1
Кёнсу натер ногу, выдохся и проголодался так сильно, что был готов сжевать без соли кору ближайшего дерева. Он плюхнулся на поваленный ствол, поросший желто-грязной травой, разулся и тщательно осмотрел рану. Здоровенный волдырь лопнул, капельки крови стекали по бледной ступне, но ничего серьезного — жить можно. Прихрамывая, но можно. Капризная, тонкая кожа досталась в наследство от папы и Кёнсу заведомо ожидал, что с минуты на минуту она ответит на столь бесцеремонное с собой обращение — так далеко и долго она еще не ходила. Над головой оглушительно щебетала какая-то лесная птица, и в ее снисходительном пении Кёнсу явственно расслышал насмешку над ним, его слабостью и скудным запасом еды в виде сухарей и воды. Кажется, идея отправиться пешком к границе с Южным Королевством была не совсем удачной, однако иных вариантов у Кёнсу не водилось. Денег у него имелось не так уж много, чтобы тратить порядочную их часть на лошадь либо нанимать экипаж. Средства ему еще понадобятся там, куда он вознамерился удрать, а оттого над каждой монетой Кёнсу трясся скупым скрягой. Он уныло посчитал, что к лошади понадобится сбруя, седло, какая-никакая еда — нет, чересчур дорого. В экипаже смысла тоже целый ноль — останется без золота вовсе, возницы дерут в три шкуры, да и в столице его знал каждый второй или хотя бы слышал о молодом врачевателе-омеге с окраин Судо, потому о побеге стало бы известно тут же. А уж Ван Кайе — тем более. Он — далеко не последняя особа в Северном Королевстве, отпрыск разбогатевших торговцев и, казалось, ведал о каждом слове, шаге или чихе интересующих его людей. Кёнсу не сомневался, что своим исчезновением не на шутку его взбесил. Где это видано, чтобы омега отвечал подобным образом на ухаживания столь завидного альфы? Кёнсу, несомненно, с ума сошел, бедняжка! Влиятельная семья Ван, чье состояние любопытствующие измеряли даже не монетами, а слитками золота; Кайе хорош собой со всех сторон, красавец, галантен и щедр — партия хоть куда, хватай и держи при себе, раз оно само в руки идет. Да большая часть благоразумных омег на выданье тут же слету запрыгнула бы к нему в постель, а этот полоумный доктор нос воротит, посмотрите-ка! Кайе своей вспыхнувшей симпатии никогда не скрывал, столкнувшись как-то с Кёнсу на шумной городской ярмарке. Напротив, каждый день отирался около крохотного дома приглянувшегося омеги, приносил фрукты и сладости, заваливал дорогущими подарками и комплиментами. Кёнсу ничего из чужих рук не принимал, драгоценности брать категорически отказывался и всем своим видом показывал, что настырный альфа ему интересен в той же мере, что и засохшая муха на оконной раме, однако Кайе сбавлять обороты не собирался. С восторгом завоевателя уверял, что холодная неприступность Кёнсу его влечет куда сильнее, нежели благосклонность и кокетливость прочих столичных омег. Кёнсу от этого только на стенку лез. Продолжал от всего отказываться, упрямился и пытался вежливо объяснить, что его заботят совершенно иные цели, с браком и альфами никак не связанные. Кайе понимать объяснения отказывался. По его искренним соображениям, омега должен быть покорным, миловидным и ладненьким; обязан соглашаться, коль его зовут под венец; быть мягоньким в постели и хотеть лишь того, чего желает любимый супруг. Увы, у Кёнсу из всего наличествовала только одна миловидность, но Кайе надежд не терял. Упрямым бараном вертелся вокруг Кёнсу, не давал продыху, намереваясь взять-таки свое после долгой, изматывающей осады. Чужих желаний в расчет не принимал. Какая работа? Какая лицензия? Какое врачевание? Глупости сплошные. Кёнсу хорошо понимал, где тут собака зарыта. Он и впрямь высоким ростом не отличался, был тонким в поясе, но мягким там, где нужно и где обыкновенно нравилось альфам. Его естественный запах — фрезия, ненавязчивый и легкий, в то время как прочие омеги пользовались модными нынче, но редкой отвратительности парфюмами, перебивающими природный аромат. В наследство от отца-омеги ему достались гармоничные, привлекательные черты лица, темные пронзительные глаза и утомительные проблемы, какие сопутствовали всякому обладателю ладной наружности. Но основная причина интереса Кайе, по справедливому