Хорошее предчувствие

Лорд Вейдер не любил визиты в императорский дворец по двум простым причинам: здесь всюду витал призрак смерти, а еще когда-то в прошлой жизни это место было домом Энакина Скайуокера. Он помнил все, будто это случилось вчера. В их с мастером бывшей квартирке теперь располагался кабинет какого-то советника Палпатина. За бархатной обшивкой стен холла еще сохранялись следы от бластеров пятьсот первого легиона. В зале тысячи фонтанов теперь прогуливались любимые наложницы Императора. И всюду, в каждой комнате, в каждом помещении каждый раз Вейдеру отчетливо мерещились трупы тех, кого он убил в ту злополучную ночь. Кровавый след тянулся за ним на протяжении всего его пути по дворцу, бывшему некогда храмом джедаев. Теперь это был оплот Империи ситхов. Став ситхом сам и приняв имя и титул Дарта Вейдера, Энакин Скайуокер частично перестал существовать и отказался от своей прошлой жизни, захватив с собой в новую лишь немногое. Когда Падме открыла глаза после наркоза, лежа на операционном столе, она не произнесла ни слова. Она молчала очень долго, вся ее жизнь наполнилась лишь одним смыслом — заботой о новорожденных, но когда Вейдеру удалось уговорить Палпатина позволить ей вернуться в Сенат, Амидала словно воскресла из мертвых. Она стала появляться рядом с мужем на светских мероприятиях — Палпатин действительно заботился об имидже своего протеже больше, чем о чувствах его семьи. Видя рядом с Вейдером некогда популярную сенатора Амидалу, люди проникались уважением ко всему, что они делали. И хотя Падме оставалась республиканским политиком до мозга костей, Империи она тоже приносила определенную пользу. Они вместе растили прекрасных имперских детей в пример всем остальным. Иногда по вечерам пили чай и ложились после в одну постель. Но что-то между ними сломалось, исчезло навсегда. Ловя себя на мыслях, правильный ли он сделал выбор тогда, на Мустафаре, Вейдер оставлял апартаменты, где жила его семья, и уходил в недра бывшего храма, чтобы помедитировать. Почему именно в то место, которое приносило ему абсолютный раздрай в душе, он сам себе объяснить не мог. А потом велел перевезти с Камино саркофаг с телом бывшего учителя в храм, и все встало на свои места. Годы были добры к Оби-Вану, его мертвое тело даже не тронул тлен, и он как будто спал, сложив руки на груди. Бывало, что Вейдеру казалось, будто учитель сейчас просто откроет глаза, зевнет, привычным жестом проведет по лицу ладонью, прогоняя остатки сна, увидит Энакина, улыбнется ему и пожелает хорошего дня. По-настоящему хороших дней в жизни Вейдера было мало. Он мог пересчитать их по пальцам: когда впервые взял на руки троих своих детей и… И все. В остальное время он просто существовал, как дроид монотонно выполняя свою работу. Лорд Вейдер обожал Люка, Лею и Шми и всегда стремился выполнить задания императора как можно скорее и качественнее, чтобы беспрепятственно вернуться к семье. Но случалось такое, что семья не была готова к его присутствию, и Вейдер уходил к другому ребенку. Не совсем своему, но все же. Клон Оби-Вана был для него всем тем, что он хотел дать своим родным детям и получить от них взамен. Все, что он хотел иметь вместе со своим покойным учителем. Со временем Вейдер даже научился относиться к мальчишке не как к клону, а как к отдельной личности. Оби-Ван был копией Кеноби, да. Но лишь внешне. Внутри, стараниями Вейдера, это был совершенно другой человек. И он умирал. Медленно, на глазах у него, повторяя давнюю судьбу своего «донора», угасал, пожираемый проклятой опухолью — на Камино предупреждали, что клонирование большого количества мидихлориан на клетку может повредить их и приведет к непредсказуемым последствиям. Вейдер рискнул. И, как оказалось, зря. Знаний Плэгаса не хватало для уничтожения опухоли в мозгу Оби-Вана. Знаний Плэгаса вообще хватило ровным счетом на то, чтобы