И когда я бежать попыталась из плена Глаз твоих, губ твоих и волос, Обернулся ты ливнем и запахом сена, Птичьим щебетом, стуком колёс.
Юлия Друнина
Серые тучи плыли над городом так низко, что, казалось, едва не задевали крыши домов. Скрыв, словно пологом, розовое золото рассвета, они пролились на ещё спящие улицы прозрачным весенним дождём. Большие, тяжёлые капли зарывались в пышную зелёную листву, омывали сонно склонившиеся к земле венчики роз, цеплялись за карнизы и весело журчали в водосточных трубах, превращаясь в дождевые ручейки. Клэр сладко потянулась, не открывая глаз, и замерла на мгновение, прислушиваясь к тому, что окружало её теперь – к тому, что казалось таким новым, невозможным и прекрасным. Дождь ласково шуршал за окном. Тихо тикали на полке часы. По комнате плыл аромат свежего кофе. Так хорошо, что даже страшно открыть глаза – вдруг всё исчезнет? Маленькая лохматая собачка пытливо смотрела на неё, чуть склонив голову набок и приподняв мягкое ушко. Не исчезло. – Доброе утро! Может, солнце и пряталось теперь за пасмурным пологом облаков, но лучившийся искренней радостью Сергей мог с лёгкостью его заменить – по крайней мере, здесь. И для неё. Клэр стояла в дверях, прислонившись плечом к косяку, и смотрела на него с улыбкой: почему-то он напоминал ей сейчас шустро прыгающую по ветвям родного дерева белочку. Из-за того, наверное, что волосы его чуть отливали рыжим в жёлтом свете лампы, смешавшемся с пасмурно-серым. – Доброе утро, – тихо, почти шёпотом, уронила она, будто засомневавшись вдруг, что эти слова и вправду существуют. Сколько лет ей никто их не говорил? Сколько лет она не произносила их сама? Она словно забыла, что они значат, и лишь теперь начинала понимать их смысл. Оттого, наверное, что рядом был человек, который ждал её пробуждения и был рад тому, что она проснулась. И ей было странно думать, чувствовать, понимать, что кому-то вдруг стало не всё равно, что она и правда открыла глаза. Что и сегодня ещё она жива. – Ты что-то бледная очень, – заметил Сергей, ставя перед ней тарелку. Чуть наклонился, осторожно заглядывая ей в лицо. – Нездоровится? Или просто плохо спала? – Да так… Голова болит, – пожала плечами Клэр. – И слабость какая-то. – Радость от того, что она, едва проснувшись, увидела его, затмила все мысли об этом так не ко времени появившемся недомогании, и она, должно быть, нескоро вспомнила бы о нём. – Сегодня четвёртый день, как ты приехала. Акклиматизация, наверное, началась, – вздохнул Сергей, усаживаясь на соседний стул. – Может, хочешь дома остаться? – Дома? – Ну… здесь. Сергей неловко улыбнулся, а Клэр поняла вдруг, что она и сама не раз уже называла про себя это место «домом». И что с того, что она не имела на это никакого права? Ведь никогда и нигде – ни в приюте, ни в доме Эмили, ни в той крошечной съёмной квартирке, – она не чувствовала себя так, как здесь. Может, потому, что здесь её и правда ждали – именно её, а не кого-то, кто мог бы с лёгкостью её заменить! И, даже если на самом деле это было не так, даже если она снова что-то выдумала – сейчас она просто позволит себе эту слабость, эту роскошь поверить. Поверить, как поверила она вчера, безмятежно засыпая в доме человека, которого знала всего три дня. Едва ли Сергей мог представить, насколько она должна была ему доверять, чтобы решиться на такое. – Нет… ничего, – улыбнулась Клэр. – Это ведь, наверное, пройдёт? Она снова была так близко: такая тёплая, немножко сонная, чуть-чуть усталая, с взъерошенными волосами и мягкой улыбкой, в платье с васильками и синей кофте, которую связала когда-то его мама. Она смотрела на него, словно надеялась и ждала, что он скажет ей, что всё будет хорошо. И казалась такой родной, что хотелось только обнять её и никогда-никогда не выпускать из своих рук. – Конечно, пройдёт, – улыбнулся он ей в ответ. Это было так ново и странно: вся эта удивительно весёлая утренняя суматоха с хлопаньем дверей, звоном посуды, журчанием воды, громкой музыкой из радиоприёмника и сдвоенными телефонными трелями из прихожей и спальни. Что-то падало, что-то терялось; дверца шкафа заела, и Сергею едва удалось отвоевать у него два зонта. Дождь с прежней настойчивостью барабанил по крышам домов, козырькам подъездов и нахохлившимся, будто воробьи, машинам, оставленным во дворе. Разбегался кругами по лужам и весело журчал бежавшими вдоль бордюров ручейками. Наверное, это расстроило бы Клэр, которая за последние три дня, казалось, совершенно уверилась в том, что здесь, в этом городе, всегда светит солнце – но рядом с ней ведь по-прежнему был Сергей, а над головой у неё распахнулся синий купол зонта. Её собственное маленькое солнышко и крошечный кусочек чистого неба. И пусть это только сейчас – о большем она и не просила. – А жаль всё-таки, что погода испортилась, – вздохнула она, наблюдая за тем, как старательно и безуспешно пытаются прогнать дождик с ветрового стекла «дворники» машины. – Ну, это как посмотреть! – весело отозвался Сергей. – Как там было? «В одно окно смотрели двое: один увидел дождь и грязь, другой – листвы зелёной вязь, весну и небо голубое. В одно окно смотрели двое». – Значит, ты видишь небо? – Да. Вон там! Он указал куда-то вперёд, и, чуть наклонившись, Клэр и правда разглядела прямо над домами крошечный просвет в пологе свинцово-серых туч, сквозь который падал в пелену дождя золотистый луч солнца. Во дворе перед входом в отделение пахло мокрым асфальтом, и робко прыгали в распахнутых навстречу утру окнах первые солнечные зайчики. – А что с ним случилось? Клэр протянула руку и осторожно провела кончиками пальцев по тоненькому стволу. Маленькие листочки, качнувшись на ветру, коснулись её, словно благодаря за ласку. – Говорят, оно как-то неправильно росло. Ну… не прямо. Поэтому теперь и не может стоять само. Деревце всё так же тяжело опиралось на протянутые к нему ветви другого – того, что выросло уверенным и прямым, а теперь было готово помочь. Поддержать. Защитить. Тонкие ветви переплелись так плотно, словно бедное больное деревце заключили в объятия. И казалось отчего-то, что скоро оно поправится. Наверное, ему и сейчас уже намного, намного лучше – просто потому, что кто-то есть рядом.***
