Лишь тебя одну я искал повсюду, Плыли в вышине звёздные пути, Я тебя искал, жил и верил в чудо, Страшно, что тебя мог я не найти. Ты в судьбе моей как весенний ветер, Ты в любви моей – вечное тепло. Хорошо, что мы встретились на свете, Но не знаю я, за что мне повезло. Что для нас теперь грома громыханье, Что для нас теперь долгие года, Ты – моя мечта, ты – моё дыханье, Ты – вся жизнь моя, песня навсегда.
Роберт Рождественский
Солнечный зайчик спрыгнул с распахнутой настежь створки окна, пробежался по стене, скользнул по выпуклому серо-зелёному экрану телевизора и, перескочив через полкомнаты, нырнул в пустую чайную чашку. Ветер качнул створку – и испуганный зайчик вспрыгнул на блестящий бок чайника, а с него – на зелёную лампу на письменном столе. Обежал верхнюю часть плафона и отважно бросился вниз – прямо на белый, наполовину исписанный лист бумаги. Сергей смешно поморщился от яркой вспышки. Дёрнувшаяся от неожиданности рука так и замерла над выведенной лишь наполовину лебединой шеей цифры «два», и, словно в один миг забыв о том, что и зачем он только что делал, Сергей почти удивлённо перечитал заголовок. «Заявление о переводе». Да, всё верно: он ведь именно его и писал. Не первую неделю – да что там, не первый месяц уже собирался, и вот, наконец-то решился – только и оставалось, что дату и подпись поставить, а тут этот… зайчик. Спрыгнул откуда-то прямо на недописанную двойку, сбил с толку, отвлёк – как будто бы нарочно старался! И что теперь? Снова начинать всё сначала? Сергей подпёр щёку кулаком и тяжело вздохнул. Вид у него был задумчивый – и грустный, что само по себе было почти столь же удивительно, как, к примеру, выпавший в мае снег. Увидел бы его сейчас кто-нибудь из тех, кто знал его уже не первый год – точно спросил бы первым делом: «Ты что, заболел?» А он и правда заболел. Грустью заболел, как маленький серый ослик из детской сказки. Скажи кому – многие бы просто посмеялись. Ну что ему грустить? Двадцать восемь лет – вся жизнь ещё впереди! Родители живы-здоровы, друзья в нём души не чают, на службе всегда всё прекрасно: вон, и награды на полке выстроились рядком, – и сослуживцы уважают, и у начальства на хорошем счету. Уже капитан – и до майора недалеко. В Москву, вот, зовут: только приезжай, а там уж такие перспективы, что дух захватывает! То есть… должно было захватывать. Сергею даже казалось поначалу, что у него и правда захватило, но, стоило только ему осознать, что это значит расстаться со ставшим ему родным городом, как он сразу сник – и грустью заболел. Припять родилась у него на глазах. Ему было всего тринадцать, когда он приехал сюда вместе с родителями: тогда здесь только-только начинали строить первые дома, а весь остальной город существовал лишь на бумаге. Впрочем, тогда это ещё и не город был вовсе. Городом Припять станет только через девять лет – когда окрепнет, подрастёт. В тот год – семьдесят девятый – Сергей вернулся из Москвы, окончив Высшую школу КГБ. И он был счастлив. Был счастлив вернуться домой. Нет, он любил Москву – этот большой, красивый город. Но то был… просто город. А Припять – словно младшая сестра. Смешная пятнадцатилетняя девочка, уже начавшая превращаться в прекрасную девушку, с васильковыми глазами и золотом кудрей. Она так полна жизнью, так искрится ею – и воздух вокруг неё напоен ароматом цветущих яблонь и вишен. Она смотрится в зеркальную гладь реки, она смеётся, глядя на летящие по ней белые корабли, и смех её сливается со звонким пением птиц. На ней изумрудно-зелёное платье с поясом из бело-розовых яблоневых цветов и венок из солнечных