В чужих перьях

Мадара Учиха оборачивается на нее. Сакура чувствует его взгляд — слишком внимательный, неправдоподобно холодный. Ее кровь в противовес горячит бокал шампанского. Пузырьки множатся, бьются о тонкие прозрачные стенки уже второго бокала и шипят. Она улыбается подошедшему Саске краем нежно-персиковых губ — специально подбирала самый нейтральный тон в своей коллекции. Ей протягивают руку. Сакура чувствует сгущающееся в одну пульсирующую на затылке точку внимание, тяжелое и знакомое. Пальцы ложатся в бледную ладонь с «музыкальными», как говорит его брат, пальцами. Сакуре сложно сдерживаться. Она смеется Саске на ухо, не держа приличное расстояние. Ей слышится фырк какой-то его кузины. Темный взгляд не стекает по ее фигуре, а стабильно держится на уровне головы и способен, наверное, воспламенить ей волосы. Волос жалко? Нет. Жалко укладку — гладкую, идеальную во всех смыслах, на которую она потратила целых шестьдесят восемь минут. Но… если эти длинные волосы сгорят, возможно, она сможет наконец-то подстричься, как давно хотела? И никто тогда не сможет ее в этом упрекнуть. Ее ноги двигаются плавно, в такт, скользят по паркету тонкими шпильками. Саске ведет в танце отлично — так, что забывается о том, что она не дома, а посреди большого зала. Но в его глазах нет того огонька, от которого хочется продолжить, улыбнуться и запрокинуть голову к потолку, чтобы рассмеяться прямо туда, в это равнодушное и полное переливов пианино пространство. Конечно, там еще висит люстра — не такая роскошная, как принято в таких вот ресторанах, но зато сдержанный минимализм. Как и принято в семье Учиха. Сакура запрокидывает голову вверх, смотря, как она, блестящая множеством крохотных огоньков, удаляется от нее. — С тобой все в порядке? — у Саске в голосе кроме арктического льда проскальзывает редкая теплая нотка тревоги. — Конечно, — она смеется в потолок, прикрывая глаза. Все ведь в порядке — это правда. — Тогда, пожалуйста, говори чуть тише, — Саске обеспокоенно хмурит темные брови. На правой выделяется излом. — Пожалуйста. Осталось потерпеть всего час. Сакуре уже не хочется смеяться. Ведь ей еще час улыбаться скованно, поддергивая вверх только уголки губ, придерживать жемчужно-серый подол длинного платья, держаться на расстоянии, говорить тише, а лучше молчать. Незачем себя дразнить. Лучше себя похвалить за все вышеперечисленное. Уже двадцать минут у нее получается все так, как надо. Целую вечность. Вальс заканчивается — и какое счастье. Ее уже начинает подташнивать от этих танцев. Такие ей не нравятся. Саске знает. Или нет? Сакура не задавалась этим вопросом раньше. Но сейчас тяжелый взгляд сползает по шее, распускает по ее телу мурашки и жжет кожу между обнаженными лопатками. Это нужно перекрыть. Хоть такими глупыми вопросами. Никто никогда на нее так не смотрел. Как реагировать и стоит ли вообще делать это? Но Сакуру поддевает одна колкая мелочь. Он ведь тоже Учиха. Учиха разве так смотрят? Она знает смотрящего — имя, возраст, пару черт характера. Но кроме этого Сакура не знает ничего. А хотелось бы. Например, почему каждую встречу она должна ежиться от прожигающего кожу взгляда? Только подойти к нему и поинтересоваться напрямую Сакура не может. Боится непонятно чего. Возможно, это к лучшему. Кто знает, что он ей ответит? И Саске вспыхнет сразу же. Он терпеть не может, когда рядом с Сакурой стоит кто-то мужского пола. Это вносит значительные правки в ее поведение. Это так странно… Ее внимание принадлежало ему в старшей школе, на первом курсе и сейчас. Чего же ему искать поводы в мелочах? Они вместе пятый месяц. Пятый месяц тоски по сбывшейся мечте. Саске ведет ее обратно, поближе к стене. Музыка переключается на что-то более