Вместе. Это слово казалось таким странным, когда Клэр пыталась применить его к себе, что ей почти не верилось, что оно, как и «доброе утро», вообще существует в человеческом языке. Оно всё меняло, всё делало другим, потому что оказалось вдруг, что вот так вот приехать в отделение вместе с Сергеем – это совсем не то же самое, что войти в его двери одной. И белые решётки на окнах не напоминали больше о тюрьме, и светло-серый мрамор в вестибюле был тёплым в жёлтом свете ламп даже в этот ещё немного пасмурный день, и дежурный с красной повязкой на рукаве взглянул на неё так, словно она уже была здесь совсем своей. Потому что она не одна. Потому что вместе. В коридоре второго этажа царило по-утреннему радостное оживление. Клэр скользила взглядом по лицам тех, кто был одет в военную форму, и тех, кто был в гражданском, – и никто больше не казался ей похожим на непроницаемую каменную скалу. Нет, совсем обычные люди, которые тоже умеют улыбаться. Многие, казалось, знали, кто она – да что там, наверное, знали все, – и приветливо кивали и здоровались, проходя мимо. И теперь она уже не чувствовала себя здесь чужой: ей, разве что, было только немного неловко – как бывает неловко среди незнакомых людей, о которых ты точно знаешь, что они не желают тебе ничего плохого. – Ну вот, а ты всё недоумевала, где же она ночь провела! Голос Алекс прорвался сквозь другие: не потому, что был громче, а потому, что Клэр понимала, что она говорит. Лучше бы не понимала. – А ведь такую недотрогу из себя строила! Всё в ней было сейчас надменно-презрительным: и взгляд, и тон, и сложенные на груди руки. Стоявшая рядом с ней Анна казалась одновременно растерянной и смущённой – и, похоже, была готова подбежать к замершей у противоположной стены Клэр и заверить её в том, что она ничего такого не имела в виду. Что только беспокоилась за неё. Что вовсе не собиралась так толковать это их «вместе». Но Клэр знала это и так. И знала, что Алекс не оставит её в покое, пока не добьётся своего. Понимала, что ни за что, ни при каких обстоятельствах не должна поддаваться на её провокации. Её пугало теперь даже не то, что её вышвырнут отсюда, как только она не выдержит и сорвётся – страшно было увидеть разочарование в глазах Сергея. Страшно было дожить до той минуты, когда он сам откажется от неё. На сей раз обошлось – но только потому, наверное, что у неё просто закружилась голова. Коридор поплыл перед глазами, и Клэр неловко прислонилась плечом к стене. Слабость накатила на неё, как накатывает на берег волна. К горлу подступил горький комок. Она больше не думала об Алекс – только стояла, опустив голову и глядя, как капает на пол вода, стекавшая с её зонта. Удержаться бы теперь на ногах, не сползти по стенке, пока не пришёл Сергей. – О, ты посмотри, она даже стоять не может! Совсем бедняжку за… Алекс подавилась остатком фразы, когда Анна с силой двинула её локтем под рёбра; Клэр заметила это краем глаза, но ни на радость, ни на злорадство уже не оставалось сил. – Тебе хуже? Она так резко обернулась на голос Сергея, что, должно быть, всё-таки упала бы, когда коридор снова поплыл перед глазами, но он успел подхватить её под руку. – Голова кружится? Его полные тревоги глаза были так близко, что Клэр и сама не смогла бы сказать, от чего у неё кружится голова: от перемены климата или от нестерпимого желания просто упасть в его руки, веря, что он поддержит, укроет, защитит – совсем как то деревце, которое неправильно росло, и у которого больше не было сил сносить удар за ударом. – Может, всё-таки отвезти тебя в гостиницу? Или… или ко мне, если хочешь. Он так и довёл её до кабинета доктора, придерживая под руку – а она боялась вздохнуть лишний раз, чтобы он только не подумал, будто ей это неприятно. Почему-то ей казалось сейчас, что она и правда упадёт, как только он отпустит её. – Нет, не надо, пожалуйста! – торопливо отозвалась Клэр. – Я хочу остаться с… здесь. Он посмотрел на неё как-то странно, словно в её словах ему всё слышалось что-то такое, во что он никак не мог поверить, но ничего не сказал. Доктор быстро подтвердил диагноз – все признаки акклиматизации были налицо, – после чего признал удручённо, что медицина, увы, тут бессильна. Выдал анальгин от головной боли и велел ждать, пока организм не смирится с переменами. Высыпаться, гулять, не перенапрягаться. – Он так говорит, как будто я отдыхать приехала, – нервно усмехнулась Клэр, когда они поднялись снова на второй этаж. Она старалась не думать о том, что вот уже сейчас ей придётся начать заниматься, и едва ли пройдёт много времени, прежде чем Сергей осознает наконец, что за «сокровище» ему досталось. – Ну, мы-то знаем, зачем ты приехала, – многозначительно заметил он, надевая на руку часы: теперь, когда повязку сняли, можно было не носить их больше в кармане. Клэр только кивнула и села за свой стол. Она знала, конечно, что может доверять Сергею, и ни капли не жалела о том, что откровенно ответила тогда на его вопрос, но что-то всё равно неприятно скреблось внутри, когда она думала об этом. Страх, наверное. Страх подпустить. Страх привязаться. – Ничего, если я рядом сяду? Поздно. Поздно бояться. Уже подпустила. Уже привязалась. Она только робко улыбнулась и чуть подвинулась в сторону вместе со стулом. И ещё вспомнила вдруг, что тогда, три дня назад, ей казалось, что вон там, через два стола – это слишком близко. А теперь ей будто бы было недостаточно этого рядом. – Узнаёшь что-нибудь? – Сергей раскрыл одну из лежавших на краю стола ещё с пятницы книг и придвинул к Клэр. – Только честно! – Это… древнегреческий? – растерянно предположила она, глядя на рассыпанные по белым страницам странные значки. Впрочем, с тем же успехом это могла быть физика, химия или высшая математика – для неё всё это было одинаково дремучим и страшным лесом. – Это… нет. – Сергей притянул книгу обратно, захлопнул её и тут же поймал тоскливый взгляд Клэр. – Но ничего, я подготовился! – жизнерадостно прибавил он, вытаскивая из стопки другую книжку – потоньше, с яркими буквами на обложке. – А что это? – ещё более растерянно спросила Клэр. – «Занимательная физика для детей»! – ещё более радостно сообщил Сергей, раскрыл книжку и показал ей красочный разворот. – Смотри, ёжики! Наверное, чистый и искренний смех – это последнее, что можно было ожидать услышать из распахнутого окна отделения КГБ, – но облюбовавшие соседнее дерево воробьи воодушевлённо подхватили его и, вспорхнув с веток, разнесли по просыпавшемуся городу своими звонкими голосами.***
К обеду совсем распогодилось, и солнечные зайчики весело прыгали по стенам небольшой столовой, когда её начали заполнять офицеры. Улыбчивая женщина в белом переднике, стоявшая за прилавком, желала каждому подходившему приятного аппетита, а позади неё оживлённо суетились две молоденькие помощницы. Сквозь открытое окно пробирался внутрь тёплый ветерок, и в воздухе плыл аромат кофе и персиков. – Боже, что за уродство! Клэр даже не заметила, как Алекс появилась прямо перед ней и бесцеремонно схватила её за руку. Тарелки на подносе, который она едва сумела удержать, жалобно звякнули о стакан. Растерявшись, она лишь молча попыталась вырваться, но Алекс держала её мёртвой хваткой, изо всех сил выкручивая ей левое запястье. – Ты что, пыталась вскрыть вены консервным ножом? Темно. Больно. Кожа рвётся. Кровь течёт. Уже почти всё. Надо только поторопиться, пока они не пришли. Она даже не успела осознать, что случилось: просто в следующее мгновение раздался страшный грохот, и все звуки исчезли, словно кто-то выключил их одним щелчком, а Алекс оказалась сидящей на полу среди осколков разбитых тарелок и с огромным пятном кофе на белой блузке. – Вы… вы это видели?! Страдальчески-возмущённый голос взрезал глухое молчание, и кто-то наконец решился пошевелиться. – Не только видели, но и слышали. Клэр почувствовала, как внутри неё что-то оборвалось, сломалось с сухим треском. Всё. Вот теперь уже точно – всё. От одного голоса Сергея, в котором было столько холода и отчуждённости, ей стало так страшно, что она не бросилась бежать лишь потому, что просто не могла сдвинуться с места. – Соблаговолите подняться на ноги, когда с вами говорит офицер. Вся столовая уже смотрела на него, когда Клэр тоже решилась поднять глаза – и едва не осела на пол рядом с изумлённо-ошарашенной Алекс. Это