лучей. Такая красивая, такая хрупкая… Как можно её оставить? Как можно бросить того, кто так нуждается в твоей заботе, твоей защите – и не чувствовать себя предателем? Он ведь с малых лет грезил этим – хотел защищать. Выпавших из гнезда птенцов, боявшихся спуститься с дерева котят, детишек, у которых «старшие» отобрали лопатку или совочек, девчонок, которых нарочно толкали или дёргали за косички мальчишки. Потом он подрос и понял, что хочет защищать вообще… всех-всех! Всю свою огромную страну, свою Родину! Так что же он теперь предаёт: свою мечту или свой город? Взгляд скользнул по белому полю календаря, где тонкая красная рамка обвела число двадцать шесть. Двадцать шестое апреля тысяча девятьсот восемьдесят пятого года. Сергей снова опустил глаза на лежавший перед ним лист бумаги, отстранённо постукивая ручкой по столу. Створка окна качнулась. Солнечный зайчик прыгнул на серебряный чернильный прибор. Послышалось хлопанье крыльев. – Тишка! Белоснежный голубь важно прохаживался по подоконнику, распустив веером пышный хвост. Всего одно мгновение – и позабывший о своих терзаниях и всех заявлениях на свете Сергей расцвёл радостной улыбкой и устремился к своему пернатому гостю. Обычно закрывающая окно решётка была откинута, створки распахнуты, и в комнату свободно проникали солнце, ветер и аромат цветущих в городском парке вишен. «Любовь настала – так, как утро настаёт! Она одна во мне и плачет, и смеётся!» Красивый, сильный голос лился вольной рекой из динамиков радиоприёмника. Голубь клевал из протянутой ему ладони золотые пшеничные зёрнышки, а Сергей смотрел на небо, деревья, дома. Люди спешили куда-то по своим делам. Издалека доносился детский смех. Время почти обеденное, первоклашки уже, верно, закончили учиться и теперь торопились домой. «И вся планета распахнулась для меня! И эта радость, будто солнце, не остынет!» Хотелось закрыть глаза и просто позволить солнечному свету падать, пронизывать, согревать. Наполнять силой. Жизнью. Где-то в высокой синеве пронеслась стая птиц, наполнив воздух пронзительным криком, рождавшим в душе странное сладко-щемящее чувство. «Не сможешь ты уйти от этого огня! Не спрячешься, не скроешься – любовь тебя настигнет!» – Даже не посмотришь, кто к тебе приехал? Сергей вздрогнул: он и не заметил, как вошёл Андрей. Без стука вошёл – потому что какие уж тут церемонии, когда крепко дружишь с кем-то пятнадцать лет? Одноклассники, однокурсники, напарники… Совсем не похожие друг на друга на первый взгляд, и всё же имевшие куда больше сходства, чем можно было подумать. Андрей – спокойный, серьёзный, будто бы обращённый внутрь самого себя. Сергей – улыбчивый, открытый, полный мягкого тепла, что так притягивает нуждающихся в нём в людей. И оба – «рыцари без страха и упрёка», о которых они с упоением читали когда-то в книжках, самозабвенно фантазируя о том, какие подвиги они совершат. Забирались тайком на крышу, смотрели, как опускается за горизонт золотисто-багровый солнечный шар, и спорили, кого из них первым тяжело ранят, и кто кого будет вытаскивать на себе с поля боя. Мальчишки… – Мне даже не говорят, он это или она! – В голосе Сергея явственно слышалась обида: мало того, что ему вообще не нравилась вся эта история с завербованными американцами, которых нужно было обучать проведению диверсий, так ещё и именно в его случае начальство почему-то упорно продолжало хранить молчание относительно того, кто же достанется ему в подопечные. Пусть даже там была какая-то заминка, или перестановка, или что-то ещё; пусть даже кого-то взяли в последний момент – но ведь они уже