Тот, которому я предназначен, Улыбнулся — и поднял ружье.
оно в тебе, мое прошлое, не пошлое
Макс — хороший парень. Обаяние, честность, улыбка. Ему легко сходиться с людьми. Его непосредственность много кому нравится. Людей к нему тянет — погреться. Максу страшно влюбляться. Потому что он знает, что его всегда будут любить сильнее и дольше, чем будет любить он сам. У Макса никогда не получалось того самого «нежного и обоюдного». То ли оно не приживается вовсе, то ли дохнет со скоростью аквариумных рыбок. А Макс потом сидит у разбитого корыта: лежит рядом с человеком, к которому уже ничего не чувствует, и кожей ощущает жар его любви. Макс, может, просто любить не умеет. Макс с этим, в общем-то, смирился. Макса это, вообще-то, бесит. Макс — сложный человек. У него тараканы в голове, дерьмовый характер и дохера вредных привычек. С Максом трудно. И ещё труднее от того, что не понятно, откуда эти трудности берутся. Макс и сам рад бы узнать. Может, гены. Максу по жизни нужны якоря. О-ри-ен-ти-ры. Такие, чтобы смотреть и думать, мол, люди живут, люди справляются, значит, и ты должен. Чтобы в себе не захлебнуться. Не потонуть в собственной желчи. Макс же холерик всё-таки. На проекте у него таких ориентиров два — Кристина и Серёжа. И одного из них он стремительно теряет. Макс замечает это сразу. Ну, или почти сразу. Может, даже раньше самого Дани и уж точно раньше Серёжи. Когда к ним приходят девочки из «Серебра» и Серёжа мурлычет в микрофон свою «Не отпускай», Макс смотрит на Даню и видит, что тот плывёт. Окончательно, бесповоротно и невероятно очаровательно, как это всегда бывает в 17 лет. Максу его даже жалко. Чуть-чуть. Даня Макса бесит. Просто вот так. Долговязость его эта. Кости, динозаврьим хребтом выпирающие на шее. Губы, вечно поджатые — то ли капризно, то ли жалобно. Глаза за очками. Тёмные, раскрытые вечно широко. Бэмби хренов. То носится по башне, как пришибленный — голова от него болит, в глазах от него рябит, то уляжется где-нибудь, забьётся в самый угол и молчит, и так не видно его, не слышно, что начинаешь волноваться, не помер ли случайно от творческих мук. Макса это бесит, потому что слишком сильно напоминает его самого лет десять назад. «Посмотрите, какие мы милые и хорошие. И воспитание у нас, и самоирония, и стиль. И наивные мы слегка, и стеснительные немного, и все аж светимся и сверкаем». До первого ведра говна, которое на тебя выльет жизнь. Даня весь такой раздражающий, что Максу странно, как это другие этого как будто не замечают. Может, конечно, просто конфликтовать особо не хотят, он же тоже молчит и терпит почему-то. Почему-то. Потому что Даня молодой-зелёный-горячий. И трогать его нельзя, он у нас хороший. Талантливый. Уникальный. Маленький. Маленький миленький мальчик. Блять. Крутится вечно где-то поблизости от Серёжи (как тот справляется — не ясно). Болтает, выспрашивает что-то. Заикается рядом с ним как обычно «та-ак мило». Сука. Ребёнок этот непробиваемый какой-то, честное слово. Серёжа ворчит на него постоянно, то ли строит, то ли заботится. «Дэни, положи мармеладку». «Дэни, почему черновики твои по столу опять раскиданы». «Дэни, бля, хватит носиться, иди книжку умную лучше почитай». И прочая, прочая, прочая. Серёжа ворчит, а этому хоть бы хны, всё вертится и вертится рядом. Хвостик. А после очередного Серёжиного «Дэни…» этот ангелок выдаёт: — Да-да, папочка. Даня на соблазнителя совсем не похож, но тон у него такой, что у Макса глаза на лоб лезут. Серёжа аж йогуртом давится. А этот только глазами на него хлопает, типа не при делах. Охуевший. Серёжа фыркает: — Не дорос ещё со мной так шутить. Даня мерит его взглядом свысока. — Кто бы говорил. И лыбится. А Сережа — блять — улыбается в ответ. Ситуация, вроде как, совершенно обычная. Ну знаете, эта вот «братская связь», как принято говорить. Только Макса же не проведёшь. У Макса эта братская связь уже вот где сидит. Макс же не слепой. «Ой, Серёжа такой опытный, такой талантливый, так с ним спокойно». «Так здорово с ним вместе делать номер». «Я уверен, что с Серёжей у нас всё получится отлично». Бла-бла и прочие сопли. Да, Серёжа замечательный, а тебе было бы неплохо завалить свой милый рот, очкарик. Только Макс видит, как Сережа на Даню смотрит. Видит и думает: «Блять». Думает: «Ну зачем он — тебе?». Думает: «Ну чего такого он тебе может дать?». И ещё думает: «Я разве то же — не могу?». Смешно. Макс, вообще-то, собственник. Он это знает и признаёт. Осознаёт мудака внутри себя, так сказать. Это, говорят, первые