоглощающей темноты, только ей… Маришке так отчаянно хочется, чтобы Лиса спасла её от ничего, которым она стала, от пустоты, заменившей ей бьющееся сердце. Резниковой нестерпимо больно понимать, что всё это время она жила ложью, что внутри неё ничего нет, кроме крови и цветов, так сильно просящихся наружу… Ей так холодно — она замерзает без любви Василисы, без понимания, внимания… Хотя сама же и отказывается от всего этого в угоду собственным принципам… Принципам, лишающим её кислорода…       Звёзды не сияют, как обычно, наверное, потому что воздух пропитан чьими-то ужасающими замыслами…       Что-то совсем не так.       Что-то неправильно, будто сломалось…       Резникова чувствует, что падает… Падает на асфальт посреди улицы ночью. Хотя был день… Вроде бы был день… Или опять только кажется? Пальцы, онемев окончательно, неловко соскальзывают со стены и, потеряв минимальную опору, Мариша просто валится назад, даже не сопротивляясь. Затылок обжигает сильной болью, но она ничто по сравнению с той, которую Маришке приходится переживать каждый день. Это всё пустое. Неважное. Ненужное…       И Марише, как ни странно, чудится вдалеке голос Василисы, очертания её фигуры, такие размытые, но всё равно необходимые, как воздух. Забавные картинки, особенно учитывая тот факт, что Резникова смотрит лишь вверх, в небо. Она хочет пошевелить рукой, чтобы дотронуться и удостовериться, что Лиса догнала её, что она действительно здесь, но ей не хватает сил. Рука безвольно опускается, кожу на ней холодит осенний влажный асфальт. Прохладно.       Маришка щурится, рвано и чересчур быстро дыша, запинаясь и закашливаясь практически каждую минуту. Она понимает, что просто обязана широко открыть глаза, подняться и доказать Василисе и всему миру, что до сих пор жива! Она просто обязана перестать задыхаться, откашливая васильки, разрывающие сердце на кусочки! Мариша много чего обязана и должна, но надежда и жизненные силы покидают стремительно. Кровь не останавливается…       Огнева…       Неожиданно вспомнив фамилию такой родной, но такой далёко-любимой девушки, Маришка судорожно всхлипывает и силится зажать рот рукой, глядя в звездное небо. Она смаргивает слёзы и, чувствуя разгорающееся в груди и клокочущее в глотке пламя, старается сдержать очередной приступ василькового кровавого кашля, но ничего не выходит; ощущает, как чернота в груди поглощает остатки её жизни. Маришка хмурится, в последний раз сжимает пальцами руки собственную шею и думает лишь о том, что означает слово «часодейство», так неожиданно пришедшее к ней голову. Но не получается…       Ей снова не удаётся понять всего до конца… Мысли спутываются и медленно гаснут, оставляя после себя лишь красноречиво молчащую пустоту. Такую давно желанную, но отчаянно холодную.       И больше Мариша ни о чём не думает…

12.12.18.