тенью

Когда его выпускают на поле, толпа кричит, скандирует громкое имя, завоевавшее любовь миллионов болельщиков после удачного Чемпионата мира. Он собирает волосы тонкой чёрной лентой, обвившей голову змеёй, скользит по траве ягуаром, чудом уходя от столкновений, грозящих усадить его на скамью сразу же после матча ещё на несколько недель, не отпускает от ноги мяч и вздрагивает, когда внезапно замечает наполненные гордостью светлые глаза прямо перед собой. — Иван, — практически не размыкая губ, шепчет Лука, и Иван улыбается и шагает в сторону, даже не попытавшись отобрать мяч. Болельщики взрываются негодующими криками, Лука отправляет мяч Бейлу и видит, как на Ивана налетает Суарес, что-то кричит со звериной злобой и яростью, но что — непонятно. Не слышно. Он вздрагивает, когда Гарет забивает гол. Бейл подлетает к Луке и стискивает в крепких объятиях, мимолётно целует в щёку, поздравляет с голевой передачей, а после этого на них бросаются все. Серхио орёт что-то невразумительное, Марсело вторит ему, подвывая на все лады, Бензема и Ассенсио скандируют имя Гарета Бейла, а Варан смеётся, твердя: «Keep calm and Hala Madrid!» Сквозь мускулистые разгорячённые тела Лука не видит Ивана. Ему нужен он. Ему нужен Ваня. Где он? После победного для «Реала» матча Лука находит Ракитича в центре поля. Стадион постепенно пустеет, разочарованные и счастливые болельщики уходят, и Лука понимает, что главным виновником поражения сине-гранатовые выставят именно Ваню. Ему интересно, зачем он так поступил. Почему отошёл? — Ты не празднуешь? — голос Ивана странно тих и приглушен, и Лука перестаёт красться, выпрямляясь и бесшумно подходя сзади. — Зачем? — Зачем праздновать? — усмехается Иван, полуоборачиваясь к Модричу и серьёзно рассматривая ничего не выражающее лицо. — Ты понял, — кривит губы Лука, а Иван понимает, что они оба ведут себя так, будто ничего не было. Лука сильный. Лука выкарабкался из того бездонного колодца, куда его швырнул тот человек. Лука смог справиться сам, и Иван ему теперь не нужен. — Захотел. — Ракитич пожимает плечами, не показывая, как сжалось сердце после того, как с виду пустые глаза наполнились искренним непониманием. — Тебя будут обвинять, — замечает Лука, становясь рядом, и Иван смотрит на ворота, куда сливочные закатили два мяча подряд во втором тайме. — И что? — Это глупо. Эль-Класико — не товарищеский матч. — Я знаю, — просто отвечает Иван, а в голове у Луки крутится извечное обуза, обуза, обуза. Они молчат и оба смотрят на пустые ворота, пока на Сантьяго Бернабеу медленно гаснут огни. Я человек, не машина. — Я хочу тебя поцеловать, — внезапно говорит Иван, и Лука прикрывает глаза. Он сидит на льду. Над ним — солнце, бережно разглаживающее мокрую, вымоченную в кроваво-красной воде одежду, внизу — утонувший в одиночку человек, который так и не смог утянуть его с собой на дно. Иван молчит, ожидая разрешения или отказа, Лука молчит тоже, не зная, что сказать в ответ. Ему нужен Ваня. Вот и сам конец. — Прости, но нет. Разорвать всё к чёрту, уничтожить, растоптать хрупкий лёд и провалиться снова, вот только солнца уже не будет, солнце скроется за тучами и исчезнет — до этого остаётся секунда, всего одна страшная секунда, но Иван будто этого ответа и ждёт. Губы неловко касаются бледной щеки, и Лука вспыхивает. Зачем, Ваня?