вот-вот приедут, а ему даже этим утром так ничего и не рассказали! – Я слышал, там два парня и две девушки. И ещё кто-то пятый. – О, ну, это точно мой! – Сергей рассмеялся, хотя и немного напряжённо, что было совсем на него не похоже. Он не мог отделаться от преследовавшего его с самого утра чувства, что он будто бы чего-то ждёт: он не понимал, чего – и списывал всё на собственные терзания из-за мыслей о переводе. А теперь, вот, Андрей завёл разговор об этих «диверсантах», и… опять. Опять это чувство томительного ожидания: даже в груди от него делалось как-то сладко и тяжело. Андрей подошёл к столу, взглянул на белый лист. – Ещё не подписал? Сергей тяжело вздохнул и едва заметно пожал плечами, словно признаваясь в собственном бессилии. Он знал, что Андрей не хотел, чтобы он уезжал – и знал, что тот никогда не признается в этом. Это было против его принципов – мешать другу идти к своей мечте. Сергей не хотел бросать его, но понимал, что тот не уедет из Припяти. У него здесь бабушка, растившая его с малых лет. А ещё – невеста. И свадьба уже скоро – всего через месяц. – Тебя Валерий Степанович просил к нему зайти. Там… расписаться надо. Новая медсестра какие-то бумажки из твоей карты потеряла, восстанавливать пришлось. – Никакого порядка нет! – с шутливой серьёзностью заявил Сергей, подражая добродушному доктору Данилову, уже вторую неделю безуспешно пытавшемуся вразумить препорученную его заботам практикантку. – Слышал историю о том, как она на днях вытирала пыль со скелета и уронила его на пол? Там кости по всему кабинету рассыпались, а она подошла к дежурному и спросила, не поможет ли он ей «человека по частям собрать»? Его самого чуть удар не хватил! За дружным смехом они не услышали шум моторов подъезжающих машин: Сергей обернулся, только когда шины уже зашуршали по асфальтированной площадке перед центральным входом. – О, смотри-ка… приехали. – На мгновение – всего на одно мгновение – он ощутил почти непреодолимое желание сейчас же, сию минуту спуститься и… убедиться? Но в чём? Андрей тоже выглянул в окно: с интересом и, как показалось почему-то Сергею, с надеждой – словно какая-то часть его верила, что то, что вот-вот должно произойти, сможет всё изменить. Тишка, краса и гордость соседней голубятни, ласково ухватил Сергея за палец, благодаря за угощение. Хлопнули дверцы машины внизу. Хлопнули птичьи крылья. – А Валера сказал, что это срочно-срочно? – Андрей кивнул. – Ну, тогда скажи там, на распределении, что я задержусь… ненадолго. Надеюсь. Если наша лапушка Оленька не уронит на меня шкаф. Смех снова брызнул из окна, спрыгнул солнечным зайчиком на покрытую яркой зелёной листвой ветку дерева, а с неё – на влажно блестевший после утреннего дождя асфальт, прямо под ноги молодой темноволосой женщине с глазами, похожими на укрытую туманом осеннюю реку.***
Клэр не спала почти сутки, и сейчас ей больше всего на свете хотелось просто упасть и уснуть в каком-нибудь тихом и тёмном месте, где, кроме неё, не будет больше никого – ни единой живой души! Длившийся больше десяти часов перелёт показался ей бесконечным: она вообще впервые в жизни летела на самолёте, и с непривычки ей было очень не по себе – а тут её ещё и ужасно укачало. Уже после этого хотелось хотя бы подышать свежим воздухом, но за ними сразу же приехали две машины – и началось полуторачасовое путешествие до Припяти. Когда они въехали в город, Клэр сидела, тяжело привалившись плечом к дверце и уткнувшись лбом в прохладное стекло. Водитель время от времени обеспокоенно косился на неё, но, после того, как она вяло заверила его в том, что