Я в глазах твоих утону – можно? Ведь в глазах твоих утонуть – счастье! Подойду и скажу: здравствуй! Я люблю тебя очень…
Эдуард Асадов
На что похожа любовь с первого взгляда? На встречу после долгой разлуки? На воспоминание, которое лишь казалось забытым? На луч рассветного солнца, раскрашивающий синий сумрак в розовый и золотой? Любовь просыпается, открывает глаза, в которых плещется радость, сладко потягивается и сонно обнимает что-то очень родное и тёплое рядом. Солнечный свет проникает в кровь, растекается в ней золотым огнём, и ночь отступает совсем. Душа глядится, словно в зеркало, в эти долгожданные глаза – и те горят, как два огромных мира. И понимаешь вдруг, что эта любовь была с тобой всегда – в каждом твоём вздохе, в каждом ударе сердца, во всём, что ты видел и слышал, в каждом мгновении, которое ты прожил. Она просто ждала – спящая, но согревающая своим теплом, не дающая оступиться, ошибиться, отчаяться. А теперь она проснулась, теперь она расправила свои крылья – свои большие, добрые крылья, которые могут обнять целый мир. Это было то немыслимое, оглушающее счастье, которое приходит, когда ты понимаешь, что нашёл то, что так долго – быть может, даже не зная об этом, – искал. Какую-то часть себя – давно потерянную, почти забытую, – которой только и не хватало для того, чтобы набраться смелости и броситься в пропасть. А потом – взлететь навстречу солнцу и небу. Вот теперь – можно. Теперь ты точно знаешь, что не разобьёшься. Синекрылый ветер подхватит тебя. – Не пугай барышню, а? – Андрей легонько пихнул его в бок, и Сергей встрепенулся, только сейчас поняв, что он уже с минуту, пожалуй, просто стоит и смотрит на Клэр. Впрочем, испуганной она не выглядела – скорее уж, растерянной. И при этом – какой-то болезненно напряжённой, точно ждущей удара, с которым она уже заранее смирилась, зная, что ничего другого ей и не стоит ждать. Словно она готовилась к тому, что сейчас произойдёт что-то плохое, но всё вдруг пошло не так, и теперь она не знала, что ей делать. А потому – просто стояла, кутаясь в чёрную куртку, как будто бы для неё всё согревающее своими лучами солнце не светило. Или светило не так, как для остальных. Клэр и правда не понимала, что случилось. В её жизни бывало всякое – даже такое, чего она не пожелала бы и злейшему врагу, – и она ко многому привыкла. А если не привыкла – то, по крайней мере, смирилась. Смирилась с грубостью, наглостью, пренебрежением. Иногда она отвечала на них тем же, иногда – просто ощетинивалась острыми иглами, словно колючий маленький ёжик, который только так и может спрятать тёплый, мягкий живот. Чтобы не ударили. Чтобы не сделали больно. Снова. Те, кто видел Клэр такой, считали её ожесточённой. Возможно, даже жестокой. Она ничего не говорила. Она прятала свои шрамы и свою боль – и молчала. Наверное, поэтому её так часто просто не замечали. Она была невидимкой – и её это устраивало. Так было проще. Можно даже не сторониться людей – ведь они всё равно тебя не увидят. Словно весь её внутренний свет иссяк, и осталась одна только сухая, безжизненная оболочка, на которую никто не обращает внимания – как будто ветер гоняет под ногами обёртку от конфет. Но она привыкла. Смирилась. И потому не знала, что ей делать сейчас. Взгляд Сергея метнулся к ней синей птицей – и сердце словно пропустило удар. На мгновение сдавило грудь, а потом вдруг стало так легко-легко, как будто бы она, Клэр, только что сделала что-то очень важное, и вот теперь – теперь! – всё стало совершенно правильно. Всё так, как должно было быть. Но это ощущение завершённости исчезло так же внезапно, как и появилось. Оно утонуло в этом взгляде, который длился и длился, и Клэр, наверное, всё-таки огляделась бы удивлённо по сторонам, надеясь найти того, кому этот взгляд предназначался на самом деле, но не смогла отвести глаз. На неё никогда, ни разу в жизни так не смотрели – и разве могло такое случиться вдруг с ней? Сергей смотрел так, словно видел перед собой нечто невыразимо прекрасное – а ведь это была всего лишь она. Она, похожая то ли на ощетинившегося ёжика, то ли на нахохлившегося воробья. Она стояла, вся сжавшись, словно пружина, и смотрела на него – растерянно и недоверчиво. Почти жалобно – как будто бы прося, чтобы её не обманули, чтобы этот взгляд и правда оказался для неё. От этого лицо её смягчилось, и сквозь резкие черты проступило что-то детское, наивное. Что-то, что, казалось, было забыто ещё полжизни назад. – Привет! Меня Сергей зовут. Невысокий, светлые волосы, синие глаза. Такой приветливый… Клэр чувствовала себя ужасно глупо оттого, что не могла даже улыбнуться в ответ. Она была готова к тому, что ей придётся переступить через себя, подчиняясь чужим приказам, что ей будет неловко и стыдно из-за того, что она так многого не знает и не умеет. Но не была готова к тому, что с ней будут так мягко – почти ласково – говорить. – П… Добрый день, – невнятно пробормотала она, чувствуя, как пересохло от волнения горло. И, спохватившись, прибавила: – А я Клэр. Найдя наконец в себе силы отвести взгляд, она почти смущённо опустила глаза – и тут только заметила повязку на руке Сергея. – А, это… пустяки! Боевая травма. – Видимо, теперь пришёл его черёд смущаться, потому что в голосе его явственно зазвучали нотки какой-то взволнованной неловкости. Он ещё и в словах умудрился запутаться – о чём его немедленно известили удивлённый взгляд Клэр и плохо замаскированный под кашель смех Андрея. – Ой… – Сергей обвёл обоих растерянным взглядом, а потом исправился… почти. – Производственное ранение! Андрей не выдержал и рассмеялся. – Несчастный случай, – выручая друга, пояснил он Клэр. А потом посмотрел на него так, словно прекрасно понимал, в чём причина его замешательства. В конце концов, он тоже любил. – Я пойду, наверное. Рад был познакомиться! Клэр рассеянно кивнула: теперь, глядя на взволнованно-смущённого Сергея, она растерялась окончательно. Ни он, ни его, по всей видимости, напарник, или даже друг, совершенно не вписывались в образ офицера Комитета Государственной Безопасности, сложившийся у неё в голове по рассказам других и тому, что видела она сама – не вписывались настолько, что в краткий миг душевной слабости она подумала, не розыгрыш ли это. Может, это над ней так посмеяться решили, прежде чем с позором выслать обратно? Вот только тот взгляд Сергея был слишком настоящим. Возможно, самым настоящим в её жизни. – Ты очень устала? – Почему-то после ухода Андрея он почти сразу успокоился. Волнение не улеглось совсем, но из смущённого снова стало каким-то наивно-восторженным – разве что теперь он старался сдерживать его хоть немного. Клэр и без того уже смотрела на него как-то странно, но он старался не думать сейчас о том, что в глазах её не было видно ни единого отблеска переполнявших его самого чувств. – Что? – переспросила она, и на мгновение на лице её промелькнул испуг. Какая-то часть её упорно продолжала искать в происходящем подвох, и потому даже в этом невинном вопросе заподозрила попытку её проверить – и судорожно заметалась в