Четыре времени года

      Первыми вернулись не мысли, а ощущения. Тяжесть холодного воздуха на мокрой спине, жесткий пол, корка пыли на вспотевшем лице. И резкая боль в непривычной изогнутой, придавленной телом руке. Жив. Но не здоров.       Первое правило в незнакомой обстановке: не спеши показывать признаки бодрствования, спящий пленник вызывает жалость, бодрствующий — желание самоутвердиться. Я лежал на животе, слушал и анализировал. Звуков человеческого присутствия: голосов, дыхания, храпа — сюда не доносилось, шум листвы, стрекот ночных насекомых принадлежали лесу. Крови подо мной не было, слабости от кровопотери тоже, значит, перелом закрытый. Голова не кружится, металлический привкус во рту отсутствует, значит, действие дурмана прошло. Сейчас я один, освещение естественное, пол подо мной земляной, плотный, правая рука временно не функционирует. Скверно.       Здоровой рукой я ощупал каждый доступный сантиметр и, убедившись, что скрытых ловушек не установили, осторожно перекатился на спину. Сломанное предплечье отозвалось целым каскадом ощущений, и некоторое время я лежал, прикрыв глаза и трогая босой пяткой противоположную стену, холодную, шероховатую. Так и есть, обычная яма в земле, без вульгарных окон или лестниц, все просто и функционально.       Не торопясь оценивать повреждения, поднял голову вверх. Словно дождавшись этой минуты, сверху слетели комочки земли, ударили по щекам. Явственно послышались мягкие шаги кожаной обуви. У моих людей подошвы подбиты железом и звучат куда громче, когда им нет нужды скрывать присутствие. Значит, переговоры или откровенный шантаж. Знакомо.       Солнце, далекое, бледноватое, светило сквозь несколько слоев небрежно накиданного лапника. Отточенные тренировками внутренние часы твердили о наступлении полудня следующего дня, легкий голод и отсутствие жажды — о том же. Вычтем время на перенос неподвижного тела, далеко они бы не ушли, а повозки в горах не в чести — получим три-четыре часа беспамятства. Никаких признаков лестницы — просто сбросили сверху, к сожалению, неудачно для пленника, потом примитивно замаскировали вход. Примитивно, да. Чтоб меня разорвало, они похитили человека из укрепленного лагеря и изобрели снотворное, способное воздействовать на корианского офицера!       Я не отводил глаз от светлых прорех «крыши» и на ощупь исследовал повреждения. К собственным травмам готовься заранее, они часто кажутся страшнее, чем есть. Тактильный осмотр сказал больше, чем пугливый человеческий взгляд. Сломана в двух местах, пульс не изменился, значит, внутреннее кровоизлияние невелико. В бессознательном состоянии организм смог перейти в состояние стазиса, заблокировав воспалительный процесс. Или не смог. Я решился на визуальный осмотр. Да, выглядит так же скверно, как и ощущается — распухла, деформировалась. Имеет ли смысл сообщить моим тюремщикам? По здравом размышлении — нет. Чтобы оказать помощь, должно извлечь пленника, а значит, усилить надзор за ним. Конечно, не совсем они звери (звери не имеют обыкновения снимать с человека одежду, оставляя самый минимум), но квалифицированной медицины ждать не стоит. Как не стоит потенциального противника оповещать о временных трудностях.       «Временные трудности». Я поудобнее перехватил руку, нащупывая нужное место и отчаянно прося всех местных богов, чтобы познания о точечной анестезии не испарились из головы бесследно. Получилось. Рука выглядела все так же неприглядно, но боль ушла на глубину. Иллюзия, но полезная. Еще в полудреме по пробравшей до костей сырости я ощутил, что лишился кое-каких нужных вещей. Обыскали меня умело, забрав верхнюю одежду, пояс, сапоги, вспороли подкладку, удалив полезные «безделушки» — складной нож, маленький компас, запас антибиотиков. Однако они не тронули обмотанного вокруг тела эластичного бинта, сочтя его напоминанием о старых ранах. Все верно, только не старых, а нынешних. Жаль тратить почти два метра полотна, когда так нужна веревка, но проблемы надо решать по мере поступления.       