с ней всё нормально, вопросов больше не задавал. Возможно, ей даже удалось бы подремать хоть немного – настолько она была измотана, – но сидевшие сзади Анна и Сэм не замолкали ни на секунду. «Нет, ты не понимаешь!» – то и дело восклицала Анна и начинала трясти перед лицом Сэма исписанными тетрадными листочками, яростно доказывая что-то про период полураспада плутония. Сэм с умным видом поправлял сползающие на кончик носа очки в роговой оправе, хмурил брови и упрямо гнул что-то своё. Собственно, Клэр не понимала почти ничего из их разговора: с её знаниями по физике и химии – да и по другим школьным предметам, в общем, тоже, – можно было смело идти в подготовительный класс, не боясь почувствовать себя там самой умной. «Я вообще не понимаю, как тебя взяли!» – бросил ей в сердцах за два дня до отъезда Сэм, и, несмотря на то, что это было ужасно обидно, в глубине души Клэр была с ним согласна. От этого становилось ещё обиднее, и всё же она правда не понимала, почему её всё-таки взяли. Она очень хотела приехать сюда. Наверное, ничего она не хотела так сильно за последние четырнадцать лет своей жизни, как этого. Просто оказаться здесь, быть здесь, ходить по этой земле, видеть людей, о которых ей рассказывали столько хорошего. Ей очень, очень нужно было увидеть что-то хорошее, чтобы понять, что это ещё не всё. Это ещё не конец. И теперь она смотрела сквозь окошко автомобиля на залитые солнцем улицы, на покрытые молодой листвой деревья, на синие газетные киоски и жёлтые телефонные будки, на красные розы и разноцветные детские коляски, на спешивших куда-то по своим делам людей – и в груди у неё разливалось какое-то странное тёплое чувство. Словно она возвращалась домой. – Приехали! Машина плавно затормозила у приземистого двухэтажного здания с бежевыми стенами и забранными решёткой окнами. Клэр невольно поёжилась. Как тюрьма. Сразу как-то расхотелось выходить наружу – и уж тем более идти внутрь. Даже Анна и Сэм притихли сзади, напряжённо вглядываясь в окошко. – Ой, да ну что вы все, в самом деле! – тряхнула вдруг густыми тёмными кудрями Анна и решительно дёрнула дверцу. Вышла наружу, захлопнула. Сэм завозился, собирая свои тетради. – А ты чего, заснула? Клэр вздрогнула всем телом, когда Анна вдруг сердито постучала по стеклу с её стороны. Ей вообще было трудно привыкнуть к необходимости постоянно находиться среди людей и как-то с ними взаимодействовать – и оттого она терялась едва ли не каждый раз, когда к ней кто-то обращался. Вот и сейчас она сначала рассеянно обвела взглядом опустевший салон автомобиля и только потом, словно убедившись, что обращались именно к ней, дёрнула ручку и выбралась наружу. Хлопнула дверца. Хлопнули птичьи крылья. Клэр подняла голову: белоснежный голубь слетел с распахнутого настежь окна второго этажа, что справа от входа, и скрылся где-то за верхушками деревьев. Странно, даже решётки нет – вернее, есть, только она открыта. У окна были двое мужчин – молодые, кажется, не старше неё. Один стоял лицом к окну, другой – сидел на подоконнике вполоборота. Они о чём-то разговаривали. Смеялись. Это удивительно контрастировало с мрачным обликом здания – и в то же время отчего-то казалось совершенно естественным. Словно всё шло именно так, как и должно. Словно всё было на своих местах. Даже она. – Знаешь, это вполне естественно… Погружённая в свои мысли Клэр не сразу поняла, что Сэм, как обычно, имевший чрезвычайно заумное выражение на лице, обращался к ней. А когда поняла, хотела было уже удивиться тому, что он так точно угадал, о чём она думала, но… Сэм, разумеется, думал совсем