мнению Кёнсу, заключалась в знатном происхождении омеги. Альфа отлично знал историю старого мира, как и то, что крепкие корни семьи До тянулись из глубокой древности, когда на месте славной и пышной столицы северян Судо стояло всего несколько кривых домов и покосившаяся избушка, заменявшая первым горожанам церковь. Предки Кёнсу сражались в страшной битве при Оледон Доле и именно их имена выбиты позолотой на памятной стеле около руин форта Оледон. Покойный отец Кёнсу необычайно гордился семейной историей (вот почему единственный сын знал ее назубок), несмотря на то, что спустя пару столетий бестолковые наследники промотали все накопленное состояние, вконец разорившись, отчего родителям Кёнсу, как и ему самому, пришлось влачить весьма незавидное существование, поминая дорогих покойников и громкие события, к коим те были причастны. Ваны же, как и прочие внезапно разбогатевшие мещане, спали и видели себя доподлинными аристократами, чтобы никакая завистливая собака не посмела ткнуть их носом в позорное, нелицеприятное прошлое. Чтобы никто не рискнул напомнить о том, как их предки прежде доили коров и вычищали отстойники, а теперь, мол, жрут изысканную еду золотыми ложками. Самолюбивый Кайе возжелал это постыдное мещанство искоренить полностью. А что может быть лучше, чем брак с прямым наследником обедневшего, но благородного дома До? Умоститься под боком у ходячего носителя вековой истории и с гордостью тыкать всем вокруг, что это его родичи потом и кровью защищали форт Оледон от посягательств южан. К тому же, Кёнсу выгоден, как ни посмотри. Он сирота, близкой родни (по крайней мере, о какой Кайе мог бы разнюхать) не осталось, жил он бедно, тяжело работал в лечебнице и учился в медицинской школе при церкви. Такого очаровать лестными речами, задобрить подарками и привязать лаской проще простого. Омеги, как (видимо) полагал Ван Кайе, существа достаточно примитивные, и заставить их плясать под свою дудку — легкая задача. Однако упрямец Кёнсу, к удивлению Вана, не поддавался. Прошел месяц, второй, третий, а ухаживания, медовые обещания и сладкие уговоры ни к чему конкретному не привели. Кёнсу продолжал трудиться в лечебнице, исправно посещал лекции врачевателей, домой приползал к ночи и равнодушно захлопывал дверь перед носом Кайе, поджидавшего с очередным безвкусным браслетом или охапкой приторно пахнущих цветов. Кёнсу понял, что пробовать взывать к разуму без толку, оттого откровенной грубостью надеялся отвадить прилипчивого ухажера. В конце концов, кругом полно омег с громкими фамилиями, на все согласных и не таких принципиальных — было из кого подобрать себе достойную пару. Лично ему, Кёнсу, альфы нужны были так же, как корове седло. А когда понадобятся — как без любви-то? Из-за богатства? Потому что выгодно? Не дело это. Кёнсу иногда размышлял обо всем таком, что разукрашивало щеки стыдливым румянцем и щекотало в животе, и жарко хотел, чтобы с ним приключилась настоящая любовь. Чтобы горело, чтобы чувствами захлебываться, целовать крепко и прожить вместе до самого конца. Ван Кайе, увы, хотелось лишь окунуть обнаглевшей мордой в ледяной ручей, дабы протрезвел наконец от выдумок, и отправить домой. Тем более, покойные родители взрастили в нем гордость, независимость и прямолинейность, свойственные предкам До, из-за чего Кёнсу частенько навлекал на себя чье-либо недовольство, раздражение или злобу. Но переделать себя не мог. Да особо и не пытался исправиться, честно говоря. Он старательно учился, добросовестно исполнял свою работу, деньги зарабатывал собственным трудом, а не виляющим задом и полагал, что волен делать то, что посчитает нужным. Ван Кайе придерживался иного мнения. И однажды ворвался в дом Кёнсу, взъерошенный, сердитый и с побагровевшим лицом — будто прямо сейчас, на пороге, лопнет от злости. Кёнсу не на шутку перепугался — он, все же, не такой внушительный в габаритах — и отпрыгнул в угол, к окну. Если что — даст деру. — Моему терпению пришел конец, Кёнсу. Я по доброте душевной предоставил тебе для размышлений слишком много времени, чтобы ты обдумал и сообразил своей хорошенькой головкой, какие преимущества тебе дает брак с членом семьи Ван. Но я не собираюсь