поисках «правильного» ответа. – С дороги, – терпеливо пояснил Сергей. – Очень устала? Волнение заставило Клэр забыть на время о том, как утомили её проведённые в пути сутки, но, стоило только вспомнить об этом, как усталость навалилась с новой силой. Вот только «да» явно было бы неправильным. – Нет. – Для пущей убедительности Клэр даже помотала головой. В синих глазах – мягкий укор. Наверное, она никогда не сможет солгать, глядя в них. – Не очень. – Ей снова стало неловко, но чувство растерянности странным образом сменилось уверенностью в том, что человек с такими глазами просто не может её обидеть. Никогда. Ни за что на свете. – Есть хочешь? Она кивнула, больше не задумываясь о «правильных» ответах. Кивнула чуть устало, потому что поняла вдруг, что ей стыдно притворяться, а не говорить правду. Плечи опустились, и руки, которыми она обхватывала себя всё это время, упали вниз – словно она сдавалась, уступала, была не в силах больше противиться. Чему? Этого она не знала и сама. Пока не знала. А может, и чувствовала уже тогда, что он не просто смотрит на неё. Он её видит. – Ты извини за… ну, за то. Я вообще-то неплохо по-английски говорю. Сергей виновато вздохнул, сокрушаясь о том, что собственной неловкостью испортил первое о себе впечатление. А Клэр подумала вдруг, что на самом-то деле это было ужасно мило. Да и говорил он и правда хорошо: акцент, конечно, заметный, но какой-то мягкий, как и сам голос. – Да ничего страшного, – только и проронила она, и уголки её губ дрогнули в нерешительной улыбке. – Тогда пойдём? – Почему-то именно сейчас желание преодолеть это разделявшее их расстояние длиной всего в один шаг стало щемяще-острым – и как же трудно было сдержаться! С ним никогда такого не случалось, он был к этому не готов – и то, что ему так хотелось подойти и обнять женщину, которую он видел впервые в жизни, почти пугало его. Но он любил её. Сергей вцепился в снятый и свёрнутый пиджак с такой силой, что ушибленная рука отозвалась резкой болью. Это немного отрезвило его, и он уже совсем спокойно кивнул Клэр, приглашая её следовать за собой. И она пошла за ним.***
Какое-то время они шли молча; Клэр всё ещё куталась, словно пытаясь спрятаться, в свою чёрную куртку, и всё же взгляд её прояснился, когда в лицо им дохнул речной свежестью тёплый ветерок, и потянулись по левую руку пышные цветочные клумбы в сквере у «Прометея». Струи фонтана шелестели и блестели алмазной россыпью в солнечных лучах. В уголках её губ затеплилась робкая улыбка – правда, всего на мгновение. Когда они свернули в тень колоннады, соединявшей здание Речного вокзала и кафе «Припять», она снова украдкой взглянула на него – недоверчиво и будто бы оценивающе. Сергей перехватил её взгляд, улыбнулся и вытащил из кармана пиджака маленькую красную книжечку. Потом протянул её Клэр. – Похож? Клэр раскрыла книжечку: слева на развороте были герб СССР и фотография Сергея в форме. – Да я не… – смутилась она и бросила на него виноватый взгляд. – Прости… – Да ничего страшного, – мягко улыбнулся он. – Просто ты с таким подозрением на меня смотрела, что я решил на всякий случай удостоверить свою личность. Клэр снова почувствовала себя неловко – даже обругала саму себя мысленно за совершенно неуместную мнительность, – но Сергей, казалось, и правда не обиделся. – А что здесь написано? – удивляясь собственной неожиданной общительности, спросила она, указав на несколько выведенных от руки в правой части строк. Задавать едва знакомому человеку вопросы без особой на то необходимости – для неё это было почти что чудо. – Там говорится, что я капитан и состою в должности старшего оперуполномоченного. Ну, и ещё, что мне разрешено хранение и ношение огнестрельного оружия. Клэр рассеянно провела пальцем по каллиграфически выведенным буквам. – Значит, ты… главный? – спросила она прежде, чем поняла, что вот сейчас ей уж точно стоило бы прикусить язык. – Среди оперативных работников, – важно ответил Сергей и снова взглянул на неё своими смеющимися синими глазами.***
Отражённые водой солнечные блики мягко переливались на голубых дощатых стенах дебаркадера. От полукруглой смотровой площадки возле кафе к нему спускалась пологая лестница с несколькими небольшими площадками, на одной из которых играли, сидя на низком бордюре, две девочки. – Детишки часто сюда ходят. – Сергей подошёл к стоявшей у ограждения Клэр и тоже взглянул вниз, облокотившись на перила. – Кораблики смотреть. Вон, видишь, плывёт? Откуда-то справа, из-за деревьев, вынырнул украшенный красным флажком нос белого речного кораблика. Весёлый гомон голосов. Шаги по согретым солнцем доскам плавучей пристани. Девочки отвлеклись от игры, вскочили на ноги и радостно замахали кому-то руками. – Видела когда-нибудь такие, на подводных крыльях? Клэр неуверенно покачала головой. Она прожила на берегу Гудзона четырнадцать лет, но, сказать по правде, её совсем не интересовало, кто, куда и на чём по нему плавает. – Хочешь покататься? Клэр взглянула на Сергея так, словно ещё минуту назад она ждала, что он будет учить её стрелять из винтовки, а он, вместо этого, предложил ей вдруг сахарную вату и карусель с лошадками. Нет, никакого подозрения или неудовольствия – но вот замешательство точно заплескалось в её глазах. Она больше не искала подвоха, и всё же по-прежнему не знала, как ей реагировать на те странные вещи, что происходили с ней. Возможно, она и вовсе ничего не ответила бы на вопрос Сергея, но ей отчего-то показалось вдруг, что он ждёт отказа – и боится его. Меньше всего она желала сейчас обидеть человека, который был так добр к ней – да и, в конце-то концов, разве она этого не хочет? – Хочу, – бесхитростно ответила наконец Клэр, удивляясь тому, как легко ей это далось. От неё и слово-то это мало кто слышал: возможно, как раз потому, что она вообще редко чего-то хотела. По крайней мере, по-настоящему. – Тогда завтра, да? Завтра выходной. – Сергей облегчённо выдохнул. Снова улыбнулся. В его глазах была благодарность – и Клэр безуспешно попыталась припомнить, когда её слова в последний раз кого-то так радовали. И радовали ли вообще. – И у меня тоже? – неуверенно спросила она. Томительное ожидание, волнение, неизвестность – всё это заставило забыть о том, что её ведь и правда не запрут здесь в клетку. Во всяком случае, насовсем. Даже если ей нельзя будет никуда пойти без своего инструктора – это почти свобода. – Конечно, – кивнул Сергей. – И в воскресенье. Хочешь, я тебе город покажу? У нас очень красиво! Особенно сейчас, когда сады цветут. Кораблики, прогулки, сады… Впору было ущипнуть себя за руку, чтобы удостовериться, что всё это – не сон, приснившийся ей где-нибудь над океаном. Вот только если это был сон, просыпаться Клэр не хотела. В её жизни было слишком мало хороших снов.***