***

Два месяца — не два года. Конец сентября, а дождь, который в Мадриде ожидается лишь в трёх днях из тридцати, лупит уже шестой день так, словно в последний раз. Внутри Сантьяго хорошо и даже жарко, как в теплице, но стоит выйти за его пределы, как начинается самый настоящий ад для любителей солнечных лучей. Лука вымокает полностью до нитки меньше, чем за минуту, и это не может не злить его. Он посылает мир к чёрту, когда на него с радостным лаем бросается знакомое лохматое чудовище, пачкая грязью серые спортивные штаны и белоснежную футболку, опускается на колени прямо на мокрую плитку, ведущую к дому, и видит краем глаза, как с крыльца поднимается ссутуленная фигура. — Девочка моя, — бормочет Лука ласково, пока Нелли вылизывает его щёку, которая раньше была похожа на кровавое месиво, и Иван суёт руки глубоко в карманы джинсов, подходя к нему ближе. Лука смотрит снизу вверх и молчит, смаргивая с ресниц капли дождя. Иван молчит тоже, не зная, что говорить и надо ли говорить вообще, но Модрич внезапно начинает первым: — Зачем? — Зачем что? — переспрашивает Иван устало, и Лука хмурится, отстраняя собаку одной рукой, и встаёт на ноги. — Я обещал приехать, помнишь? Смотреть на Ивана мешает дождь, картинка размытая, но они стоят практически вплотную друг к другу, и Лука… Не выдерживает. Подаётся вперёд, качнувшись, и обнимает за плечи, пряча лицо у Вани в плавном изгибе шеи, кусает губы, сдерживая рвущийся из груди шёпот, и чувствует, как Иван мягко обнимает его в ответ. Словно в насмешку, дождь усиливается, Нелли ставит на Ракитича лапы, и Иван, усмехнувшись, чешет за ухом и её. «Я всегда хотел семью. Чтобы была собака. Собака — обязательный атрибут. Понимаешь?» «Понимаю, — в тон ему вторит Лука, прикрывая глаза и расслабляясь. — Понимаю.» Из промокшего рюкзака Иван достаёт завернутую в пакет сменную одежду, и Лука неверяще смотрит на него, точно не понимая, как он мог на это согласиться. Подписал себе окончательный приговор, затянул верёвку на шее, и теперь балансирует на носках на опрокинутом стуле. Сам виноват. Сам. — Где можно развесить? Ракитич разглядывает его виновато, с примесью ласки и счастья во взгляде, и Лука чувствует, как начинает гореть где-то глубоко в груди. Он отрывается от стены и неопределённо машет рукой вглубь дома. Иван улыбается. — Я скучал, — без обиняков признаётся он, видимо, ожидая, что Модрич ответит тем же, но Лука по-прежнему молчит. На этот раз — упрямо. Если закрыть глаза, что появляется в темноте? Чей образ? Гарет Бейл, забивающий решающий в противоборстве мяч. Ревущие от разочарования и восхищения болельщики, счастливый Серхио Рамос, напряжённый Пике. Уходящий Криштиану Роналду, чья широкая спина внезапно перекрывает обзор на что-то важное. Очень важное. На семью? Искренняя радость в глазах Ивана, яростная злоба в крике Суареса. Если прислушаться к бушующим внутри эмоциям, что ощущается сильнее всего? Боль. И страх. И… нежность? Невозможно. Неоткуда взяться нежности. Не было её и не будет. Дождь бьётся в окно мокрой птицей, смывает тоску, смывает ужас, смывает память, и Лука понимает, что в то время, какое было раньше, уже не вернуться. Невозможно это. Не-воз-мож-но. Ваня — друг. Был им. Война — память. Была ей. Хранилась долго и бережно там, куда никому, кроме человека в красных кедах, забраться не удалось. Чего стоит ткнуть палкой в сваленную траву и разворошить клубок ядовитых змей? Ничего не стоит. Детство должно оставаться детством, ведь что будет, если взрослый человек начнёт вспоминать? Хаос. Катастрофа. Убийственно важное что-то, до чего не додумался ни один человеческий ум. Лука один. Был один. Потому что когда сзади обнимают до невозможности тёплые руки, а волосы слабо взъерошиваются от чужого родного дыхания, можно ли думать об одиночестве? Ведь весь этот путь, из грязи в князи, потом обратно в грязь и кровь, теперь на нечто промежуточное, настолько эфемерное, что остаётся стоять и мечтать о том, чтобы это не заканчивалось; весь этот путь Лука прошёл один. И только в конце ему помог Иван. Ваня. Лука упрямый, но Иван тоже, и каждый из них стал настолько зависеть от солнца, предпочитая холод, что это даже страшно. Но лишь на первый взгляд. — Всё хорошо? — спрашивает Иван, глядя на Луку влюблённо, и Модрича прошивает от осознания того, что только сейчас он догадался о грёбаном значении этого взгляда. Как же он был глуп. И недальновиден. Гнался за несуществующим, упуская из внимания то, что было совсем рядом. Можно ли сказать, что тот случай послужил толчком к этому осознанию? Можно считать, что это было в какой-то степени… хорошо? Нет. Нет, нет, нет. «Никто не заслуживает, » — говорит Иван в его мыслях и целует в висок, и Лука обессиленно прикрывает глаза. — Да, — в первый раз за долгое время честно отвечает он и улыбается. На этот раз — искренне. Страх оседает глубоко под рёбрами, и наконец-то дышать становится легче. Наконец-то и думать об этом становится легче. — Спасибо, Ваня. Ваня улыбается. Наверное, всё образуется. Если Ваня не уйдёт. И Ракитич понимает немой вопрос и склоняет голову, обнимает крепче и шепчет на ухо едва слышно: — Не уйду.