Удивление. Оцепенение. Шок. Отрицание. Осознание. Скорбь. Принятие. Обычно человек проходит все эти стадии за недели, месяцы, годы. На лице Марка проскочило мимолётное выражение всего того, что он почувствовал. Скрипнув зубами, он кивнул, сжимая плечо Мирона.
— Сказать остальным? — прошептал он, глядя Мирону в глаза.
Тот застрял на второй фазе. И это самое страшное, что могло с ними случиться — потеря главаря. Потеря того, кто всегда сохранял трезвую голову. Теперь всё перевернулось с ног на голову.
— Приди же в себя! — прошипел Марк, сильно встряхивая друга.
Фёдоров глядел на парня, но не видел его. Не хотел видеть. Как странно было думать, что человек, с которым ты провёл столько времени, больше никогда не появится перед тобой. Было странно всё ещё слышать голос того, кто уже мёртв. И было чертовски неправильно продолжать дышать, когда твой друг уже перестал.
— Глеб! — позвал Марк, буквально толкая Мирона в руки парня. — Приведи его в чувство.
— Как? — Глеб совсем растерялся.
— Окати холодной водой, отруби палец. Как-нибудь! — не выдержал Марк, пиная стену. Началось. Скоро их всех припрут к стенке и расстреляют, как во время Второй мировой. Нельзя срываться, нельзя!
— Чёрт, может, пойдёшь сам? — рыкнул Глеб, вволакивая Мирона в ванную и наклоняя его над ванной. Парень взял в руки лейку душа и включил воду, выкручивая кран влево.
Постепенно Фёдоров пришёл в себя. Мирон резко стукнул по регулятору воды и протёр лицо, отплёвываясь.
— Дай полотенце, — тихо попросил он.
— Что случилось, Мирон? — спросил Глеб, наблюдая, как Мирон выпрямляется, вешает полотенце на крючок и выходит из ванной. — Что происходит? Мирон?
— Парни, — Марк провёл руками по волосам, проходя в гостиную. Рома оторвался от пролистывания ленты в инсте, Томми поднял взгляд от Библии, а Ваня прервал поедание кукурузных палочек.
— Ты чего такой бледный? — спросил Ваня, хмурясь. Удивительно, как люди могут чувствовать других людей, анализируя язык тела и мимику. Марк ещё ничего не сказал, а парни уже насторожились; тревога плескалась в их глазах.
— Я… — голос был хриплый, словно не его. Золотистые волосы пожухли, словно старое украшение. Озорной огонёк в глазах потух, уголки рта непривычно опустились вниз. Язык словно разбух, в горле пересохло.
— Давида убили, — холодно сказал Мирон, протягивая Марку бутылку виски.
— Что?
— Эй, пацан! — за спиной раздался грубый бас. — Научить подключаться к городским камерам?
— Спрашиваешь! — воскликнул Глеб, кивая головой и пододвигая к компу табуретку.
Голубин поджал губы, прислоняясь к стене. По телу пробежал холодок. Как же так? Как же так?..
— Марк, чёрт, — Давид виновато потупил взгляд, указывая на царапину на крыле машины, — прости…
— Давид, бля! За что?!
Марк покачал головой, с силой сжимая брелок в форме бутылки виски — подарок друга. Мёртвого друга.
— Это мой кофе! — заорал Давид, глядя, как Даня утаскивает со стола бумажный стаканчик с двойным американо и сыплет туда коричневый сахар.
— Уже нет! — пацан показал ему язык и скрылся в комнате.
Даня всхлипнул, пусто глядя перед собой. Ему ещё не приходилось переживать смерть близких или даже знакомых.
Удивление. Оцепенение. Шок. Отрицание. Осознание. Скорбь. Принятие. Ярость. Дикая, животная, первобытная, всепоглощающая ярость. Самый страшный грех, по мнению Томми, — именно ярость. Что ж, теперь он грешник.
— Надо забрать его, — проговорил он, тяжело вставая и накидывая джинсовую куртку.
— Не всем, — тут же сказал Мирон, потирая лицо. — Я пойду с тобой. Глеб, — позвал Мирон, глядя, как красивые глаза холодно мерцают в кристалликах слёз, — ты пойдёшь с нами.
— Да, — кивнул пацан, получая от Вани пистолет.
