А всего-то и есть: крылечко, да сквозной дымок над трубой, да серебряное колечко, пообещанное тобой. Да на дне коробки картонной два засохших с весны стебля, да ещё вот – сердце, которое мёртвым было бы без тебя.
Вероника Тушнова
– Может, всё-таки не надо? Клэр нервно теребила большой красный бант на коробке с «Птичьим молоком» и то и дело бросала на Сергея жалобный взгляд. – Ну почему? – Вдруг я им не понравлюсь? Машина плавно остановилась. Отпустив руль, Сергей откинулся на спинку сиденья и тяжело вздохнул. – Я ведь сказал, что понравишься, – терпеливо проговорил он, глядя на Клэр с мягкой укоризной. – Не веришь мне? Или думаешь, что я их плохо знаю? – Может, ты плохо знаешь меня, – тихо обронила она и снова дёрнула ленту. Когда Сергей сказал, что его родители пригласили их обоих на воскресный обед, Клэр сначала удивилась, потом – испугалась. Никак не могла понять, как это вообще вышло, и что ей теперь делать. И не откажешься – разве можно их так обидеть? А согласиться, прийти в их дом и сделать вдруг что-нибудь не так… Она всё ещё не верила, что может нравиться тем, кто совсем её не знал. Думала, что и те, кто знал хоть немного, скорее уж жалели. Сашенька, правда, к ней как-то сразу привязалась, но то ведь маленький ребёнок. Может, оттого только, что она тоже сирота. А как к ней могут отнестись двое взрослых людей, проживших жизнь, бесконечно далёкую от её собственной? – Пойдём, – мягко, но настойчиво позвал её Сергей и выбрался из машины. Обошёл, открыл дверцу со стороны Клэр. Наклонился к ней и спросил шутливо: – Хочешь, чтобы я тебя на ручках донёс? Я могу! Смущённо прикусив губу, она вышла, придерживая коробку, и нервно одёрнула подол платья: удивительно, как быстро она привыкла к одежде, которую не носила добрых шестнадцать лет. Да и не только к одежде, конечно. Вообще ко всему, что её теперь окружало. Только людей по-прежнему хотелось сторониться: не потому, что они казались ей плохими, а потому, что она сама боялась показаться не такой. – Ой, пришли-пришли! Звонкий голосок Саши был слышен даже через закрытую дверь, а когда та наконец открылась, девочка первой кинулась встречать гостей. Обняла Сергея и Клэр, потрогала ленточку на коробке. – Ольга Николаевна. Можно просто Ольга. – Невысокая стройная женщина лет шестидесяти, с серебристыми нитями в ещё тёмных волосах и синими, как у Сергея, глазами. С таким же тёплым голосом и мягким акцентом. – Очень… очень приятно, – улыбнулась в ответ Клэр. Волнение ещё не оставило её, но из тревожного стало каким-то… приятным. В конце концов, она понимала, что Сергей не желал ей ничего плохого и ни за что не привёл бы её туда, где ей были бы не рады. Просто ей ещё трудно было поверить, что место, где ей рады, существует. Она постарается. Отец Сергея выглядел ровесником своей жены и был немного выше ростом. Светлые, чуть рыжеватые волосы. Спокойные серо-зелёные глаза. Приветливая улыбка. Сразу видно, что семья. – Александр Сергеевич, – представился он. – Как Пушкин! – Ну, тогда я – как Есенин! – рассмеялся Сергей, гладя бросившуюся к нему большую овчарку. – А это Лада! – радостно сообщила Саша. – Ладушка, поздоровайся с Клэр! Собака послушно села, взглянула на гостью, чуть склонив голову набок, и чинно протянула лапу. – Ой, какая умница! – Саша даже захлопала в ладоши от восторга. – Здравствуй, Лад… Ладушка! – старательно выговорила Клэр и осторожно пожала лапу. – Ну всё, осталась только Василиса! – Василиса? – Ага. Вась, ну ты где? Большая пушистая кошка спрыгнула со