Одиночество – это когда душа Ждёт, прикрыв, как писали когда-то, вежды, Чтобы выпить из сказочного ковша Золотые, как солнце, глотки надежды.
Эдуард Асадов
Заря раскинула свои розовые крылья над крышами домов, расплескала золотистую воду по улицам и площадям. Птичий хор приветствовал её торжественно и радостно, а яблони и вишни осыпали землю весенним цветочным снегом, когда их ветви качнул прохладный рассветный ветер. Розы осторожно расправили свои лепестки и нарядились в алмазные росные короны, засверкавшие в первых лучах. Золотой солнечный шар сонно потянулся – и выкатился из-за леса, отражаясь в ещё закрытых окнах и зеркальной глади реки. Припять просыпалась, стряхивала с себя остатки сна, как стряхивал с себя капельки воды купавшийся в фонтане воробей. Застыв на мгновение на пороге нового дня, она радостно бросилась ему навстречу детским смехом и звуками радио, собачьим лаем и шуршанием машин. Стая птиц пролетела в вышине с пронзительным свистом. Струи воды ударили из трубы фонтана в самое небо, спугнув замечтавшегося воробья. Косые лучи солнечного света падали на золотисто-бежевую стену сквозь незашторенное окно. Из-за приоткрытой створки донеслись заливистые голоса детей и весёлые переливы велосипедных звонков. Клэр сонно потянулась и осторожно приоткрыла глаза. Ещё вчера ей казалось, что утром она может запросто перепугаться, позабыв спросонья о том, что она уже не в другом городе даже – в другой стране! Просыпаться в новом месте для неё было чем-то ужасно непривычным – и всё же ей и теперь отчего-то продолжало казаться, что именно так всё и должно было быть. Именно здесь она и должна была просыпаться, и солнечные лучи должны были падать именно так, чтобы тяжёлый хрустальный графин на столе осыпал стены и потолок радужными бликами. Именно так должна была поскрипывать приоткрытая створка, и так должны были петь под окном птицы. – Вставай, соня, завтрак проспишь! Голос Анны, негромкий стук в дверь – звуки, словно пришедшие из другого мира, но, на удивление, не вызвавшие и тени раздражения. Клэр не могла припомнить, когда ей бывало так хорошо утром – да и бывало ли такое вообще? Впервые, наверное, она проснулась не просто с ожиданием чего-то – хотя и такое-то бывало редко, – а с ожиданием чего-то хорошего. Она осторожно протянула руку к сложенному пополам листку, что так и пролежал всю ночь рядом на одеяле. Приподняла краешек. Нет, ни одна цифра не изменилась и не исчезла – а значит, и всё остальное было правдой. И, может быть, сегодня она снова услышит собственное имя, произнесённое так, словно в каждом звуке его застыла капля солнечного света, и увидит взгляд, который она не могла понять, но в котором ей хотелось раствориться без остатка. Четверть часа спустя Клэр уже стояла перед зеркальной дверцей шкафа, без малейшего воодушевления глядя на собственное отражение. Ей, впервые за много лет испытывавшей желание нравиться кому-то, теперь особенно тяжело было признавать, что для неё это едва ли возможно. Слишком много в ней того, чего никак уже нельзя исправить. Что-то можно спрятать – но что толку? Кого это обманет? Она рассеянно коснулась шрама на шее, подумав о том, что Сергей не стал ни о чём спрашивать даже после того, как увидел… это. Один из тех следов прошлого, которые не выжечь и калёным железом. Клэр была благодарна ему за то, что он не задавал ей вопросов: лгать она не хотела, сказать правду – не могла. Наверное, он тоже чувствовал это – и потому молчал. Раны затягиваются, но шрамы остаются. Боль проходит, но память о ней продолжает жить. Иногда достаточно одного прикосновения, чтобы снова ощутить её так остро, словно машина времени перенесла тебя в прошлое, ушедшее, казалось, навсегда. Клэр помнила удар, сваливший её с ног. Боль пронеслась обжигающей волной по шее, взорвалась ослепительной вспышкой в голове, сдавила железной хваткой грудь. На мгновение ей показалось, что она больше никогда не сможет дышать – но потом это прошло. Только кровь текла горячей струйкой по шее и левому плечу, и билась птицей с поломанными крыльями одна, всего одна мысль. «Не оборачиваться, не оборачиваться, господи, только не оборачиваться!» Клэр вцепилась в край дверцы, сжала его до ломоты в руке. Закрыла глаза, закусила губу, сдерживая рвущийся из груди вскрик. «Фантомные боли» – она читала про них когда-то давно, когда и не знала ещё, что тому, от чего она так страдала, было какое-то название в человеческом языке. Бывает, кому-нибудь кажется, что у него болит отрезанная рука – но это не взаправду, потому что никакой руки у него уже нет. Это всё в голове. Это просто кажется. Ничего этого нет. Её шрам перестал болеть ещё четырнадцать лет назад, но порой ей казалось, что она чувствует, как он начинает сочиться кровью. Если даже отрезанная рука может болеть – то что же тогда говорить о памяти, из которой нельзя вырвать ни единого кусочка? Она всегда, всегда рядом, и тьма, ползущая из самых её глубин, не боится даже яркого света солнца. Клэр посидела немного на краю постели, пытаясь унять дрожь в руках. Господи, неужели этот холод никогда её не отпустит? Неужели он не отступит даже теперь, когда она сбежала за океан в этой своей наивной попытке обмануть саму себя? Ещё вчера ей казалось, что это возможно – но, стоило только ей снова остаться одной, как всё вернулось. И сердце снова билось, как у загнанного зверя, который уже знает, что конец его близок, и ждёт последнего, рокового выстрела, что милосердно оборвёт его жизнь.***