шаги к решению проблемы. Только ему что-то не особо помогает. Максу сложно, сложно, сложно. Тя-же-ло. А после четвёртого концерта Макс просто взрывается. Макса бесит Родион, который лезет к Крис. Макса бесит Майер, которая просто лезет в каждую щель, и не спрячешься от неё нигде. Макса бесит Даня с его большими глазами и грустными вздохами в сторону Серёжи. Макс, на самом деле, просто устал. Закоротил, как старый радиоприёмник. Под напряжением. Макса бесит, что он отвлекается от главного. Он музыку сюда пришел делать, а не в любовных соплях тонуть, как восьмиклассник. И не в рыцаря в сияющих доспехах играть. И Макса бесит, что он не может не. Да и как тут, блять, не, если Серёжа так близко, вот тут сидит с ним — и рукой тянуться не надо. Если Серёжа рядом и говорит необычно много, и поддерживает, и хвалит его, и рассказывает, как ценит, и вообще всё на свете… Так глупо. Макс злится на весь мир, на каждый атом, бьёт подушку, еле сдерживает ор. А Серёжа зовет Крис. Просит её его обнять. Они сидят втроём. Улыбаются устало и сонно. И Макс думает зло и обречённо: «Вот эти двое — моё. Никому. Никогда. Блять. Ни за что». Потом его поднимают, заставляют идти смотреть на рассвет, болтают о чём-то вокруг него. Макс из этого всего как-то выпадает. Потом уже, когда все расходятся, а они с Серёжей остаются ночевать у окна, Макс, вроде, очухивается. Думает много и тяжело. Смотрит на лежащего напротив Трущёва. Смотрит и понимает, что взгляд у него сейчас, наверное, ровно такой же пропащий, как у Дани. Блять. А потом Макс их видит. В коридоре студии после саунд-чека. Случайно совершенно. Завернул не туда. Пошёл не на ту лестницу. Ну и увидел. Стоят. Сосутся. Картина маслом. Надо же, какая неожиданность. Макс всовывается обратно за угол и слушает. Ждёт невесть чего, сам не знает. Жуёт щёку изнутри. Дожидается. Дэни уходит первым. Вниз. Макс идёт вперёд. От них обоих подальше. В голове у него тишина. Весь оставшийся день он за ними наблюдает. Успевает насмотреться. Вдоволь. На то, как Серёжа на Даню смотрит. Как ему улыбается. Как треплет его по плечу. Часто. Очень. У Макса внутри бурлит всё как будто. Макс — закипающий чайник. Вот-вот готов противно завизжать. Выливается из него всё ночью. Когда Даня с Серёжей желают друг другу спокойной ночи — братское объятье всего в три касания: ладони, локти, плечи, — Макс стоит в стороне. Бдит, так сказать. И, когда Даня уходит ложиться, ловит взгляд Серёжи. Тот как будто понимает всё сразу. Молчит и опускает глаза. Макс подходит к нему с кривой усмешкой. — Я не уловил. Недели не прошло, как мы сидели, обсуждали, что нас в Даньке бесит, и что я вижу? Серёжа поднимает на него очень тяжёлый взгляд, и становится ясно, что разговор лёгким не будет. — Макс, я, честно говоря, не думаю… Голос у Серёжи напряжённый, но Макс на это и внимания не обращает. Макс бесится. Макса несёт. — Да видно, что не думаешь. Ладно он. Он маленький ещё, влюбился, как в последний раз, и ничего вокруг видеть не хочет. Но ты-то куда? Ты-то почему ведёшься? Серёжа выдыхает шумно, отводит глаза. — Макс, честное слово, я тебя очень люблю и уважаю, но тебя ебёт? Макс выдает грустную усмешку. — Если бы меня не ебало, Серёжа, я бы тут сейчас не стоял. Тот вздыхает устало, трёт пальцами переносицу. — Слушай. Я понимаю. Ты за Даню волнуешься, и всё такое. Что он мелкий ещё… Макс, не моргая, выдаёт ему тоном ледяного (северо-ледовитого) засранца: — Ты извини, конечно, но на Даню твоего мне абсолютно похую. Серёжа хмурится. — Тогда я вообще не понимаю… — Да ты в упор ничего не понимаешь, — устало сплёвывает Макс злым ядом вперемешку с болью. Серёжа разводит руками, не понимая. И тут до него доходит. Он раскрывает глаза широко и даже рот приоткрывает. Максим смотрит на него и смеётся таким горьким смехом, каким не смеялся уже давно. — Ну и рожа у тебя сейчас была. Сережа, ошарашенный напрочь, пытается мямлить что-то. — Подожди… — говорит. Максим смеётся, чтобы не начать орать. — Да всё уже, всё. Забыли-забили. — Макс… Макс делает шаг назад. И ещё один. У-бе-га-ет. — Я пойду, Серёж, — говорит небрежно. — А вам счастья, здоровья, долгих лет совместной жизни. Смотрит на него, как в последний раз, жадно. И разворачивается резко. Почти бежит. В спину впивается ржавым гвоздём: — Макс! Но тот не останавливается. Он ловит своё отражение в зеркальном стекле окна и думает: «Блять. Как пёс побитый». Его корёжит до скрипящих зубов. Главная проблема Макса, в конечном итоге, в том, что Макса бесит он сам.