был… не Сергей. По крайней мере, не тот Сергей, который показывал ей город, катал на белом речном кораблике и угощал «Птичьим молоком». Не тот, который с невыразимой нежностью смотрел на чужого ребёнка, ставшего ему родным. Не тот, который пел ей вчера, отпуская в закатное небо белые птицы-слова, и укрывал её тёплым пледом и теплом своей заботы. Это был кто-то холодный и чужой – кто-то, кто только выглядел, как он. Только был похож – смутно, отдалённо. Клэр смотрела на него, вцепившись до боли в край прилавка, чтобы не упасть, и чувствовала, как всё, что стало вдруг составлять весь смысл её жизни в эти три дня, медленно растворяется в звенящей, гнетущей тишине. Алекс неуклюже поднялась на ноги и уставилась на Сергея чуть исподлобья – угрюмо и настороженно. Она-то, разумеется, считала пострадавшей стороной себя – и никак не могла взять в толк, почему так разговаривают с ней, а не с Клэр. – Позвольте напомнить вам, что все мы здесь служим одному общему делу, – медленно и очень тихо проговорил Сергей. Он ни разу не повысил голос, но в нём было столько стали, что никакой необходимости в этом и не было. – И потому любая провокация внутри коллектива будет расцениваться как измена этому делу. Это понятно? Алекс медлила всего мгновение – но под таким ледяным взглядом и это был уже настоящий подвиг. – Да, – словно сдаваясь, выдохнула она. – Я не слышу. Клэр почувствовала, как по спине пробежал холод. От острой вспышки головной боли заломило виски, и из глаз едва не брызнули слёзы. – Да! – громко ответила Алекс, благоразумно придержав так и просившиеся в голос нотки вызова. Сергей стоял и молча смотрел на неё, заложив руки за спину. Длилось это, должно быть, не более минуты – но Клэр эта минута показалась вечностью. – Мне нужно объяснять вам, что теперь следует сделать? Алекс закусила губу и, не сдержавшись, бросила на него злой взгляд, но тут же стушевалась и глухо проговорила: – Прошу прощения. Это… это больше не повторится. Сергей ничего не ответил. Даже не шелохнулся. Просто продолжал стоять и смотреть на неё своим выжидающе-холодным взглядом. Алекс невольно сжала руки, медленно поворачиваясь к Клэр: казалось, она бы вцепилась ей в горло, если бы не полдюжины офицеров, сидевших в нескольких шагах от них. – Мне очень жаль, что так вышло, – голосом механической куклы проговорила она. – Извини. Клэр молчала, судорожно стискивая край прилавка. За окном всё так же пели птицы. Где-то капала из крана вода. – Можете идти. С вашим инструктором я поговорю. Алекс вышла из столовой на негнущихся ногах, даже не взглянув на забившихся испуганно в угол Анну и Сэма. Дверь закрылась с глухим стуком за её спиной, и только тогда Сергей повернулся к стоявшему рядом с ним мужчине лет тридцати пяти с усталым лицом и грустными глазами. – Сочувствую, – вздохнул он. Тот только удручённо развёл руками. – Делаю всё, что могу. – Да я знаю, – улыбнулся вдруг Сергей и ободряюще похлопал его по плечу. И тут же – словно кто-то вновь щёлкнул переключателем, – всё стало так, как было. Оживлённые голоса, звон посуды, свист закипающего на кухне чайника. – Барышни, милые, приберитесь, пожалуйста, на месте преступления! – попросил Сергей, чуть наклонившись над прилавком, а потом повернулся к Клэр. – Ты не расстраивайся из-за… этого, – мягко, совсем как прежде, проговорил он. – Садись к нам, а я тебе сам всё принесу. – Что? – Казалось, Клэр сама удивилась, что вообще смогла хоть что-то выдавить из себя. Она никак не могла осознать эту немыслимую перемену – и не могла поверить, что сейчас перед ней был прежний Сергей. – Ну что ж ты так перепугалась, ласточка? – улыбнулся, подходя к ним, доктор Данилов. Клэр глядела на них, как затравленный зверь, продолжая цепляться за прилавок. Последние десять лет в её мире всё было просто: нападают – защищайся, отвечая ударом на удар. Что-то вроде инстинкта, заставляющего стремиться выжить, даже если на самом деле тебе этого совсем не хочется. Но как быть, когда тебя защищают? Налаженная схема даёт сбой, яркими снопами осыпаются искры, и всё замирает в замешательстве – просто потому, что такого никогда не случалось. – А что теперь будет? – тихо спросила Клэр, когда её всё-таки усадили за стол. – Ну… выговор объявят, – пожал плечами сидевший напротив Андрей. – Сергею? – Ему-то за что? Клэр выдохнула с облегчением и на мгновение закрыла лицо руками: больше всего она боялась сейчас, что у него будут неприятности из-за того, что она не в состоянии сдержаться, когда её бьют в самые больные места. – Значит, мне? – Это тоже больно, но не так. Может, Сергей не будет очень на неё сердиться. И не вышлют же её за первый же проступок? – Да ну почему тебе? – удивился Андрей. – Но я ведь не должна была так… – А она не должна была тебе провоцировать! Вот и получит теперь. Три выговора – и поедет обратно ещё до первого экзамена. Клэр рассеянно кивнула и опустила глаза на свои сцепленные руки. И даже не заметила, как к столу подошёл Сергей. – Так, на основании тщательной экспертизы останков твоего обеда мы произвели реконструкцию, и… всё правильно? Он поставил перед ней поднос и опустился на соседний стул, весело-выжидающе глядя на неё. – Да… спасибо, – только и ответила едва слышно Клэр, так и не решившись поднять на него глаза.***
– Ты правда не сердишься? Сергей взглянул на неё удивлённо, прикрывая за собой дверь кабинета. – Разве похоже, что я сержусь? – Нет. – Клэр медленно подошла к своему столу и села на самый краешек стула. Словно бесприютный воробушек, так и ждущий, что его вот-вот сгонят с чужого окна. – Прости, пожалуйста… Я… Мне иногда бывает очень трудно… сдержаться. – Мне надо было раньше с ней поговорить, – вздохнул Сергей. – А ты ни в чём не виновата! Клэр машинально потянула вниз рукав, пряча проклятый шрам. Было уже совсем тепло, почти жарко, но она даже не думала о том, чтобы раздеться. Она всё ещё злилась на саму себя – злилась так сильно, что хотелось просто отхватить себе руку вместе с этой уродливой отметиной. Сергей взял со стола раскрытую книгу, подошёл и уже хотел было снова сесть рядом, как вдруг Клэр вздрогнула и чуть отодвинулась от него. – Ты что… боишься меня теперь? – с какой-то болезненной тоской спросил он. Знал ведь, что такое её испугает, да только не думал, что она всё примет на свой счёт. – Нет… нет, – поспешно отозвалась Клэр, осторожно придвигаясь обратно. Взглянула на него так виновато, словно ей хотелось просто провалиться сквозь землю уже за одно то, что всё в ней так неправильно. – Я просто не думала, что ты можешь быть таким… – Суровым? – …и холодным. Он осторожно опустился на соседний стул. Клэр даже не шевельнулась – просто сидела, опустив глаза на сложенные на столе руки. – Ну, ты же понимаешь, что мне иногда приходится быть… суровым? – мягко проговорил Сергей. – И холодным тоже. Знаешь, про некоторых людей говорят, что у них «железная рука в бархатной перчатке»? – У тебя тоже? – упавшим голосом спросила Клэр. Ей страшно было даже представить, что настоящим мог оказаться тот Сергей с похожими на осколки льда глазами. – Нет, – безмятежно улыбнулся он. – У меня всё наоборот.***