больше мириться с этими глупыми выходками! Я пытался уладить все по-хорошему, — Кайе хищно осклабился и шагнул ближе, на что Кёнсу судорожно сглотнул и прикинул, успеет ли он допрыгнуть до окна. Или быстрее будет схватить со стены кочергу и шмякнуть по спине? — Но если хочешь по-плохому — так тому и быть. Уже завтра тебя выкинут из лечебницы, из школы, и я пущу по городу такие слухи, что с тобой никто и связываться не захочет. Ты приползешь ко мне на коленях и будешь выпрашивать ртом, языком, задницей — всем, чем я захочу — чтобы я тебя подобрал. Слышишь меня, Кёнсу? А иначе мои хорошие друзья как-нибудь поймают тебя где-то в лесу и знатно развлекутся. Ты ведь еще девственник, верно? — и Кайе рассмеялся так мерзко и похабно, что у Кёнсу тут же руки зачесались от желания смачно залепить ему в рожу метлой и наподдать под зад. Но он благоразумно сдержался, сохранил поразительную невозмутимость, молча проводил взглядом довольного собой Кайе до калитки, мысленно пожелав всяческих неприятностей. А после начал методично собирать нехитрые пожитки. Все, с него довольно. Если предкам До в родной столице жилось спокойно и приятно, то Кёнсу здесь задыхался. Ему и раньше некоторые альфы проходу не давали, а от этого Вана житья совсем нет. Еще и до угроз опустился, женишок чертов! Да Кёнсу лучше вздернется на ближайшей сосне, чем пойдет к Ванам побираться или что-то просить! Бросать школу, конечно, не хотелось — пять лет отучился, наставники там были строгие, натаскивали с толком и разъясняли так, что понял бы и распоследний тупица. Но другого выхода не было, чем разорвать все прежние связи и сбежать. Сбежать в Южное Королевство, где, по слухам, жилось проще, сытнее, и никакие Ваны его там не отыщут, пусть хоть полностью ядом изойдутся. Кёнсу с легкой грустью отметил, что вещей у него набралось всего ничего. Немного одежды, парочка целебных смесей, перечитанные несколько раз медицинские трактаты и сушеный хлеб. Все семейные реликвии давным-давно проданы, обменяны либо потеряны, остался один тоненький кулон-слеза на цепочке из белого золота, спрятанный под одеждой. Покойные родители строго завещали Кёнсу ни за что его не менять и беречь, как зеницу ока. — Считай, последнее, что связывает тебя с родом До, — говорил как-то папа. — Ну, кроме крови, конечно. Почувствуешь себя одиноким, взглянешь на него и вспомнишь, что семья рядом. Незримо, но постоянно. Кёнсу с трудом представлял себе, как крохотный кулон поможет ему справиться с пронзительным одиночеством, бедностью (ну или хотя бы с мерзким Кайе), однако исправно таскал его под сердцем. Хорошо, что родители перед смертью не завещали спилить памятную стелу у форта — носить ее с собой подмышкой было бы проблематично. Брать в его доме было совершенно нечего, но Кёнсу все равно тщательно запер дверь, проверил окна, плеснул водой на скукожившийся кустик земляники возле калитки и отправился в путь. Благо, окраины Судо на рассвете радовали тишиной и отсутствием живых душ, кроме одной, улепетывающей отсюда подальше. Сожаления Кёнсу не чувствовал, как ни пытался внутри его отыскать или вытрясти хотя бы одну слезинку. Судо он любил по принуждению, его никоим образом не радовали грязные улицы, ушлые торгаши на рынках и верещащая чумазая ребятня. Кёнсу уходил с облегчением, пускай даже не представлял, что ждет его впереди, как он пересечет густой лес и отыщет дорогу в Нуэль, столицу Юга. Но лучше уж так, чем прогибаться под Кайе или под его дружков. Спустя приблизительно пять часов философских размышлений обо всем подряд, второй здоровенный волдырь и лопух, беспардонно прицепившийся к штанине, Кёнсу окончательно понял, в чем же состоит явное преимущество путешествия на лошадях. Или любого другого путешествия, исключавшего пеший ход. Он опять уселся на поваленное дерево, обмотал ступни разорванной старой рубахой, глотнул воды и сжевал хлебец, оглядываясь по сторонам. Кругом сплошной лес, толстые темные стволы и ни единого намека на границу с Югом. После прежних войн и мелких потасовок за клочки земли нынче между двумя королевствами царил мир и благодать, оттого старые, разрушенные, всеми позабытые межи охранялись кое-как непонятно кем. Путешествовать