динамичное, чем мелодия вальса. Это смесь скрипки, виолончели и чего-то еще. Сакура находит сходство с танго. Но, не смотря на музыку, оживляющую прохладную атмосферу, танцевать никто не идет. Семья Саске — это целый клан. У него бессчётное количество родственников. Троюродные и двоюродные братья, сестры, несколько теть и несколько дядь, дедушки, бабушки, есть даже прадед. И все они, вместо того, чтобы собраться уютной толпой на домашнем празднике, сейчас стоят в зале ресторана, пьют дурацкое шампанское и беседуют о всякой ерунде с каменными белыми лицами. Сакура не знает, то ли завидовать такому количеству родственников, то ли радоваться, что у самой их гораздо меньше. Ей не по себе находиться среди людей, которым она что-то должна, еще ничего не взяв. Саске подхватывает с подноса проходящего мимо официанта два бокала шампанского. Один подает ей. Да, единственное, что может скрасить ей этот час — алкоголь. Потрясающе. — Я на минуту, — предсказуемо извиняется Саске и спешит к старшему брату. Сакура задумчиво кивает ему в спину, качает между пальцами прозрачный бокал, сжимая ломкую ножку. Целый час. Она закрывает глаза, хотя очень хочется зажмуриться от досады. Но нельзя — что тогда будет с ее тушью? Дурацкая старая, осыпающаяся по поводу и без — эта дрянь просто попалась под руку. Хотелось быть похожей на Микото-сан или ту же Изуми, чьи ресницы были одинаково длинными, блестяще-черными, оставляющими ровные стрелочки теней на бледной коже. Сакура должна соответствовать во всем, поэтому она в этом платье, с этой прической, в этих шпильках, даже с этой помадой. Сдержанно, элегантно, голову повыше, пожалуйста. Чтобы узел из нежно-розовых волос (сменить цвет Саске ее так пока и не убедил) оттягивал затылок назад, чтобы не царапались вставленные в него шпильки с искристыми звездами. И не надеть нельзя — подарок Микото-сан, достаточно небрежный, но подходящий к платью. Если не может уколоть Микото-сан, уколют они. У них точно получится. Сакура, думая об этом, машинально приглаживает волосы: проводит ладонью от виска и до затылка, задевая ребром ладони колючие искры. К платью и правда, идеально подходят. Саске треплется о чем-то с Итачи уже четвертую минуту — секунды считать легко, если рядом никого нет. Сакура делает глоток терпкого шампанского, забавно шипящего во рту, оставляет бледно-персиковый отпечаток нижней губы на крае стекла и едва сдерживает смешок. Час. Он здесь среди ему знакомых лиц, среди семьи. А вот она тут чужая. Сакура клонит голову влево, ставит наполовину полный бокал на пустой поднос проходящего мимо официанта, прикрывает глаза. Музыка плавно ведет ее в мечты. Туда, где Саске сейчас держит ее за руку, где вместо этого платья на ней любимая пижама, а вместо этого чертового почти бального зала — окно в розово-желтое закатное небо. Закат уже прошел. Его скрыли тяжелые шторы, насыщенно-синие, как платье Микото-сан или… ремешок часов на чужом запястье. Сакура цепляется именно за них, а не за лицо или раскрытую ладонь, повисшую у горла. Она поднимает по-дурацки испуганный, детский взгляд на стоящего напротив нее мужчину и замирает. Первый раз Мадара Учиха смотрит на нее открыто, с такого расстояния. Щеки наливаются теплым смущением. Кровь Учих создает потрясающие лица. Невероятно холодные, чуть ли не выточенные из белого камня. У мужчин — волевые черты, хитрый разрез глаз, узкие губы. Женщины изящны в каждом движении, радужки их глаз помимо черноты затянуты достоинством, а темные брови могут выразить любое чувство одним только изломом. Мадара Учиха мог бы быть произведением искусства. Идеальной скульптурой. Если бы не блеск на агатовой радужке и не плавные движения. Сакура думает, что ей нужно сделать. Что она должна в такой