Сквозь большие, почти во всю стену, окна ресторана было видно площадь, улицу и высаженные в нескольких метрах от стен гостиницы молодые деревца. Одна из створок была приоткрыта, и ещё по-утреннему негромкий шум города сливался с уютным звоном тарелок, приборов и чайных чашек. Со стороны кухни доносился запах кофе и свежего хлеба. «Иностранным гостям» выделили стол в углу: белая накрахмаленная скатерть, красные треугольники салфеток, пунцовая роза на фарфоровом чайнике, из носика которого вьётся тонкая струйка пара. – Он уже позавтракал, – мимоходом сообщила Анна, перехватив обращённый к пустому стулу взгляд Клэр. – Бегать пошёл, – томно прибавила Алекс, накручивая на палец прядь светлых волос. Равнодушно пожав плечами, Клэр села на свободное место и придвинула к себе тарелку с омлетом. В отсутствовавшем за столом Стэне ей с самого начала не нравилось решительно всё: от его имени, заставлявшего её вспоминать об отце, до его непоколебимой уверенности в собственной неотразимости и убеждённости в том, что все женщины от восемнадцати до восьмидесяти явно или тайно в него влюблены и бесконечно от этого страдают. В паре с питавшей пристрастие к показному мелодраматизму и дешёвым театральным эффектам Алекс, они словно олицетворяли собой всё то, что особенно раздражало Клэр – и, разумеется, это было совершенно взаимно. На их фоне вечно умничавший Сэм, даже сейчас, за завтраком, читавший какое-то пособие по квантовой физике, казался просто безвредным занудой, лишь время от времени отпускавшим замечания, за которые хотелось съездить ему по очкам. И только Анна пыталась хоть как-то поддержать хрупкое равновесие их странного многоугольника, со строгостью воспитательницы старшей группы детского сада призывая своих «подопечных» к порядку. Она ровно относилась ко всем – даже к Клэр, – лишь иногда снисходя до яростных научных споров с Сэмом. – Мы собираемся город посмотреть. Пойдёшь с нами? – Анна рассеянно поправила очки в тонкой металлической оправе и взглянула на Клэр. Почему-то представить себя гуляющей по Припяти в компании «умных» и «красивых» у той получалось плохо – да и Сэм ведь сам вполне справедливо заметил, что она не очень-то вписывается в неё. Впрочем, она была благодарна уже за то, что Анна хотя бы помнила о её существовании. – Нет, я… не могу. – Она отковырнула вилкой кусочек омлета. – Меня уже… пригласили. Мигом сбросившая с себя маску томной меланхолии Алекс резко повернулась к ней. – Пригласили? Тебя? Сарказмом, вложенным ею в последнее слово, можно было прожечь, будто кислотой, дыру в белоснежной скатерти, но Клэр даже не подняла глаз от тарелки. Если она не научится игнорировать эти выпады, ничем хорошим для неё это не закончится. – Нет, ну ты скажи, кто? Неужели этот твой капитан? Рука Клэр дёрнулась, и зубцы вилки противно проскребли по краю тарелки. Сэм недовольно поморщился, не отрываясь от книги. – Слушай, а он давно у врача проверялся? Может, ему очки подарить? Анна раздражённо бросила клетчатую салфетку на стол и откинулась на спинку стула. – Господи, Алекс, ты можешь просто оставить её в покое? Какое тебе-то дело? – Какое мне дело? – В порыве праведного возмущения Алекс театрально приложила руку к груди. – Почему ей достался старший по званию, а мне – по возрасту? Он должен был достаться мне! – Помедлив мгновение и смерив Анну оценивающим взглядом, она снисходительно прибавила: – Ну, может, тебе. Но уж точно не ей! Анна, давно уже привыкшая взирать на подобные заявления с высоты своего интеллекта, только возвела глаза к потолку и подлила себе чаю. – Значит, они сочли это уместным, – нравоучительным тоном вставил вдруг Сэм, мечтавший только о том, чтобы эти девчонки замолчали и перестали мешать ему читать. Скажите пожалуйста: всего второй день здесь, а уже кого-то не поделили! – Это с какого перепугу? – хлопнула ладонью по столу не желавшая униматься Алекс. А потом вдруг снова повернулась к сидевшей наискосок от неё Клэр и елейным голосом поинтересовалась: – Слушай, ну что ты ему такое сделала, что он теперь тебе чаи таскает и в собственный выходной катает по городу? Клэр вскочила со стула так резко, что вся посуда на столе жалобно звякнула, а в обращённых к ней взглядах заплескался самый настоящий страх. Они, как и все, легко обманывались её внешней холодностью, даже не подозревая о том, что где-то в глубине её горит такой огонь, какой никому не под силу остановить. Он мог согревать, как ласковое пламя в очаге, а мог нестись вперёд, подобно лесному пожару, обращающему в пепел всё, что встречается на его пути. Она и сама, казалось, то ли не помнила о нём, то ли и вовсе не знала – но в такие мгновения, когда кто-то намеренно причинял ей боль, отблески этого огня были видны в её глазах: словно вспыхивали и гасли падающие в тихую лесную реку золотисто-алые искры. Она почти что выбежала из гостиницы на площадь и рухнула на скамейку так, словно у неё в один миг подкосились ноги. Листья росших рядом розовых кустов мягко шелестели, осторожно гладили тёплое дерево скамейки и словно тянулись к ссутулившейся, придавленной непосильной ношей молодой женщине. Она сидела боком на самом краешке, будто бы снова усомнившись в своём праве находиться здесь. Сжимавшие край скамейки пальцы побелели, губы дрожали от обиды, а разум всё твердил, что вся её жизнь – одна сплошная несправедливость, и ей давно уже пора с этим смириться. Покорно подставлять вторую щёку, когда бьют, и не цепляться за призрачную надежду на то, что однажды и с ней может случиться что-то хорошее. Она не заметила, как появилась чуть поодаль тёмно-васильковая машина – но, стоило только той приблизиться, сразу почувствовала, что это он, Сергей. Странно, но ей уже не нужно было даже поднимать глаза, чтобы убедиться в этом: её просто словно подхватило волной мягкого тепла, и казавшаяся такой непосильной ноша упала с плеч. – Привет! – Всё та же улыбка и тот же взгляд – разве что обеспокоенный немного. – Тебе плохо спалось? Нездоровится? – Нет, ничего… Я… – Запнувшись, Клэр опустила голову. Ей показалось вдруг, что она всего за пару мгновений умудрилась испортить день, который обещал стать едва ли не самым удивительным в её жизни. – Клэр, она ушла! – Анна устало вздохнула: точь-в-точь воспитательница, только что унявшая самого непослушного из детей. – Иди, поешь… Ой… – Только теперь заметив Сергея, она смущённо проглотила остаток фразы, испуганно уставившись на него. – Доброе утро, – как ни в чём не бывало приветливо поздоровался тот. Для того, чтобы вызвать у него симпатию, многого сейчас было не нужно: достаточно лишь проявить хоть небольшую, но искреннюю заботу о женщине, которая так ему дорога. – Ты Анна, верно? А я Сергей. – А… Очень приятно, – тоном прилежной ученицы ответила Анна, переступила с ноги на ногу и, наконец, спросила: – Так ты идёшь? – Спасибо, я не голодна, – тихо отозвалась Клэр. Меньше всего на свете ей хотелось сейчас возвращаться обратно. Анна ретировалась с неловким «ну, я тогда пойду». Сергей проводил её взглядом и присел на скамью рядом с Клэр. В груди щемило от нестерпимого желания взять её за руку – но он не будет неблагодарным. Ему довольно уже и того, что он просто видит её. Что она рядом. – Ты ведь не передумала ехать? Клэр вскинула на него испуганный взгляд. – А ты? – Я же здесь. Спроси её кто сейчас, она бы сказала, что готова провести вечность, просто сидя здесь и глядя в глаза, в которых было столько тепла, сколько не было никогда в её жизни. В эту минуту она верила всем сердцем в то, что оно всё – для неё. Для неё, у которой никогда никого и ничего не было. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы это мгновение длилось и длилось, обратилось застывшей в янтарной смоле каплей солнца, которой не страшны уже злые ветра. – Тогда пойдём? Я тебя покормлю. Будь на его месте кто-то другой, раздражённое «но я же сказала, что не голодна» непременно сорвалось бы с её губ – да только это ведь был он. Тот, кто не станет ни о чём спрашивать – просто придёт на помощь. Укроет, утешит, защитит. Почему? Наверное, потому, что такова его суть. Наверное, окажись на её месте кто-то такой же жалко-беззащитный, он бы поступил так же. Но она не будет неблагодарной. Ей довольно уже и того, что она просто видит его. Что он рядом. – А с той машиной что-то случилось? – Клэр задержалась на мгновение, когда он открыл перед ней дверцу. – Да нет, просто та машина – служебная, а эта – моя. – Сергей улыбнулся. – Нравится? Клэр кивнула, рассеянно проведя кончиками пальцев по крыше. – Такой красивый цвет… – Васильковый. Ты, наверное, не видела васильки? Они обычно на ржаных полях растут. – Я и ржаных полей не видела, – тихо вздохнула Клэр. Скажи ей кто всего два дня назад, что она всерьёз будет грустить оттого, что не видела полевой цветочек – она бы ни за что не поверила. А теперь ей хотелось всего: и кораблей на подводных крыльях, и вишнёвых садов, и ржаных полей. Словно в этих синих – васильковых – глазах она впервые в жизни видела саму себя. – Ещё увидишь. Обещаю!***
– Расскажешь, что случилось? Клэр неохотно оторвалась от тарелки с омлетом, который здесь, в кафе, был ничуть не хуже, чем в гостиничном ресторане. Даже лучше, если учесть, что рядом не было Алекс. – Да неважно, – с деланным равнодушием пожала она плечами. – Важно, раз тебя это так расстроило. Клэр вздохнула и сердито ткнула вилкой в притулившийся на краю тарелки кусочек сливочного масла. – Алекс сказала, что тебе надо подарить очки, раз ты так со мной… возишься. – Конечно, на самом деле её больше всего задело не это, но сказать всю правду она бы всё равно не смогла. – И почему она так считает? – Она свято верит, что все, кто не красив – недолюди, не стоящие внимания. Ну, может, за исключением общепризнанно умных. – Тебе кто-то сказал, что ты не красива и не умна? Клэр взглянула на Сергея так, словно в приступе душевной слабости заподозрила, что он решил поиздеваться над ней. – Зеркало и школьный аттестат, которого нет. – Она раздражённо передёрнула плечами и снова ссутулилась – как тогда, на скамье, когда она напомнила смотревшему на неё сквозь окно машины Сергею нахохлившегося на краешке карниза воробушка. – То, что ты плохо училась, ещё не значит, что ты не умна, – мягко заметил он. – И, может быть, тебе потому не нравится собственное отражение, что ты просто не любишь саму себя? – Дай угадаю: ты изучал психологию, и у тебя всегда было по ней «отлично», – криво усмехнулась Клэр. – Ну, может, я и правда не совсем уж дура, но уж насчёт красоты – это… Как там образованные люди это называют? «Объективная реальность»? Она и сама не знала, откуда взялось у неё вдруг это горькое желание словно унизить себя в его глазах – а он будто ничего и не замечал. – Говорят, красота – в глазах смотрящего. Клэр замерла, устремив на него недоверчивый, чуть исподлобья, взгляд. – Ничто не является красивым само по себе – мы просто считаем это красивым. Один считает красивыми горы, а другой восхищается равнинами. Кто-то не мыслит своей жизни без моря, а для кого-то нет ничего прекрасней лесного ручья. Каждый ребёнок скажет, что его мама – самая красивая на свете, и ему нет дела до того, что весь свет может с ним не согласиться. Красотой можно восхищаться. Можно очароваться ею, даже увлечься. Но правда в том, что любовь не рождается только оттого, что что-то – кто-то – кажется нам красивым. Мы видим истинную красоту в том, что любим. Клэр смотрела на него так, словно была маленькой хроменькой девочкой, которой только что пообещали, что однажды – скоро, уже совсем скоро! – она сможет танцевать на усыпанном яркими цветами лугу, и люди будут улыбаться её счастью. Ей никогда не приходило в голову, что всё может быть так, как говорил Сергей, она даже не подозревала, что кто-то может так думать. Неужели это возможно – разглядеть в ней что-то такое, о чём не знала она сама? Ей вспомнился вдруг, как он смотрел на неё вчера, в их первую встречу. Как будто видел нечто невыразимо прекрасное. – Разве это не одно из самых удивительных проявлений любви – увидеть в ком-то то, чего не видит он сам? Показать ему его силу и красоту, помочь поверить в то, что казалось невозможным? Любви. К горлу подкатил горький комок. Клэр хотелось – о, как ей хотелось! – верить, что всё, о чём говорил Сергей – правда, но поверить в то, что кто-то смог бы её полюбить, она не могла. Не потому даже, что она не красива и не умна. Просто она была совершенно уверена в том, что даже самый добрый и великодушный человек отвернулся бы от неё, если бы узнал всё то, что она так отчаянно прятала в чёрном безмолвии несказанных слов. – Полагаю, с философией у тебя тоже всё было прекрасно? – неловко пошутила Клэр. В горле пересохло, и от этого в голосе её появились неприятные скрипучие нотки. – Я действительно в это верю, – тихо, всё с той же мягкой улыбкой ответил Сергей. – «А если это так, то что есть красота, и почему её обожествляют люди? Сосуд она, в котором пустота, или огонь, пылающий в сосуде?» – Это стихи? – Да. Николай Заболоцкий. За точность перевода не поручусь, но смысл я, кажется, передал. – А