о другом. – Я имею в виду то, что мы так… разбились. Ну, на две группы. – Глядя на выражавшее полное недоумение лицо Клэр, он тяжело вздохнул и терпеливо пояснил: – На умных и красивых. Мы с Анной – умные, Алекс и Стэн – красивые. А ты, без обид, ни то ни… другое. – «То»? – с вызовом переспросила Клэр, в глазах которой тут же заплескалась злая обида. – Ой, да ну тебя! – досадливо, но как будто бы немного стушевавшись, отмахнулся от неё Сэм и вернулся к сбившимся, вопреки его собственным словам, в кружок товарищам. А Клэр так и осталась стоять у машины – вот только то странное и тёплое чувство дома растворилось без следа – да и было ли оно вообще? Воздух был по-летнему тёплым, а ей вдруг стало отчего-то зябко, и она поглубже запахнулась в чёрную кожаную куртку, словно пытаясь спрятаться в ней. Конечно, Клэр знала, что она не так умна, как Анна. Может, вообще не умна. А может, виной тому были только её замкнутость и детская стеснительность, не дававшие ей когда-то спросить о том, что было ей непонятно. Один раз постеснялась, два… а дальше – снежный ком, снёсший все её надежды на то, что что-то изменится. Она бросила школу в четырнадцать лет – интересно, как скоро её бросит инструктор, когда поймёт, что она не знает и половины того, что должна? Да, она, возможно, была не очень умна. И, уж точно, совсем не красива. «Кожа да кости», – высокомерно заклеймила её статная красавица Алекс. Она и правда была совсем худой: пыталась скрывать это одеждой не по размеру, но всё равно было заметно. Что поделать? Она жила одна уже больше десяти лет, а тех денег, которые она зарабатывала, попросту не хватало на «излишества» вроде хорошей еды. Конечно, она никому не говорила об этом – как не говорила и о том, откуда у неё шрамы. Один – сзади, на шее, который она обычно прятала под воротником, и ещё на левом запястье. Были и другие, но их никто никогда не увидит – это она себе твёрдо пообещала. Ещё она была невысокой: про хорошенькую женщину сказали бы «миниатюрная» – но она не была даже хорошенькой. Тёмные волосы обрамляли бледное, с резкими чертами, лицо и чуть прикрывали шею. Только серо-зелёные глаза, пожалуй, были хороши. Словно лесная река, окутанная осенним туманом, они скрывали в своей глубине какую-то неизбывную печаль. И боль – тёмную, словно омут.***
За тяжёлыми стеклянными дверями была ещё одна решётка, но небольшой вестибюль за ними производил впечатление совсем не угнетающее. Наоборот, даже казался уютным – по крайней мере, вот такой, залитый падающим сквозь высокие окна солнечным светом. Колонны, стены, пол – всё было отделано светло-серым мрамором. Возле входа – дежурный в военной форме с красной повязкой на рукаве. В дальнем левом углу – лестница на второй этаж. Тепло. И тихо. Их провели в зал, где, должно быть, обычно проводили общие собрания – а может, даже устраивали какие-нибудь праздники. Небольшая сцена с тёмно-малиновым занавесом, несколько рядов откидных кресел. Внизу, у самой сцены сейчас стоял стол, а возле него – пять человек: четверо мужчин в гражданском и молодая женщина в скромном сером костюме. – Если она – переводчица, то кому-то, похоже, инструктора не хватит. Да, Клэр? – Нарочно задев её плечом, Алекс с торжествующим видом уселась в первом ряду. Потом обернулась и утешающе прибавила: – Но ты не переживай! Говорят, дорога обратно всегда кажется короче! Клэр рванула откидное сиденье с такой злостью, что, казалось, ещё немного – и она оторвала бы его совсем. – Ой, да не слушай ты её! – Усаживавшаяся на втором ряду Анна рассеянно поправила очки. – Зачем тут переводчица? Они