шкафа прямо на плечо Сергея. – А, как всегда, из засады нападаешь? Кошка чуть прищурила ярко-зелёные глаза, довольно заурчала и ткнулась лбом ему в шею. – Это наша Василиса Прекрасная! – засмеялся Сергей, почёсывая её за ушком. – Она очень ласковая, но ужасно любит из тёмных углов выскакивать! – А как же они с Ладой живут? – О, душа в душу! Лада её очень опекала, когда она ещё совсем котёночком была! Ну, Василиса, и ты поздоровайся! Сергей поднёс кошку поближе, и та, чуть помедлив, словно проверив что-то, ткнулась маленьким носиком в щёку Клэр. Подняв руку, она нерешительно провела по мягкой, тёплой шерсти. И снова внутри поднялось это удивительно чувство дома, от которого становилось так легко и спокойно на сердце. Посреди гостиной, похожей на гостиную в квартире Сергея, стоял большой стол, накрытый белой скатертью с розовыми и голубыми цветами. Приборы и тарелки блестели в падавших сквозь распахнутое окно лучах солнца. Василиса свернулась калачиком на коленях присевшей на край дивана Клэр, словно подтверждая её право находиться здесь. Подтверждая, что её уже приняли. Лада играла с Сашей: бегала от неё по комнате, подпрыгивала, словно маленький щенок, виляла хвостом и припадала на передние лапы. – Сейчас будем обедать! – объявил проходивший – почти проносившийся – мимо Сергей. Его переполняла такая простая и такая великая радость – радость быть рядом с родными людьми, – что за спиной у него словно выросли крылья, и вправду превращая его в птицу. Синюю птицу.***
Звонок разнёсся по комнатам переливчатой птичьей трелью. Сергей поставил на стол чашку и пошёл открывать. Щёлкнул дверной замок. Звякнула цепочка. На несколько мгновений в прихожей воцарилось напряжённое молчание. – Я думал, ты уже уехала, – проронил наконец Сергей, пропуская внутрь ещё одну гостью. – Я тоже рада тебя видеть, – чуть насмешливо отозвалась та. – Надеюсь, ты простишь мне моё любопытство? По её тону было легко понять, что ничьего прощения она не ждёт – да оно ей и не нужно. По-хозяйски уверенно пройдя к дверям гостиной, она прислонилась плечом к косяку и окинула одновременно изучающим и безразличным взглядом Клэр. – Знакомься, это Ирина. Она дочь маминой старинной подруги. За всё время Клэр ещё не видела Сергея таким – хотя она и не смогла бы сама сказать точно, каким именно. Он был как будто бы недоволен, почти раздражён – и при этом выглядел отрешённым. Словно ему внезапно захотелось оказаться где-нибудь в другом месте. Ирина смотрела на неё так же, как смотрела обыкновенно Алекс – и от этого, должно быть, неуловимо напоминала её. Невысокая, но очень стройная, с нарочито искусственно завитыми золотистыми локонами, правильными чертами лица и холодными серо-голубыми глазами. Красивая, явно привыкшая держаться со всеми с царственной снисходительностью – и отчуждённая, словно Снежная Королева, всю жизнь прожившая среди льдов и снегов. – Очень приятно, – проговорила она наконец. И тут же, словно посчитав, что Клэр более недостойна её внимания, повернулась к Сергею. – Я пришла с тобой поговорить. – Хорошо. – Он с деланным безразличием пожал плечами и кивнул в сторону кухни. – Поговорим.***