Падме не умерла во время родов — с ее здоровьем все было в полном порядке, с детьми тоже, и уже спустя много лет Вейдер понял, что угодил в ловушку Сидиуса, ведь со слов медиков Амидале с самого начала не грозило ничего страшнее разрывов тканей родовых путей, что являлось самой обычной и далеко распространенной травмой при родах, но Вейдер все же настоял на кесаревом сечении — просто на всякий случай. Вот и все его могущественное вмешательство в естественный процесс. Сейчас хотелось над этим не то смеяться, не то плакать. Вейдер опустил ладонь на транспаристалевую крышку саркофага. Хотелось коснуться лица Оби-Вана, поправить на плече чуть сбившуюся тунику с прожженными вулканическим пеплом дырами в ткани. Давно нужно было похоронить Кеноби по всем традициям джедаев, в крайнем случае — закопать тело в землю, как это было принято у него на родине, Вейдер часто летал туда раньше, пока была жива мать Кеноби. Помогал ей, чем мог, потому что был в состоянии сделать это. В отличие от самого Кеноби, который когда-то не помог Шми Скайуокер. Сейчас это все уже было сплошной лирикой. Вейдер не держал на него никаких обид. Он просто хотел, чтобы Оби-Ван был жив. В этот вечер они ужинали вдвоем. Падме вместе с детьми улетела на Набу на Праздник Света, Оби-Вана тоже звала присоединиться, но в этот раз позиция Вейдера была жесткой, и мальчишка остался. Глядя на него, Вейдер понял, что тот и сам не горит желанием никуда лететь и светить своей физиономией перед имперцами и инквизиторами. Падме отчего-то чувствовала перед «Беном» личную вину и потому ни в какую не желала отпускать его обратно на Мустафар, Люк был рад пообщаться хоть с кем-то еще кроме напыщенных детишек высшего корусантского общества, а Лея… Вейдер вздохнул. Со старшей дочерью творилось то, о чем он не хотел думать еще хотя бы лет пять. Примерно то же самое было и с ним самим в ее возрасте, и закончилось это весьма неутешительно. Свои поступки, продиктованные упрямством и юношеским максимализмом, Вейдер разгребал до сих пор и не желал того же самого для любимой дочери. Конечно, это делало его в глазах Леи врагом номер один. Словом, семья была едина в своей молчаливой войне против него как никогда. — Мастер, давайте я улечу, пока их нет. Вейдер перестал жевать и скосил взгляд на мальчишку, который точно так же клевал носом над жареным цыпленком. Видимо, кусок в горло в тот вечер не лез не только старшему ситху. — Скоро улетим вместе, — пообещал Вейдер. Между бровей Оби-Вана появилась складка. Еще один знакомый до боли жест: верный признак того, что учитель чего-то не понимает. — На задание его величества? Вейдер махнул рукой. — Не-а. Я перебираюсь на Мустафар на постоянное место жительства. Оби-Ван не врубился еще больше. — А… сенатор Амидала что об этом думает? — Полагаю, ей все равно. Юноша запутался окончательно, и Вейдер вздохнул. — Развожусь я с ней. И буду жить отдельно. — Блин. Понятно. — Мы бы сделали это давным-давно, если бы не дети. Потом они подросли, мы уже готовили бумаги в суд, как вдруг выяснилось, что Падме ждет ребенка. Пришлось снова откладывать процесс. Но я устал, Оби-Ван. Устал мучить ее. Если бы не я, она бы уже давно была счастлива. Вейдер выронил вилку, встал и прошелся по столовой. — Падме была и остается верна республиканским идеалам. Трудно, знаешь ли, жить такой, как она, с таким, как я — с имперским главкомом. Думаю, она до сих пор не простила мне убийство юнлингов. Даже к близнецам какое-то время запрещала мне приближаться. Медики говорили, что у нее послеродовая депрессия или что-то типа того, и все со временем устаканится. Но когда родилась Шми, история повторилась. Падме не доверяет мне моих же собственных детей, Оби-Ван. Это тяжело для нас обоих. Мы только… тянем друг друга в прошлое. Оби-Ван молчал, что было на него не похоже. Обычно этот мальчишка делился своим мнением