После нескольких неудачных попыток я кое-как зафиксировал руку, сделал повязку на шею. Выждав немного, ткнул пальцами в нервный узел и выждал период адской боли, разглядывая противоположную стену. Она была ближе, чем хотелось, поверхность пола не имела и трех шагов в длину — словно я муха на дне перевернутого стакана. Прекрасное лекарство от тщеславия!       Спустя какое-то время созерцания стены возникли вопросы к архитектору. Я поковырял пальцем суглинистую почву, она осыпалась, открывая зеркально гладкую поверхность, почти невозможную в природе. Корни деревьев, камушки, даже целая колония муравьев — всё это было вплавлено в тугую монолитную субстанцию, наподобие глазурованной глины. Судя по некоторым признакам, всё произошло в одно мгновение под действием огня весьма специфической температуры и состава. Назвав свою «тюрьму» перевернутым стаканом, я лишь немного погрешил против истины, но какой источник этого мира дает пламя такой мощи? Судя по толщине стен и направлению характерных проталин «огонь» сошел сверху, значит, версия о плавильных печах или ямах для обжига отпадала. Я не жалуюсь, в моем распоряжении отличная одиночная камера в виде оплавленной воронки, но лично мне известны очень немногие вещи, способные ввергнуть обычную лесную почву в подобное состояние. И до этаких вещей аборигены еще не додумались, просто не могли додуматься. Заметка на память: когда выберусь, сделать анализ радиоактивных изотопов в здешней атмосфере. Или в разведанных шахтах добывали совсем не металл, или мы чего-то не знаем об этом мире.       Рука, наконец, «взяла» передышку, и одновременно с этим возобновились голоса наверху. Жаль, без портативного переводчика смысл беседы от меня ускользал. Я переместился подальше от края, чтобы земля и песок под тяжестью шагов не падали на голову. Результатом смены дислокации стали одна плохая, одна хорошая и одна нейтральная новость: возобновление боли в руке, наличие соломенного тюфяка не первой свежести и сосед по камере. На фоне существования местных технологий по работе со сверхвысокими температурами новости были скудноваты, но в моем положении выбирать не приходилось.       Я свернул подстилку в несколько слоев, сел поудобнее и заглянул в глубокие глазницы «товарища по несчастью». Волк, либо крупный пес издох давно: попался в ловушку, банально не заметив глубокой ямы. Гладкая стена с одной стороны была исцарапана следами когтей до уровня человеческого роста. Когда силы для побега иссякли, хищник свернулся клубком и с достоинством встретил кончину от голода и жажды. Лесные муравьи очень обрадовались данному факту, обглодав мясо до костей. Случилось это больше года назад.       Тезка* оказался внимательным и благодарным слушателем. Итак, что мы имеем? Пленника оставили в живых, следовательно, есть план по эксплуатации моей персоны. Выгоды и преференции очевидны — заставить вторгшуюся армию покинуть этот мир под залог жизни командира. Простые и понятные резоны. Резоны армии, согласно воинскому Уставу, тоже просты: убедившись, что командир погиб, либо пропал без вести, провести поисковую операцию, по истечении срока которой покинуть место дислокации и направиться в головной штаб до получения новых распоряжений. Да, для кого-то плененный главнокомандующий — позор. Но саранча — животное стадное, она отступает, когда исчерпаны энергетические и пищевые ресурсы.       Колонии нам не нужны, завоевания во Вселенной дрейфующих миров бессмысленны, вершить справедливую месть нерационально. Поисковая операция займет не более трех суток, именно столько отводится на розыск и идентификацию останков. Если не найдут, максимально зачистят местность: Устав предписывал упреждать возможность генетических квестов, мертвый корианский офицер порой опаснее живого. Не откажись я в свое время от имплантов — нашли бы быстрее, и рука уцелела. Не сложилось.       «Собеседник» печально смотрел перед собой пустыми глазницами. Следовательно, приняв во внимания мотивацию обеих сторон, вижу два пути: дождаться освобождения/выдвижения требований/обмена или попробовать бежать. Первое, несомненно, разумнее, в случае дипломатической неудачи средство достойно уйти из жизни найдется. Просто я не люблю проигрывать.       Веский довод: кое-какие активы мои похитители не смогли найти. Обыскивали со знанием дела, изъяв вшитое в край кителя лезвие, метательные ножи за подкладкой. Логично, я знал пленников, кончавших с жизнью с помощью монеты или ложки. Но похитители оставили пуговицы! Целых четыре пуговицы, две на манжетах рукавов и две запасные с внутренней стороны рубашки. Плохо же они знали корианских боевых офицеров!       Я поднял левую руку и осторожно ощупал края воротника. Ампулы уцелели. «Еще повоюем, приятель!». Сосед ответил молчаливым согласием. ***       После полудня, когда жара стала спадать, на веревке спустили еду. Судя по быстроте, с которой взлетела обратно плетеная корзина с откидывающимся дном, моя стража осведомлена о способностях воинственных пришельцев. Они исключили всё, что отдаленно напоминало оружие или могло послужить средством к побегу. Вода присутствовала в неком подобии бычьего пузыря, вместо тарелки наличествовал резной лист неизвестного растения, столовых приборов не было вовсе. Предполагалось, что есть я буду руками, а листочек послужит в качестве салфетки и заодно туалетной бумаги. Я мысленно поблагодарил заботливую охрану и использовал подарки по назначению. Подарки берут и радуются, правда?       Время до появления темноты (и появления предусмотрительно изученных путеводных созвездий) было истрачено на ленивые размышления о достоинствах подобной конструкции тюрем. Дешево в исполнении, вход только один, подкоп теряет всякий смысл, охрана в любой момент может наказать или унизить заключенного сотней возможных способов, а ему даже негде укрыться. Я, например, даже выпрямившись в полный рост, не доставал до краев ямы. С другой стороны, долго содержать пленника не получится: он будет страдать от холода, зноя и дождя, «камера» быстро наполнится продуктами жизнедеятельности, а очистить ее, не перемещая узника в другое помещение, затруднительно.       «Но хоронить определенно легче», — при мысли о скоропостижной смерти я вдруг отчетливо вспомнил серьезное лицо обольстительницы Мэй Ли, Омелы. Вспомнил без злобы. В сложившийся ситуации каждый из нас отыграл положенную по сценарию роль, самолично предсказанную мной девушке из угнетенного народа. Я сам нарек ее именем легендарного орудия смерти, сам не распознал в робости смущение перед величием возложенной Миссии! Надеюсь, участь Мэй Ли не слишком печальна. Сколь ни огромна жертва, приносимая женщиной ради свободы соотечественников, репутация «подстилки врага» пристает надолго, если не навсегда. Таков порядок вещей во всех мирах, слухи важнее фактов. Хотя стоило признать, моя непогрешимая репутация стратега тоже пострадала, битву я проиграл.       По телу пробежала знакомая дрожь, солнечные пятна из привычно светло-серых на мгновение полыхнули предзакатным алым. Не вовремя. Еще один резон перенести побег на раннее утро, сон охранников в эту пору крепок, и свет будет больше другом, чем врагом. Искать путь в темноте, в незнакомой местности неразумно. К тому же после утомительного подъема придется избегать прямых столкновений: сломанная рука наполовину уменьшит шансы. Только бы пережить ночь. Не люблю ночь. По субъективным причинам.       В примитивных мирах не сложилось привычки вести военные действия по ночам, темное время суток есть время отдыха, разведки и перегруппировки сил. Ночь полна неизвестных переменных, после ввода которых выверенное тактическое уравнение можно умножать на два, а можно на ноль.       