– Да, Андрей, я понял. Сейчас спущусь. Сергей положил трубку и поймал встревоженный взгляд Клэр. – Надо на станцию съездить. Говорят, видели, как там кто-то подозрительный околачивался, так что мы с Андреем проверим. Она понуро кивнула, вздохнула и опустила глаза на книгу. Она так и не успела ещё прийти в себя после происшествия в столовой, и ему ужасно не хотелось оставлять её сейчас совсем одну, но что поделать? Защищать город всё ещё было его долгом – и, в конце концов, Клэр теперь тоже стала его частью. И долга, и города. – Если что, позвони доктору: у меня на столе есть его телефон. Или так спустись. Я ключи вот здесь оставлю. – Он положил кольцо с ключами возле настольной лампы и открыл сейф. Достал поясную кобуру с пистолетом и закрепил на ремне. Стакан с серебряным подстаканником с грохотом полетел на пол, расплёскивая остатки чая. Сергей замер, непонимающе глядя на Клэр, в глазах которой плескался ужас пополам с отвращением. – Зачем… зачем тебе это? – Что? Наручники? – нерешительно переспросил он. – Ну, так… по инструкции положено. – Что положено? – Глядя на неё, можно было подумать, будто она всерьёз считает, что он собирается приковать её к трубе, прежде чем уйти. – На вызов брать. Вдруг придётся кого-нибудь взять под арест? – Голос его звучал так неуверенно, словно он и сам уже сомневался в том, не сделал ли он только что что-то ужасно неправильное. Клэр медленно выдохнула, тяжело откинулась на спинку стула и опустила голову. – Да… конечно. Прости, я сегодня сама не своя, – тихо проговорила она, не поднимая на него глаз. Сергей смотрел на неё молча, не зная, что говорить и что думать. Каждый раз, когда сквозь её обманчивую сдержанность проступала терзавшая её изнутри боль, ему становилось так страшно, словно он и сейчас уже понимал, что не сможет ей помочь, даже если будет знать всё. Что между ними навсегда встала несокрушимая необратимость, которую ему никогда не одолеть. – Ладно, я… я пойду. Он уже взялся за ручку двери, когда в сгустившееся молчание упал её тихий голос. – Только… возвращайся. Сергей обернулся к ней, ловя тоскливую горечь её взгляда. – Хорошо, – улыбнулся он. – Я вернусь.***
Детский смех звенел в вечернем воздухе, взлетая вместе с птицами к золотисто-розовому закатному небу. Разноцветные домики, горка, качели. Архитектурный диспут двух малышей в песочнице. Царство безмятежного покоя, ведомого лишь детству. – Как же это они своего техника не узнали? – Так он вчера на свадьбе друга… ну, перегулял. Проспал почти весь день, а потом вдруг вскочил и помчался на станцию, хотя ему на смену только послезавтра выходить. На велосипеде поехал, представляешь? Падал по дороге раз пять – вот и был уже на чёрта похож, когда до проходной добрался. Ну, вернее, проходную-то он как раз не нашёл и просто ходил туда-сюда вдоль забора, пока его не заметили. – Так вы с Андреем его всё-таки нашли? – Ага. Он в кустах застрял. Одеждой за ветки зацепился и вылезти не мог. Клэр рассмеялась, представив, как они вытаскивали из зарослей незадачливого техника. Ещё она чувствовала невероятное облегчение от того, что всё закончилось… вот так. Она смотрела, как Сашенька поднимается по лесенке на горку – такая счастливая оттого, что они приехали повидаться с ней, – прижимала к груди потрёпанного мягкого медвежонка, которого та дала ей «подержать», и чувствовала, как на душе снова становится хорошо и спокойно. Теперь ей казалось глупым и странным, что она испугалась – правда испугалась! – Сергея. Поверила, что он может быть таким и с ней. Он обещал, что не будет. Жалел, что так её напугал. А она удивлялась, как это ей могло показаться, что тот, другой, и есть настоящий? Нет, настоящий стоял сейчас рядом с ней – и ей было тепло и спокойно от этого рядом. – Как ты себя чувствуешь? – Да ничего… неплохо. – Может, останешься сегодня у меня? Вдруг тебе станет хуже – а кто там, в гостинице, за тобой присмотрит? Сердце снова замерло в груди под его взглядом, и от этого почему-то стало так легко-легко! Будто не было и не могло быть никаких сомнений. Будто правда была настолько прозрачна и чиста, что её нужно было лишь принять всей душой. – Хорошо, – мягко улыбнулась Клэр, даже не подозревавшая о том, что она умеет так улыбаться. – Спасибо. Саша глядела на них с горки, сложив на перилах ручки и чуть склонив голову набок. И много лет спустя она будет помнить, как они смотрели друг на друга в тот вечер. И каждый день, который им ещё суждено было провести вместе.***
Ветер ласково ерошил молодую листву, бежал тёплой волной по густой траве, и казалось, что сама земля умиротворённо вздыхает, греясь в лучах весеннего солнца. Очнувшись от долгого зимнего сна, что сковывал её льдом, укрывал снегом, она снова была готова вобрать в себя золото небес и дарить жизнь. – Ну что, барышни, кто-нибудь раньше стрелял? Хотя бы в тире? Лес обступал стрельбище со всех сторон, и чувство отдалённости от всего мира было так сильно, что и оружие, и мишени казались каким-то бессмысленным, никому не нужным реквизитом. Только видневшиеся за деревьями бетонные стены напоминали о том, что совсем рядом – полигон, да и до города ехать всего десять минут. – Я на ярмарке стреляла один раз, но мне тогда лет двенадцать было. Собаку плюшевую выиграла! Анна вздохнула так, как вздыхают, вспоминая мгновения безмятежного счастья, навсегда оставшиеся в прошлом. Сергей улыбнулся: она нравилась ему, потому что единственная из всей компании ладила с Клэр, не позволяла себе никаких выходок и со всеми держалась ровно. – А ты? – повернулся он к Клэр. Чёрный кружок дула – словно сама тьма. Далеко. Слишком далеко. Не дотянуться. – Нет, – коротко и тихо ответила она, отведя глаза. – Ну, ничего, сейчас разберёмся! Сергей протянул им два пистолета, и Анна, не выдержав, спросила: – А зачем бронежилет? Мы разве не в мишени стрелять будем? – В смысле, вон в те мишени, а не в живые в моём лице? – Анна смущённо прикусила губу, но Сергей только засмеялся. – Положено так по технике безопасности. Я же рядом с вами буду – а, уж поверь, если что-то пойдёт не так, мало мне не покажется. Клэр нервно переступила с ноги на ногу. Утром, когда они ещё только собирались ехать в отделение, ей удалось убедить не только Сергея, но и саму себя, что она чувствует себя достаточно хорошо для того, чтобы не выбиваться из плана и ехать на стрельбище, а теперь у неё снова шла кругом голова. От волнения, от напряжения, от этого изматывающего страха подвести, разочаровать, не оправдать… Конечно, он уверял её вчера, что никогда не станет сердиться на неё и говорить с ней так, как он говорил с Алекс – да только ей ведь и одного разочарования в его глазах будет достаточно, чтобы почувствовать, как рассыпается хрупкими осколками то, что стало так дорого ей в эти дни. Она боялась, так боялась ошибиться! И, чем дальше Сергей перечислял всё то, чего они делать не должны, тем больше она уверялась в том, что именно это она сейчас и сделает. Неправильно встанет. Плохо прицелится. Промахнётся. Выронит оружие. И, уж конечно, всё-таки попадёт в Сергея. Дай бог, если в бронежилет. – Пока не привыкнете к весу оружия, держите двумя руками. Так точнее будете стрелять. – А один глаз зажмуривать надо? – оживлённо спросила Анна. – Нет, надо полностью контролировать всю обстановку. Так что глазки не закрываем, дышать не забываем и оружие держим так, чтобы не убежало! – А правда, что из-за отдачи можно запястье