даже тогда, когда его не спрашивали. — Он говорил что-то подобное, — едва слышно сказал он спустя минуту. — Кто — он? — Кеноби. Вейдер нахмурился и отвернулся от окна, в которое бездумно пялился последние несколько минут. Оби-Ван смотрел куда-то в сторону и вздрогнул, когда Вейдер щелкнул у него перед носом пальцами. — Объясни, что это значит, — на удивление спокойно выговорил ситх. — Иногда он ко мне приходит, — вяло отозвался юноша, как будто не хотел говорить об этом. — Не знаю, зачем. Может, жалеет. Может, ему интересно, что из меня получится. Может, хочет наставить на путь истинный. У меня как будто два учителя — вы, ситх, и он, джедай. — Как это он может к тебе приходить? Во сне? — все так же спокойно спросил Вейдер, чувствуя себя странно. — Ну не он сам, строго говоря, а его призрак. Когда это случилось впервые, мне было года два, не больше. Может, он приходил и раньше, только я не помню. Когда мне было четыре, он объяснил, что после смерти джедай может являться из Силы в виде духа. Не все это умеют, а его научил мастер Квай-Гон. С губ Вейдера сорвался смешок. — И Оби-Ван до сих пор приходит к тебе? — Угу. Причем чаще всего, когда его не ждут. Вейдер расхохотался во все горло. Оби-Ван вскинул на него ястребиный взгляд. — Мастер? — Я столько раз говорил с его хладным трупом, что вспомнить не могу, — Вейдер утер от смеха набежавшие на глаза слезы. — А он, оказывается, все это время мог явиться ко мне и ответить. В дюрасталевом кулаке что-то закоротило, и он сжался сам по себе. — Не думаю, что мог. Он сказал, что когда я стану ситхом, он больше не будет ко мне приходить. Вейдер хмыкнул, даже не скрывая презрения. Что-то подобное следовало ожидать. Даже после смерти Оби-Ван оставался неисправимым идеалистом, а в чем-то и моральным инвалидом. Да, Вейдер убил его, и этого вполне достаточно для крепкой обиды до конца мироздания. Но сидящий где-то очень глубоко внутри Вейдера и рвущийся на волю, рыдающий и умоляющий отпустить его Энакин Скайуокер все эти годы нуждался в своем учителе, как никогда. Наказывая Вейдера, Оби-Ван гораздо больше наказывал Энакина. Видимо, все это настолько явственно отразилось у него на лице, что Оби-Ван успел сотню раз пожалеть, что вообще упомянул призрак Кеноби в разговоре, никак к нему не относившемся. — Иди спать, — устало провел по волосам рукой Вейдер. — Поздно уже. Завтра полетишь на Мустафар. Уйти Оби-Ван не успел — в столовую вкатился R2-D2 с возбужденно мигающими лампочками по всему корпусу. У дроида было сообщение по зашифрованному каналу, который был доступен только Падме Амидале на самый экстренный случай. Голограмма сенатора возвысилась над R2. На Падме лица не было: церемониальный набуанский грим потек от слез, а в обеих руках она сжимала бластер. — Энакин… — прозвучало это явно не голосом женщины, которая обращается к своему мужу, с которым собирается разводиться. — Что случилось? — отрывисто спросил Вейдер, предчувствуя самое худшее. Годы закалили Падме, превратили страстного политика, который верит в демократию и вообще в лучшее, в непробиваемую скалу из дюрастали. Эмоции Падме проявлялись крайне редко, иногда даже во время исполнения супружеского долга Вейдеру казалось, что она занята разве что пересчетом трещин на потолке. Все маски слетели с Амидалы в один миг, и виной тому могло быть лишь одно — что-то случилось с детьми. — П-по дороге во дворец на н-нас напали, — Падме вытерла мокрый нос богато расшитым золотом и серебром рукавом. — Мы о-отбились, но… — Что? Кто-то ранен?.. Убит?.. — очень-очень тихо спросил Вейдер, чувствуя, как леденеет внутри него все, что поддерживает в нем жизнь. — Нет, но… Энакин. Они похитили Шми. Падме перестала вздрагивать и всхлипывать, лишь яростно перезарядила бластер и закончила сеанс связи: — Прилетай, пожалуйста. Как можно скорее. Ты мне очень нужен. Я иду за моей дочерью.