Ночами я болен.       Кружок света высоко над головой заметно потускнел. Осмелев, мурашки быстрее забегали по телу. Чувства обострились исключительно, где-то наверху потная рука человека прихлопнула комара, и я видел… чуял… эту мозолистую пятерню, шершавую шею в кольце воротника, слабый запах крови, оставшийся на коже. Нельзя больше оттягивать. Стараясь не травмировать больную руку, я вытянул шею и зубами рванул правый уголок воротника. Зашитая ампула треснула, рот сначала обдало холодом, потом мучительно заныли десны, но я терпеливо кусал и дергал ткань, выжимая драгоценные капли. Голый череп смотрел на меня с сочувствием, его земные дела уже не волновали.       Стандартная доза блокирует приступ на неделю, иногда больше. Но при выбросе адреналина вещество расщепляется быстрее, к тому же, часть его впиталась в воротник. В запасе у меня около суток. Если до этого срока не достигнуть лагеря, разум помутится, и придется пристрелить меня как бешеную собаку.       Слух и зрение возвращались в доступные человеку пределы. Утих даже беспокоивший меня запах тухлых яиц — популярное у местных блюдо, которым злоупотребил один из стражей. Сутки. Сутки человеческого существования.       Сверив свои познания с картиной бледных звезд, я подвинул соломенную подстилку к уже погруженной в тень условно западной стене, прилег, упокоив больную руку на груди. Я знал, что во время сна тело не совершит ни одного лишнего движения, не повернется и не сменит позы. С первым лучом глаза откроются навстречу утру — минута в минуту. Я не позволю ночи отменить мои планы. Я выберусь из ямы, найду дорогу и к концу дня вернусь в лагерь.       Я даже не представлял, как ошибался, сколько всего уместится в отрезок между этой минутой и блаженным созерцанием строгих рядов военных палаток. К счастью или к горю свершилось всё сие — не ведаю и сейчас. ***       Сердце разбежалось и ощутимо толкнуло в бок. Я проснулся. В ночи переплетение ветвей над ямой было не менее весомо, чем крытая черепицей крыша. Только звуки настил пропускал беспрепятственно. Шорох шагов, треск костра, чужой гневный голос. Я полностью проснулся и встал, опираясь на стену здоровой рукой. Кружок головы — меньшая мишень по сравнению с лежащим человеком. Голос угрожал. То же странное гортанное наречие, но иные тембр, манера, интонации. Голос хозяина, обнаружившего на своем огороде бродячую собаку. Глаза могут обмануть, чутье корианского офицера, то, что вернее сердца и надежнее друга — нет. Чужак обвинял, «сторожа» оправдывались. Костер треснул и зашипел, испуганно прозвенел по камням фарфор. Что-то жидкое и густое — суп? Каша? — заливало пламя, отчаянно запахло горелым мясом. Где-то в уголке памяти вертелись узкоглазые испуганные лица, руки, прижатые к груди в знак покорности.       Гневный окрик. Слова оправдания. Рвется ткань. Просьба о пощаде. В костре треснула ветка. Лязгнул меч, покидая ножны. Злой сухой звук рассеченной плоти. Голоса, голоса, голоса. Топот ног. Треск ломающихся ветвей. Падение чего-то тяжелого Метательный нож? Прерывистое дыхание. Бульканье. Ни с чем не сравнимый запах крови. Сердце скребется в гортани. В горячем потоке вен и артерий медленно плавятся крохи лекарства. Скверно.       Ветки над головой шелохнулись. Я вцепился зубами в спеленатую руку, но боли не почувствовал, только звук скребущих друг о друга костей. В груди зарождался тоскливый звериный вой. Рука безболезненно и бескровно опухала. Теперь кисть не спасти. Ветки разметало порывом, я увидел линии чужих созвездий. Пальцы нащупали и сжали пуговицу. Пусть попробует.       Но ночь решила уравнение по-иному. Сильный ветер взметнул с земли столбы пыли, и с небес излился ад кромешный. Я видел каждую черточку, каждый «волосок» в текучей огненной реке, и даже здесь, в земляном укрытии, чувствовал, как от жара шевелятся на голове волосы. Было видно, как днем, свет, беспощадный, жестокий, заливал яму, собачий скелет «ожил» и задвигался, отбрасывая на стену клыкастые тени.       