– Я что, странно выгляжу? Клэр пристально взглянула на Сергея, усаживавшегося на стул напротив, словно опасалась, что тот из вежливости не скажет ей правду. – С чего ты взяла? – искренне удивился он, даже не задумываясь о том, что она ведь и вправду выглядит какой-то нездешней. Но то ведь для других. А ему казалось, что он провёл с ней всю жизнь. Может, не рядом – но с ней. – Люди смотрят. – Клэр передёрнула плечами, словно хотела стряхнуть с себя чужие взгляды. Она привыкла избегать людей, и чужое внимание заставляло её чувствовать себя неловко – как будто привлечь его мог только какой-нибудь её изъян. Нет, она не замечала в обращённых к ней взглядах ни подозрения, ни осуждения, но даже простое любопытство заставляло загораться у неё в голове яркими огнями слово «пялятся». – Просто тепло очень, а ты в куртке, – легко нашёл причину Сергей. – Вот и удивляются. Клэр рассеянно кивнула и отковырнула вилкой кусочек картофельной запеканки. Налетавший с реки ветерок лениво вздымал краешек салфетки и ерошил яркие головки цветов в кашпо, подвешенных на больших, во всю стену, окнах. Кафе «Припять», словно очнувшись от зимней спячки, выбиралось на солнце и воздух светлыми кружочками столиков на кованых ножках, что стояли на смотровой площадке над набережной и сверху, должно быть, напоминали пригревшихся, свернувшихся клубочками кошек. Отсюда хорошо было видно золотисто-синюю реку, белые корабли и маленькие лодочки с разноцветными парусами. – Ты всегда здесь обедаешь? Сергей оторвался от тарелки, смотрел на которую он только ради того, чтобы хоть на несколько минут перестать смотреть на Клэр. Он прекрасно понимал, что его поведение кажется ей странным, он не желал её пугать – но ничего не мог с собой поделать. Ему хотелось глядеть на неё, как глядят на человека, которого уже и не чаяли снова увидеть – и от одной мысли об этом даже начинала кружиться голова. Будь он ещё способен мыслить трезво, наверняка сказал бы, что это глупо – пусть он и слыл всегда ужасным романтиком, ещё в пятом классе писавшим девчонкам корявенькие, но трогательные стихи, – вот только думать сейчас вообще было трудно. По крайней мере, о чём-то, кроме Клэр. – Да нет, обычно – в столовой. Но сегодня такой день… Почему бы не сделать исключение? Да и там столько народу, что и поговорить толком не дадут. – Дали бы ему волю, он бы, наверное, расспрашивал её обо всём на свете до завтрашнего утра: ведь как же это, ему кажется, что он всегда-всегда её знал – и при этом он не знает о ней совсем ничего! Но пришлось сдержаться, и потому он только осторожно спросил: – Расскажешь что-нибудь о себе? – Что? – Рука Клэр напряжённо замерла, а в брошенном исподлобья взгляде сверкнул настороженный огонёк. – Что хочешь, – простодушно предложил Сергей. Чего ему точно не хотелось, так это чтобы она приняла разговор за проверку или допрос. – Чем занимаются твои родители? Только задав этот казавшийся таким естественным и невинным вопрос, он понял, какую совершил глупость, и едва не хлопнул себя по лбу ладонью. Ну какие, ей-богу, родители?! Учитывая то, что она приехала сюда, чтобы стать диверсанткой, в лучшем случае, она с ними в ссоре. В худшем – их и вовсе нет. Чудесная тема для начала разговора, ничего не скажешь. – Мои родители умерли, – сказала после мучительно долгой паузы Клэр. И прежде, чем её собеседник успел рассыпаться в неловких «мне очень жаль», прибавила: – Отец убил маму. Зарубил топором. Сергей замер. Словно окаменел. За свою жизнь он много – очень, слишком много! – раз сталкивался с жестокостью, злобой и смертью. Он искренне сочувствовал тем, кто стал их жертвой, потому что у него было доброе сердце, но всё-таки не ощущал чужое горе, как своё. Это было совсем не то же самое, как если бы беда случилась с его родными или друзьями – к счастью, беда обходила их стороной. А теперь он чувствовал, как в его жизнь входит что-то тёмное, холодное и жестокое – и это тоже было в первый раз. Клэр сидела напротив него неподвижно и смотрела так, будто ждала, что он вскочит сейчас из-за стола и скажет, чтобы она убиралась прочь с его глаз. Он уже понимал, что примет её такой, какая она есть, возьмёт на себя любую ношу, разделит любую боль. Она – ещё нет. И не знала, что сама пойдёт за ним куда угодно. Даже в бездну. – Отец был сумасшедшим. Сбежал из клиники через два дня после моего рождения, вернулся домой и напал на маму. Она меня на руках держала, но я осталась жива. – И без того звучавший сдавленно голос упал почти до шёпота, когда она прибавила: – К сожалению. Сергей не боялся кидаться под пули, когда кому-то грозила опасность – но сейчас ему стало страшно. По-настоящему страшно. Он смотрел на Клэр и словно только теперь начинал понимать, почему она такая. Её сломали. Нет, не так: её ломали. Её ломали – долго, упорно, время от времени давая опомниться, а затем снова начиная рвать на куски. Потом их сложили вместе, и чья-то неумелая рука попыталась сделать из них что-то целое – а получились одни только острые углы. Резкие черты. Прищуренный взгляд глаз, которые, казалось, предпочли бы вовсе ничего не видеть. Всё нарочито нескладно, неправильно, поломано. А то живое, что ещё оставалось где-то внутри, спряталось за надёжным ледяным доспехом, сквозь который всё видится уродливо-искажённым, сквозь который не проникает солнечный свет. – Его застрелил шериф. – Голос Клэр сел, стал чуть хрипловатым, а лицо – жёстким. Ей словно доставляло какое-то болезненное удовольствие смотреть на побледневшего Сергея и бросать ему одну горькую правду за другой. – Меня отдали в приют. Это должно быть в моём личном деле, разве ты не читал? Он медленно отодвинул от себя тарелку, сложил на столе руки и, коря себя за малодушие, опустил на них глаза. – Нет. То есть… я его не видел. Я до самого твоего приезда даже не знал, кто у меня будет. – Его голос предательски дрогнул, и, когда он наконец решился снова поднять на неё взгляд, ему показалось вдруг, что она намного, намного старше него, и что она знает что-то такое, чего ему никогда не понять. – Прости, я… Я должен был сначала узнать. – Это было очень давно. Я всё равно ничего не помню, – сказала она так, будто одного осознания случившегося было недостаточно для того, чтобы искалечить её жизнь. Навсегда выжечь на ней клеймо покинутой и отверженной. – Если ты не хочешь, можешь… – начал было Сергей, но Клэр почти раздражённо мотнула головой и громко стукнула вилкой по столу. – Да ничего, там дальше всё равно не слишком интересно. Я жила в приюте – там же, в Ласби. А когда мне исполнилось четырнадцать, и я в очередной раз завалила экзамены в школе, бросила её и сбежала. – Она испытующе взглянула на Сергея, но более потрясённым тот вроде бы не стал. – Я приехала в Нью-Йорк и… – Клэр запнулась и замолчала. На мгновение прикрыла глаза. Тонкие пальцы сжали вилку с такой силой, словно она хотела её сломать. Сергей почти неосознанно, просто по привычке, считывал язык её тела – и понимал, что в каждом пропуске в её истории слишком много боли, чтобы она могла о ней рассказать. Она скажет только то, что он сможет потом прочитать в её личном деле, и оставит всё самое сокровенное тайной. Наверное, она права: ведь он ничем ещё не заслужил её откровенности. – После этого я перебралась в Уэст-Пойнт. Это недалеко, на правом берегу Гудзона. – После чего? – тихо