же все по-английски говорят! – По протоколу, – с умным видом сообщил Сэм. – Кстати, насчёт обратной дороги – это факт. Научно доказанный. Анна тут же зашипела: «Прекрати!» – но легче от этого Клэр уже не стало. Она и до того не в силах была отделаться от чувства, что её взяли сюда как будто бы по ошибке, а теперь не могла не думать о том, что вот сейчас, вот уже прямо сейчас всё раскроется, и её и правда просто отправят… обратно. Сказать бы «домой» – да язык не поворачивается. – Мы рады приветствовать вас… – с преувеличенной бодростью начала молодая женщина в сером костюме, а Клэр с каждым её словом всё сильнее вжималась в мягкую спинку кресла. Нет, та не говорила ничего ужасного – просто излагала «легенду», должную послужить прикрытием для их пребывания в городе. Британские студенты, приехали по обмену, будут изучать вопросы обеспечения безопасности на атомных электростанциях. Вещи уже отвезли в гостиницу, индивидуальные программы обучения – у инструкторов, со всеми проблемами обращаться к ним же – помогут, расскажут, покажут. Клэр смотрела на их строгие, почти каменные, лица и пыталась представить, какой же должна быть проблема, чтобы она рискнула попросить о помощи человека, который то ли смотрит сквозь неё, то ли видит её насквозь – а может, и то и другое разом. Ей стало вдруг страшно – словно она только теперь в полной мере осознала, на что подписалась. Её ведь и правда сейчас отдадут одному из этих людей, больше похожих на статуи, и ей и правда придётся «выполнять все его указания». А что будет, когда он поймёт, что за сомнительное сокровище ему досталось? «Что ещё за радий такой, и почему это вдруг Копенгаген – не столица Польши?» Интересно, он её сразу отправит обратно или заставит сидеть над учебниками, не разгибая спины? Но разве она ради этого проделала такой путь? Чуть повернув голову, Клэр взглянула в окно – и сжала подлокотники с такой силой, словно боялась, что тело её против воли сейчас сорвётся с места и кинется туда, наружу – в тот мир, к которому она так стремилась, который так хотела увидеть! Там были солнце и тепло, пение птиц и детский смех, автоматы с газировкой и самое вкусное на свете мороженое… Вот, про что рассказывали ещё четыре года назад те двое студентов, которые помогли ей попасть сюда. Вместо этого она чувствовала себя пойманной в клетку птицей и была уже почти уверена в том, что ничего этого она не увидит. – Анна Марк, ваш инструктор… Клэр вжалась в кресло с такой силой, словно хотела если не исчезнуть, то, по крайней мере, попытаться слиться с малиновой обивкой. Она уже не знала, чего ей хотелось: чтобы для неё нашёлся инструктор – хоть какой-нибудь, – или чтобы её просто выслали отсюда без лишнего позора. И без того уже болевшая от перенапряжения голова теперь и вовсе раскалывалась, всё тело ныло, и ужасно хотелось спать; её даже подташнивало от усталости. Она всего на мгновение прикрыла глаза – и словно провалилась в черноту. – Клэр Мэттисон? Она вздрогнула, очнулась, открыла глаза – как раз вовремя, чтобы поймать полный фальшивого сочувствия взгляд Алекс. Процессия из инструкторов и их подопечных медленно двигалась по проходу – вот только Клэр, похоже, места в ней не нашлось. – Да? – неуверенно отозвалась она, только теперь заметив, что рядом с женщиной в сером костюме стоял один из тех двоих, которых она видела в распахнутом окне второго этажа, когда только вышла из машины. И правда, не старше неё: тёмные волосы, серые глаза, тоже серьёзный – но, как будто, не такой… безжизненный? Не похожий на тех, других. Жаль, что он-то уж точно не может оказаться