как они называются? – «Некрасивая девочка». Губы Клэр дрогнули в печальной улыбке, и она кивнула, словно соглашаясь с тем, что название это очень ей подходит. На мгновение в тёплом утреннем воздухе воцарилось молчание. – Может быть, ты и сама ещё об этом не знаешь, но в тебе есть этот... огонь. – И ты его видишь? – Я чувствую. Странно, но она, не привыкшая к таким разговорам, не ощущала никакой неловкости или напряжённости: словно рядом с ней сидел не едва знакомый человек, а близкий – самый близкий – друг, с которым можно разделить… всё. – В приюте была одна воспитательница, Мария, которая знала немного моих родителей, – медленно проговорила Клэр. – Она думала, что я на них похожа. Что я такая же холодная внешне, как отец. – В голосе её почувствовалась горечь. – Но сердце у меня горячее, как у мамы. – Мне кажется, она была права. – Сергей помедлил, подбирая слова. – Только ты не холодная, просто… сдержанная. Он ни мгновения не сомневался в том, что и она может улыбаться, смеяться, радоваться – и разве виновата она в том, что жизнь не давала ей для этого поводов? А он ведь борется с несправедливостью жизни, верно? Значит, он это исправит. Клэр – казалось, неожиданно даже для самой себя, – вытащила вдруг из внутреннего кармана куртки старенькую фотографию и как-то очень нерешительно протянула её Сергею. – Ей здесь двадцать восемь, как мне сейчас. Это было за год до моего рождения и… её смерти. Тёмные волосы, серо-зелёные, как и у Клэр, глаза. Черты лица не такие резкие, как у дочери, и всё же сходство видно сразу. Миловидная молодая женщина в светлом платье в цветочек, улыбающаяся кому-то по ту сторону камеры и даже не подозревающая о той страшной участи, что ждёт её всего через год. – Вы правда очень похожи, – улыбнулся Сергей, переведя взгляд с фотографии на совсем погрустневшую Клэр. А потом вдруг спросил: – А ты совсем не носишь платья? Клэр уставилась на него с таким искренним изумлением, словно именно этот вопрос потряс её больше всего. – А зачем? – Мне кажется, тебе бы очень пошло. – Склонив голову набок, Сергей как-то весело-оценивающе взглянул на неё. – Вернее, пойдёт. Ты уже поела? Клэр рассеянно кивнула и открыла было рот, чтобы спросить, что он имел в виду, сказав это «пойдёт», но Сергей уже поднялся из-за стола и только что не вприпрыжку устремился к машине. Обернулся на ходу и улыбнулся, настойчиво маня её за собой.***
Клэр вертела головой по сторонам с оживлённостью ребёнка, впервые в жизни попавшего в большой магазин. То есть она, конечно, видала магазины и побольше – но здесь-то всё было совсем по-другому! Вывески на незнакомом языке, огромные счёты, диковинные кассовые аппараты и десятки непривычно одетых людей, весело толкавшихся у прилавков и стеллажей солнечным субботним утром. – О, кто к нам пришёл! Молодая женщина с завитками тёмно-русых кудрей, голубыми глазами и ямочками на щеках, одетая в форменное платье продавщицы универмага, шустрой белочкой выскочила им навстречу и с радостным «Серёжка!» повисла на шее Сергея. Слов её Клэр, конечно, не поняла, но проявленную ею радость встречи сочла достаточно красноречивой для того, чтобы закусить губу и отвернуться: как мало ей, оказывается, нужно для того, чтобы снова почувствовать себя лишней. – Танюш, ну задушишь же! – шутливо возмутился Сергей, выворачиваясь из крепких объятий, а потом обернулся к Клэр. – Мы с Татьяной в одном классе учились, – почти извиняющимся тоном объяснил он. – Вот… А это наша иностранная гостья, Клэр. – А, слышала-слышала! – оживлённо отозвалась Татьяна, переходя на немножко ломаный, но оттого не менее очаровательный английский и с искренним любопытством разглядывая «гостью». – Британские студенты, станция, правильно? Клэр быстро кивнула, выдавив из себя вежливую полуулыбку. – Так ты хочешь барышню по-местному приодеть, да? – Татьяна только что в ладоши от восторга не хлопнула. – Ну… что-то вроде того, – важно кивнул Сергей. – Клэр, подождёшь минутку? – И он с заговорщическим видом отвёл свою одноклассницу в сторону. Клэр нервно озиралась вокруг, отчего-то чувствуя себя ужасно глупо – как будто бы она здесь была ну совершенно не к месту! Сергей что-то тихо говорил, Татьяна оживлённо кивала и бросала быстрые взгляды в сторону Клэр, а Клэр переминалась с ноги на ногу и – в который уже раз за последние два дня? – думала, что это последнее место, в котором она рассчитывала оказаться, приехав в Припять. – Серёжа сказал, что тебе понравится! – радостно сообщила Татьяна пять минут спустя, оправляя платье на стоявшей перед огромным, в полный рост, зеркалом Клэр. – А что это за цветы? – только и спросила та растерянно. – Васильки, – быстро ответила Татьяна, поправляя воротничок. – Тебе очень идёт! По молочно-белой ткани были рассыпаны маленькие синие цветочки с тоненькими стебельками и крошечными зелёными листочками. Широкая юбка, присборенная на талии, спадала мягкими складками чуть ниже колена. Неглубокий круглый вырез, рукава до локтя. – Как по мне, шею бы лучше открыть – она у тебя красивая, как у лебёдушки! Но Серёжа почему-то настаивал, что так лучше будет. А тебе как? – Мне… мне всё нравится, правда, – поспешно заверила Татьяну Клэр. Она-то прекрасно понимала, почему он настаивал – не понимала только по-прежнему, отчего он так заботится о ней. – Но пояс нужно обязательно! – Ловко продев у неё под руками неширокий васильковый поясок, Татьяна завязала его сзади на бант. – Да зачем же… – начала было Клэр, но та быстро её перебила. – Ой, как будто тебе есть, чего стесняться! Ты же тоненькая, как рябинка! Клэр вздохнула украдкой, взглянув на своё отражение. Странно, но теперь, когда она не пыталась больше спрятать свою худобу под одеждой не по размеру, она даже самой себе казалась просто хрупкой молодой женщиной в летнем платье, усыпанном скромными синими цветочками. – Туфли не жмут? Точно-точно? – Точно-точно, – чуть улыбнувшись, кивнула Клэр, опустив глаза светлые с перемычкой туфли на маленьком каблучке, которые Татьяна заботливо отыскала в соседнем отделе. – Тогда иди, покажись! Татьяна отодвинула закрывавшую вход в примерочную занавеску и легонько подтолкнула Клэр в спину – а та только теперь и