спросил Сергей. Клэр едва заметно вздрогнула и взглянула на него так пристально, словно усомнилась вдруг в том, не сказала ли она уже чего-то, о чём вовсе не собиралась говорить. – Что? – Ты сказала «после этого». Она колебалась всего мгновение, решая, какую из многих неправд лучше преподнести в ответ. Но на неё по-прежнему смотрела мягкая синь его глаз – и ложь не смогла сорваться с её губ. – После Нью-Йорка. Её взгляд умолял не спрашивать больше ни о чём – и Сергей отступил. Возможно, сейчас так и правда будет лучше. – Меня приютила одна пожилая женщина. – Краткое промедление скрыло ещё один чёрный провал: словам куда легче прыгать через бездонную пропасть, чем тому, кто их произносит. – Я прожила с ней четыре года, пока она не умерла. Потом так и осталась там: снимала квартиру и работала в цветочном магазине, который раньше ей принадлежал. – Ты работала в цветочном магазине? – Удивление, отразившееся на лице Сергея, было таким искренним, что Клэр, наверное, не удержалась бы и улыбнулась – хотя бы чуть криво, одними уголками губ, как она привыкла, – но она прекрасно понимала, что стояло за этими словами. – Хочешь сказать, что я скорее похожа на парня, чем на хорошенькую цветочницу из старых фильмов? Ёжик свернулся клубочком, ощетинился острыми иголками, пряча тёплый, мягкий живот. Конечно, она знала, что Сергей не выискивал намеренно её слабые места и не хотел исподтишка её ударить – но он всё-таки сделал это, и теперь ей было больно. Больно оттого, что где-то внутри неё по-прежнему жила маленькая девочка, которая любила платья и яркие ленты в волосах и верила, что однажды она вырастет и станет красивой-красивой, и тогда кто-то очень добрый и ласковый полюбит её и будет каждый день дарить ей цветы. Много лет назад эту девочку заставили замолчать и забиться в самый дальний угол – и всё же она была жива. Она смотрела, как уже взрослая, но так и не ставшая красивой Клэр протягивает над деревянным прилавком один букет за другим. День за днём. Год за годом. Она не нравилась тем, кто приходил в маленький цветочный магазин на тихой зелёной улочке, потому что всегда была слишком задумчивой и хмурой. И, уж конечно, никто не знал, как ей хотелось, чтобы её заметили и подарили хотя бы один цветок. Всего один. Но она так этого и не дождалась – потому что она ведь была не из тех, кому дарят цветы. – Я не… – Что? Не это имел в виду? Сергею хотелось провалиться сквозь землю – только бы не видеть так ясно читавшееся в глазах Клэр разочарование: словно она уж было поверила ему, а он оказался таким же, как все. И стало страшно – потому что вдруг он уже не сможет ничего исправить? – Прости, – тихо проронил Сергей, понимая, что никакие оправдания ему не помогут. Даже если бы он решился признаться ей в том, что она перевернула всю его жизнь – и расставила всё по своим местам, – просто появившись в ней, она бы всё равно не поверила. Клэр медлила, глядя куда-то в сторону реки. Она вдруг остро почувствовала, насколько она здесь чужая, насколько она не вписывается в этот мир. Ещё недавно ей казалось, что она будто бы вернулась домой, а теперь… Словно её поманили красивой картинкой, обещая карусель с лошадками, конфеты и лимонад, а потом, когда она уже стояла у входа, присмотрелись к ней – и захлопнули ворота прямо перед её лицом. – Нет, это ты прости. – Вздохнув, Клэр снова взглянула на Сергея. Вот такой, испуганный, смущённый, сбитый с толку, с взъерошенными ветром светлыми волосами и растерянными глазами, он казался совсем мальчишкой, и было даже как-то совестно и странно сердиться на него. – Я вечно огрызаюсь, как… – Ей очень хотелось припечатать себя каким-нибудь словом покрепче, но Сергей производил впечатление человека, который, даже падая с лестницы, будет выражаться исключительно прилично, и она сдержалась. – Совсем разучилась вести себя по-человечески. – Опершись локтями на стол, она сцепила руки в замок и устало уткнулась в них лбом, прикрыв глаза. Снова ужасно захотелось спать. – Я знаю, что ты не со зла. Сергей молча смотрел на её стиснутые пальцы, опущенные плечи. Тёмные волосы чуть отливали рыжим, когда на них падало солнце. Хотелось просто подойти и обнять её – потому что прикосновением порой можно объяснить куда больше, чем словами. Возможно, он даже сделал бы это, забыв о принципах, условностях и бывшей ещё недавно такой непоколебимой уверенности в способности контролировать себя – но его вдруг посетило совершенно отчётливое ощущение, что она этого не хочет. Ей было бы неприятно. Может, он даже неприятен ей сам. – Зачем тебе это? – всё так же тихо спросил Сергей. Клэр едва заметно вздрогнула, но глаз на него не подняла, и он прибавил: – Только скажи правду. Даю слово офицера, что никто ничего не узнает. – Он помедлил, подбирая нужные слова. – И что я… не откажусь от тебя. Она вскинула на него резкий, острый, настороженный взгляд поверх сцепленных рук и встретилась с его – спокойным, серьёзным, но по-прежнему мягким. В его последних словах ей почудился какой-то тайный, скрытый смысл, который она никак не могла уловить, и ей снова захотелось спросить его, почему он так на неё смотрел. Клэр уронила руки на стол и опустила на них взгляд. – Я очень хотела приехать сюда, а это был единственный шанс. – Она облизнула пересохшие губы и на мгновение прикрыла глаза. – У меня было достаточно времени и причин, чтобы разочароваться в том, что… там. И, когда мне рассказали, как и чем живут люди здесь, я… не знаю… Это была как будто ожившая мечта, к которой хотелось хотя бы просто прикоснуться. – Она стиснула пальцы и судорожно вздохнула. До чего же глупо и наивно звучит, когда говоришь об этом вслух! – Я даже не знаю, почему меня взяли. Я ведь сказала, что и школу-то не закончила – какая уж там ядерная физика. Так что, если ты не захочешь со мной возиться, я… всё пойму. – Я же слово дал, что не откажусь. Сергей ответил так быстро, что она не удержалась и взглянула на него удивлённо. Он был всё таким же спокойным и серьёзным – только взгляд, казалось, прояснился, посветлел. Словно ему очень важно было услышать, что она приехала сюда не для того, чтобы научиться нести смерть, а для того, чтобы узнать, что такое жизнь. Возможно, это было ещё более странно, чем всё, что было прежде, но на сей раз Клэр решила просто смириться. Только проговорила с короткой, горькой усмешкой: – Может, ты просто не осознаёшь масштаб катастрофы. – Это неважно, – всё так же быстро ответил Сергей, и она, неожиданно для самой себя, поверила в это. Ветер пригнал откуда-то с севера серые облачка, и те закрыли вдруг солнце неплотной полупрозрачной пеленой. Клэр взглянула направо: вдоль берега реки росло столько деревьев, что можно было подумать, будто ты и не в городе вовсе, а на опушке леса. А за деревьями… – Это она? Станция? Сергей медленно повернул голову – так медленно, словно ему стоило больших усилий просто отвести взгляд от Клэр. – Да. Чернобыльская АЭС. Бело-красные трубы царапали синий свод небес.***