сломать или по лицу себя ударить? – Как и всякий большой теоретик, встретивший на своём жизненном пути большого практика, Анна никак не могла остановиться. Клэр тяжело вздохнула: теперь-то она догадывалась, чем для неё закончится первая же тренировка. – Нет, не переживайте, с пистолетом такого не будет, – поспешно утешил их Сергей. – Это же не револьвер и не винтовка. Главное, отдачи не бояться и не выпускать оружие, когда почувствуешь толчок, а то и правда неизвестно куда улетит. И не сжимать слишком сильно, чтобы с линии прицеливания не увести. Я вам сейчас покажу. Было непривычно видеть его одетым в бежевую спецовку и бронежилет – хотя казалось, что он не утратил бы привычной мягкости даже с винтовкой наперевес, если бы только не решил сам, что пришло время облачиться в свои невидимые железные латы. Поправив перчатки, он встал напротив мишени, находившейся в десяти метрах от них. – Когда держите оружие двумя руками, надо повернуться к цели левым плечом. Потом прицеливаетесь и стреляете – всё просто. ИИ, пока не наработается мышечная память, следите, чтобы ствол не клевал носом вниз после выстрела. А теперь не пугайтесь, будет громко. Три выстрела прогремели друг за другом в умиротворённом лесном воздухе, и над деревьями взвилась стайка встревоженных птиц. Клэр вздрогнула всем телом и отступила на шаг, чувствуя, как начинают подгибаться колени. – О, ух ты! – восторженно воскликнула Анна, разглядывая поражённую мишень. – Виктор говорил, что ты всегда на соревнованиях по стрельбе берёшь первый приз! – Ну, я тоже когда-то совсем не умел стрелять, – рассмеялся Сергей. – А потом научился, и теперь вроде неплохо получается. Так что всё в ваших руках! Анна вызвалась попробовать первой. Повернулась к мишени левым плечом и стала прицеливаться, закусив от усердия губу. – Смотри, у тебя же ствол ходуном ходит! – заметил Сергей. Убрал свой пистолет обратно в кобуру, подошёл к ней и взял её за правое запястье. – Расслабь руки, пока дрожь не пропадёт! Да, вот так правильно. Теперь нажимай на спусковой крючок. Грохот выстрела прокатился над площадкой, и где-то в кронах деревьев снова завозились птицы. – Попала, попала! – радостно взвизгнула Анна, подпрыгнув от переполнявшего её восторга. Была бы Клэр не так занята собственными мыслями – наверняка удивилась бы. Анна казалась довольно сдержанной даже во время диспутов с Сэмом, и трудно было предположить, что она способна так открыто и искренне проявлять радость. – Ты молодец! – похвалил её Сергей и повернулся к Клэр. Та стояла в нескольких шагах от них, уронив руку с зажатым в ней пистолетом и опустив голову. Она и сама уже не знала, чего она боялась больше: грохота выстрелов, собственной неловкости, разочарования в глазах Сергея или воспоминаний о чёрном, как сама тьма, кружочке дула. – В тебя стреляли? Его голос был совсем тихим и уже привычно мягким, но она всё равно вздрогнула, когда тот раздался так близко. – Что? – В тебя стреляли… раньше? Может, угрожали? Я же вижу, что тебе страшно. – А… нет, – вымученно улыбнулась Клэр. – Это я… так. Промахнуться боюсь. – Просто попробуй! Она кивнула, послушно развернулась, как он говорил, подняла руки. От напряжения заболела голова, и в виски словно вонзились две острые иглы. Мишени, ограда и деревья качнулись, и Клэр закрыла глаза. Слабость накатила тяжёлой волной, и стало вдруг так горько от осознания того, что он не подойдёт и не возьмёт её за руку, как Анну, чтобы показать, как правильно держать пистолет. – Это называется «реакция на ожидаемый выстрел», – всё так же тихо, словно утешая, проговорил он, и Клэр почувствовала вдруг, как его руки легли ей на плечи, бережно опуская их. – Ты… боишься заранее того, что должно произойти. Но так ничего не получится. Сердце забилось в груди пойманной птицей, когда он подошёл к ней вплотную, встал у неё за спиной и мягко обхватил её руки, успокаивая дрожь. – По… почему? – едва дыша, спросила она. Даже сквозь перчатки она чувствовала тепло его прикосновения. – Потому что ты ждёшь грохота и знаешь, что он тебя испугает. Ждёшь отдачи – и из-за этого сжимаешь рукоять слишком сильно. Как будто бы сопротивляешься тому, что ещё не произошло. Боишься ошибиться. Боишься, что будет больно. Я понимаю, правда. Но я ведь здесь. Ты не одна. Его голос звучал так близко, что все остальные звуки, казалось, исчезли из этого мира. Всё исчезло – даже стоявшая всего в нескольких шагах от них Анна. Ничего больше не существовало. Ничего не имело смысла. Она словно оказалась в каком-то давно забытом сне, о котором она помнила только, что в нём ей было тепло, и ничего больше не нужно было бояться. Словно большая птица обняла её ласково своими крыльями, защищая от любого зла. От любой боли. Она не знала, что ему тоже было страшно. Страшно подойти к ней вот так, зная, что ей это неприятно. Прикоснуться к ней, понимая, что это может испугать её ещё больше. Что она может просто вырваться, оттолкнуть его – и ему было больно даже думать о том, какое отвращение он может увидеть в её глазах. Но он обещал ей. Обещал, что поможет справиться со всем. Обещал, что поможет остаться. Обещал, что она будет счастлива. – Не бойся, если он дёрнется – я его удержу. Просто прицелься и стреляй. Сердце бьётся в груди, и бежит растворённый в крови солнечный свет. Его дыхание касается её лица. Его руки держат её руки – так бережно, как держат раненую птицу со сломанными крыльями. Тишина осыпается осколками от грохота выстрела, но никому уже не важно, достиг ли он цели. Теперь она вспомнила свой сон: в нём правда была птица. Синяя птица.***
Музыка лилась по улицам города вольной рекой, забираясь даже в самые укромные уголки, зовя выйти из дома, окунуться в солнце и аромат цветов. Ей вторил звонкий смех детей с горевшими на груди красными галстуками. Первое мая. Праздник для всех. – Сашенька вместе с остальными за город поехала. – Сергей увернулся от очень уверенно рассекавшего толпу на трёхколёсном велосипеде малыша. – Хочешь, мы тоже поедем? Наташа с Андреем всё равно в кино пошли. – Ты, наверное, с ними собирался? – Так это ещё неделю назад было! Можем съездить на реку, я тебе место красивое покажу. Устроим пикник! – Да нет, ты… ты иди с ними, раз собирался. А я найду, чем себя занять. В гостиницу вернусь. – Я тебе надоел? Клэр остановилась, вскинула на Сергея испуганный взгляд – и снова почувствовала себя виноватой. Такой расстроенный. Такой потерянный. – Нет, что ты… – быстро проговорила она. – Я не хотела тебя обидеть! Просто ты столько времени со мной проводишь… – И ты думаешь, что я это делаю из чувства долга? – Нет… не знаю… – Клэр опустила голову, потёрла устало лоб. – Прости, я вечно умудряюсь всё испортить. – Ты не обязана меня терпеть, если я тебе неприятен, – мягко проговорил Сергей. Только в глазах его была такая горечь, что больно было смотреть. – Не говори так, – глухо уронила Клэр. Она и для самой себя не смогла бы подобрать слов, которые способны были выразить, насколько ей всё это было дорого и важно, и страшно было попытаться рассказать об этом ему. Ещё страшнее было понимать, что, если она не скажет сейчас чего-то единственно верного, он и правда уйдёт, и будет думать, что она совсем не ценит всего, что он так щедро дарил ей, ни о чём не прося взамен. И тогда, наверное, не будет уже ни реки, ни садов, ни этих спокойных, счастливых ночей, когда она могла оставаться в его доме, где её не коснётся никакое зло. Вчера она вернулась в гостиницу и спала так плохо, что чувствовала себя совсем разбитой, и так надеялась, что, может быть, сегодня он снова её позовёт. – Я просто боюсь показаться навязчивой, – тихо проговорила она наконец. – Ты же понимаешь… Она знала, что он понимает. Знала, что напоминает ему этим Сашеньку, которой, правда, повезло куда больше, чем ей. Это негласный закон существования таких, как они: сделаешь что-нибудь не так – и тебя прогонят. Найдут замену – просто потому, что тех, для кого ты был незаменим, уже нет. – Мне каждая минута с тобой дорога, – почти шёпотом прибавила Клэр, словно чувствуя – предчувствуя, – что где-то уже запущен неумолимый обратный отсчёт.***