– Не могу поверить, что всё дело в ней! Ирина стояла, прислонившись к подоконнику и сложив руки на груди. Взгляд её колких, словно льдинки, глаз был так неприятен, что Сергей не мог заставить себя смотреть на неё. – В чём бы ни было дело, это дело – моё, не твоё, – невозмутимо отозвался он. – И вообще, мне казалось, что мы уже обо всём поговорили. Разве ты не собиралась уехать ещё в пятницу? – О, не волнуйся, я уеду сегодня вечером! Просто не смогла справиться с желанием увидеть своими глазами, на кого ты нас променял. – Ира, бога ради, опомнись! – Не сдержавшись, Сергей громко хлопнул дверцей шкафа, достав с полки банку с чаем. – Никаких «нас» никогда не было! – Разве? – Если только в твоём воображении, где ты всё уже решила за меня! Ирина досадливо куснула губы. – Ты спишь с ней? Сергей поднял на неё глаза. Его привычная мягкость уже скрылась за ледяными доспехами отчуждённости, и в голосе появились насмешливые нотки. – Это допрос? – Нет, отчего же. Всё и так очевидно. – О, тебе бы следователем работать! – Да что тут расследовать? Как будто не ясно, чем она только и могла тебя привлечь! Вы, мужчины, все одинаковые: всё кого подоступнее хотите! – Если я такой же, как все, что ж ты себе другого не найдёшь? Какая разница, если мы все одинаковые? – Ты всё прекрасно знаешь! – А, ну да! Я же для тебя просто ходячая перспектива! – Говоришь так, как будто это плохо! – А ты вообще во мне человека видела? Хоть когда-нибудь? Сергей остановился напротив неё, пристально глядя ей в глаза. Клэр наверняка провалилась бы сквозь землю от такого взгляда, но Ирина лишь раздосадованно повела плечами. Она была слишком уверена в себе и собственной непогрешимости, чтобы тушеваться от подобных вопросов. – Хочешь, чтобы я проявила снисхождение к твоим маленьким человеческим слабостям? Хорошо. Сколько тебе нужно, чтобы с ней наиграться? Ещё недели хватит? Я уж, не обессудь, всё-таки сегодня уеду – но, думаю, пока будут твой перевод оформлять, ты как раз натешишься. Сергей смотрел на неё так, словно не мог поверить в то, что она, что люди, подобные ей, вообще существуют в одном с ним мире. – А, кажется, понимаю! – насмешливо протянула Ирина, приблизившись к нему на шаг. – Ты это нарочно, да? Чтобы я задёргалась и дала себя уломать? Думаешь, я такая дурочка, что на это куплюсь? Поверю, что она тебя уведёт? Ну прости, дорогой, я уже говорила, что у меня принципы. После свадьбы я свой долг исполню – тут уж ты вправе будешь. Не для того я себя берегла, чтобы вот так уступить! Казалось, молчание воцарилось не только в кухне, но и во всей квартире – словно всё в ней прислушивалось к их разговору. – Знаешь, я сделаю вид, что ничего не слышал, – медленно и ровно, почти механически, проговорил Сергей, не отводя глаз. – Просто потому, что ты актриса и всегда жила в своём воображаемом мире. Может, когда-нибудь ты поймёшь, что, кроме тебя, в нём никого нет. Из кухни они оба вышли так, словно никакого разговора на повышенных тонах между ними не было. Сергей, правда, выглядел напряжённым – зато Ирина уже через минуту мило ворковала с его родителями. Те смотрели на неё настороженно и, казалось, тоже были не слишком рады её визиту, но к столу всё-таки пригласили. На Клэр она нарочито не обращала внимания, и та так и сидела в стороне вместе с Сашей: девочке Ирина явно не нравилась. – Москва в мае просто прекрасна! Зубцы вилки Сергея противно проскребли по дну тарелки, но он даже не поднял на Ирину глаз. – Так жаль, что ваш сын всё тянет с переводом, – как ни чём не бывало продолжила Ирина, вздохнув. Она то и дело бросала на Клэр многозначительные взгляды и говорила по-английски – как будто бы специально для неё. Говорила хорошо, очень чисто, но это почему-то навевало лишь ассоциации со стерильностью операционной и поблескиванием скальпеля. – Его, разумеется, там будут ждать, но… зачем же это? Клэр скомкала в руках