– Глазам своим не верю! Ты всё ещё здесь? Клэр уже пару минут подпирала спиной стену в середине коридора, опустив глаза в пол: каждый, кто проходил мимо, казалось, считал своим долгом бросить в её сторону полный любопытства взгляд, а она словно пыталась слиться с золотисто-бежевыми деревянными панелями. Разумеется, приближения Алекс она не заметила – но, стоило только той заговорить, вскинула голову. – Что, ходишь по кабинетам и просишь, чтобы тебя хоть кто-нибудь подобрал? Клэр плохо знала Алекс, зато хорошо знала таких, как она – и почти не сомневалась, что та осталась недовольна назначенным ей инструктором и попросту не нашла ничего лучше, как снова начать цепляться к ней. – День добрый! Сергей появился рядом так внезапно, что Алекс едва не подпрыгнула. А потом заметно поёжилась под его пристальным взглядом. Тот, впрочем, длился недолго: перехватив поудобнее небольшую стопку книг, которую он прижимал к себе левой рукой, Сергей протянул Клэр обрамлённый резным серебряным подстаканником стакан с чаем. – Пойдём? Он прошёл между Алекс и Клэр, словно нарочито разделяя их. Клэр так же нарочито медленно оттолкнулась спиной от стены и направилась следом за ним, одарив Алекс напоследок неприятным смешком. – Я прямо спиной чувствую её испепеляющий взгляд, – с напускным драматизмом негромко заметил Сергей, когда они уже подходили к двери его кабинета. Клэр только усмехнулась, обхватывая тонкими пальцами серебряное кружево подстаканника. – Я ей не нравлюсь. Так же, как и всем. В её голосе была только горечь – и ни малейшего намёка на свойственное многим стремление напроситься на похвалу. Она просто констатировала совершенно очевидный для неё самой факт. – Смотри-ка, всё уже готово! Теперь, когда посреди кабинета Сергея, вплотную к его столу, стоял ещё один – для Клэр, – здесь было почти тесно, но всё равно уютно. Красно-коричневое дерево, которым были обшиты на высоту человеческого роста стены, казалось тёплым в свете падавшего сквозь распахнутое окно солнца. Выше, как и на потолке, была белая краска – и от этого комната выглядела просторней. Слева от двери – два больших, наглухо закрытых шкафа; между ними – телевизор на высокой тумбе. Справа были ещё два шкафа, только застеклённых: на полках – книги, папки и блестящие округлыми боками наградные кубки. Тут же приютилась тумбочка с чайником на подставке, чайными чашками, блюдцами и… – А это для чего? – Клэр указала на стеклянный сосуд, напоминавший бутылку, сверху к которой крепилась металлическая конструкция, похожая на колодезный журавль. – Это сифон. Газировку делать. – Сергей сгрузил книги на стол и убрал в карман ключ от кабинета. – Любишь газировку? Клэр рассеянно кивнула, продолжая рассматривать всё вокруг так, как рассматривает ребёнок бывшее для него прежде запретным и недостижимым место. Ближе к окну стоял выкрашенный в бежевый цвет сейф; на нём – новенький с виду радиоприёмник, хрустальный графин с водой и два стакана на подносе. На столе – зелёная лампа, два телефонных аппарата и селектор, белый вентилятор, серебряный чернильный прибор, календарь, несколько то ли ежедневников, то ли записных книжек, красный флажок и смешная полосатая ручка. Почти по центру лежала белая папка: прочитать надпись Клэр, конечно, не смогла, но сразу догадалась, что это и есть её личное дело. Вздохнув украдкой, она отпила из стакана горячий чай и указала на второй стол. – Это для меня? Сергей улыбнулся и кивнул, усаживаясь в своё тёмно-коричневое кресло. У Клэр был обитый красным стул и куда более пустой стол с такой же, как и по соседству, зелёной лампой и стопкой только что принесённых книг. Она осторожно пристроила с краю стакан с чаем. – Тебе удобно? Клэр подняла глаза и только теперь поняла, что будет всё время сидеть напротив Сергея – и совсем рядом. Она не знала, радует это её или тревожит, но в ответ на его вопрос уверенно кивнула. – Если что-нибудь будет нужно – говори, не стесняйся, – с улыбкой прибавил Сергей, почти не сомневаясь в том, что ничего просить она не станет. Не из гордости, а из-за чего-то такого, чему он пока не мог дать точного определения. Клэр продолжала разглядывать кабинет, а он открыл лежавшую перед ним папку, чувствуя, как подрагивают от волнения руки. Ему хотелось узнать о сидевшей напротив него женщине как можно больше, и, пусть эти белые страницы не смогут рассказать главного, хоть что-то они да откроют. Когда она родилась? Сколько ей лет? – О… – удивлённо протянул Сергей, едва открыв папку. Прямо под обложкой обнаружилась написанная размашистым почерком записка. – Тебе, оказывается, нужно к доктору зайти. – Он вынул из кармана снятые из-за повязки часы и взглянул на время. – Вот уже прямо сейчас. Клэр замерла, словно почувствовавшая приближение охотников лань. – Зачем? – Голос сдавленный, а сама прямая, как струна. – Не знаю… Подписать, наверное, что-нибудь. Или осмотр пройти. А ты врачей боишься? – Сергей постарался сказать это как можно мягче, будто бы в шутку, хотя предчувствовал, что шутки здесь мало помогут. Клэр отвела глаза, опустила их на сложенные на коленях руки. – Можно и так сказать. – Поверь, наш доктор – добрейшей души человек! – Сергей искренне надеялся, что этого будет достаточно: ну как, в самом деле, можно было бояться их доктора Данилова? Она ведь не свидетелем на допросе с применением сильнодействующих препаратов будет! – Пойдём, я тебя провожу. Клэр помедлила, но всё же поднялась из-за стола – хотя и с видимой неохотой, – и пошла следом, спрятав руки в карманы. Не проронила ни слова и так и не подняла глаз.***
Через несколько минут Сергей уже вернулся к себе: на вопрос, найдёт ли она сама дорогу обратно, Клэр ответила кивком, и он решил не терять времени и поскорее вернуться к тому, что его так интересовало: впрочем, к большому его сожалению, информации в личном деле было совсем немного. Клэр Мэттисон родилась двадцать седьмого сентября пятьдесят шестого года в крошечном городке Ласби, что в штате Мэриленд. У её матери, Бетти, были португальские корни; отец, Стэн, был англичанином. Двадцать девятого сентября того же года он зарубил топором свою жену и был застрелен местным шерифом. Клэр забрали в больницу, а через неделю отправили в приют. В сентябре семидесятого она провалила пересдачу экзаменов в старшей школе и из приюта сбежала. В октябре – поселилась в маленьком городке Уэст-Пойнт. Никаких официальных данных после этого не было. Телефонный звонок разорвал сосредоточенную тишину оглушительной трелью. – Серёж, зайди, пожалуйста. А то я не знаю, что делать. Трудно было припомнить вот так, навскидку, когда проработавший в Комитете почти всю жизнь доктор Данилов последний раз терялся и не знал, как поступить. Во всяком случае, на памяти Сергея, за шесть проведённых им здесь лет, такого не случалось – и потому его так взволновал этот звонок. Он почти сбежал по лестнице на первый этаж, свернул в полутёмный коридор – и остановился как вкопанный, увидев сидевшую на одном из откидных сидений Клэр. – Что случилось? Она даже не пошевелилась: просто сидела, вся сжавшись и закрыв лицо руками. Уже не зная, что думать, Сергей распахнул без