поодиночке не возбранялось, короли полагали, что опасный груз провезти густыми лесами затруднительно, а крупные тракты старательно стерегли обе державы. Никому ведь не нужен был лишний повод для конфликта. Кёнсу помнил, как в далеком детстве отец водил его к остаткам каменной межи и сторожевой башне. Говорил, что построено это все было за тысячу лет до рождения Кёнсу, а тот не переставал удивляться, как это за тысячу лет камень и сама башня не рассыпались в труху. Отец умилительно смеялся, пока Кёнсу тыкал пальчиком в огромные гранитные блоки и, вытаращив глазищи, поражался их твердости. — Да кто же будет строить стену, какая и века не простоит, верно? Нынешний Кёнсу тоже был полон уверенности, что межа та целехонька. Возможно, заросла травой и немного просела в землю — ее просто нужно поискать. Потому энтузиазма не терял. Над головой все еще светило солнце, лес вполне дружелюбный и даже ни разу не подсунул под ноги какую-нибудь корягу, ему не жарко, а натертые ступни Кёнсу шустренько вылечит перекинь-травой, когда попадет в какую-нибудь деревню. Он с улыбкой представлял, как удивится Кайе, потеряв свою драгоценную зазнобушку и как именно будет объясняться перед друзьями, коим не удалось никого снасильничать в темной подворотне. Сплошные расстройства! Кёнсу бодро (насколько позволяли полыхающие огнем ступни) шагал по тропе, рассматривая торчащие со всех сторон пучки душистых трав, кое-что срывал и прятал в сумку, по памяти перечислял наименования, какие у настоящего врачевателя обязаны от зубов отскакивать. Так их дрессировали наставники в школе. Иначе перепутаешь перекинь-траву с закатным корнем — и все, помрет пациент, а лекарь грех на душу возьмет. Кёнсу, к счастью, к медицинскому делу относился с должной серьезностью и редким педантизмом, оттого и выделялся среди остальных учеников. Его, конечно, за нудную дотошность терпеть не могли, зато учителя сплошь расхваливали. А Кёнсу похвалу не любил. Предпочитал, чтоб ругали или придирались — ему так удобнее и проще рыть землю носом в поисках новых знаний. Кёнсу наизусть перечислял свойства златоглазки обыкновенной — в алфавитном порядке — когда услышал какую-то возню, хихиканье и шелест кустов. Замер и весь прислушался. Снова шорох из кустов впереди, чей-то смех. Кёнсу, конечно, понимал, что в кустах делать можно всякое, но подумал отчего-то о самом непотребном, раскраснелся аки маков цвет, и пошел полукругом тихонько, на цыпочках. Будто в топь болотную шагнул. Малахитовые заросли все призывно шелестели и даже вздрагивали впереди у развилки, уши у Кёнсу полыхали так, что видать их было из самого Нуэля, но прошмыгнуть мимо незамеченным не получилось. Из кустов внезапно выпрыгнул юноша. Высокий, худой, с ярко-рыжими волосами и — слава всем богам — в штанах и кожаной жилетке. За ним, осторожно переступая корни, вышел второй, смуглый и черноволосый, сжимая в руках плетеную корзинку. А там — с ума сойти! — белый душистый хлеб, шмат копченого мяса, круглый спелый помидор и два куска пирога с вишней. Несчастные сухарики в животе Кёнсу мгновенно скукожились в узел, а рот тут же наполнился вязкой слюной. Парочка почувствовала присутствие незнакомца, оба уставились на Кёнсу, пока тот не сводил голодного взгляда с корзинки. Рыжий сделал шаг, приветливо улыбнулся и махнул ладонью в общем жесте: — День добрый! Смуглый остался стоять на месте, к чему-то принюхиваясь. Наверное, к Кёнсу. Тот тоже уловил тяжелый пряный аромат и второй, мятный, освежающий. Напрягся, так как от парочки альф в лесу можно ожидать чего угодно. Прижал к себе сумку и нащупал за поясом небольшой ножик, которым прежде срезал травы. Пришибленных, помимо Ван Кайе, в мире хватало с головой, потому Кёнсу мысленно прикидывал, успеет ли он от этих удрать и спрятаться под камнем, какой приметил чуть раньше. — И вам добрый! — отозвался Кёнсу и робко улыбнулся, прикидываясь кроткой овечкой. Альфы к дурачкам-омегам обычно с лаской подходят — оттого предполагалось запудрить мозги, заговорить, а потом сверкнуть пятками. — Прогуливаетесь здесь? — спросил рыжий, а Кёнсу отвлеченно подумал — ну какому, интересно, полоумному омеге пришло бы в голову праздно прогуливаться в дремучем лесу. Разве