ситуации сделать. Думает недолго, рассматривая чужие глаза, залитые темнотой. Куда-то у них всех пропадают зрачки… Но Мадара Учиха все уже решил, понимает она, когда его пальцы бескомпромиссно впиваются в ее ладонь. В середине зала они абсолютно одни. Сакуре не скрыться за яркими перьями волос — они собраны в отвратительно гладкий узел. Смотреть вниз, на собственные ноги, ни в коем случае нельзя. И она делает настолько бесстрастное лицо, насколько возможно. Так и надо. Ничего страшного. Она всего лишь танцует. Только смотреть приходится сквозь чужое лицо. По плечам бежит дрожь. Внимание, когда оно направлено не на затылок, а прямо в глаза, выносить очень сложно. Держаться в спокойной скорлупке еще сложнее. Сакура ни во что не играет, ничего сверхъестественного не хочет, но… пожалуйста, прекратите шептаться. Они не говорят громко, их почти не слышно. Но смотрят так, что у нее холодеют кончики пальцев. Мадара Учиха справляется с этим легко — сплетает их руки совсем не вальсовым хватом. Сакура чувствует под подушечками пальцев тыльную сторону его ладони — горячую, испещренную венами. Вторая ладонь — о, нет, об этом даже думать не хочется! — лежит на обнаженной спине. Чуть пониже лопаток. И когда он чуть подергивает пальцами, у Сакуры возникает желание стать маленьким дрожащим комочком. — Интересно, как скоро ты перекрасишься? — опасно ведет низким голосом Мадара Учиха, разворачиваясь чуть ли не рывком. Вальс так не танцуют. В нем нужна плавность, а совсем не резкость. Но Сакуре почти по душе эти рваные движения. — Я не понимаю, почему вам это интересно, — Сакура отвечает ему спокойной полуулыбкой. Губы контролировать сложно, они готовы разъехаться в широкую усмешку. Взгляд — на этот раз Саске — обжигает ей правую сторону лица. У нее начинает кружиться голова. Тянет закусить нижнюю губу. Но нельзя. Помада. — О, конечно. Я бы удивился обратному, — едко тянет он, не отводя взгляда. — Тебе очень нравится вечер? А твой парень, оставивший тебя одну? Может, нравится это кошмарное платье? По вкусу племянничка… Скажешь, нет? Сакура не выдерживает. Щурит глаза. Саске смотрит на нее прямо сейчас. От вмешательства в это безобразие его, наверное, сдерживает боязнь быть невежливым. Новый поворот дается ей тяжело, ноги едва передвигаются. Платье вправду кошмарное. — Мне нравятся люди, которые подставляют других. Как вы меня сейчас, — она смотрит ему в глаза и приподнимает нежно-персиковые уголки расслабленных губ. — Можно было и тоньше, — Мадара Учиха, не скрываясь, почти ласково улыбается ей. Его пальцы легко щекочут между лопаток. — Попробуешь еще раз? Сакура молчит. Ей просто нужна минута. Минута, и все закончится. Сбежать раньше от этого Учихи, абсолютно ненормального, рвущего свои же семейные шаблоны, не получится. Разве должен дядя приглашать девушку племянника на танец таким вот способом? Наверное, это выглядит в глазах остальных потрясающей наглостью. Подумав об этом, Сакуре даже начинает нравиться. Наглость противоположна всем этим холодно-вежливым лицам. Это прекрасно. Горячая ладонь жмет. Разворот снова резкий, даже слишком. Сакура снова чуть не путается в ногах. Возможно, на это и был расчет? Под его ладонью плавится спина. Сакура слышит, как пианино наконец-то начинает затихать. Звук, напоследок, расширяется, почти гремит, а потом опадает. И танец кончается. Мадара Учиха убирает руку с ее спины, но ладонь не отпускает. Ведет туда, откуда и забрал. Сакура чувствует на себе взгляды. Почти каждый — возмущенное неодобрение. На ее партнера, впрочем, давят гораздо сильнее. Как так — член семьи позволяет себе такое? На старом месте ее уже поджидает Саске, спокойный напоказ, но злой до ужаса под своей прозрачной ледяной корочкой. Его