Клэр лежала на расстеленном прямо на траве клетчатом пледе и смотрела, как плывут отражённые в реке облака – словно скользят где-то в подводной бездне. Низкий берег казался краем земли, за которым разверзается пропасть: только коснёшься зыбкой прохладной поверхности воды – и упадёшь в это опрокинутое небо. – В отражении всё выглядит таким странным, правда? – задумчиво заметил Сергей. – Вроде бы всё точно так же, как здесь – ну и что с того, что перевёрнуто? А всё-таки совсем по-другому. – Как думаешь, если бы это и правда был другой мир, там всё поменялось бы местами? Даже добро и зло? – Нет, не думаю. Я вообще не думаю, что зло существует. – И это говоришь ты? – Клэр удивлённо взглянула на него. – Разве ты не борешься с ним? Сергей засмеялся и перевернулся на спину. – Ну вот скажи: холод существует? – Конечно, зимой ведь холодно. – Но согласно законам физики, холод – это просто отсутствие тепла. Абсолютный ноль – это полное его отсутствие. При этой температуре материя неспособна реагировать. Мы можем измерить тепло – но не холод. Так же и с темнотой: мы можем измерить свет, но не её. Темнота – это просто отсутствие света. Её не существует. – И зло – это отсутствие добра? – тихо спросила Клэр. – Знаешь, я помню, как впервые увидел новорожденного ребёнка. Свою двоюродную сестру. Мне тогда десять было, и мне даже дали её подержать. И, когда я думаю об этом, то понимаю, что никто ведь не рождается злым. Разве можно, глядя на только что появившегося на свет малыша, подумать, что он станет плохим человеком? Нет, он и есть само добро – даже ненужный и нежеланный. Просто потом с ним могут случиться плохие вещи, и тогда то добро, что было в нём, начнёт иссякать. Однажды оно может и вовсе исчезнуть, и останется только пустота. Мне кажется, что её мы и называем злом. – Как же тогда можно бороться со злом? Только отвечая на него добром? – Клэр неловко приподнялась на локте, а потом села и взглянула на Сергея потемневшими глазами сверху вниз. – Что же это, нужно проникнуться сочувствием к тому, кто сломал тебе жизнь, просто потому, что он тоже когда-то был невинным ребёнком? На мгновение ему показалось, что прутья клетки, в которой она прятала свои горькие несказанные слова, сломались, и те вырвутся сейчас на свободу – но по побледневшему лицу Клэр было ясно, что она не нарушит своего молчания. – Я вовсе не это имел в виду, – мягко и осторожно возразил Сергей и тоже поднялся. – Я не говорил, что жестокий человек непременно станет добрым, если ты попытаешься понять, отчего он стал таким. Да, зло – это пустота, но её ведь не всегда можно заполнить. Добро нужно защищать, как защищают от ветра пламя свечи – иначе оно иссякнет, и тогда останутся только зло, холод и темнота. Пустота. Отсутствие. – Значит, ты не борешься со злом, а защищаешь добро? – Да. Клэр помолчала, глядя на плывущие в реке облака. Потом легла обратно, уткнувшись подбородком в сложенные руки. – Жаль, что меня никто не защитил, – тихо проронила она. И, словно боясь, что Сергей спросит её о том, о чём она не могла говорить, прибавила вдруг: – Знаешь, мне однажды приснился такой странный сон… Как будто я стою на краю бездны – только она была не чёрной, а словно заполненной каким-то золотисто-розовым светом. Над ней были облака – такие… жемчужно-серые. Сквозь них немного пробивалось солнце, но его было не видно. И в этой бездне парил клочок земли – как будто бы кто-то просто взял и вырезал его. На нём был дом. Окна были тёмные, но почему-то казалось, что свет в них вот-вот загорится. И эту землю, этот дом обнимала крыльями большая синяя птица. Она спала, но всё равно словно… защищала его. – На мгновение Клэр замолчала, вспоминая ночь, когда она увидела этот сон. Рассеянно провела кончиками пальцев по шраму на левом запястье. – Мне тогда было очень плохо и… тяжело. И даже во сне я это чувствовала, и мне так хотелось преодолеть эту бездну, добраться до дома и птицы! Тогда, может, в окнах и правда загорелся бы свет, и оказалось бы, что кто-то меня очень-очень ждал. И птица закрыла бы меня своими крыльями от… всего. Но я не знала, как это сделать. Просто стояла на обрыве и смотрела. А потом поняла вдруг, что не хочу просыпаться, и что мне всё равно, что случится со мной здесь – и шагнула в пропасть. – И проснулась? – Да. Сергею казалось, что она снова скажет это горькое «к сожалению», но Клэр только тяжело вздохнула. – Нелепо звучит, правда? – Вовсе нет. – Я теперь думаю, что, может, этот сон был… ну, вещий. Что дом – это Припять. – А синяя птица? – Ты, наверное. – Я? – Ты же её защищаешь! Сергей улыбнулся и снова лёг на спину, вглядываясь в безмятежное синее небо. – Я бы хотел быть птицей... – Сейчас? – Нет. Наверное, потом. – Потом? – После смерти. Клэр взглянула на него вновь потемневшими глазами. – Я бы прилетал к тебе по утрам и будил бы своим пением. Я бы тогда точно пел лучше, чем сейчас, – засмеялся Сергей. – И остался бы с тобой насовсем. – Почему? – Потому что говорят, что синяя птица приносит на своих крыльях надежду и счастье – а ты ведь очень долго их ждала. Клэр смотрела на него молча, снова чувствуя, что за его словами будто бы стоит что-то, чего она никак не могла понять. Словно он говорил на её языке, но привычные созвучия таили в себе какой-то скрытый смысл, выходивший за пределы ощутимого, осязаемого мира. – Ты читала «Синюю птицу» Метерлинка? – спросил вдруг Сергей, снова усаживаясь на клетчатом пледе. – Нет, – вздохнула Клэр. – Это сказка? – Пьеса. И сказка тоже – только, наверное, больше для взрослых. В ней рассказывается о детях лесника – брате и сестре. В Рождественскую ночь к ним пришла фея и попросила их отправиться на поиски Синей птицы, которая одна только и могла спасти её больную внучку. Она подарила им волшебный камень, который позволял увидеть истинную природу мира и души вещей, животных и стихий. Дети отправились в путь, и попали в Страну воспоминаний, где встретили своих умерших родных. Потом они оказались во Дворце Ночи, в котором был скрыт Сад мечты и ночного света, где среди звёзд и планет порхали волшебные синие птицы. Дети поймали нескольких, но те вскоре погибли, потому что не могли вынести света дня. Тогда они отправились искать Синюю птицу на кладбище. Им было очень страшно, когда они пришли туда ночью и увидели, как разверзаются могилы. Но из них появились не мертвецы, а прекрасные белые цветы. Кладбище превратилось в