Цена серебра

Исходя из малого количества сохранившихся в СБ документов, можно предположить, что, по всей вероятности, это было добровольное и довольно-таки продолжительное сожительство с одним — или несколькими высокопоставленными гем-офицерами из дислоцировавшегося в округе оккупационного корпуса. В любом случае теперь уже некому сказать, было ли это по любви, из чувства самосохранения, или же леди Форбреттен пыталась обезопасить семью, расплатившись единственной имевшейся у нее монетой. — А возможно, и по всем трем перечисленным причинам, — сказала леди Элис. — Жизнь в оккупированной зоне — штука непростая. Л.М. Буджолд «Гражданская кампания»

В поместье тетки Форвинтер она приезжает внезапно, никого не предупредив заранее, но ее принимают радушно. Ахают, расспрашивают о дороге - она отвечает скупо и односложно. Неделю после переезда проводит словно в тяжелом сне — ходит, заученно улыбается, разговаривает с сестрой и остальными обитателями дома — но не чувствует ничего. Телеграф не работает, новостей из дома нет. Выходя из столовой, она случайно выпускает из рук тяжелую дверь, и та, подхваченная сквозняком, захлопывается с оглушительным грохотом. Cестра вздрагивает всем телом и, обшаривая комнату каким-то диким, затравленным взглядом, в защитном жесте прижимает к себе дочку. — Это всего лишь ветер. Так и не выпустив ребенка из судорожных объятий, сестра неуверенно улыбается, глядя на нее покрасневшими, заплаканными глазами, и она невольно задумывается: как бы та поступила на ее месте. В памяти с острой, болезненной яркостью всплывают события полугодовой давности. — У вас чудесные дети. Гем-лорд опускается в кресло с небрежной грацией хищника. — Охваченная войной провинция — не место для столь юных созданий. Полагаю, жизнь в столице была бы для них куда лучшим вариантом. Взгляд серебристых глаз скользит по ее телу, как змея - столь откровенно, что не оставляет шансов быть истолкованным превратно. Ей физически хочется стряхнуть его и растоптать, но вместо этого она всего лишь сжимает пальцы так, что ногти впиваются в ладони. В столице — родня покойного мужа, столица не нуждается ни в лекарствах, ни в продовольствии, столицу не обстреливает артиллерия, чей вой слышен над крышей поместья каждую ночь... И она молча склоняет голову в знак согласия. *** Вечерами все обитатели поместья собираются вместе. Она сидит в кресле с вязанием, стараясь не вступать в разговоры. — Питер сегодня вернулся. Просился сходить проведать семью. А деревня пустая стоит, — голос у старухи Форвинтер тихий и дребезжащий, но его слышно в каждом углу просторной гостиной, — дома сожжены, а где жители — неизвестно. У гем-лорда тонкие пальцы, унизанные кольцами. Всегда холодные. Он никогда не причиняет ей боли, его движения всегда точны и безупречно выверены. Даже на пике страсти кажется, что он выполняет некий сложный ритуал, смысл которого от нее ускользает. Она продолжает исполнять его желания, даже не пытаясь вникать в суть происходящего, каждый раз до последнего сопротивляясь той волне наслаждения, которая накатывает на нее против воли. Она ненавидит себя за эту слабость - и ничего не может с ней поделать. Гем-лорд продолжает приходить в поместье почти каждый день, и где-то на самом краю её сознания бьётся болезненное непонимание — что же он в ней нашел? Но время идет, один день сменяется другим, и как-то незаметно этот вопрос перестает иметь для нее значение. *** Утро начинается с головной боли. Она выходит на крыльцо, болезненно щурясь на яркий свет. — Вот тебе! Вот тебе, на, получай, проклятый цет! — крик заставляет ее вздрогнуть. Ей не хочется идти, но она все-таки зачем-то идет на звонкий голос, доносящийся с заднего двора, где столпилась ребятня. Палка в руках двоюродного племянника крутится с бешеной скоростью. Его атака стремительна и беспощадна, от глиняного воинства во все стороны летят черепки, а сам герой уже по уши вымазан в красной пыли. Горстка его сверстников смотрит на неравный бой, восхищенно приоткрыв рты. Последний из врагов повержен, и мальчик гордо вскидывает