стука дверь в кабинет и едва не сбил с ног собиравшую с пола разбросанные листы медсестру Олю. – Серёж, это что сейчас вообще было? Валерий Степанович Данилов, полный мужчина пятидесяти лет, был человеком добродушным и искренне преданным своему делу. Представить, что он мог обидеть кого-то без причины, было просто невозможно, и Сергей никак не мог понять, что же такое могло здесь случиться. – Я не… не знаю, – только и проронил он растерянно. Машинально наклонился, подобрал валявшийся у него под ногами лист и подал его Оле. – Понимаешь, у неё вот тут, в карте, есть справка от психиатра. – Доктор махнул рукой в сторону своего стола, где и правда лежала раскрытая, разукрашенная печатями медицинская карта, которая была приложена к личному делу Клэр. – Но я, сказать по правде, не уверен, что её там хорошо проверили. – Что? – В голосе и во взгляде Сергея вдруг явственно почувствовалась сталь. Такие перемены в нём всегда были резкими и вполне были способны напугать неподготовленного человека, но Валерий Степанович знал его достаточно давно и хорошо. В конце концов, несмотря на большую разницу в возрасте, они были друзьями. – Ты только не сердись, – примирительно проговорил он. – Ты же понимаешь, что я никого обидеть не хочу. Но что я, скажи на милость, должен в качестве результата осмотра записать? «Пациент не дался в руки»? – В каком смысле? – Так в прямом. Хотел ей лёгкие послушать, так она сначала отказывалась куртку снимать, а потом, когда я только стетоскопом к спине прикоснулся, подпрыгнула так, что чуть меня с ног не сбила. Потом попытался её за руку взять – пульс посчитать, – а она вырываться начала. Вон, все бумаги со стола смела. Сергей прикрыл глаза и устало потёр лоб. Казалось, чем больше он старался узнать о Клэр, тем большей загадкой она становилась – и словно ускользала от него всё дальше и дальше. – Кстати, ты не знаешь, откуда у неё столько шрамов? В карте ничего не написано. – К… каких шрамов? От этого уже просто шла кругом голова: ещё немного – и ему самому, похоже, понадобится скорая медицинская. – На спине в основном. Один, большой, на шее внизу – она его, видно, под курткой прячет, поэтому и отказывается её снимать. И ещё на левом запястье. Как будто от рваной раны. Но им лет пятнадцать на вид, не меньше. – Она из приюта сбежала, когда ей четырнадцать было. А сейчас – двадцать восемь. По времени совпадает… Может, её там били? Одной мысли об этом было достаточно, чтобы ему стало совсем тошно: наверное, он не смог бы припомнить другой такой день, на протяжении которого ощущение окрыляющего счастья то и дело сменялось то болью, то страхом. – Серёж, я всё понимаю, правда! – Доктор мягко положил руку ему на плечо. – Но мне нужно её сегодня осмотреть! К понедельнику у неё акклиматизация начнётся, придётся ждать, а отчёт-то надо сдать вовремя. Сергей тяжело вздохнул. Кивнул. – Я с ней поговорю. Казалось, Клэр так и не шелохнулась за всё то время, что он провёл в кабинете. Обойдя её, Сергей тихо опустился на соседнее кресло. – Мне пора собирать вещи? – Её голос звучал глухо и горько, едва заметно подрагивал, падая в тишину коридора. – Клэр… Она и сама не знала, отчего в груди у неё зашевелилась вдруг какая-то щемяще-сладкая боль, когда Сергей в первый раз произнёс её имя. Ей всегда казалось, что оно ей не подходит – о, её можно было назвать какой угодно, но только не «солнечной» и «светлой»! – но сейчас, когда оно прозвучало вот так, ей хотелось принять его всем своим существом. Словно её погладила чья-то добрая, ласковая рука. – Доктор не хотел тебя обидеть. Плечи Клэр едва заметно дёрнулись, но она больше ничего не сказала. – Тебе… неприятно, когда к тебе прикасаются? – нерешительно, но так мягко, как только мог, спросил Сергей. Длившееся не более минуты молчание показалось ему вечностью. – Да, – коротко, едва слышно, выдохнула наконец Клэр. Помедлила, но, чувствуя, как в груди у неё всё ещё дрожит отзвук собственного имени, прибавила: – И… когда подходят со спины. Думать о том, что стояло за её недомолвками, становилось всё страшнее – и Сергей пытался не думать. Сейчас было нельзя, сейчас он должен был её поддержать. Возможно, для него же будет лучше, если он не станет думать об этом и потом: до тех пор, пока Клэр не расскажет ему правду, он может только изводить себя, строя предположения. Вот только ему почему-то казалось, что эта самая правда окажется во стократ страшнее и невыносимее. – Но ты же понимаешь, что никто здесь не сделает тебе ничего плохого? – Да я понимаю, понимаю! – вскинулась вдруг Клэр. В её голосе зазвучало отчаяние, в глазах – блеснули слёзы. Сергей успел их заметить, хотя она отвернулась очень быстро. Сжала левой рукой подлокотник, стиснула правой колено. – А если я… побуду там, ты сможешь немного потерпеть? Господи, ну зачем он только это предложил? С чего он взял, что от этого ей станет легче? Она, может, вообще успела уже пожалеть и о том, что сюда приехала, и о том, что встретила его! А он ещё и чуть «ради меня» не прибавил! Расскажи он обо всём тому же доктору – тот его бы первым на освидетельствование и отправил. – Я… постараюсь. – Клэр облизнула сухие губы; она часто и тяжело дышала и по-прежнему казалась болезненно напряжённой, но голос её неожиданно прозвучал почти спокойно. Сергей взглянул на неё чуть недоверчиво – словно собственное предложение казалось ему таким нелепым, что он никак не мог взять в толк, как она вообще на него согласилась. Но она всё-таки согласилась, и он поднялся с кресла, снова обошёл её – она прикрыла глаза, пряча подступившие к ним слёзы, – и толкнул дверь кабинета. – Идём, – позвал он Клэр и первым вошёл внутрь. В ответ на выжидательный взгляд доктора Сергей коротко кивнул, а потом приблизился к нему и тихо проговорил: – Только со спины к ней не подходи. Клэр двигалась, словно механическая кукла. Вставала, садилась, дышала, протягивала руку. Сама сняла куртку, словно это был сущий пустяк. Она молчала, ни на кого не смотрела, и лицо её при этом не выражало… ничего. Абсолютно ничего. Казалось, с ней можно было сделать сейчас всё что угодно – а она даже не попыталась бы этому воспротивиться. Она будто бы опустела, ушла так глубоко в себя, что тело стало просто оболочкой, которая, если и чувствует что-то, то не впускает ничего извне. Оля настороженно наблюдала из дальнего угла. Даже доктору Данилову было не по себе от такой резкой перемены – но держался он исключительно вежливо и деликатно. Слушал лёгкие, мерил давление, считал пульс, не подходил со спины. Сергей стоял чуть в стороне и смотрел в пол, чувствуя, что, если он ещё раз взглянет на шрам на шее Клэр, то не оставит её в покое до тех пор, пока не узнает, кто сделал это с ней, и не разорвёт его на куски собственными руками. – Живой? – Доктор легонько тряхнул его за плечо. – Валерьянки не хочешь? Сергей только мотнул головой. Он видел своё отражение в дверце шкафа: бледный как смерть, с какими-то остекленевшими глазами, он выглядел немногим лучше и живее Клэр. Слишком много на него навалилось вдруг – слишком много