вспомнила о том, что вот в таком вот совсем непривычном для неё виде ей придётся предстать перед Сергеем. – Я такое лет с двенадцати не носила, – смущённо сообщила она, одёргивая подол платья. – Значит, сейчас самое время снова начать, – улыбнулся Сергей. Он пытался не любоваться Клэр столь откровенно, но по чуть насмешливым взглядам Татьяны было ясно, что получается это у него из рук вон плохо. Не будь Клэр так занята собственным смущением – наверняка заметила бы. – И всё-таки чего-то не хватает! – убеждённо проговорила Татьяна после минутного созерцания плодов своих трудов. Склонила голову сначала в одну сторону, потом – в другую, обошла вконец смутившуюся Клэр кругом, и наконец провозгласила: – О! – И быстро повернулась к Сергею. – У вас ещё время есть? Клэр нервно вздрогнула, но Сергей очень уверенно ответил, что времени у них «сколько угодно». – Катюш, я на десять минуточек, ладно? – крикнула куда-то в глубь магазина Татьяна и, не дожидаясь ответа, сунула в руки Сергею квитанции на оплату. – Так, ты иди вот с этим в кассу, а потом отвезёшь нас в парикмахерскую в старом КБО. И, подхватив так и не успевшую ничего толком понять Клэр под локоть, быстро увлекла её к выходу. – …Вот здесь, значит, сделай вот так, а чёлку – длинную, и чтобы обязательно налево! – оживлённо объясняла Татьяна своей работавшей в парикмахерской подруге. Не понимавшая ни единого слова Клэр испуганно вжималась в спинку кресла и с надеждой смотрела в сторону больших стеклянных дверей, словно всерьёз ожидая, что в лице задержавшегося в машине Сергея к ней придёт спасение от каких-то неведомых ужасов, которые с ней хотят сотворить. – А почему именно налево? Удивительно, но момент, когда он появился в зале, Клэр всё-таки умудрилась пропустить. Услышав его голос позади, она быстро обернулась, но вызволять её отсюда он, кажется, вовсе не спешил. Только улыбнулся ей успокаивающе и почему-то подмигнул. – Потому что у тебя – направо! – с шутливым недовольством ответила Татьяна и легонько толкнула его в плечо. – А ты иди и жди, где положено! Не видишь, тут для барышень зал? – Слушаюсь, мой командир! – в тон ей ответил Сергей, церемонно шаркнул и покорно вышел в вестибюль, бросая Клэр на то, что казалось ей едва ли не растерзанием. – Ну… как? – тихо, почти что робко выдохнула она сколько-то томительных минут спустя. Неслышно подошла к пристроившемуся на низком подоконнике Сергею и замерла настороженно, ожидая его ответа. – Теперь на меня не будут смотреть так, будто я странно выгляжу? – Теперь на тебя будут смотреть, как на хорошенькую молодую горожанку! Подстриженные чуть покороче тёмные волосы обрамляли лицо Клэр, спадая на левую сторону мягкой волной. Черты её совсем перестали казаться резкими, когда на губах появилась застенчивая улыбка, в одно мгновение превратив её в совсем юную девочку, впервые в жизни услышавшую, что она хороша собой. Даже бледный румянец проступил на щеках, выдавая царившее в её душе приятное смятение. Она ведь только этим утром так грустила оттого, что не знала, как понравиться человеку, рядом с которым ей так хорошо – а теперь в его глазах плескалась такая радость! И выкованный в огне боли ледяной доспех покрылся тонкими трещинками.***
– В приюте было неплохо. Городок маленький, и детей всегда было немного, так что мы никогда не чувствовали себя совсем уж… заброшенными. Клэр сидела боком на узкой деревянной скамье, сложив руки на поручне. Белый речной кораблик со звучным именем «Шторм» неспешно проплывал мимо домов, деревьев и маленьких лодочек с разноцветными парусами. – Хотя, конечно, мне было ужасно обидно, что других детей забирали в семьи, а меня – нет. Друзей, правда, у меня и так никогда не было, но из-за этого всё равно становилось ещё более одиноко. – А почему никто не взял тебя? – Каждый раз, когда он спрашивал Клэр о её прошлом, Сергею казалось, что он ступает по тонкому льду – пусть даже все его вопросы звучали мягко, осторожно и совсем не навязчиво. – Я же говорю, город маленький, – вздохнула Клэр. – Все знали о том, что случилось с моими родителями. Некоторые даже приходили из любопытства на меня поглазеть. Это потом я поняла, что они все, глядя на меня, как будто видели на мне… мамину кровь. Кто бы меня взял… такую? Стоило ей только начать говорить или даже просто вспомнить о своём горе, как глаза её становились горькими-горькими, словно полынь, которую прозвали здесь «чёрной травой». На лицо будто падала тень, а в голосе появлялись какие-то надтреснутые нотки. – А та воспитательница, которая знала твоих родителей? – Мария? Да, она… она заботилась обо мне. Жалела, хотя мне тогда казалось, что она меня любит – но это я просто выдумала, потому что очень хотелось. Я надеялась, что она заберёт меня оттуда, но она ведь совсем молоденькая была: вышла замуж, а когда узнала, что у неё будет ребёнок, совсем из приюта ушла. И, хотя она всегда, до самого конца была со мной очень добра и никогда ничего не обещала, я не могла избавиться от чувства, что она меня бросила. Знаю, что глупо, но… – Ты ведь была просто ребёнком, которому нужна мама! Клэр только чуть пожала плечами – как человек, давно уже смирившийся с тем, что все надежды в его жизни оборачиваются горьким разочарованием. – А женщина, которая тебя приютила? – Её звали Эмили. Она была хорошей. Доброй. Она тоже меня жалела. – Но не любила? – Нет. – Клэр помолчала, провожая взглядом проплывшую вдоль другого берега лодочку с сиреневым парусом. – Она любила свою дочь, которая погибла в автокатастрофе за три месяца до того, как мы встретились. Я была… просто заменой. Неполноценной, конечно – но уж что было. Её дочь ждала ребёнка. Ехала вместе с мужем, а на их полосу вылетел огромный фургон. У водителя, кажется, сердечный приступ был. Все погибли. Эмили думала, что я повзрослею и выйду замуж, и что у меня будет ребёнок, который станет ей внуком. А лучше – внучкой, вместо той, которая умерла, не родившись. Она любила шить и вязать детские вещи, как будто уже… готовилась. После её смерти я оставила себе на память её любимые красные рукавички. Даже с собой их зачем-то привезла. – На губах Клэр появилась на мгновение печальная, но тёплая улыбка, которую она