салфетку, чувствуя, как оборвалось что-то у неё внутри от одного лишь слова. «Перевод». Хотелось взглянуть на Сергея, увидеть в его глазах обещание, что всё будет хорошо, что это ложь, обман, неправда – но было слишком страшно. Его молчание давило каменной плитой, и она боялась даже пошевелиться. – Серёжа сам знает, что для него лучше, – очень спокойно ответила Ольга Николаевна. Она успела уже посетовать в разговоре с Клэр, что Ирина похожа на свою мать, её подругу, лишь внешне. Слишком уж избалованной выросла. – Он ещё очень молод, – снисходительно заметила Ирина, нарочито игнорируя теперь и Сергея. – И просто не понимает, что нельзя упускать такой шанс. Ну неужели вы верите, что для него лучше остаться здесь, на задворках? В Москве он бы уже через пару лет стал майором! А я? Вы же меня всю жизнь знаете! Неужели сомневаетесь, что я была бы ему прекрасной женой? Отец Сергея молча смотрел на стол перед собой. Мать сидела, склонив голову – словно с сожалением, почти со скорбью. Саша растерянно и испуганно спряталась за край стола, прижимая к груди своего мишку. – Я в первый и в последний раз прошу тебя прекратить этот балаган, – холодно и ровно проговорил Сергей. Клэр так и не решилась взглянуть на него, но она даже не сомневалась, что сейчас у него такое же лицо, как тогда, когда он говорил с Алекс. Теперь ей, правда, было страшно совсем не из-за этого. – Ах, значит, я для всех вас недостаточно хороша? – Ирина заученным театральным жестом всплеснула руками. – Зато спутаться с этой… иностранкой – в порядке вещей, так? Мог бы уж хоть посимпатичнее выбрать! Или это лучшее из того, что вам привезли? – Ирина, прекрати, – тихо, но очень твёрдо проговорил Александр Сергеевич. Но её было уже не остановить. – Ты что, собака – на кости кидаться? – ядовито спросила она, повернувшись к Сергею. Тот ударил по столу с такой силой, что подскочила, кажется, даже тяжёлая хрустальная ваза. – Замолчи! Саша тихонько заплакала, но Ирина только усмехнулась. – А то что? Выставишь за дверь? Так я и сама не больно-то хочу за одним столом со шлюхой сидеть! Клэр вскочила со стула так резко, что тот перевернулся и отлетел в сторону, жалобно уткнувшись витой спинкой в диван. Стакан звякнул о край тарелки и полетел на пол, рассыпавшись от удара острыми осколками, разбрызгав вишнёвый сок, словно кровь. Ни на кого не глядя, Клэр выбежала из комнаты в прихожую и рванула на себя запертую дверь. Лишь тогда очнувшийся Сергей бросился за ней. – Клэр, прошу тебя, не надо, подожди! Он протянул руку, чтобы взять её за плечо, отвести от двери, но едва успел коснуться рукава платья. – Не трогай меня! – выкрикнула она с такой злобой, такой яростью, таким отвращением, что он отпрянул в сторону, чувствуя, как падает в какую-то страшную чёрную пустоту сердце. А Клэр, рванув замок и едва не сорвав цепочку, распахнула дверь и бросилась по лестнице вниз. – Правда глаза колет, – меланхолично уронила Ирина, словно не замечая обращённых к ней взглядов. Саша тихонько плакала, уткнувшись в бок Ольги Николаевны. – Надеюсь, ты понимаешь, как низко и недостойно ты себя повела, – всё так же тихо и веско проговорил Александр Сергеевич. – Если в тебе есть хоть капля совести, ты пойдёшь и извинишься перед ней. – Я должна чувствовать себя виноватой? – деланно изумилась Ирина. – Я лишь указала ей на её место, как сделала бы всякая порядочная девушка! – В таком случае, мы можем лишь пожелать тебе поскорее занять своё место, – ледяным тоном, за которым прятались ярость и страх, проговорил с порога Сергей. – И, полагаю, оно не за нашим столом. Ирина окинула всех долгим тяжёлым взглядом. Усмехнулась, поднимаясь со стула. И сказала неожиданно размеренно и спокойно, глядя на родителей Сергея: – Вот увидите: вы ещё пожалеете, что ваш сын решил остаться.***