того, что он не мог не принимать так близко к сердцу. – Что ж… Лёгкие в порядке, сердце здоровое – вот и кардиограмма хорошая, – переходя на английский язык и деловой тон, сообщил доктор. – Давление тоже в норме. Ну, а если с акклиматизацией будет тяжело – заходите обязательно. – Он размашисто расписался в карте, захлопнул её и придвинул к краю стола. Сидевшая рядом на стуле Клэр безразлично смотрела куда-то мимо. Сергей подошёл и взял карту. – А, вот ещё что! – Выдвинув верхний ящик, доктор достал завёрнутый в полупрозрачный фантик столбик круглых белых конфет и протянул Клэр. Во взгляде, ещё мгновение назад бывшем совершенно пустым, засверкали искорки удивления. Медленно-медленно подняв руку, она осторожно взяла странную конфету. – А что это? – Её голос снова прозвучал хрипло, но, по крайней мере, совсем не безжизненно. – Аскорбинки. Витамин С! – Доктор добродушно смотрел на неё, сложив на столе руки. – Они вкусные, – нерешительно улыбнулся Сергей. Клэр взглянула на него снизу вверх, но быстро опустила глаза и нервно дёрнула ворот куртки. – Спасибо, – тихо проговорила она. – И… простите за бумаги. Я не нарочно. – Бумаги – это бумаги. Собрали – и ладно, – только и отмахнулся Валерий Степанович. – Вы, главное, не болейте. И заходите, если что. Тебя с твоей рукой это тоже, кстати, касается! – Он бросил в сторону Сергея нарочито суровый взгляд, и тот снова улыбнулся. На сей раз – с облегчением.***
Клэр так и не проронила ни слова с тех пор, как они вернулись к себе. Согласно программе, ей первым делом следовало ознакомиться с инструкцией по технике безопасности, и Сергей принёс ей один из пяти экземпляров, что были переведены специально к приезду иностранных «гостей». Двадцать страниц текста, изобилующего терминами, способными привести в ужас неподготовленного человека – определённо, этого должно было с лихвой хватить для первого дня. Дело шло к вечеру. Клэр сидела – тихая, подавленная, – читала и ни о чём не спрашивала, а Сергей так и не решился заговорить с ней сам. Ближе к шести его позвали на собрание, устроенное специально для новоиспечённых инструкторов, а когда он вернулся через час с небольшим, то увидел, что Клэр заснула сидя за столом. Уронила голову на сложенные руки и спала. Во сне черты её лица смягчились, напряжённое выражение исчезло, и теперь она казалась почти ребёнком. Сергей накинул ей на плечи свой пиджак и тихо вышел из кабинета: ему очень хотелось просто посидеть рядом, но он боялся её разбудить. Ещё час он провёл в небольшом закутке, который в отделении было принято называть «комнатой отдыха»: здесь собирались офицеры после того, как закрывалась в семь служебная столовая. Пили чай, разговаривали. На сей раз на повестке дня, разумеется, был приезд «диверсантов»: говорить об этом не запрещалось, обмениваться впечатлениями – тоже. Сергей, правда, всё больше молчал и слушал, на вопросы отвечал коротко, почти односложно, но улыбался – из чего все заключили, что он своей подопечной остался доволен. И только сидевший в стороне с газетой Андрей, в общем разговоре не участвовавший, но всё слышавший, знал, насколько. Клэр проснулась, когда последние лучи заходящего солнца падали сквозь распахнутое окно, заливая комнату красным и золотым. Вздрогнула, приподнялась, огляделась – никого. Удивлённо потрогала наброшенный ей на плечи пиджак, будто желая убедиться, что он настоящий. Дверь приоткрылась, и на пороге показался Сергей. Улыбнулся и снова посмотрел на неё так, что перехватило дыхание. Багровые, тающие блики солнца упали на белую рубашку – словно пятна крови вдруг проступили на ней. – Прости, я… Не знаю, как это вышло, – пробормотала Клэр, усилием воли отводя взгляд. Ей почему-то стало страшно от этого красно-золотого света. – Устала, вот и уснула. День трудный был. – Сергей стоял, прислонившись к дверному косяку, и всё смотрел на неё. – Стало полегче? Клэр неопределённо пожала плечами: усталость, конечно, не прошла, но вот в голове, кажется, и правда хоть немного прояснилось. Но всё равно было ужасно неловко: ну где это видано, уснула прямо за столом в первый же день! Да и вообще… сколько всего она уже натворила! А он всё-таки не думает о ней плохо… нет, не думает. Достаточно было почувствовать на себе его взгляд, чтобы это понять. Сергей принёс чай и вазочку с шоколадными пряниками. Пристроившись у открытого окна, Клэр смотрела вниз, пытаясь разглядеть те два тоненьких деревца, которые она видела днём. Она пила маленькими глотками горячий чай: солнце просвечивало сквозь стакан, и по стенам бежали красные зайчики, прыгали через узорчатую тень от подстаканника. Она сидела на подоконнике с пряником в руках и щурилась, глядя туда, где опускался за дома и деревья золотисто-багровый шар – а Сергей смотрел на неё и вспоминал это утро, которое казалось ему теперь таким далёким, словно и вовсе было в другой жизни. Он отодвинул в сторону папку – и увидел наполовину исписанный белый лист. Взял его в руки и прочитал заголовок. «Заявление о переводе». Лебединая шея незаконченной цифры «два». Облечённая в буквы и слова мечта… то, что было мечтою. Сергей снова взглянул на Клэр и разорвал лист пополам. Он не знал, что вместе с ним рвёт и свою жизнь, делая выбор, который изменит весь мир. Ему оставался год. Всего один год.***
Апрельский вечер опустился на Припять шёлковым синим покрывалом. Ветер стих, и в спокойный прозрачный воздух возносился теперь весенний хор птичьих голосов. Машины мягко шуршали по дороге. Люди спешили домой. То и дело загорались уютным жёлтым светом прямоугольники окон. Из-за распахнутых створок доносился смех, обрывки разговоров, свист чайника и звон посуды. Обычный пятничный вечер. Бесхитростные звуки жизни. Клэр задремала, пока Сергей вёз её в гостиницу – слишком уставшую, чтобы идти пешком, хотя та была очень близко, – а очнувшись, сама удивилась тому, как легко она засыпала рядом с едва знакомым, в сущности, человеком. Она привыкла относиться ко всем настороженно, но с ним было так спокойно, словно в глубине души она точно знала, что он никогда и ни за что её не обидит. Напротив – убережёт, защитит. Щелчок ремня безопасности. Сквозь опущенное окно – птичий гром. Он снова смотрел на неё тем самым взглядом в полумраке салона, и на мгновение – всего на одно мгновение – ей показалось, что он сейчас протянет к ней руки, обнимет, прижмёт к себе. На мгновение – всего на одно мгновение – она представила, как было бы хорошо просто уткнуться в его плечо и молчать во всё скрывающей и всё прощающей темноте. Она и не знала, как этого хотелось ему. Он снова сдержался. Просто вышел из машины, открыл перед ней дверцу. Подошёл вместе с ней к стойке администратора. Проводил до номера. Уже у дверей протянул ей свёрнутый пополам листок бумаги. – Это мой домашний номер. Звони, если что-нибудь будет нужно. И… и просто так тоже звони. – Сергей улыбнулся почти по-детски смущённо. – А завтра в девять я за тобой заеду. Успеешь отдохнуть, или это слишком рано? – Успею, – тихо сказала Клэр. Уголки её губ снова дрогнули, выдавая бледную тень