спрятала за сложенными руками. – Она так об этом мечтала, что мне не хватило духу признаться ей, что никакой семьи у меня никогда не будет. – Ты… не хотела? – тихо, чуть сдавленно, спросил Сергей. – Просто знала, что не будет, – тоже тихо, но очень твёрдо ответила Клэр, будто давая понять, что ничего больше об этом не скажет. Помолчала немного. Вздохнула, словно подводя черту. – Вот так я и была всю жизнь ничьей. Синяя лента Припяти бежала на юг, переливаясь серебряным и золотым. Чистая, совсем прозрачная вода разбегалась белоснежными барашками волн, когда её мягко разрезал нос «Метеора», ещё не поднимавшегося на крыло. – Может, теперь ты что-нибудь про себя расскажешь? Ещё вчера ей и в голову бы не пришло, что она когда-нибудь будет вести с кем-то такие разговоры – ещё и вопросы задавать! – а теперь всё выходило так естественно, так просто, словно Сергей и правда был её очень давним и очень близким другом. Впервые в жизни у неё появилось такое чувство – и оно было прекрасным и тёплым, как золотистые лучи, которыми солнце осторожно касалось её обнажённых рук. – А тебе интересно? – шутливо удивился Сергей. Сердце тут же забилось восторженно быстро: вы только подумайте, ей не всё равно! – Интересно, – чуть улыбнулась ещё только привыкавшая улыбаться Клэр. – Кем ты хотел стать в детстве? – О, космонавтом, конечно! – Космонавтом? – Мне четыре с небольшим было, когда Юрий Гагарин вокруг Земли облетел. Первый человек в космосе! Тогда все хотели быть космонавтами! – А потом, что, передумал? – Ну, потом я решил, что лётчиком быть тоже неплохо. Или пожарным. Или трамвай водить! – И как же ты от трамваев до того, чем теперь занимаешься, дошёл? – Подперев щёку рукой, Клэр с искренним любопытством взглянула на Сергея: её ведь ещё вчера поразило то, насколько он не похож на тот образ офицера КГБ, который можно было, пожалуй, назвать «общепринятым». – Знаешь, я как-то думал об этом, и понял вдруг, что всё дело в родительской любви. – Твой отец тоже… – Нет, нет… Папа – инженер, его ведь сюда и перевели, когда город только-только строиться начинал. А мама тогда литературу и русский язык в школе преподавала. Просто… понимаешь, они ведь ещё до войны познакомились, а потом почти пять лет даже не знали, увидят ли когда-нибудь друг друга. Когда всё закончилось, они поженились, но я родился только через одиннадцать лет. Не то чтобы я был таким уж поздним ребёнком, но они меня очень… ждали. – Сергей вдруг замолчал и взглянул почти виновато на притихшую Клэр. – Тебе, наверное, неприятно такое слушать? – Нет, что ты… – Она снова чуть улыбнулась. – Я рада за тебя, правда. Расскажи ещё! – Ладно, – нерешительно проронил Сергей. – В общем, я всегда чувствовал себя очень защищённым, потому что был окружён их любовью. Я как будто стеной из неё был обнесён, и пробиться через эту стену было ой как непросто! – Поймав вопросительный взгляд Клэр, он коротко рассмеялся. – Ты же понимаешь, что я всегда был… ну, мелким? Не то чтобы надо мной так уж прямо любили посмеяться, но время от времени находились желающие – и каждый раз бывали очень разочарованы тем, что я на них даже внимания не обращал. Просто родители приучили меня к мысли, что я не хуже других из-за того, что ростом не вышел, и мне даже в голову не приходило обижаться на такие глупости. Зато мне очень хотелось защищать тех, кто, в отличие от меня, очень даже обижался. Так что, если у кого-то в песочнице отнимали совочек, или девочку дразнили из-за веснушек и дёргали за косички, я был тут как тут! – Просто рыцарь на белом коне! – улыбнулась Клэр. – О, ну, нас, рыцарей, между прочим, было двое! – Сергей снова рассмеялся. – Вообще-то, Андрей очень тихим был, но я вечно его вовлекал в свои подвиги по чьему-нибудь спасению! – Вы и в школе вместе учились? – Да, он сюда с бабушкой приехал в тот же год, что и мы с родителями. Вот мы в сентябре вместе в седьмой класс и пошли. А потом просто поняли, что это и правда наше… призвание. – Защищать? Сергей улыбнулся и кивнул, а Клэр задумчиво опустила подбородок на сложенные руки. Золотисто-синяя лента реки плавно уходила вправо, а она всё пыталась представить себе, какой она могла бы стать, если бы у неё всегда-всегда была мама, которая любила бы её. Не было бы тогда ни этих уродливых шрамов на её теле, ни рвущего душу острыми когтями одиночества. – О, пойдём скорее, он сейчас на крылья поднимется! – Сергей быстро вскочил со скамьи и устремился в сторону носа. Мимо проплывали ивы, глядящиеся в зеркало реки, стройные белые берёзки и высокие красноватые стволы вековых сосен. Золотистый песок на отмелях и пляжах казался бархатным. Чайки то и дело пролетали с пронзительным криком над самой поверхностью воды. Клэр стояла, чуть наклонившись над поручнем и пристально всматривалась в синюю глубину потемневшими глазами: перед ними стояла сейчас совсем другая река, бегущая где-то по ту сторону океана. Ночное небо сливалось с водой, стирая все границы, и опрокинутые звёзды простирались в бесконечность, падали в чёрную бездну внизу. Всего один шаг – и она тоже упадёт в это перевёрнутое небо и будет падать в него целую вечность, потому что у бездны нет конца. – Клэр, держись крепче! Взволнованный, почти восторженный, полный жизни голос. Звон колокола где-то за спиной. Свет солнца – небесным водопадом. По телу корабля проходит дрожь – и в одно мгновение он приподнимается, будто взлетает над водой белой чайкой. Шум становится сильнее, а золотисто-синие волны, осёдланные снежно-пенными барашками, разбегаются по всей поверхности реки – и играющие у берега детишки смеются и перепрыгивают через них. Свежий ветер радостно бросает в лицо россыпь искрящихся на солнце водяных брызг – и Клэр смеётся, когда они попадают прямо в неё. Смеётся, впервые за долгие-долгие годы чувствуя себя живой.***
