Четыре времени года

Оборо томо ивадэ хару тацу тоси-но ути Середина года, А голова кружится — Как в первый день весны. (Перевод morreth) Хогёку Ёшитойо.

…Сейчас, оглядываясь назад, я спрашиваю себя, что если бы тот подарок судьба преподнесла на ином отрезке жизни? Пятью годами ранее — и мальчишка-идеалист принял бы дар, не рассуждая и не думая о последствиях. Пять лет спустя, усталый и исполненный сомнений, он принес бы чудо в жертву рациональности. Но тот молодой человек на пороге зрелости еще не устал задавать вопросы и ждать ответы. В этом была его слабость и его сила. А еще он не любил проигрывать… Записано со слов Короля-Трактирщика. Полрейн, год 34 от начала правления Защитника. За тридцать лет до событий «Весна. Когда цветет катальпа». Рассказ ведет Карс Сингер.       Ночная долина была полна огней. Приказ командующего исполнялся неукоснительно: собираться группами не более трех, оттого костры цепочками разбежались по земле.       Три тысячи, малый отряд. Точнее, две тысячи семьсот восемьдесят три человека — из уцелевших после шестимесячного похода. Потери неизбежны, хранить память о павших — удел полководца. Двести семнадцать человек домой не вернутся. Возможно, их призраки невидимо бродят среди костров, тянут к огню тощие руки…       Я отогнал неуместные мысли усилием воли. Если к исходу пяти лет домой вернется не меньше трети, результаты похода посчитают удовлетворительными, более половины — оптимальными. Выше семидесяти пяти процентов не поднимался никто. Кому интересно считать бабочек-однодневок?       Мы появляемся из ниоткуда и уходим в никуда, оставляя потомков гадать: почему пали сильная укрепленная крепость, город, форт. Мы отбираем ресурсы, топливо, урожай — все пригодное в пищу, все потребное для функционирования цивилизации, мы не берем пленных, ибо каждый пленник — это лишний рот, на пропитание которого наш скудный мир не выделит ни единого лишнего зернышка. Мы, корианцы, саранча населенных миров, черная память легенд, мы те, чья жизнь ценится не дешевле раздавленного насекомого.       За цепью костров высились холодные вершины, такие чужие и такие знакомые. Я смотрел на новый мир и вспоминал голые скалы, затерянные в холодном северном океане. Ветер, в бурю гнущий до земли упрямые сосны. Звонкие, морозные до прозрачности зимы. Перемешанную с осколками льда стылую весеннюю воду. Суровый неприветливый край архипелага. В дальних походах пройдут годы — чтобы однажды коснуться каменистой почвы корианских островов. И ныне далеко до этого дня.       А все же даже в вынужденном нашем положении есть повод для гордости. И приятна сердцу полководца картина ночных огней…       Полночь. Смена караула. Перекличка. Костры. Чужой мир. Который по счету? Сколько их будет еще? Прочь, прочь эти минуты задумчивой меланхолии!       В военной кампании я не имею права на метафизику, я пребываю в равновесии, я сосредоточен на происходящем. Но в такие тихие летние ночи, когда усмиренный недуг не тревожит меня, в такие ночи изменяет самообладание, приходят долгие бесплодные размышления о цели и смысле. Конечно, патетические рассуждения о величии нашей миссии полезны для поднятия солдатского духа, но к чему мне эти безделушки в часы отдыха! Вера в незыблемость армейского Устава — лишняя обуза, всё искажается, теряет смысл в этих чужих, неприветливых мирах.       Датчик движения мигнул и выдал сигнал о нарушении периметра. По щелчку включился внешний динамик. Трое, нет, четверо. Голоса незнакомые, с вкрадчивыми интонациями, характерными для местных. Часовые стойко отражают натиск, аборигены настойчивы. Аборигены в лагере после сигнала отбоя. Интересная диспозиция.       