что в сказках, где глупышке обязательно повстречался бы красивый и добрый принц. В реальной жизни надобно держать ушки на макушке. — Можно и так сказать, — замялся Кёнсу, ощущая на себе липкий, изучающий взгляд молчаливого смуглого альфы. — А мы перекусить собрались, нарвали ягод и вроде как услышали где-то ручей, чтобы вымыть… — Вы их съесть хотите? — возмущенно воскликнул Кёнсу, наконец-то разглядев горсть фиолетовых ягод в руке рыжего. — Выбросьте их немедленно! И руки вымойте! — Чего это? — грубовато вскинулся смуглый, с подозрением уставившись на Кёнсу. — Это ведь черника, правильно? — протянул рыжий и внимательно пригляделся к добыче в ладони. — Нет, это ядовитая ягода, зеленохвост. У нее на шкурке россыпь маленьких зеленых точек есть? — Кёнсу дождался кивка рыжего. — Срывали вы с тех кустов, что за вашими спинами? — Верно. — У куста черники листья продолговатые, у зеленохвоста — круглые, с точкой посредине, — Кёнсу показал пальцем на растение рядом с собой. — Вот настоящая черника. Если не хотите отправиться в мир иной, лучше съесть вот эти. Зеленохвостом обычно крыс травят. Рыжий тут же выбросил горсть ягод на землю, вытер руки об штаны и покачал головой. — Во дура-а-ак… Спасибо вам! — в глазах рыжего сплошная благодарность и восхищение. — Разбираетесь в растениях? — Самую малость. — И с такого расстояния углядели пятнышки на ягоде? Потрясающе! Чонин, ты можешь себе это представить? — обратился рыжий к смуглому, пока тот придирчиво рассматривал листы зеленохвоста и сравнивал их с черничными. Названный Чонином, альфа с пудровым мускусным запахом, смотрел на Кёнсу колюче и прямо, но уже без прежней неприятной подозрительности. — И впрямь удивительно, — произнес он, а щеки Кёнсу от чужой похвалы окрасились розовым румянцем. — Пообедаете с нами? Спасителю жизней полагается хоть какая-то награда! — все восторгался рыжий, и в его глазах Кёнсу не заметил никакого скверного умысла, сплошное подкупающее добродушие. Живот Кёнсу именно в этот момент решил напомнить о себе бурчанием, рыжий улыбнулся еще шире, а Чонин старался сдержать усмешку, но уголки его губ все равно подрагивали. Кёнсу хотелось бы провалиться под землю, однако он сконфужено выдавил: — В этом нет необходимости… — Необходимость есть! Пойдемте! — рыжий схватил Кёнсу за руку и потащил за собой в злополучные кусты зеленохвоста, за которыми обнаружилась поляна, расстеленное темно-зеленое покрывало и пара белых лошадей, пасущихся среди деревьев неподалеку. Кёнсу бережно усадили на покрывало, вручили толстый шмат пахучего хлеба, не менее внушительный кусок мяса, дали целый помидор и налили в походную кружку холодный ягодный компот. Это настолько вкусно и ароматно, что первое время Кёнсу только тщательно жевал, слушая болтовню рыжего. Его звали Сехун, смуглый альфа нехотя представился Чонином и тоже всю дорогу отмалчивался, насмешливо пялясь на набитые щеки Кёнсу. Тому совсем не стыдно — походил бы этот изнеженный альфа по лесу пешком, а не на лошадке своей, посмотрел бы Кёнсу на него! Смирившись с тем, что Чонину к смазливому личику не соизволили добавить даже капельку манер, Кёнсу переключил все внимание на второго альфу. И не прогадал — Сехун не сводил с него блестящего взгляда, говорил о всякой ерунде, еще раза три поблагодарил за спасение и постоянно подкладывал Кёнсу еды, чем заслужил его абсолютнейшее расположение и благосклонность. — Кушайте, не стесняйтесь! — заботливо журчал сехунов голос, его хозяин тем временем соорудил для Кёнсу еще один толстенный бутерброд из хлеба, мяса и помидора. Сердце подвоха пока не чует, как и желудок, впервые за несколько месяцев попробовавший настоящего мяса, а не приправы, какой Кёнсу по привычке заправлял пшеничную кашу, обманывая нюх и сознание. Кёнсу таких щедрых и простодушных альф никогда не встречал, а потому он пошарил рукой в походной сумке, достал оттуда длинный зеленоватый стебелек, очистил его от кожуры и протянул Сехуну. — С мясом очень вкусно выходит, — изумленное мычание рыжеволосого альфы это охотно подтвердило. Чонин, прожевав стебель, выдал сухое «неплохо» и на Кёнсу более не взглянул, занявшись полировкой поясных кинжалов. Тот же окончательно убедился в