Мне случалось бывать под бомбежкой, я видел, как зачищают города, как вытаскивают трупы солдат из обгоревших транспортников, как идентифицируют останки и что порой значится в реестре в графе «останки». Поэтому после окончания военной академии и выбрал специализацией примитивные миры, еще не познавшие прелести напалма. Но та ночь нарушила обретенное равновесие, щедро одарив одним и тем же повторяющимся сном: текущим с небес огненным ядом. Смертью, после которой не бывает идентификации останков. Рука сама нащупала зашитую в левый угол воротника ампулу с отравой.       Последний пламенный шар взорвался, коснувшись земли, огонь утих. Пробежал сухой горячий ветер с запахом пепла, унося с собой все лесные шорохи и предсмертные крики ночных обитателей дубравы. А главное, он унес с собой ответы на незаданные вопросы.       Остаток темного времени я потратил на подготовку к побегу, затачивая и вбивая в твердую стену собачьи кости и чутко вслушиваясь в звуки.       После событий ночи рассвет показался тусклым и ненастоящим, беззвучным, как выброшенная на берег рыба. Зрелище собственной руки тоже не обрадовало. Я проверил фиксацию сустава, но протезирование верхней конечности уже виделось неотложной необходимостью. Какие отслеживающие устройства вмонтируют в протез — один биомеханический бог знает. Пожил пять лет бесконтрольно — и будет. Я оборвал уцелевшие пуговицы и разломал их.       Почти четверть часа ушло на то, чтобы преодолеть сопротивление пластика, а предполагалось, что в боевых условиях займет не более пяти минут. Вернусь — уточню инструкцию. Внутри каждой пуговицы пряталось эластичное резиновое кольцо. Вывернув ободок наизнанку, я проверил заточку спрятанных внутри шипов. Острые. На каждом кольце уместилось четыре колючих «когтя» — средство защиты и обороны. Этот нехитрый предмет легко было подогнать по размеру руки, ноги, даже на голову надеть — для любителей лобовой атаки. Никогда не любил этого примитивного приема, даже при удачном исполнении голова болит нещадно. Я определил по два кольца на левую ладонь, оставшиеся закрепил на ногах. Сейчас отсутствие обуви сыграло на руку — проще контролировать подъем. Остроты импровизированного кастета хватало, чтобы резать стекло или закрепиться на твердой поверхности, мне уже приходилось взбираться с его помощью по почти отвесной стене. Удовольствие ниже среднего, но иногда привередничать вредно для здоровья.       Увы, мой сосед прекратил посмертное существование, трансформировавшись в утопленные в стену опоры для ног. Вряд ли он представлял, что будет помогать человеку после смерти, но времена не выбирают. «Ступени» сэкономили почти четверть пути, левая рука уже нащупала край ямы. Снаружи по-прежнему царила настороженная тишина, и тем отчетливее хрустнула под ногой кость. Ступни страховали снизу, рука на всю длину шипов вонзилась в землю, набрав полную горсть хвои и суглинистой почвы. Передышка. Подтянуть правую ногу, левую. Лес хранил молчание, заинтересованно прислушиваясь.       Шип на правой ноге вошел слишком глубоко, похоже, придется бросить. Но какая же бесконечная стена! Я выдернул ногу из кольца и повис. Тело тянуло книзу, рука по сантиметру отвоевывала земную твердь. Ветки отчаянно мешали обзору, я пожалел, что не ношу местной конической шляпы с широкими полями — одним взмахом головы можно было бы обрушить весь настил. Иголки осыпались, прилипая к потному лицу. Мой старый друг-недуг зарычал во мне от досады. И, словно послушавшись беззвучной команды, вся крыша ринулась вниз, обдавая «перхотью» коры. Выход! Из последних сил я рванулся вперед, ощущая локтем, плечом, лбом твердую почву, подтянулся, перекинул через край ноги, перекатился и замер, уставившись в серое небо. Кажется, в этих случаях по правилам военной тактики сначала нужно поднять над краем ямы что-нибудь для проверки скрытых снайперов. Но у меня надежное оправдание: терять мне нечего.       