сад, и над ним вставала заря, и птицы пели в зелёных ветвях деревьев. Дети удивились: где же мёртвые? Мёртвых нет. Опрокинутое небо смотрело из глубины реки. Ветер шелестел молодой листвой. В умиротворённую тишину падали слова, от которых сердце сжималось в груди. – Потом они встретили Великие Радости. Радость Быть Добрым. Радость Быть Справедливым. Великую Радость Любить. И самую чистую и прекрасную из всех – Радость Материнской Любви, которая напомнила им их маму. Тогда они узнали, что все слёзы, которые подступают к глазам матери, превращаются в звёзды, когда она целует своего ребёнка. Клэр резко поднялась, чувствуя, как подступает к горлу горький комок, но не проронила ни слова. Только обняла укрытые васильками колени и замерла. – Наконец, брат и сестра оказались в Царстве Будущего – в мире, где живут нерождённые дети. Чтобы спуститься на Землю, им нужно преодолеть Бездну Бесконечности, заполненную розовым предутренним туманом, через которую их переправит Время на корабле с белыми и золотыми парусами. Время приходит и распахивает двери, ведущие к жизни. Души детей, чей час настал, поднимаются на борт корабля. Но двое Влюблённых, мальчик и девочка, бросаются перед Временем на колени и умоляют не разлучать их. Мальчик просит позволить ему остаться со своей подругой. Девочка просит позволить ей уйти вместе с ним: ведь, когда она спустится на Землю, его уже не будет. Время отвечает, что лишь соединяет и разлучает, как ему приказано – но мальчик отказывается уходить, потому что лучше не жить вовсе, чем жить без неё. Девочка умоляет Время не отнимать его у неё – но Время забирает мальчика и говорит, что, вместо того, чтобы предаваться отчаянию, они должны надеяться. И тогда девочка просит подать ей знак, сказать, как она сможет его найти. – И что он сказал? – тихо спросила Клэр. – Я всегда буду любить тебя. Сердце пропустило удар, упало птицей в золотую и синюю бездну. – А она? – А я буду печальнее всех – так ты меня узнаешь. Клэр отвернулась, опустила голову, чувствуя, как подступают к глазам слёзы. Ей словно открылась какая-то немыслимая тайна, что была обманчиво скрыта за покровом обыденности – и теперь уже невозможно было не смотреть в эту бездну. – И они нашли Синюю птицу? – спросила она дрогнувшим голосом. Так спрашивают о том, что составляет весь смысл жизни. – Да. Они нашли Синюю птицу, вернувшись домой. Клэр подняла на него неверяще глаза – словно всё то, что он уже рассказал, было менее невозможным. – Это была их горлица. Они подарили её больной соседской девочке, и та поправилась. – И птица осталась с ней? – Нет. Она улетела. Потому что Синяя птица – это счастье для всех. Её нельзя продать, нельзя купить – можно только подарить. Но она должна быть свободной. Клэр молчала, глядя в его синие глаза и вспоминая, как он обнимал её вчера. И чувствовала, как внутри неё просыпается, поднимается что-то, что было сильнее времени и смерти.***
Похожая на странное нагромождение деревянных домиков и балконов голубятня притаилась в полукруге деревьев, словно робко выступая на сцену. С самого верха было видно дворы и цветущий сад, бежевое здание отделения и разноцветные пятнышки детских колясок. – Так высоко, – невольно поёжилась Клэр, взглянув вниз. – И всё такое… – Как будто сейчас рухнет? – Ну… да. Словно в подтверждение тому заскрипели под порывом ветра старые доски. Белые, сизые, с коричневыми и чёрными пятнышками голуби сидели на поручнях и крыше, ворковали и чистили пёрышки. – Страшно? – улыбнулся Сергей. – С тобой – нет. Белоснежный голубь опустился ему на плечо. Заворковал и ухватил игриво за ворот рубашки. – А вот и Тишка – наша краса и гордость! – Так это он к тебе в гости прилетал, когда я только приехала? – Он самый! – Сергей подставил ему руку, и голубь важно уселся на неё, перебирая розовыми лапками. – Хочешь подержать? – Да я… я не умею, – тут же стушевалась Клэр. Даже отступила на шаг. – Вдруг я его как-нибудь не так возьму? – Не попробуешь – не научишься, разве нет? – возразил Сергей, осторожно беря голубя под грудку. – Давай ручки! Невесомые, мягкие перья. Такой тёплый. Так доверчиво лежит у неё в руках. Она чувствовала, как бьётся его маленькое сердце. Чувствовала, как он дышит. Это было так странно – держать в руках жизнь. – Если подбросишь его, он полетит! – Просто подбросить? Сергей кивнул, и она подняла руки, а потом, казалось, неожиданно даже для самой себя, поднесла его к губам и поцеловала. Прижала на мгновение к щеке – и отпустила. Хлопанье птичьих крыльев. Синее, белое и золотое. Они спускались по узкой, крутой, чуть шаткой деревянной лестнице. Клэр шла осторожно, но на середине всё-таки споткнулась. На мгновение у неё снова закружилась голова, и показалось даже, что верх и низ поменялись местами. Она протянула руку, отчаянно ища то, что не даст ей упасть – и та легла вдруг на плечо Сергея. Клэр чуть качнуло, и она почти натолкнулась на него, замерев всего на одну ступеньку выше. – Прости, – едва слышно проронила она. Не отстранилась, не убрала руку, словно только это и удерживало её над пропастью. Отпустить – всё равно что перестать дышать. Приказать сердцу не биться. – За что? – тихо спросил Сергей, медленно повернув к ней голову. Птичьи крылья стучатся в самое сердце. Сквозь тонкую ткань – тепло, кажущееся таким родным, что невозможно не желать ощутить его всем своим существом. Мягкая синь глаз, которые всё смотрят так, что забываешь, как дышать. Я всегда буду любить тебя.***
Вспышки молний озаряли небо, вспарывали его, рвали на куски. Раскаты грома словно заставляли нахохлившиеся мокрые дома боязливо припадать к земле. Ливень зло хлестал их окна и стены, и они будто плакали, прося его прекратить эту муку. Гостиница «Полесье» была погружена во мрак: короткое замыкание, аварийная бригада застряла где-то по дороге. До утра вряд ли что-то исправят. В комнате Клэр царила почти полная темнота, и разглядеть что-то можно было только при вспышках молний, заставлявших всё внутри сжиматься от страха – потому что за ней ведь непременно последует громовой раскат. Клэр боялась грозы – и сейчас она боялась тем сильнее, что ей даже нечем было разогнать этот страшный ночной мрак. Нечем заполнить пустоту. Она просто сидела на краю кровати, обхватив голову руками и пыталась не думать. Не думать о том, что было тогда – в другую, такую далёкую грозу. Но от памяти невозможно убежать, и на плечо ей снова ложилась холодная рука. Царапала острыми когтями уродливый шрам. «Фантомные боли». Клэр вскочила, стряхивая с себя несуществующую руку. Кажется, она даже вскрикнула, но раскат грома поглотил этот вскрик. Как тогда. Она прерывисто вздохнула, закрыв лицо руками. Взяла с полки старенькую музыкальную шкатулку. Села обратно на кровать, поставила её на покрывало и подняла крышку. Крошечная фигурка на тоненькой пружинке. Длинное белое платье. Руки раскинуты в стороны, словно крылья. Лицо запрокинуто вверх. Маленький ключик заскрипел в старом заводном механизме, и фигурка плавно закружилась под тихую печальную музыку. Мамина. Всё, что забрала Клэр из дома, который по-прежнему принадлежал ей, и всё же никогда не был её домом. Она подошла к окну и прислонилась к холодному стеклу. Одиночество хлестало её, как хлестал стекло яростный ливень. Сергей вернулся