мысли, что с заносчивым Чонином каши не сваришь, но особо не расстроился. Все равно он видел его первый и последний раз. Затем Кёнсу как-то незаметно для себя ляпнул, что идет к меже, на что Сехун удовлетворенно заметил, что они направляются туда же. — Вы северянин, верно? — спросил Сехун, когда они с Кёнсу прикончили всю корзинку с провизией и пили компот, а Чонин разлегся на спине по правую сторону от рыжего, жуя травинку и смотря на смыкающиеся изумрудным куполом кроны деревьев. — Угу. — На юг с какой-то целью идете? — Я учусь на врачевателя, — секунду подумав, сознался Кёнсу, решив, что ничего страшного не случится, скажи он немножко правды. — Хочу посмотреть, как лечат в Нуэле. — Это достойная цель, — кивнув, улыбнулся Сехун. — Кёнсу, а не желаете ли вы к нам… Чонин демонстративно кашлянул, пронзительно черными глазами прося второго альфу прикусить язык, пока Кёнсу недоуменно переводил взгляд с одного на другого. Странные они какие-то. Зато еда выше всяких похвал, и Кёнсу готов простить их странности, пока лично ему ничего не угрожает. Он поднялся с покрывала, попросил прощения, отошел подальше и согнулся в три погибели на мелком пеньке, разуваясь и разматывая ноги. Волдыри пекли нещадно, до слез на глазах, но Кёнсу, шмыгая носом, терпеливо размял в пальцах перекинь-траву, тщательно обложил ею раны, разорвал еще одну рубашку и плотно обмотал все это безобразие, едва не разрыдавшись от облегчения — перекинь-трава в мгновенье ока охладила пылающую кожу, сняла боль и очистила замутненные мысли. Кёнсу разминал сведенную судорогой пятку, но все равно подпрыгнул на пеньке от неожиданности, когда за плечом раздался мягкий голос: — Все в порядке? — Сехун выглядел не на шутку обеспокоенным, суетливо оббежал вокруг Кёнсу и присел на корточки рядом, пытливо заглядывая в лицо. — Идти сможете? — Смогу! — мигом отбился тот — мало ли, чего взбредет в голову этому альфе — и зацепился носом за обволакивающий, умиротворяющий запах мяты. Сехун сам по себе приятный и вынуждающий довериться даже такого, как Кёнсу, что предпочитал все десять раз перепроверить. Будь Кёнсу поглупее (или посмелее) либо прикинься он настоящим слабым омегой и пожалуйся на невыносимую боль — вне всяких сомнений, Сехун бы в помощи не отказал. Схватил бы на руки, закинул на плечо и целехоньким довез до самого Нуэля. Однако Кёнсу не любил жаловаться, а еще больше не любил полагаться на кого-то другого. Тем более на малознакомого альфу. Чонин косился на него неодобрительно, сощурив темные глаза, и Кёнсу не понимал, из-за чего впал в немилость. Коль Кёнсу тому пришелся не по душе, запах раздражал или же альфа рассердился из-за третьего рта, бессовестно сожравшего половину корзины — так сказал бы прямо! Кёнсу себя кормить не просил и на обед не напрашивался, чтобы теперь его взглядом испепелять и нервировать молчанием. Обидно и совершенно несправедливо, потому Кёнсу отвернулся от чужого взгляда и снова шмыгнул носом от досады. Впрыгнул в растоптанные ботинки, охнув, поднялся на ноги и отряхнул штаны. — Спасибо вам огромное за все, но пора и честь знать. Пока солнце высоко, хочется добраться до деревни. — Уже уходите? Мы вас проведем! — Не нужно, у вас наверняка свои дела есть. — Никаких дел, мы шли вдоль межи и как раз собирались возвращаться обратно, — рыжий альфа ободряюще улыбнулся. — Доставим до деревни в целости и сохранности. — Не хочу вас стеснять, — слабо возразил Кёнсу, пускай и отметил, что Сехун отказов не терпел, делая все по-своему. Чонин больше не глазел на них, занявшись лошадью, отчего говорить и дышать стало чуточку проще. Сехун уже крепко стискивал запястье Кёнсу, тащил за собой и щебетал что-то про неоплатный долг спасителю жизней. Не принимая никаких возражений, он помог Кёнсу забраться на свою лошадь и наказал отдыхать. Отдохнуть не получилось, ведь Чонин своего коня за уздцы вел рядышком и Кёнсу всей кожей чувствовал, что тому внезапный омега стал костью в горле. Альфа даже не оборачивался — молчал и шумно сопел носом, а на сехуновы вопросы отвечал односложно. Либо не реагировал вообще. Кёнсу отчаянно желал спрыгнуть с лошади и дать деру, чтоб не видеть больше заносчивого Чонина, не задыхаться удушающим