Рука благородно придержала самые острые ощущения до лучших времен, во всяком случае, во время подъема я не терял сознания от боли, тугая повязка не размоталась. Пожалуй, оставлю пару косточек на память, когда протез будет готов.       Ветер, столько раз выступавший в роли требовательного друга, не подвел и сейчас: вытянул по лицу плетью с соленым привкусом пота и горелой плоти. События минувшей ночи требовательно напомнили о себе. Я встал, огляделся и, кренясь на правый бок, подошел к остаткам давешнего лагеря.       От него мало что сохранилось: круглая черная проплешина, на ней три темных бугорка, практически неотличимые от выжженной земли. Просто силуэты — черные на черном. Рассказать они уже ничего не смогут. Времени было жаль, но я перевернул каждого, чтобы убедиться — сталь перерезала горло до того, как тело сожгли дотла. Двое лежали вместе, один чуть поодаль, от остатков его голеней тянулись две борозды — тащили. Хотел уйти, но не успел. Я поискал метательный нож, которым оборвали жизнь беглеца, но рана на спине была надежно запечатана расплавленным металлом, от рукояти остался обрывок кожаной оплетки величиной с мелкую монету. Ни черные лоскуты от длинных халатов, ни осколки фарфоровых чашек не могли объяснить, кто эти люди, откуда пришли, кто и за что покарал их. Я смотрел на разбросанные деревянные палочки для еды, чудесно целые и ненужные, и думал о тщете жизни. Все эти вещи были для меня бесполезны. После некоторых поисков под полотном тихо тлеющей палатки нашлось стальное лезвие, слегка оплавленное, но еще острое. Наборная рукоять не уцелела, но по качеству металла я признал нож, выменянный в нашем лагере.       Зато в относительном изобилии обнаружилась еда — в мешке, подвешенном от зверья на дерево. Соленое мясо, по виду свинину, я не тронул, взял только полупустую флягу, хлеб, лук, на десерт — жесткие, твердые, как камень, сушеные вишни. Из второго мешка удалось соорудить подобие нищенской обуви. Даже если бы сапоги уцелели, ноги у местных слишком малы.       Своих вещей я не нашел, из чего следовало, что одежду снимали не здесь. Кажется, кто-то искренне думал, что лицу под повязкой поверят больше, если тело облечено в знакомый мундир. Что ж, его ждет небольшой сюрприз в виде сканера сетчатки глаз и идентификации по отпечаткам.       Направление я примерно представлял, но пускаться в путь медлил. Мысль была нерациональная, глупая, но она упорно не желала оставлять вскипевшую голову. Мои похитители не заслужили стать добычей лесных зверей. Кой-какой крылатый народец уже заинтересованно косился на неподвижные тела, особо наглая ворона, боком подскакивая по поляне, громко заявила о сугубом праве распорядиться останками. Никто такого не заслужил. Копать могилы в моем нынешнем состоянии глупо, но почему бы не воспользоваться готовыми? Может быть, это отвадит местных от нелепой мысли похищать корианских боевых офицеров. Что-то подсказывало, что, спрятав пленника на этой земле, смельчаки пересекли невидимую границу чужого владения. И хозяину здешних мест плевать на запрет использовать железо. Выходило, что я чудом разминулся с пресловутой местной властью, несомненно, стоявшей на иной ступени развития, нежели скромные сельчане. А еще хозяева умели превращать непокорных в кучку пепла. Хорошо, что через пару дней мы уходим из этого мира.       Похороны не отняли много времени. Останки были совсем легкими, ради приличия я завернул их в мешковину палатки. Последний усопший умудрился отблагодарить «могильщика». Перекладывая тело с земли на «погребальный саван», я ощутил странную тяжесть правой руки покойника. Содрав грязные серые клочья, остатки рукавов, увидел кожаный наруч, обхвативший остов от локтя до запястья. Тело, лежащее на боку, сохранило имущество от участи рассыпаться горячей пылью. Обугленная кисть шевельнулась, как живая, под выделанной кожей блеснул запретный металл.       