свое оружие к выцветшему от зноя небу. — Когда я вырасту, я стану великим полководцем! Я буду гнать гем-лордов до самой Цетаганды, а их императора посажу в клетку и буду возить по улицам! Она медленно отступает назад, невольно прикасаясь к кинжалу фор-леди, висящему на поясе. Спустя месяц гем-лорд впервые остается в поместье до утра. Лицо без привычных ярких разводов грима кажется лишенным возраста и его странная, нечеловеческая красота завораживает. Она смотрит на него не отрываясь — до тех пор, пока свечи не догорают, погружая спальню в темноту. А потом до рассвета лежит без сна, слушая ровное дыхание рядом, и сжимая под подушкой рукоять кинжала. Утром она аккуратно кладет кинжал на столик возле кровати. Гем-лорд, разумеется, замечает. На мгновение останавливает на ней пристальный серебристый взгляд - и не говорит ничего. *** Проходя мимо кухни, она случайно ловит обрывок разговора. — Слыхала, у Форкасионов хранилище разграбили? Охрану перебили, почти всю картошку унесли. И ладно б цеты — так свои же, чтоб им сгореть. — Ой, лишенько мое, скоро ж снег сойдет — что они сажать будут теперь? Они ж и эту зиму еле пережили — на следующую сами к цетам на поклон пойдут, помяни мое слово. Эту зиму она будет помнить до конца своих дней. Дороги засыпаны снегом так, что поместье оказалось отрезано от большого мира. И без того скудные порции еды приходится уменьшить вдвое. Запасы топлива на исходе, и она приказывает разобрать на дрова часть хозяйственных построек. Гем-лорд прилетает на флайере, привозит консервы. Небрежно ставит ящики у дверей, как нечто незначительное, не стоящее упоминания. После его ухода она долго смотрит на ровные ряды банок, чувствуя, как что-то странно и болезненно сжимается внутри. Потом встряхивает головой, обрывает яркие этикетки с незнакомыми надписями и несет банки в кладовку. *** Ночью она просыпается от жажды. Голова горит, губы пересохли так, что к ним больно притрагиваться. Она встает и идет на кухню. У дальней стены замечает два силуэта, слившиеся в один, слышит звуки торопливых поцелуев - и от души хлопает дверью об косяк. Испуганный вскрик, мелькает белое пятно фартука — и дробный топот двух пар башмаков горохом рассыпается по лестнице черного хода. Она проходит к раковине, наливает себе воды — и некоторое время стоит, слепо глядя в пустой квадрат окна, за которым едва начинает сереть предрассветное небо. Руки гем-лорда обнимают ее за плечи. Они стоят вдвоем у широкого окна в гостиной, и смотрят, как снег засыпает деревья в саду. Иногда ей кажется, что наблюдать за танцем снежных хлопьев он может часами напролет. — Там, откуда я родом, не бывает снега. Она протягивает руку, и впервые касается его по собственной инициативе. Гем-лорд неожиданно улыбается, и становится до невозможности похож на человека. Разумеется, она не произносит этого вслух. *** - А я слышала, что тут партизане где-то лагерем стоят. Может, сюда каких-то карателей пришлют… - А мне говорили, что они тут воду отравить собираются, чтобы выкурить партизан, в нашей Веринде-то… - А я думаю, цеты просто отсюда уходят, обломали зубы-то об наших. Вот и пакостят, чтоб ничего ценного за собой не оставить. Она медленно прикрывает глаза, перед внутренним взором стоит мост через Веринду, единственный на десятки миль вокруг, до которого от дома – десять минут неспешным шагом. — Вы должны уехать отсюда. Как можно быстрее. Серебристые глаза смотрят цепко и пристально, заранее пресекая любые возражения. В голове теснятся десятки вопросов, но она только кивает и идет собирать вещи. Гем-лорд молча наблюдает за ней, потом подходит, и одним движением заставив ее запрокинуть голову, коротко целует в губы. Она не выдерживает - тянется навстречу, обнимая его в ответ. Ни один из них не произносит ни слова. Когда маленький отряд выезжает из ворот поместья, она с безжалостной ясностью понимает, что все кончено. На месте души остается пустота с рваными серебряными краями. Спину в последний раз обжигает нечеловечески пронзительный взгляд, но она ни разу не позволяет себе оглянуться.