её наставником. Слишком уж молодой. – Ваш инструктор задержался из-за… непредвиденных дел. – Уголки губ казавшейся до этого момента чрезвычайно сдержанной женщины неожиданно дрогнули, словно она едва удержалась от улыбки. – Но вас сейчас проводят туда, где можно его подождать, и он… скоро будет? – Она взглянула на молодого мужчину, и тот кивнул. – Спасибо, – только и выдавила из себя Клэр, с трудом поднимаясь с кресла. Руки, которыми она с такой силой сжимала подлокотники, немного ломило, и отчего-то стало вдруг казаться, что, несмотря на открытое окно, в зале ужасно душно – так, что кружится голова. – Меня зовут Андрей. – Голос спокойный, даже мягкий, и серые глаза тоже смотрели мягко. Внимательно. Не разглядывали, но будто пытались что-то… отыскать? Клэр кивнула, неловко пытаясь выбраться в проход. Зацепилась за сиденье, ударилась коленом о подлокотник. – Можно выйти на воздух. Её губы дрогнули, и на бледном, измученном лице появилась едва заметная благодарная улыбка. Едва ли Андрей мог представить, как много для неё значило любое проявление заботы – искренней, не притворной, не той, что из одной лишь вежливости. Она это чувствовала всегда – очень остро. – Сергей у доктора сейчас, но он скоро придёт. Сергей. Клэр не смогла бы объяснить, отчего у неё вдруг словно дрогнуло что-то в груди. Красивое имя, конечно – но дело-то, наверное, не в этом. Оно почему-то казалось каким-то… родным – как будто бы она произносила его много-много раз. Но это ведь невозможно! Она никогда не знала никого, кто носил бы это имя, она даже ни разу не произносила его вслух – так почему же оно отзывалось в ней какой-то сладкой болью? – С ним что-то случилось? – спросила Клэр, сама удивляясь тому, сколько волнения было в её чуть хриплом после долгого молчания голосе. – Нет-нет, просто нужно было срочно подписать кое-что, – поспешно заверил её Андрей. А потом как-то странно взглянул на неё и улыбнулся одними уголками губ. Клэр заметила его взгляд, но больше не стала ни о чём спрашивать: только закуталась снова в свою куртку, будто прячась от холодного, пронизывающего ветра. Они прошли мимо дежурного, вышли на улицу. Машины уже уехали, небольшой двор опустел. – Я схожу за ним. Клэр рассеянно кивнула, но, когда Андрей уже взялся снова за ручку двери, вдруг встрепенулась, будто вспомнила что-то очень важное. И спросила: – А он… какой? Спросила – и тут же смутилась: до того по-детски это прозвучало. Но Андрей только понимающе улыбнулся. – Он хороший. Он очень хороший.***
– Ну, ты же помнишь, какой там шкаф огромный? И вот она мне со всего маху – дверцей по руке! – Вопреки драматическому содержанию собственных слов, выглядел Сергей вполне жизнерадостно. – Хорошо ещё, что просто ушиб, а то… – Он махнул левой рукой, на которой красовалась теперь повязка. – Слушай, а они это как производственную травму записали или как боевое ранение? – с очень серьёзным видом спросил Андрей, и оба тут же покатились со смеху. – Ты лучше расскажи, кого там прислали! – Сергей нетерпеливо дёрнул друга за рукав, но Андрей только сделал загадочное лицо. – Нет, ну ты-то чего? Тоже будешь тень на плетень наводить? Там что, Кощей Бессмертный? – А вдруг Василиса Прекрасная? – Или Премудрая! – Быстро забыв про обиженный тон, Сергей толкнул плечом тяжёлую входную дверь. В конце концов, он ведь и сам сейчас всё увидит! – А ты бы предпочёл Премудрую? – Ну! Она же и умница, и красавица! Дверь распахнулась, и в лицо дохнул тёплый ветер, напоённый ароматом цветущих вишен. Смех прыгнул на зелёную листву россыпью солнечных зайчиков.***