взгляд такой, будто Сакура сделала что-то непотребное. Ей хочется кинуть в это холодное лицо впившиеся в нежную кожу затылка шпильки. — Не стоит оставлять девушку одну надолго, — Мадара Учиха улыбается лениво, но до его глаз эта улыбка не доходит. И поддержка горячей ладони пропадает. Сакуре действительно жаль. С ним даже там, на середине зала, не было так страшно, как сейчас рядом с Саске. — Я учту, дядя, — Саске улыбается ему в ответ, цепляя на лицо одну из самых неприятных своих ухмылок. Мадара Учиха смотрит не на племянника, он смотрит на нее. Внимательно, остро. Но молча разворачивается спиной. Сакура видит, как напрягается челюсть Саске. Ей не нужны скандалы, и она хватает пальцами его руку чуть ниже локтя, комкает гладкую ткань темного пиджака, смотрит в глаза предостерегающе. Саске зол. Он готов сейчас сорваться в драку, ударить в спину удаляющегося Мадару, и именно этого ей нельзя допустить. — Я отошел всего на минуту, — Саске говорит негромко, но с выражением. — Ты не смогла найти себе другого развлечения, кроме танцев с ним? — Пять и семь секунд, — с неожиданным спокойствием парирует она и улыбается безукоризненно, как и должна. — Если сможешь найти для меня тут развлечение помимо танцев… я признаю, что была не очень права. Она вообще совершенно не имеет к этому никакого отношения. Мадара Учиха буквально вытащил ее в центр. Но… развлечения? Сакура сдерживает смех. Тут? Развлечения? — Ты могла бы поговорить с моей матерью. Она давно тебя не видела, это было бы вежливо. Или пообщаться с Изуми. Думаю, вы нашли бы тему для разговора, — не смутился ни капли Саске. — Твоя мать все пытается намекнуть мне на смену цвета волос как можно деликатнее. Изуми, твоя прекрасная двоюродная сестра, не имеет со мной, такой нехорошей, ничего общего. Ты должен ей гордиться, — Сакура старается не дать обиде вырваться наружу, роняет слова с почти идеальным спокойствием. Правая бровь Саске надламывается еще больше. — Что ты сейчас хочешь сказать? Сакура плавно хватает с подставленного блестящего подноса новый бокал и делает глоток. Саске не сводит с нее взгляда. — Только то, — она поводит плечом, прикрытым серой поблескивающей на свету тканью, — что твои развлечения мне не подходят. Если мне не с кем поговорить, то что еще делать? Не хочешь со мной потанцевать, кстати? Играет танго. Негромко, не так выразительно, как должно. В этой атмосфере вся страсть мелодии утихает. В глазах Саске сомнение. Его нелегко обнаружить, но Сакура знает о своей сбывшейся мечте практически все. Читать его может гораздо легче, чем он проделывает это с ней. — Не сейчас. Значит, никогда. Сакура могла его понять. Все родственники сейчас наблюдают за ним. Как это — выйти со своей девушкой и станцевать танго? Позор славному роду Учиха. — Скажи, когда созреешь, — с несвойственной ей язвительностью советует ему Сакура и снова делает крохотный глоток шипучего и бьющего прямо в голову пузырьками напитка. — Сколько осталось? — Сорок восемь минут, — раздраженно цедит он, поглядывая на свои наручные часы. Целая вечность. Какое счастье, что эту вечность разбавляет подошедший к ним Итачи. Он всегда вежлив, но не так, как его родственники, холодно, а вполне дружелюбно, и на удивление улыбчив. — Не дари Сакуре такие наряды, — тихо посмеивается он. — С ее спины сложно убрать взгляд. Укол для Саске болезненный. Он реагирует нервно, стреляет в сторону беседующего с Обито Мадары таким тяжелым взглядом, что тот даже оборачивается. И приподнимает бокал, в сильных пальцах казавшийся еще более хрупким, чем на самом деле был. Но смотрит на нее. Сакуре от этого становится подозрительно душно, и она малодушно опускает взгляд. — Мадара тебя не обидел? — Итачи, в отличие от Саске, интересуется