Солнце заиграло на ассиметричных узорах. Я держал в руках первое действительное доказательство местного кузнечного мастерства. Металл был мне незнаком, он отчасти напоминал сталь высшего качества с вкраплением более светлых сплавов — серебра? Латуни? Платины? Вещь была не новой, петли замочка лоснились от времени, но, несомненно, изделие застало времена, когда шахты на склонах гор использовались по назначению! Пары к нему не было, но разве нельзя использовать эту штуку как фиксатор для перелома?       Я бросил взгляд на страшную, опухшую кисть и преисполнился сомнений, что красивая бижутерия может быть полезна. Но синюшная, самого неприглядного вида рука, неожиданно легко легла в «прокрустово ложе». Прохладный металл бережно принял пострадавшую конечность, и я, наконец, смог использовать часть бинтов для иных потребностей. Например, чтобы препроводить останки к месту упокоения.       Во время работы оказалось, что мое заключение могло быть отнюдь не одиночным: на поляне наметились еще несколько ям схожего устройства и размера. Все они пустовали, некоторые начали осыпаться, несмотря на феноменальную прочность материала «облицовки». Одна «тюремная камера», очевидно, пользовалась особым уважением. Холмик ветвей недавно подновлялся, входное отверстие обозначали белесые плоские камни, на ветках ближайшей сосны повисли выгоревшие на солнце шелковые ленты. Знай я тогда кое-что о местных погребальных обрядах, не тронул бы насыпи, но невежественный пришелец, положив на землю последнего не преданного могиле бедолагу, наклонился и раздвинул верхние ветки.       Верю и уповаю, что они умирали сразу. Смертоносный огонь лился сверху, люди закрывали руками головы и в таком положении застывали навеки. Неведомое пламя спаяло воедино кости и сухожилия одних, от других оставив только отпечатки на оплавленных стенах. В кучке пепла, сохранившей очертания человеческой фигуры, лежал маленький белесый скелет. В попытке избежать огненной смерти, он свернулся клубочком, поджав ноги и руки. Правая подошва не уместилась, косточки стопы распались золой. Они ошиблись: прикрывавший своим телом сгорел заживо, его подопечный погиб несколькими минутами позже. Пламя пожрало всех.       Кусты за спиной шелохнулись, под беспечной ногой хрустнула ветка, и обломок ножа сам прыгнул в здоровую руку. Я медленно обернулся.       Под деревом мой адъютант Бестин. Это знакомое до мельчайших черточек лицо, оттопыренные уши, упрямый рот подковкой были исполнены такого изумления, что во мне зародился и угас несвоевременный смех. Чем больше вытягивалась чужая физиономия, тем больше я понимал, что ЭТОГО человека вижу впервые. Бестин, сменивший на посту незабвенного добряка и увальня ЛайЛашина, (для краткости ЛеЛе), мой туповатый, но верный Бестин попросту не умел воспроизводить такую богатую палитру чувств. Страх, удивление, ужас, беспокойство — набор эмоций, невозможный даже для низших офицеров, попеременно демонстрировался этой талантливой копией. Можно присвоить облик, форму, воспроизвести походку и жесты, возможно, голос, но подмену раскрыли бы, как только этот «Бестин» издал первый звук. Мы встретились глазами. Моя рука была обездвижена, у ног лежало бездыханное тело, уродливый обрубок лезвия покачивался в потной ладони, и все же я знал, что нахожусь в своем праве. Это моя вотчина, здесь я охотник, !       Самозванец открыл рот, чтобы сказать нечто глупое и оправдательное, бросил мне отчаянный взгляд, — лишь кусты закачались, отмечая путь беглеца.       Я препроводил останки похитителя к собратьям по несчастью и легкой размашистой рысью пустился в погоню. У меня накопилось столько вопросов!