в отделение после того, как проводил её до гостиницы. Остался на дежурство вместо Виктора, у которого попала в больницу маленькая дочка. Клэр вспоминала о том, как вызвали его на станцию пять дней назад. Вспоминала, как она переживала тогда, что с ним может что-то случиться. И не могла не думать о том, где он сейчас. Она знала, где. Он был везде и всюду: в каждой улице этого города, который он любил всем сердцем. В каждом доме, в каждом дереве, в каждом цветке. В шелесте дождя и пении птиц. В улыбке маленькой девочки из приюта. Он был во всём – и сам заключал в себе целый мир. Там были опадающие тёплым снегом цветы яблонь и вишен. Белые голуби, взлетающие навстречу солнцу. Красные розы в росных коронах. Опрокинутые в реку облака. Синяя птица. Синие глаза. Голос, в котором золотится улыбка. Мягкое тепло прикосновения. И всё это исчезнет, если исчезнет он. Всё стало для неё другим – просто потому, что она знала теперь, что он есть. Что он существует. Ходит, дышит, разговаривает и смеётся. Поёт и читает стихи. Заплетает яркие ленты в волосы девочки, что уже стала ему родной, и облачается в невидимые ледяные доспехи, когда нужно защитить то, что ему дорого. Но что, если всё это прекратится? Быть может, он уедет сегодня в эту рыдающую ночь, потому что его позовёт долг – и больше никогда не вернётся. Ни-ког-да. Клэр повторяла про себя это слово до тех пор, пока ей не начало казаться, что оно не имеет смысла. Никогда. Возможно, она никогда больше его не увидит. Никогда не услышит его голос. Всё исчезнет. Её жизнь всегда состояла из потерь. Мама, чья кровь навсегда осталась на её теле. Мария, впервые обнявшая её и позволившая ей поверить, что её можно любить. Эмили, вязавшая красные рукавички для её ребёнка, который никогда не родится. Она потеряла всех, хотя всё ещё продолжала существовать. Она потеряла даже саму себя. Этой потери она не перенесёт. Мелодия оборвалась на полузвуке – и оборвалось что-то внутри. – Что, не можешь уже три ночи подряд в гостинице провести? Сочившийся ядом голос Алекс ударил ей в спину, когда она поворачивала дрожащими руками ключ в замке. Но она не слышала его – не хотела слышать. Освещая себе дорогу фонарём, она бросилась по лестнице вниз. – А ты у нас что теперь, штатный бухгалтер? Или надзирательница? – раздражённо поинтересовалась Анна и, не дожидаясь ответа, скрылась в своей комнате, хлопнув дверью.***
Было уже очень поздно, и свет в окнах домов почти нигде не горел. Тёмные улицы были пусты. Всё словно вымерло. Остались только болезненно-белые вспышки молний, раскаты грома, ливень и ветер. Лампа фонаря взорвалась почти над головой Клэр, и она испуганно шарахнулась в сторону, когда сверху посыпались осколки и искры. Казавшийся совсем чёрным купол зонта не защищал от дождя, словно стелившегося на ветру параллельно земле. Мокрый подол платья мешал идти. Слишком поздно она поняла, какую совершила ошибку, пойдя через парк. Она потерялась. Шла наугад. Иногда почти бежала – не зная, куда. Поначалу ей казалось, что она помнит дорогу, и мокрые аллеи выглядели смутно знакомыми в желтоватом свете фонарей, словно задёрнутых пеленой дождя, но уже очень скоро стали казаться совершенно одинаковыми. Она никак не могла найти единственно нужную. Маленький парк превратился в бесконечный лабиринт. Не было больше ни верха, ни низа. Всё перевернулось, опрокинулось, опустело. Нет никого и ничего живого. Всё умерло, исчезло, растворилось. Остался только страх – холодный, выматывающий страх. Она даже не заметила, как налетела на что-то – кого-то – в почти полной темноте. – Клэр? Что случилось? Удивлённый голос доктора Данилова потонул в очередном громовом раскате. – Я… не могу отделение найти, – севшим голосом проговорила Клэр, судорожно сжимая ручку зонта. – Да вот же оно! Всего в пяти метрах за его спиной горели ярким жёлтым светом двойные стеклянные двери. – Пойдём, я тебя провожу! – Куда? – К тому, к кому ты шла. – А он… здесь? – Конечно. Клэр выдохнула облегчённо, чувствуя, как разжимаются сомкнувшиеся на сердце когти страха. – Я просто подумала, что вдруг его вызовут, и… Конец фразы растворился в судорожном вздохе, но ничего и не нужно было объяснять. – Пойдём, – просто сказал доктор. Он прожил на свете достаточно, чтобы научиться видеть и слышать то, о чём другие молчат. Яркий свет настольной лампы под зелёным абажуром падал мягким желтоватым кругом на край стола и подлокотник дивана. За окном грохотала гроза – а здесь, в маленькой уютной комнате, было тихо и тепло. Телефон сонно молчал. Шелестели белые крылья страниц. – Ты только посмотри, кого я к тебе привёл! Сергей поднял голову и удивлённо взглянул на показавшегося в дверях доктора. Отступив в сторону, он пропустил внутрь Клэр. – Гляди, чтобы она тут у тебя совсем не простудилась! И спокойной ночи! – Спокойной… ночи, – рассеянно уронил Сергей, поднимаясь с дивана. Клэр стояла у дверей, словно не решаясь сделать хоть шаг, и смотрела так, будто он только что воскрес из мёртвых. – Что случилось? – Ни… ничего, – едва слышно выдохнула она. А потом вздрогнула всем телом, когда раскат грома снова сотряс затерянный среди дремучих лесов городок. – Ты грозы боишься? Клэр растерянно взглянула на него. С платья и зонта стекали струйки дождевой воды. – Да, – тихо ответила она, потупившись. – А в гостинице ещё света нет. Короткое замыкание, кажется. – Помолчав немного, она подняла на него глаза и, словно решившись на что-то, подошла ближе. – И я ещё подумала, что… вдруг что-нибудь случится. – Случится? – Вдруг тебя снова… вызовут. – Ты боялась, что я могу не вернуться? Дрожащие тонкие пальцы убрали с лица мокрую тёмную прядь. – Да. Не слово – выдох. Из такой глубины, о которой не знала прежде она сама. Которую не могла ещё осознать. Он смотрел на неё молча – и она не могла понять, чего он хочет. Только знала, чего хочет она сама. Без чего не переживёт эту ночь. – Можно… можно мне остаться? Я не буду тебе мешать, только не прогоняй меня, пожалуйста… Гром прокатился над городом – словно где-то рушился мир. Я всегда буду любить тебя.***
– Будешь ложиться? Поздно уже совсем. Клэр сидела на диване, закутавшись в плед и обхватив руками чашку с горячим чаем. Внутри разливалось, согревая, приятное тепло. – А разве можно… так? – Это же комната отдыха. Здесь отдыхают, – улыбнулся Сергей, доставая из шкафа подушку. Отдал её Клэр и снова сел на край дивана, в полукруг жёлтого света. – А можно я лягу здесь? – Ложись, конечно, я пересяду. – Нет! Он взглянул на неё удивлённо – но Клэр только опустила глаза. – Я правда не буду мешать… Она легла рядом, почти касаясь подушкой границы жёлтого света. По-детски прижала край пледа к груди. Она заснула почти сразу – изнурённая страхом, успокоенная этим странно-родным рядом. Теперь можно было закрыть глаза, доверчиво прикасаясь душой к мягкому теплу, в котором небо и солнце, птицы и цветы. Она вздрогнула во сне, когда над городом пронёсся яростный громовой раскат. Болезненно сжалась, словно маленький ёжик. Сергей мягко коснулся её плеча, погладил его, утешая, успокаивая. Он рядом. Так близко. В эту ночь ей снова снилась золотисто-розовая бездна: только она больше не стояла на краю. Большая синяя птица обнимала её своими крыльями, и в окнах дома горел тёплый свет.