мускусом и не ощущать себя от этого всего крохотным и ничтожным. Тем не менее, Кёнсу, сцепив зубы, терпел ради Сехуна, ради его искренней доброты — обижать рыжего не хотелось еще больше, чем куда-нибудь навсегда деться. Потому и сидел Кёнсу в седле ровнехонько, боялся даже пальцем что-либо тронуть и дохнуть не туда — иначе Чонин наверняка его съест и не подавится. Кёнсу же намеревался еще немножко пожить. Сехун сдержал слово — они выбрались из леса к меже, около часа цокали по пыльной дороге и вышли, наконец, к развилке с указателем. По левую сторону за деревьями маячила выцветшая черепичная крыша и Кёнсу перевел дух. Рыжий альфа помог ему спуститься с лошади, трепетно придержав за пояс, пожевал губу и выпалил вдруг: — Не хотите служить у нас лекарем, Кёнсу? — У вас — это у кого? — недоуменно переспросил тот. — Мы не простые путешественники. Чонин — наследный принц Юга, а я — его двоюродный брат, — торопился рассказать Сехун. — И королевский двор в Нуэле как раз подыскивает придворного врачевателя. Будете жить во дворце, с достойной оплатой… У Кёнсу голова идет кругом, он невольно смотрит на хмурого Чонина, которому явно не по душе, что Сехун выболтал первому встречному тайну их личности. А сам Кёнсу, честно говоря, сехуновым откровенностям не поверил ни на йоту. Чтобы всамделишные принцы слонялись без дела около межи? Без личной охраны? Весьма сомнительно. Невозможно даже. Скорее всего, Сехун возжелал закончить их знакомство на оптимистичной ноте, чуточку приврал, чтобы произвести на омегу впечатление, догадываясь, что нормальный человек, соображающий, на такое предложение не согласится. Но расстраивать Сехуна в планы Кёнсу не входило (тем более, он помог добраться до деревни), потому Кёнсу немного подыграл — ответил так, будто поверил в чужое признание и действительно задумался о службе при дворе. — Не думаю, что вы сумели удостовериться в моей квалификации и опыте, как врача, только благодаря зеленохвосту. Предлагать столь высокий пост незнакомцу, северянину, не окончившему медицинскую школу — весьма опрометчиво. И я сам не соглашусь занять такую ответственную должность. Если я доберусь до Нуэля и вы обо мне и моих навыках услышите от простого народа –другое дело. Дабы все было по-честному. Сехун явно огорчился отказом, насупился и сжал губы в тонкую линию, но в своей любимой манере перечить не стал. — Тогда сделайте так, чтобы мы поскорее о вас услышали, Кёнсу. — Непременно. Сехун взял с него честное обещание и широко улыбнулся, прощаясь. Чонин ускакал вперед, на омегу даже не взглянув.* * *
Кёнсу переночевал в деревушке, подлечил натертые ноги, с боем и даром виртуозно торговаться выкупил у местного кузнеца полуживую клячу и уже на ней спустя два дня добрался до Нуэля. Тех двух альф, встретившихся в лесу возле межи, он выкинул из головы еще там, в деревне. На утро глупое признание Сехуна и его предложение показалось куда более дурацким — Кёнсу только посмеялся, размышляя, на какой ответ альфа рассчитывал и что ждало бы Кёнсу, вздумай он согласиться. Конечно, они ничего плохого не сделали, потому подозревать в них откровенных мерзавцев не стоило, однако и считать всех поголовно добряками не следовало. Не сделали больно, не поиздевались, не обокрали — и то хорошо. Вспомнив надменную физиономию Чонина, Кёнсу разозлился пуще прежнего. Тот еще принц! Ни воспитания, ни манер, ничегошеньки! Не принц, а заносчивый прощелыга, вот он кто! Возомнил, что раз личико смазливое, запах приятный и весь из себя такой загадочный альфа, то и вести себя можно отвратительно? Пожелав напоследок Чонину здоровенный и болезненный прыщ на заднице, чтоб в седле даже усидеть не получалось, раздражение Кёнсу отпустило окончательно. А вскоре он о них позабыл напрочь. Столица Юга пестрела красками, переливалась блеском разноцветных стрельчатых окон и шумела торговыми палатками. У Кёнсу глаза мгновенно разбежались в разные стороны, потому что смотреть было куда и было за кем — народу в Нуэле суетилось куча, как муравьев. Совсем не похоже на ленивый, меланхоличный Судо. Нуэль — мало того, что столица, так еще и крупнейший южный порт, оттого так сильно кругом тянуло морской водой, солью и где-то справа