— Собирайте вещи, к полуночи мы уедем отсюда, — кинул напоследок Мирон, закладывая пистолет за пояс брюк.
Глеб прыгнул на заднее сиденье, собирая волосы в хвост. Томми сел подле него. Священника аж потряхивало от злости, что прямо-таки испускало всё его существо.
— Ты хоть знаешь, куда ехать? — просипел он, хрустя шеей.
— Я уверен, что он на Южной базе. Мы встретились там с ней впервые.
Глеб прислонился спиной к сидению, прикрывая глаза. Не он ли принёс несчастье в этот дом? Не он ли унёс жизнь члена семьи, что приняла его? От таких мыслей хотелось выть. Но почему-то Глеб был уверен, что никто из парней не винит его. Даже Мирон. Особенно он.
***
— Приехали, — Мирон сглотнул, тормозя на пустынной улице. Глеб открыл глаза и вылез из машины. Прямо напротив оказалось огромное здание с огромными чёрными окнами-дырами, которые пялились на них, словно глядело дикое животное с пустыми глазницами. Холодок пробежал по спине. Шестым чувством пацан чувствовал, что за ними следят, однако не стал говорить о своих страхах Мирону. Наверняка его просто бил мандраж. — Стой позади меня, — прошептал Фёдоров, наблюдая, как Глеб скрылся за его спиной.
Они медленно двинулись к зданию. Гравий перемешку с песком хрустел под ногами, эхом отдаваясь от обгорелых кирпичных стен. Холод вечера пускал мурашки по коже.
Глеб увидел Давида издалека. Чёрной тенью его тело висело над полом, как будто сама смерть наблюдала за парнями. Силуэт чуть покачивался, словно парил над полом.
— Мирон, — тихо позвал Глеб. — Там, прямо.
Фёдоров на какое-то мгновение замер, как дикий зверь перед прыжком, а потом резко сорвался с места, почти бегом устремляясь к телу друга.
Томми помог Фёдорову вытащить Давида из петли и осторожно положить на бетонный пол. Глеб стоял в стороне. Он ещё никогда не видел покойников так близко: серая кожа, мутные запылившиеся глаза, чёрные сухие губы. К горлу подкатила тошнота.
Внезапно раздался тихий хлопок. Голубин ахнул, прислоняя руку к боку. Кожа ощутила горячую жидкость. Острая боль неожиданно прострелила всю правую половину тела, и он застонал, падая на колени и, словно в замедленной съёмке, заваливаясь на бок.
— Глеб! — Мирон резко оказался подле него, задирая влажную футболку и оглядывая дырку в щуплом тельце.
— И так будет с каждым, пока ты не принесёшь то, что мне нужно, — услышав ненавистный женский голос, Мирон ощутил во рту горький вкус ярости. Он выхватил пистолет и стал беспорядочно палить в пустые окна, а в ответ ему доносился лишь смех.
— Бери тело! — скомандовал он, еле-еле беря себя в руки. Болезненные стоны заставляли его держаться, чтобы не кинуться вдогонку за Анной. — Положи его за сиденья, разложи одно за водительским, за руль сядешь сам!
Сильные руки бережно подхватили раненого парня. Каждое движение отдавалось дикой, просто адской болью. Из глаз текли жгучие слёзы, зубы терзали щёки изнутри, в горле встал железно-кислый привкус крови. Глеб не хотел умирать, но всё, что он чувствовал — боль. И он хотел просто перестать чувствовать. Перестать дышать, лишь бы всё кончилось.
— Эй, малой, — Мирон снова задрал его футболку, чтобы оглядеть рану. Кровь хлестала оттуда фонтаном, с каждой каплей тело парня становилось всё слабее и слабее, — как ты?
— Мне так больно, Мирон, — прохныкал Глеб, с удивительной силой сжимая локоть мужчины, как будто бы этот жест мог помочь ему не упасть в пропасть. — Так хочется спать…
— Не закрывай глаза! — рыкнул Фёдоров, беря в ладони маленькое фарфоровое личико. — Глеб! Глеб!
— Там свет. Фара… Фара машины…
***
— Чёрт! Сюда!..
— Помоги же ему!
— Ему нужна кровь…
— Он не дышит!
— Дави сюда! Ещё!
— Блять, давай же!
— Пульса нет…
— Ещё, делай ещё!
— Мирон…
— Ещё!
— Глеб!..