В Чернобыле они сошли с борта «Шторма» и, дождавшись первый же «Метеор», идущий в обратную сторону, вернулись в Припять. Чем ближе они подплывали к городу, тем больше становилось лодок вокруг, и от разноцветья парусов рябило в глазах. – Яхт-клуб уже открыл сезон, а с первого мая и купаться, наверное, начнут – весна в этом году совсем ранняя была! Сергей рассказывал обо всём, что встречалось на их пути, с таким воодушевлением, что было трудно не проникнуться его восторгом – и Клэр чувствовала, что с каждым мгновением Припять становится ей всё ближе. Словно, приехав сюда, она и вправду вернулась домой. – А вот это у нас все называют «тарелкой». – Сергей указал на округлый залив, к которому плавно подходил опустившийся на воду «Метеор». – Здесь корабли разворачиваются и швартуются на пристани. Вон уже и Речной вокзал виден! В отдалении и правда уже показались голубой дебаркадер, набережная, лестница, белое здание Речного вокзала с колоннадой и огромные стеклянные окна кафе «Припять». Солнце отражалось в них разноцветными радужными вспышками, а речной ветер ерошил яркие головки подвешенных в плетёных корзинках цветов. – Я тебя не разорю? Сергей уставился на неё с таким искренним удивлением, что Клэр не удержалась от улыбки. – Кормишь меня уже второй день и… вообще. – Ой, да ты ешь, как птичка! – только и отшутился Сергей, которому очень хотелось сказать, что он готов делать это до конца своей жизни – лишь бы она принимала его заботу. И ничего ему было не жалко – лишь бы улыбка её никогда больше не сменялась той полынной горечью в глазах. – А как это называется? – Клэр осторожно ковырнула кончиком чайной ложки шоколадную глазурь. – «Птичье молоко». Попробуй, очень вкусно! В Москве за таким очереди по километру стоят! – А здесь его так просто продают? – Так мы же особенные! Конечно, Припять была единственным городом, который Клэр успела здесь хоть немного узнать, и сравнивать ей было не с чем, но в каждом слове Сергея было столько трогательной гордости за всё вокруг, что трудно было не разделить её и не поверить, что она, Припять, и правда особенная. – А почему «птичье»? Я, конечно, в биологии, как и во всём остальном, не сильна, но разве у птиц бывает молоко? – неуверенно спросила Клэр. – Ну конечно, не бывает, – рассмеялся Сергей. – Это просто… выражение такое. В древности птичье молоко считалось невиданным чудом, и люди думали, что это то, чем кормят своих птенцов райские птицы. Это… ну, как будто бы то, чего на самом деле не существует! – Надо же… Ты столько всего интересного знаешь, – вздохнула почему-то Клэр, словно только теперь почувствовав, как много в этой жизни прошло мимо неё. – Да… Хотя, вообще-то, это просто суфле, – прибавил с улыбкой Сергей. – Но очень вкусное! Ты же любишь сладкое? Клэр неопределённо пожала плечами. – Да… наверное. Я редко его ем. – Тебе нельзя? – Можно. Просто, продавая цветы в маленьком городке, много не заработаешь. На мгновение в глазах её промелькнуло прежнее горькое выражение – но тут же исчезло, словно унесённое свежим ветром с реки. Здесь и сейчас не было места для воспоминаний – их гнали прочь солнце, воздух и запах воды, «Птичье молоко» и горячий чай, голос Сергея и его глаза. И пусть это продлится недолго – этих минут у неё никто уже не отнимет. И, быть может, когда когтистое одиночество снова сожмёт её сердце, она всё-таки сможет прогнать те, другие, воспоминания, оставив лишь эти, что будут сверкать каплей солнца даже в самую непроглядную ночь.***
Они гуляли по городу до тех пор, пока солнце не начало клониться к закату. В вечернем воздухе витал тонкий аромат цветущих вишен, звенел радостный детский смех. Казалось, все жители высыпали на залитые уже чуть усталым и сонным теплом площади и улицы. – Так много малышей! – всё удивлялась Клэр, глядя на бесчисленные разноцветные коляски, фланирующие по тротуарам. – У нас каждый год почти по восемьсот детей рождается! – с искренней гордостью сообщил Сергей. – А средний возраст жителей – всего двадцать шесть лет! – О, так мы уже старенькие? – рассмеялась Клэр. – Между прочим, я младше тебя на целых два с половиной месяца! – в тон ей ответил Сергей. – Ну, а есть что-то, чего ты не знаешь про Припять? – Так ведь это моя работа – всё-всё про неё знать! Вот, например, у нас тридцать три тысячи пятьсот восемьдесят два куста роз – самое большое число роз на душу населения во всём Союзе! За всю свою жизнь Клэр не смеялась столько, сколько за один апрельский день, прожитый в маленьком солнечном городке, затерянном в Полесье. Она уже не замечала взглядов прохожих, которые те бросали с улыбкой на них с Сергеем: для всех они были просто ещё одной молодой парой, гуляющей по вечернему парку и радующейся своему счастью, что кажется бесконечным, как сама весна. – Вон там будут ставить колесо обозрения! – Сергей указал куда-то за верхушки деревьев, скрывавших от взора площадку с аттракционами в сердце городского парка. – Говорят, откроют в следующем году, к Первому мая. Они сидели на деревянной скамейке в одной из уютно-зелёных парковых аллей; здесь, под деревьями, было темнее, чем на открытых улицах и площадях, и оттого приближение сумерек ощущалось гораздо яснее. Лёгкий ветерок, всё ещё пронизанный солнечным теплом, мягко касался лица и рук, ласково ерошил волосы и шутливо пытался забраться за воротник, а багряные лучи заходящего солнца трогали, словно прощаясь до утра, пышные розы на клумбе. – О чём ты так задумалась? – Облокотившись на спинку, Сергей с улыбкой смотрел на Клэр. От её былой настороженной напряжённости не осталось и тени – словно этот день смог наконец убедить её в том, что здесь ей ничего не угрожает. Что никто не желает ей зла. – Да так… – Она слегка пожала плечами и откинулась назад. Повертела в руках стаканчик с мороженым. – Просто мне вчера ещё казалось, что я буду здесь совсем чужой, а теперь… даже не знаю. Такое чувство, словно я вернулась домой. – Может, так и есть? – Клэр чуть приподняла удивлённо брови, но Сергей только улыбнулся. – Я ведь тоже родился в другом месте, и тоже чувствую, что мой дом – здесь. – Говорят, дом – там, где тебя ждут. – Я… Сергей запнулся, замолчал, оборвав самого себя на полуслове. Клэр как-то странно взглянула на него, но он только чуть смущённо покачал головой. Он очень, очень её ждал.***
