sweetdreams

Это происходит снова, когда Гэнси пытается сказать, что ему не всё равно. Когда Ронан взрывается вместе с какой-то стеклянной хуйнёй, — в сумерках не разглядеть, что на ней нарисовано, — разлетевшейся мелкими осколками по комнате после удара о стену. Пиздёж. Никто не любит чудовищ. Все играют в стрелялки с монстрами, чтобы набить их брюхо свинцом или прирезать, как скот. Гэнси пытается залить его сердце пеной — 90% воздуха, 9,8% воды, 0,2% пенообразователя — из огнетушителя, но ничего не помогает, пока пожар не прекращается вдруг сам по себе. — Ты ничего обо мне не знаешь, Гэнси, — Линч угасает так же быстро, как и заводится, когда замечает мелкие, незначительные для чужаков перемены в лице друга: разглаженные морщинки между темными густыми бровями, часто сведенными к переносице, чуть выпирающую челюсть и сухость неожиданно налившихся кровью губ. Парень касается пальцем мостика очков и жмурится, мысленно ведя отсчет, — раз, два, три, — как на терапии в кабинете своего психотерапевта несколько лет назад. Он поднимает взгляд на Линча на выдохе и произносит лишь чертово «Окей». Слова говорят так мало, а напряжённое, похожее на оголённые провода тело — на удивление много, и Ронану до усрачки хочется забыть всё, что он знает о тех или иных жестах, чтобы не видеть очевидного, чтобы не чувствовать, чтобы не сожалеть о том, что он такой мудак. Господи. Линч замирает, будто животное, инстинктивно принявшее вид трупа из-за приближающейся опасности, и молчит, молчит, молчит. Данная этологическая особенность наверняка позабавила бы Гэнси, если бы всё было нормально, только вот… Не стоило этого говорить. Определенно. Чёрт возьми. — Я, блядь, монстр, — его голос тонет в грохоте фуры, проезжающей мимо фабрики, и неестественном дребезжании стёкол Монмаута. — Тогда я Бу, — выражение лица Гэнси всё ещё кажется болезненным, несмотря на проступившую ухмылку. — Приходи ко мне ночью, забирайся в мой шкаф, будь моим Кисой — что тебе ещё нужно?! Это происходит снова: пальцы касаются простроченного ворота майки, скользят по шее, гладят колючий затылок. Он утыкается носом в плечо Линча, вслушиваясь то ли в биение чужого сердца, то ли в практически исчезнувший шум за окнами, и охуевает, ведь сейчас Ронан почему-то даже не против объятий. Впервые за долгое время. — Только не бросай меня, потому что жизнь с монстрами гораздо интереснее, чем жизнь с теми, кто отчаянно пытается ими не быть, чтобы доказать собственное превосходство. От Ронана пахнет пивом, бензином и улицей, и, Господи, Ричард Дик Кэмпбелл III никогда бы не подумал, что вся эта квинтэссенция драйва и опасности сможет однажды значить для него гораздо больше, чем другие гарантии спокойствия. Гэнси не знал, чем помочь Ронану, не знал, сможет ли он вообще что-нибудь сделать, чтобы состояние друга улучшилось, но, пока средний из братьев Линч оставался живым, у него хотя бы была возможность попытаться. И Гэнси поклялся себе, что ни за что её не упустит.