этим. — Нет, — она поводит подбородком. — Мог? Саске кривит губы и забирает у нее бокал. — Хватит пить, — делает он ей замечание и отставляет шампанское на поднос подвернувшегося под руку официанта. Сакуре хочется сказать что-то вроде: запрети мне дышать. Но она молчит, рассматривая улыбку Итачи. Подозрительно понимающую. Итачи отходит от них совсем скоро, но желает Сакуре стойкости и даже подмигивает. Ей жаль, что он уходит. Она вздыхает, теряя крупицы тепла в этом помещении, зябко поводит плечами и оглядывается по сторонам, чтобы не встречаться с Саске взглядом. Мадара Учиха рассматривает ее открыто, никого не стесняясь. Сакура почти краснеет, вовремя отворачивается. — Или ты сейчас меня приглашаешь, — ставит она ультиматум, пользуясь случаем, — или я попрошусь в компанию к твоему дяде. У них подозрительно весело. Может, ты мне не всё про развлечения рассказал? Саске хмурится, но спустя пару секунд подает ей руку. Сакура сдерживает улыбку, наполненную чем-то помимо любезности, и хватается пальцами за протянутую ладонь. Кружить по залу под очередной вальс ей нравится, но… но чего ей не хватает? Сакура плавно движется, поворачиваясь в нужных местах самостоятельно. На спине родная и теплая рука Саске. Сам он — вот, шагни, сбейся, поцелуй. Не хочется. Даже не надо пробовать. Сакуру кружит, бросает, но не греет. Саске уже не так зол — очарование танца подхватывает его волну настроения и смещает ее немного выше. С ним плавно, легко. От его пальцев на спине не бросает в дрожь. Саске привычный, знакомый с самого детства, можно сказать, выстраданный. И танец этот такой же — выстраданный. Чтобы заставить Саске сделать что-то, что не делает его семья (например, танцует), надо хорошенько встряхнуть. Сакура думала: он прилагал бы столько усилий, чтобы понравиться ее родителям, сколько делает она? Танец заканчивается. Уже третий за сегодня. Сакуре хочется домой, срочно, не ждать еще неизвестно сколько минут, считая секунды. Домой. Сейчас же. Хватит с нее всего этого. Но Саске отводит ее туда же, откуда забрал, почти умиротворенно улыбается. Сакура почти успокаивает себя, но просто случайно сталкивается взглядом с Мадарой Учихой. У него глаза, как и у Саске, холодные, темные, но сейчас еще и жестокие. Он ухмыляется ей — всего лишь искривлена линия губ — и не обращает внимания на уже откровенно рассматривающих его родственников. Та же Изуми, в его присутствии теряющая дар речи, круглит глаза, а потом смотрит на Сакуру. Сакура делает вид, что ничегошеньки не замечает, а просто случайно уловила отблеск, посланный гранью люстры ей в лицо. Саске даже не скрывает снова всколыхнувшееся в нем раздражение и становится так, чтобы прикрыть ее от такого внимания. Он сам смотрит на часы, сам недовольно дергает бровью и встречается с Сакурой взглядом. Она абсолютно спокойна. Теперь этот вечер даже становится интересным. Ей, например, очень хочется узнать — чем все это закончится? Но еще больше ее грызет только непонимание. Чего же от нее хочет Мадара Учиха? С самого момента знакомства не было момента, в который он бы не проводил ее взглядом. Это внимание странное, нехарактерное для сдержанных Учих. Сакуре хочется пошутить про это, но Саске замечает тень веселья на ее лице и сразу пресекает смех одной только фразой. — Пожалуйста, не сейчас, — да еще и так раздраженно. Не смеяться. Не улыбаться, показывая зубы. Не ходить слишком быстро. Тянуть носочек и скромно прикрывать глаза в присутствии мужчин. — Значит, никогда, — Сакура огибает его изящно, как научилась, переступает дорогу официанту с шампанским, подхватывает бокал. Держит легко, тремя пальцами. Саске ловит ее за локоть той самой руки и слишком резко разворачивает к себе. Бокал выпадает.