Cancer

Иван сидел на краю больничной койки, держа голову на руках, и тихо плакал, стараясь не разбудить Альфреда, который лежал в постели в глубоком сне, вызванном какими-то лекарствами. Ох, как же он рыдал. Без остановки, открывая рот в беззвучном крике, сердитый на вселенную, сердитый на мир, сердитый на себя и на всё неизвестное. Сердитый и напуганный, чем когда-либо за последние пять лет. Рак прогрессировал в теле Альфреда уже долгое время, медленно убивая его. Неспешно разбивая его лучезарную улыбку, кроша энтузиазм и пожирая темперамент, которые раньше надоедали. Теперь Брагинский хотел рвать и метать, лишь бы увидеть это старое свечение в глазах своего любовника хотя б один раз. Однажды он представил: Джонс умрёт с блеском, уйдёт сияя, как падающая звезда. Но этого не произойдёт. Он понимал это в глубине души. Вредные облучения, химиотерапии забрали Альфреда у Ивана, влюбившегося в него, и оставили ему полую статую, которая изо всех сил пыталась улыбнуться и едва знала, что Брагинский плакал от радости каждый раз, когда он снова просыпался. Болезнь поглотила слишком много Альфреда. Его воспоминания, его любовь, улыбку и смех. Взяла кости, кровь и счастье. Он отказался целовать Ивана, потому что не понимал, кто перед ним, и потому что ему больно. Это сильно повредило его потрескавшиеся губы. Американец издавал слабые крики всякий раз, когда открывал рот, сухая кожа разрывалась, а кровь лилась по подбородку, иногда попадая в рот, заставляя его задыхаться. Брагинский должен был быть на готове всё время, чтобы вытереть её, а то она могла задушить его. И сейчас Иван смотрел на Джонса. На своего пустого и сломленного любимого. Нет времени плакать. Всё, что он мог сделать, это позвать медсестру, когда вдруг на мониторе ИВЛ линия выровнялась, аппарат запищал. Брагинский откинул голову назад и выпустил из груди нечеловеческий крик агонии, который уже не разбудит Альфреда — его сердце стукнуло последний раз жизни, он сдался. Кричащего Ивана сдерживали медсестры. Снова и снова он смотрел, как его любовник умирает. Наблюдал за своей единственной причиной жить, которая потухла, как отключенная рождественская ёлка. Он видел, как глаза Альфреда открылись ещё раз; мёртвые, тусклые сапфиры смотрели на собственную восходящую душу. Призрак старался утешить разбушевавшегося знакомого. Брагинский же пытался вырвать тело у медсестёр, чтобы побыть с Альфредом как можно дольше в последний раз, будто его прикосновение каким-то волшебным образом вернёт юношу. Он мог поцеловать его, но Джонса уже стали утаскивать, чтобы кремировать и поместить в старую вазу. Ударив одну медсестру по лицу, а другую в грудь, Иван сумел сбежать и растолкать огорчённых врачей. Он рухнул на кровать, задержав её, и стал, покачиваясь, сжимать Альфреда в объятиях, отчаянно молясь о том, чтобы его больной, напичканный химией, мёртвый любовник вернулся к нему. Любой ценой, пожалуйста, вернись. Сотрудники больницы качали головой, явно видя такое не в первый раз. Видя столько отчаянных любовников, кричащих всему миру отдать то, что небрежно отняли. Слёзы Ивана упали на бледное, окоченевшее лицо Джонса; несколько капель, дающих жизнь маленьким пятнам на его сухих и всё ещё кровоточащих губах, тяжело разбились о холодную кожу. Он хотел поцеловать его, жаль не знает, что Альфред не хочет, чтобы память об их последнем поцелуе была такой. Такой отчаянной и грустной. И Брагинский поднялся, положив американца обратно на неудобную больничную койку, убедившись, что впервые за четыре года, русский взглянул на мир с другой стороны и тихо вышел из больничной палаты, а тяжёлые шаги эхом отдавались по пустым тихим коридорам.