улыбки. Увы, последний человек, которому она улыбалась, умер десять лет назад, и она совсем разучилась это делать. – А ты домой? – Опять неслыханное с её стороны – но ей почему-то так не хотелось, чтобы он уходил, что она готова была попытаться удержать его хотя бы на несколько мгновений вопросом, который иначе никогда бы не задала. – Домой. – Как же ему хотелось просто взять её за руку, привести к себе и усадить пить чай! Лампа под красным абажуром заливала бы кухню тёплым светом, а в окно заглядывала бы ночь. Они бы говорили – спокойно, свободно, обо всём на свете. Он сыграл бы для неё на гитаре, он спел бы ей о душах, которым суждено встретиться на хрупких мостах мироздания, он рассказал бы ей о золотом огне, который горел внутри него, и о любви, которая так долго спала и открыла глаза в то мгновение, когда он увидел её. Но он не мог этого сделать. Не мог даже прикоснуться к ней. Он мог утонуть в её глазах – но в них застыло лишь томительное ожидание… чего-то. И – сожаление. Два тёмных омута, два огромных мира – таких близких и таких бесконечно далёких. Он хотел попросить её позволить ему остаться с ней навсегда. Она хотела попросить его никогда её не оставлять. Но они промолчали – потому что каждый боялся быть отвергнутым. – Отдыхай. Доброй ночи! Она десять лет не слышала этих слов – и от этого к горлу подкатывал горький комок. – Доброй ночи… Её голос дрогнул, а взгляд отчаянно метнулся, в последний раз ловя мягкую синь его глаз.***
– Гуляешь по ночам? Андрей вынырнул из темноты между домами. – А ты – нет? – чуть насмешливо, в тон ему, бросил Сергей. – И ещё не ночь! – Так я… ничего, – как ни в чём не бывало пожал плечами тот и зашагал рядом. Помолчал немного, а потом многозначительно прибавил: – Уж я-то понимаю… – Ой, ну что ты понимаешь? Погода хорошая – вот и решил оставить машину в отделении и прогуляться до дома пешком! – Но ты же в курсе, что твой дом в другой стороне, да? Сергей споткнулся на ровном месте, резко остановился и огляделся вокруг, только уронив недоумённо: – А? – Ты к гостинице идёшь, – снисходительно-понимающе пояснил Андрей. Сергей смущённо уставился на дорогу у себя под ногами, рассеянно пнул камушек и, развернувшись в другую сторону, продолжил свой путь – на сей раз если не в верном, то, по крайней мере, нужном направлении. – Знаешь, тогда, днём, перед тем, как я за тобой пошёл, она меня спросила вдруг, какой ты. И я почему-то сразу подумал, что всё так и будет. – И что ты ей сказал? – Сказал, что ты хороший. Сергей засмеялся, но потом вдруг как-то погрустнел. – Думаешь, она тоже поняла? – Не знаю… Наверное, – неуверенно отозвался Андрей. – Говорят, женщины такое сразу чувствуют. А ты не хочешь, чтобы она знала? – В его голосе послышалось удивление. – Хочу, конечно, – вздохнул Сергей. – Только мне почему-то кажется, что ей это не нужно. Она так смотрит… как будто ей неприятно даже. Или страшно. – Может, она и сама не знает ещё, чего хочет, – утешающе предположил Андрей. – А вот теперь тебя встретила – и всё-всё поймёт! – А может, я просто ей не нравлюсь. – Голос Сергея дрогнул, в улыбке проскользнула печаль. Несколько минут они шли молча, глядя то на жёлтые островки света фонарей, то на усыпанное весенними звёздами небо. Из-за домов величаво выплывала серебряная красавица-луна. – А что Москва? – спросил наконец Андрей. – Москва? Москва – столица нашей Родины, – с самым что ни на есть серьёзным видом сообщил Сергей и взглянул на просветлевшее от облегчения лицо друга. Он помолчал ещё немного – но уже как-то иначе, будто прислушиваясь к чему-то внутри себя, – а потом тихо проговорил: – Знаешь, я даже не могу представить, что однажды придёт день, когда я её не увижу. Мне почему-то кажется, что этого не будет. Никогда. Андрей пристально взглянул на него: ему вдруг стало отчего-то тревожно, как будто бы он почувствовал, что эта любовь не будет счастливой. Он был почему-то совершенно уверен в том, что Клэр полюбит Сергея – пусть даже и не сказал об этом ему, – но словно ощутил близость какой-то страшной, злой, неодолимой силы, которая вот-вот вторгнется в их жизнь. Воистину, сердца любящих чутки. – Как думаешь, что будет через год? – Через год? – Сергей удивлённо взглянул на Андрея. – Да. Двадцать шестого апреля восемьдесят шестого. Ну просто попробуй представить! – Весна? О, и ещё ребёнок! У вас с Наташей наверняка уже будет ребёнок! Андрей смущённо потупился, и они оба рассмеялись. – Ещё колесо обозрения! – оживлённо продолжил Сергей. – К майским праздникам обещают открыть! – А свадьба будет? – Чья? – Ваша с Клэр. Сергей так странно взглянул на Андрея, что тому стало не по себе: сейчас, в темноте, его синие глаза казались почти чёрными, и в них словно появилось вдруг что-то нездешнее. – Не надо, Андрюш. – Его голос прозвучал глухо, как будто доносился издалека. От него веяло холодом. А где-то за кронами деревьев тянулась к небу бело-красными трубами усыпанная ночными огнями станция.***
Свет луны упал невесомой белой плитой на край постели. Тихо тикали часы. Клэр лежала и смотрела на сложенный пополам листок, что был здесь же, рядышком, прямо на одеяле. Единственный материальный знак того, что всё случившееся в этот удивительный день – правда. Его можно было увидеть, к нему можно было прикоснуться – и всё равно верилось с трудом. Казалось, что наутро он просто исчезнет, или на нём окажется совсем другой номер – или даже не номер вовсе. И никто не приедет за ней завтра в девять и не покажет цветущие сады и белые кораблики. Ей хотелось снять трубку и набрать уже врезавшиеся в память цифры, чтобы услышать голос, в котором было столько тепла. Чтобы услышать собственное имя, произнесённое так, что и не верилось, что оно принадлежит ей. Всего один раз – быть может, последний. Ведь что будет, когда она проснётся? Она не знала, что всего в двух улицах от неё горела на маленькой кухне лампа под красным абажуром, а в круге света сидел Сергей: размешивал ложкой чай, смотрел в глаза заглядывавшей в окно ночи и прислушивался к тишине пустой квартиры. Темнота притаилась у порога, свернулась клубочком, не решаясь выбраться на островок света. Она охраняла молчание гитары на стене и звуки неспетой песни. Она тихонько ползла из углов, и непрозвучавший гром телефонного звонка не мог её прогнать. Клэр не знала об этом. Она думала о том, что всю свою жизнь она словно блуждала в холодном, окутанном туманом лесу, где нет ни утра, ни вечера, ни дня, ни ночи – одни только бесконечные серые сумерки. Порой ей удавалось различить крошечные лучики света, пробивавшиеся сквозь кроны деревьев, но те исчезали так быстро, что она не успевала ощутить их тепло. И вот сегодня она увидела наконец, как упал с небес золотой солнечный поток, разгоняя клубы тумана, озаряя стволы деревьев. Не веря своим глазам, она шагнула, заворожённая, к нему, и протянула руку. Свет коснулся её тепло и ласково, и проник в её кровь, и побежал по венам золотым огнём – согревая, утешая, воскрешая. От этого огня нельзя убежать, нельзя спрятаться или скрыться. Он уже настиг тебя.