Мне не нужно задействовать камеры наблюдения, чтобы представить эти непрестанно кланяющиеся фигуры в долгополых халатах, эти сложенные в знак смирения ладони. Они не менялись, сколько бы ни выкачивали мои люди из окрестных селений. Они угодливо кланялись, подметали землю широкими рукавами — и приносили на обмен продукты, ткани, изделия из дерева, предлагали себя в услужение. «Чего желает господин? Господин изволит гневаться?». В этот последний пункт «товарообмена» включались и опытные, неизменно покорные завоевателю женщины. Словно сказка о рае для усталых воинов вдруг стала былью. Мы не возражали. Характер воина проверяется не только в сражении, куда больше его оттачивает вынужденное безделье. Безропотное население — меньше потерь, меньше потерь — лучше для начальства.       Странное дело: любые блага этого мирка — люди, дерево, фарфор, зерно или мясо — можно обменять на металл. Точнее, на железо, будь оно в слитках, изделиях или в виде искореженного гнутого лома. Собственно, я не видел здесь иной стали, кроме той, что выменивали узкоглазые у моих интендантов. А между тем первичное сканирование выявило в горах заброшенные шахты, да и обращаться с металлом местные умели: медь, свинец, изделия из серебра, даже золота — но не железа. У них в избытке кузнецы, но не горные мастера. Правят старосты и цеховые старшины — но ни одного князя, воеводы, феодала, любого представителя высшей власти. Две загадки: железо и местная иерархия. Религиозный запрет, либо издержки демократии. Или от нас, недалеких агрессоров, просто скрывают информацию.       Крики снаружи усилились: мои люди быстро устают от принятого здесь многослойного громоздкого этикета. Я разобрал слово «дар», потом прозвучало моё имя, переиначенное на местный лад — Кан Сир. Чем-то они хотят одарить военного лидера чужаков во время личной аудиенции. Чтобы быстрее уходили или чтобы быстрее возвращались? В любом случае, через три дня отряд покинет долину, объективно мы взяли от этого отсталого мирка всё, что могли.       Лающие команды часовых, журчание гортанной речи, испуганный женский возглас. «Подарок. Предназначена для господина. Особый дар». Такая настойчивость внове. Что ж, эта сторона местной культуры до сих пор меня интригует, полюбопытствуем. Я нажал кнопку коммутатора:       –Пропустить только женщину. Допуск 3 уровня. Сопровождение — два человека. Перед остальными извинитесь и проследите, чтобы покинули лагерь, — проверим, что здесь понимают под выражением «предназначена». Все же почему у них отсутствует верховная власть! Здесь так к месту был бы деспот в окружении одалисок.       Но вместо гарема одалиску доставили мне. По лицу «гостьи» я понял, что стандартная процедура обыска пришлась ей не по вкусу. Как и двое конвоиров, не больно, но крепко державших девушку повыше локтей.       –Они забрали мою заколку! — боится. Не хочет показывать, но боится. Я окинул взглядом полупрозрачное одеяние, почти не скрывавшее привлекательной плоти. Под таким платьем не спрятать кинжала или дротика. Но выглядит соблазнительно, да.       Я протянул руку, и правый часовой с готовностью вложил в ладонь небольшой янтарный гребень, безделушку, с помощью которой местные красавицы ухитрялись удерживать сложные прически. Зубья достаточно острые, чтобы проткнуть кожу или войти под ребра. Металлические были бы лучше, но и это сойдет.       Узкие черные глаза настороженно следили, как я, взвесив в руке нехитрое украшение, сделал вид, что прячу гребень в ящик стола. Наши взгляды скрестились, в улыбке, обнажившей зубы, фальши было больше, чем обольщения. Если вещь ей так дорога, верну позже. Лучше бы использовали запретный металл для покушения. Хотя смерть от столового ножа корианского капрала оставит несмываемое пятно на моей репутации.       По знаку часовые отдали честь и вышли. В таком деле свидетели ни к чему. Девушка кусала губы и молчала. Подарок. Военная добыча. Я протянул руку и пропустил сквозь пальцы длинные волосы, освобожденные из плена прически. Несколько прядей были выкрашены в белый. Профессионалка. Мои солдаты быстро научились отличать этих, стоило признать, отлично обученных женщин по белым прядям, количество и ширина которых определяли «трудовой стаж» и уровень навыка. У моего «дара» четыре белых полоски. Хуже, чем пять, но лучше, чем три. Мне достаточно, во всяком случае.       –Заколка… — настойчиво повторила девушка и просительно протянула открытую ладонь. Открыть ящик она не сможет, потому что идентификацию по отпечаткам пальцев здесь изобретут нескоро. Именно из-за этих проблесков цивилизации местные считали нас колдунами.       –Зачем она тебе? Без нее твои волосы подобны горному водопаду, — мой голос из-за лицевой повязки звучал глухо, но Устав не разрешал высшим офицерам открывать лицо. Предводитель врагов навсегда оставался в легендах безликим злым духом, он должен источать тайну и внушать отвращение. В примитивных мирах это гарантированные двадцать процентов вероятной победы. Враг ли эта женщина? Возможно.       Я не торопился, разглядывал смуглое лицо. По местным меркам она красива, с этим миндалевидным разрезом глаз, точеными скулами, сердечком губ, чуть тронутым яркой краской. Красива, но предпочла участь «умелой женщины», как называют их жители здешних долин. Или мне «предназначили» священную жертву, девственницу, призванную усмирить гнев богов. Мне доводилось встречать людей этой расы, проросшей во многих мирах, всегда они оказывались не так просты, как казалось на первый взгляд и почти всегда были опутаны узами самых фантастических верований. С первого своего похода я возненавидел эти эзотерические игры.       Рука сама легла на тонкие плечи, спуская с плеча невесомую ткань, взгляду открылась загорелая кожа с узором родинок. Она потянула за невидимые веревочки, верхняя одежда соскользнула вниз, «подарок» переступила через нее, высоко поднимая худые ноги, как новорожденный жеребенок. Нижнее платье не скрывало уже ничего, я положил руку на левую грудь и чуть сжал ее, ощущая биение чужого пульса под пальцами. Сердце трепыхалось, как у пойманной птички. Хороший страх, не опасный. Значит, сегодня покушения не будет. Мне не требовалось осматривать сброшенную одежду, тренированное ухо различило бы звук падающего кинжала или ножа. На смуглом теле не таилось ни отравленных игл, ни ядовитых шипов, ни цепей-удавок. Даже украшений почти нет, сережки, кольца, все гладкие, без зазубрин. Чистая девочка. Хорошая. Дар.       Жестом фокусника я достал из рукава янтарный гребень и провел нагретыми зубцами между напряженных грудей, обводя потемневшие полукружия сосков, спускаясь ниже, к плоскому животу. Сердце под рукой замерло, на меня смотрели испуганные карие глаза. Профессионалка, «умелая женщина»? Едва ли. Те не пугались так комично прикосновений мужчины. Версия с жертвенной девственницей становилась все более вероятной. Или отчаявшийся селянин рискнул подсунуть дочку. Забавно. Даже если она понесет от меня после этой ночи, пойманный в брачную ловушку «зять» исчезнет на закате третьего дня — согласно предписанию верховного командования. Возиться с гипотетической добычей руды слишком долго, а переправленных домой десяти стандартных единиц продовольствия достаточно, чтобы искупить наше пребывание здесь. Прости, милая, саранча не остается на одном месте, она голодна и летит дальше!       Я, не торопясь, исследовал ее тело. Не из извращенного желания, нет, упускать контроль над подобными вещами среди высших офицеров считалось дурным тоном. Я все еще искал. Может быть, отравленные булавки? Шелковый пояс для удушения?       –Как тебя зовут? — рука скользнула ниже, под тонкое белье, состоящего из скрученного особым образом и пропущенного между ног куска ткани. Помню, рядовые смеялись, когда застали местных за купанием в реке.       –Мэй Ли, — из темных глаз медленно уходила настороженность, уступая место любопытству. Теперь нас было двое таких пытливых.       –Мэй Ли? Омела. Стрела, поразившая Бальдра*, — она не испугалась непонятным словам, просто кивнула, словно знакомому, но забытому имени. Я проник пальцами в нежный пушок ниже живота, слегка приласкал тугие колечки волос, но ответной дрожи предвкушения не дождался. Впрочем, я не спешу.       –Стрела, господин?       –Стрела, что погубила бога. Старая глупая сказка, — ее бедра тоже были «чисты»: ни спрятанного ножа, ни смертоносного импланта, только гладкая кожа, вдоль которой скользили мои руки. Спина напряжена, но все искупает нежная упругость ягодиц, они так легко ложатся в ладони приятной тяжестью. Возможно, я что-то опускаю. Но это же подарок! Подарки берут и радуются.       «Вы забыли о двухстах семнадцати призраках там, у костров, господин офицер…».       Забыл. Почти забыл.       Она выгнулась в моих руках, ловя взгляд. В темных глазах горело непонятное чувство, далекое от любовного вожделения. Робость? Страх? Я нарушаю привычный порядок действий?       –Мой повелитель, не могли бы вы… — пальцы почти коснулись подбородка, скрытого тканью, но остановились на полпути. Правильно, девочка, не стоит трогать что-либо в этой палатке без разрешения! Но как похожи все они, жаждущие узнать тайну! Тайну, которой не существует.       Не убирая ладони с упругого бедра, я спрятал гребень в нагрудный карман, свободной рукой снял повязку. Ничего нового. Удивление. Плохо скрытое разочарование. Какой уж есть! Стандартный. По Уставу скроенный.       –Не нравится?       –Да… нет… — она изучала мое лицо с непривычной тщательностью, словно хотела запомнить навсегда. Обвела пальцами контуры рта, носа, погладила раннюю седину у висков. Стало неприятно, что нечего показать прекрасной незнакомке иного мира, кроме этой усредненной внешности корианского боевого офицера. Увы, маска есть всегда, просто иногда её не видно.       Я прижал Омелу к себе, пряча лицо среди длинных шелковистых волос. Кожа её пахла сухим клубничным листом, а вовсе не теми мускусными благовониями, которыми умащаются здешние «умелые женщины». Руки, лежащие на талии, с силой дернули за это странное непристойное белье, пока оно еще хранило чистоту. Белье упало на пол белой змеей. Ничего. И здесь ничего. Хорошая девочка. Моя. На эту ночь — моя.       Омела спокойно отбросила ногой ткань, как до того избавилась от верхней одежды, обвила вокруг моей шеи тонкие руки, совсем по-звериному ухватила зубами ухо. В ответ я слепо ткнулся носом в ключицы, то целуя, то покусывая смуглую кожу. Девушка прошептала что-то горячо и жарко, попыталась подтолкнуть меня вперед, к прибранному после ужина столу. Не получилось. Потянула за короткие волосы на затылке. Голова откинулась назад, напрягшейся шее это не понравилось, и я ответил недовольным рычанием: раньше надо было думать! Стоя, девочка. Только стоя, в постели мужчины беспомощны как слепые котята.       Но Омела была настойчива, я отодвинулся и в наказание убрал руки за спину. Она не обиделась, эта странная девушка, она пытливо вглядывалась в моё лицо, без тени вожделения, страсти, только черная тоска крепко сидела в узких глазах. Веки сомкнулись, отгораживаясь забором густых ресниц, и чужие нежные губы прижались к моему плотно сомкнутому рту.       Странно, женщины подобной профессии редко целуют в губы. Так сказала мне одна из представительниц ремесла в дни моей молодости, когда я еще состоял из одних вопросов. Потом загадок не стало меньше, я просто перестал произносить их вслух. «Я прав, она не из этих. Но предназначена отдаться чужеземцу. Чего ради? Наказание? Священный обет?».       Я позволил губам разжаться, и ее дыхание влилось в меня подобно чистому потоку. На вкус Омела была как свежая скошенная трава, как сваренный из молодого хмеля напиток. И я забыл, кто я и зачем я здесь.       Моё дыхание еще не исчерпалось, когда поцелуй прервался. Я открылся ей навстречу. Девушка отстранилась, глядя чужими мудрыми глазами старухи. И я вспомнил, ЧТО она прошептала на ухо. «Прости».       Я отшатнулся, но было уже поздно, мир налился свинцовой холодной водой океана, в ней гасли костры. Я хотел крикнуть, что они ошиблись, эти глупые аборигены, ошиблись, и с моей смертью саранча не покинет мира, напротив, зальет его пламенем мести. Но язык уже не слушался.       Омела наклонилась угловатым движением подростка, собирая с пола разбросанную одежду. Вытерла губы, темная краска отпечаталась на руке. Когда на зябкие плечи легло последнее покрыло, я увидел спокойное и печальное лицо.       –Ты искал оружие, господин. Но яд был во мне.       Свет погас, рассыпаясь тусклыми серыми искрами.