громыхал отборнейший мат. У Кёнсу уши скрутились в трубочки и собирались отвалиться полностью, пока какой-то мужик на всю округу живописно пересказывал процесс интимного соития альфы и омеги удивительно красочными метафорами. Кёнсу поспешил затеряться в толпе на рынке. Потоптался возле палаток, купил на предпоследние гроши ароматную булочку с печенкой, перекинулся парой-тройкой слов с торговцами и узнал, где находится ближайшая городская лечебница. Особых надежд Кёнсу не питал и не ждал, что его — северянина без денег — примут с распростертыми объятиями. Зато готовился доказывать, что умеет много и качественно, и если понадобится, может трудиться без продыху. Как и ожидалось, в лечебнице осмотрели его с ног до головы, покрутили носом и ответили, что без лицензии работать северянину не разрешается. Тем более тому, кто бросил медицинскую школу за несколько месяцев до окончания. Опыт Кёнсу их не интересовал — либо бумажка, либо пошел вон. На медицинскую школу при лечебнице денег не было, а единственное, что Кёнсу хорошо умел — лечить. На тяжелые работы мелкий и щуплый омега точно не сгодился бы, а для всего остального у него не имелось необходимых навыков. Сплошная безнадежность. Уже на выходе из лечебницы Кёнсу перехватил какой-то ученик, пожалевший расклеившегося северянина. Он посоветовал обратиться к некоему Лу Ханю — тоже выходцу с Северного Королевства, хирургу, живущему близ порта. Работы у него валом, ведь чистенькие врачеватели предпочитали лечить нервные болезни и простенькую простуду у богачей, не связываясь с опухолями, ампутациями, абсцессами и гангренами бедняков. Если Кёнсу такого не боится — может попробовать попытать счастья там. Лу Хань восседал на перевернутой деревянной бочке, держа уголком рта вонючую самокрутку и ловко очищая крупного окуня от чешуи. Пшеничные волосы были связаны пучком на затылке, один глаз прищурен, а худые жилистые руки вертели рыбу так и сяк, будто Хань всю жизнь только этим и занимался. Альфа с достаточно резким, едким запахом кедра дождался, пока Кёнсу на него вдоволь наглядится из-за угла дома, подпустил поближе, и лишь потом грубовато рявкнул: — Чего ты там жмешься, мелкий? Либо подходи, либо проваливай! Нечего омегам в порту ошиваться — оприходуют быстро, даже не заметишь. — Меня зовут Кёнсу, — осмелев, представился тот. — Я из Судо. — Потрясающе. Тут чего забыл? Учти — аборты здесь не делаются. Нагулял — сам выкручивайся. — Аборты? — переспросил опешивший Кёнсу. — Они самые. Ходют всякие, вешаются на портовых в течку, а потом начинают последние трусы отдавать, лишь бы от ребенка избавиться, — буркнул Хань, споласкивая рыбу в ведре с водой и придирчиво осматривая ее белое брюшко. — Я не за этим пришел. За работой. — За работой? — ошарашенно вылупился на Кёнсу альфа. — Ты врач, что ли? — Он самый, — горделиво вскинул подбородок тот. — Чего в лечебницу не попросился? — Был там, отказали. Сказали, без лицензии нельзя. Я школу не закончил. — Почему бросил? — Альфа один житья не давал. — Сколько проучился? — Пять лет. — Опыт есть? — Работал в лечебнице при школе. В основном с лекарствами, но крови не боюсь. Хань очевидно призадумался. Отложил рыбу, ножик, взялся пальцами за подбородок и рассматривал настойчивого претендента. — Я не брезглив, много чего знаю, разбираюсь в ботанике и алхимии. Точно пригожусь вам, — решил подбросить дров в костер разгорающегося интереса Кёнсу, сделав грудь колесом. — Силенок-то хватит? Тут такие красавчики иногда приходят — смотреть даже мне тошно. Омежья тонкая организация может подвести, — хмыкнул Хань. — Хватит. Если оплошаю — выгоните. — И то верно. Ладно, Кёнсу из Судо, так и быть, посмотрим на тебя в деле. Проходи в дом, поднимайся на второй этаж, дверь по правую сторону — будешь там спать. Картошку умеешь чистить? Сейчас суп рыбный сообразим, потому что дальше работы непочатый край будет, — буркнул Хань, заталкивая довольно улыбающегося омегу в дом. — Чего ты лыбишься-то, мелкий? Со мной до сих пор еще ни один омега не срабатывался. Хлипкие они все. — Я сработаюсь, — пообещал Кёнсу и взлетел вверх по лестнице, словно у него за мгновенье крылья выросли. Какое-никакое, а начало новой жизни положено.