Слева от входа, за низким заборчиком, росли два тоненьких деревца. Молоденькие, хрупкие, они выходили из земли совсем рядышком – будто бы там, внизу, корни их были крепко сплетены. Они тянулись к солнцу своими ручками-веточками, и тёплый ветер осторожно перебирал маленькие изумрудные листочки. Одно деревце росло совсем прямо: наверное, оно бы уже устремилось уверенно ввысь, если бы только второе деревце, бедное тоненькое деревце, не стало вдруг клониться вниз, пригибаться к земле, будто бы под гнётом какого-то тяжкого бремени. Может, оно заболело? Или чья-то шальная рука ударила по его хрупкому стволу? Может, кто-то пытался его сломать? Верно, оно бы уже упало на землю и умерло бы тихо, медленно засыхая и пытаясь дотянуться до солнца и живительной воды – но другое деревце подставило ему, словно плечо, свои ветви. Обняло, дало на себя опереться. Оно поделится с ним водой, поможет дотянуться до солнца и убережёт от ветра. И бедное деревце поправится. Выздоровеет. Будет жить. Клэр смотрела на тонкие, сплетённые между собой ветви – и думала о том, как поразил её когда-то рассказ воспитательницы из приюта о «жизненном цикле природы». О том, как каждый год всё засыпает, умирает, исчезает – а потом возвращается, снова и снова. «Даже кажущаяся совсем сухой и мёртвой ветка может расцвести прекрасными цветами однажды весной», – сказала тогда Мария и как-то по-особенному посмотрела на маленькую, очень серьёзную девочку, которая вечно держалась особняком, прижимая к груди потрёпанного плюшевого кролика. Да, её звали Мария – ту молодую воспитательницу из приюта, которой, кажется, одной только и было дело до Клэр. Она разговаривала с ней, а иногда даже обнимала. С тех пор Клэр запомнила, как это хорошо – когда тебя обнимают, и ты чувствуешь, как бьётся рядом ещё одно сердце. Ей очень хотелось спросить Марию, можно ли ей называть её «мамой» – но она так никогда и не решилась. Ей казалось, что та обидится, или расстроится, или станет плохо думать о ней. Она ведь знала немного её маму – настоящую маму, – и знала, что с той случилось. Ей бы не понравилось. Она бы не захотела. А Клэр так ни разу за всю жизнь и не произнесла этого слова, обращаясь к кому-то. Мама… Если бы только её мама была жива – тогда всё, всё было бы совсем по-другому.***
Люди часто не замечают тех удивительных, кратких мгновений, когда мир становится вдруг хрустально-хрупким – и замирает, затаив дыхание, на краю бездны. Сейчас он бросится вниз и… Разобьётся? Взлетит? Время словно останавливается, обратившись стрелой на натянутой тетиве. Люди не осознают этого – они просто продолжают свой вечный бег. Но что-то очень большое и мудрое склоняется к земле и всматривается в глаза тех, на чью долю выпало решать. Смех прыгнул на зелёную листву россыпью солнечных зайчиков. Тёплый ветер качнул ветку дерева, и тоненькие, почти прозрачные листочки мягко коснулись её щеки. Клэр обернулась. Хлопанье птичьих крыльев. Белый голубь слетает с окна. А там, за окном, был он. Теперь она знает – Сергей. Солнечный зайчик пробегает по белому рукаву рубашки – а он всё смеётся, глядя на Андрея. Один краткий миг между двумя ударами сердца. Два взгляда встречаются – и будто синяя птица пролетает над лесной рекой, разгоняя большими тёплыми крыльями осенний туман. И вот уже обрыв, и пропасть, и она на мгновение замирает на краю – а потом отчаянно бросается в золотую и синюю бездну. Солнечный ветер умиротворённо вздыхает: всё так, как должно было быть. Слова падают в золотистую дымку блестящими капельками весеннего дождя. «Знакомься, Серёжа! Это Клэр…» И мир уже никогда не будет прежним.