– Знаешь, я хочу тебя завтра кое с кем познакомить. Они стояли недалеко от входа в гостиницу: Клэр прижимала к груди пакет со своей казавшейся теперь совсем ненужной одеждой и, запрокинув голову, смотрела, как блестят на крыше большие тёмные буквы. – С кем? – Она быстро опустила глаза и пристально взглянула на Сергея. – Ну… пусть это будет сюрприз! – Клэр чуть повела плечами и вздохнула. – Не любишь сюрпризы? Он будет приятный, обещаю! Это кое-кто очень-очень важный для меня. – И ты хочешь нас познакомить? – совсем удивлённо, с сомнением даже, спросила Клэр. – Я уверен, что вы друг другу понравитесь! – Я – и понравлюсь? – с прежней горечью усмехнулась было Клэр, но, увидев мягкую укоризну в глазах Сергея, подняла, словно сдаваясь, руку. Помолчала немного, а потом проговорила тихо: – Спасибо тебе за… всё. Ты даже не представляешь, как много для меня это значит, а я и не знаю, как тебя отблагодарить. – Ты улыбалась сегодня. И смеялась. Разве может быть большая награда? Он снова смотрел так, что сердце замирало в груди, и казалось, что ничего, кроме этого взгляда, просто не существует, а если и существует – то какое оно имеет значение? Быть здесь, сейчас, рядом – только в этом и был весь смысл. Ничего не помнить, ничего не ждать – просто быть.***
– Пришёл-пришёл-пришёл! Голубоглазая девочка лет шести, скатившись с горки, радостно устремилась к Сергею. Тёмно-русые волосы собраны в два хвостика, на светлом платьице водят хоровод ромашки. В руках – потрепанный временем и безграничной детской любовью мягкий медвежонок. – Ох, уж так Сашенька вас ждала! – Немолодая женщина с добрыми морщинками у глаз с улыбкой смотрела на повисшую на шее Сергея девчушку, но её отвлёк разнёсшийся над детской площадкой воинственный визг. – А ну, прекратили! – строго, но без тени злости, прикрикнула она на совсем расшалившихся к вечеру ребятишек. – А мы пойдём завтра гулять? – Конечно, пойдём, я же обещал! А ещё я тебя кое с кем познакомлю. – Ой, а с кем? – Вертевшаяся до того во все стороны Саша быстро повернулась к сидевшему рядом на скамье Сергею и нетерпеливо дёрнула его за рукав. – Ну с кем?! – Её зовут Клэр, – будто бы неохотно уступая, ответил он. – А почему у неё имя такое странное? – Не странное, а иностранное! – рассмеялся Сергей. – Она к нам издалека приехала. – А она останется? И вы с ней поженитесь, как тётя Наташа с дядей Андреем, да? – От воодушевления Саша даже подпрыгнула и радостно хлопнула в ладоши. Сергей изобразил на лице искреннее недоумение, будто бы он и вправду не понимал, как такое вообще могло прийти в эту маленькую умненькую головку. А потом проговорил с шутливой строгостью: – Ну и стрекоза вы, Александра Сергеевна! Александра Сергеевна как ни в чём не бывало залилась радостным смехом – будто серебряные колокольчики зазвенели в уже наливавшемся прохладой вечернем воздухе. Золотое с красной короной солнце торжественно опускалось за горизонт между домами, расплёскивая по небу закатные краски. – А мы летом к бабушке в деревню поедем? Саша сонно жалась к тёплому боку – словно тот заливистый смех стоил ей последних сил, которые ещё оставались после целого дня игр и веселья. – Конечно, поедем. Ты соскучилась? – Очень-очень! – Девочка зевнула и смешно, так по-детски, потянулась. – Ну, домой? – Сергей ласково взъерошил растрёпанные хвостики. – Домой, – вздохнула Саша, будто признаваясь в собственном бессилии продолжать играть на улице и в подступающей темноте.***
– Саш, ты пьёшь или спишь? Сергей прислонился плечом к дверному косяку, глядя на сонно клевавшую носом над стаканом с молоком девочку. Лампа под красным абажуром заливала кухню уютным жёлтым светом, а в щёлку между задёрнутыми занавесками заглядывала темнота. – Пью-пью-пью, – быстро отозвалась Саша, делая при этом ровно то, о чём и пыталась сообщить, так что получилось у неё «пю-пю-пю». – Иди, там уже «Спокойной ночи, малыши!» начинается, – улыбнулся Сергей. За спиной у него слышались первые призывные трели, каждый вечер собиравшие детишек у экранов. Саша выбралась из-за стола и, зевая на ходу, направилась в гостиную. С усталым «эх!» забралась на большой зелёный диван и принялась в нетерпении болтать ногами, ожидая, когда же закончится вступление с песенкой, которую она и так уже знала наизусть и запросто могла спеть сама. Телефонный звонок прокатился по комнатам пронзительной трелью. В этот вечер здесь не было места тоскливой темноте, пугливо прячущейся за вешалкой в прихожей. В этот вечер здесь был уютный тёплый свет и мурлыканье чайника на плите. – Я… я просто так решила позвонить. Ты ведь сказал, что можно? – Можно. Всего одно слово с растворённой в нём улыбкой – и всё же он чувствовал, что смог ещё хоть немного согреть её этим. Он не знал, как сказать ей, что он готов быть для неё тем, кто ей нужен – кем угодно, лишь бы только быть рядом! Не знал, как сказать, что он готов дать ей всё, о чём она мечтала всю жизнь, и чего всю жизнь была лишена. Не знал, как объяснить, что он ничего не ждёт взамен, а только хочет, чтобы она позволила ему помочь ей увидеть, что в жизни есть ещё много прекрасного. Сделать так, чтобы она улыбалась и смеялась, как тогда, на белом речном кораблике, где золотые брызги – в лицо, и солнце – небесным водопадом. Чтобы поверила, что её тоже можно полюбить – полюбить так сильно, что больше этой любви, кажется, и нет ничего во всём свете! И чтобы полюбила сама – пусть даже не его. Пусть кому-то другому она однажды позволит прикоснуться к своей руке – а он только поможет ей понять, что ей нет нужды прятать тот шрам на тонком запястье, потому что он не делает её не такой. Пусть кто-то другой будет её обнимать – а он только поможет ей поверить, что она и правда может стать для кого-то самой прекрасной на свете. Пусть с кем-то другим она будет падать в тёплое синее небо – а он только будет любить её, как любят солнце и жизнь, и будет счастлив просто потому, что счастлива она. Может, она даже будет немного помнить его – того, кто прогнал от неё горько-полынное, когтистое одиночество и дал напиться надеждой, словно рассветной розовой водой. Он будет бесконечно благодарен ей и за это – ведь всего, что было, у него уже никто не отнимет. Это всё останется с ним: и её нежданно-застенчивая улыбка, и васильки на платье, и смех над рекой, и этот звонок «просто так». Он будет благодарен даже за ту щемящую невозможность взять её руку, от которой было больно дышать. За это можно всё отдать.