Клэр сидела на качелях во дворе и медленно раскачивалась, чуть отталкиваясь от земли. Несмотря на воскресный день, вокруг не было ни души: все детишки вместе с родителями гуляли в парке – ведь там были карусели, машинки и сахарная вата. – Я забыла, в какой стороне гостиница, – глухо проронила она, не поднимая головы, когда Сергей подошёл и опустился на соседние качели. – Прости, что так вышло. Я правда думал, что она уже уехала. Клэр только мотнула головой и отвернулась. – Ты не принимай всё на свой счёт. Она на меня злится, а сорваться решила на тебе. Сергей говорил медленно и так осторожно, будто рассматривал каждое слово со всех сторон, прежде чем его произнести, чтобы убедиться, что оно никак не сможет задеть или ранить Клэр, но та лишь молчала в ответ. Она думала сейчас совсем не о том, что бросили ей в лицо, точно камень. И даже не о том, что думают о ней теперь родители Сергея и маленькая Саша. Её жизнь здесь, в Припяти, напоминала полёт качелей: то и дело её бросало от окрыляющей радости в горькую черноту отчаяния. – Значит, ты скоро уедешь? – тихо, сдавленно спросила она наконец. – Нет. – А когда? Сергей взглянул на неё: такую потерянную, поникшую, сломленную. Неужели она и правда думала, что он делал всё это для неё лишь затем, чтобы потом всё отнять? Он ведь понимал, что она уже привязалась, и неужели он казался ей настолько жестоким, что она считала его способным бросить её теперь? – Никогда. – Тебя зовут на повышение в Москву, а ты останешься здесь? – горько усмехнулась вдруг Клэр. – А ты считаешь, что для меня не может быть ничего важнее? Она быстро взглянула на него своими болезненно блестящими глазами и снова отвела взгляд, опустила его на стиснутые руки. – Прости. Я опять вмешиваюсь не в своё дело. – Я действительно собирался уезжать. Родители были согласны в Москву перебраться. Даже бабушка не возражала, хотя всю жизнь в деревне прожила. – А как же Саша? – Ну, после оформления перевода все бумаги быстро подготовили бы. Ей ведь осенью в первый класс идти – как раз и пошла бы уже там. – Почему же ты не уехал? – Я даже заявление о переводе написал. – Написал? – Клэр снова вскинула на него глаза, словно испугавшись вдруг, что он исчезнет прямо сейчас. – Почти. Только число и подпись оставалось поставить. – И когда это было? – Как раз перед твоим приездом. Солнечный зайчик прыгнул на белый лист бумаги. Белый голубь слетел с окна. Два тоненьких деревца обнялись на тёплом ветру. И мир изменился – ещё неуловимо, но уже навсегда. – И где оно теперь? – Я его порвал. В тот же вечер. Разорванный белый лист опал снежными хлопьями. Теперь Клэр вспомнила это – и вспомнила, как похолодело на мгновение у неё внутри. Тогда она ещё не знала, почему. Теперь – начинала понимать. – Почему же ты передумал? Сергей взглянул на неё пристально и чуть удивлённо, словно никак не мог поверить, что она до сих пор ничего не видит. Отказывается видеть. Она ведь и правда не притворялась, не обманывала, не пыталась ввести его в заблуждение. Она действительно не могла понять, увидеть хоть какую-то связь между собственным приездом и его решением. – Я понял, что моё место здесь. По крайней мере, сейчас. – И ты правда останешься? – боясь поверить, спросила Клэр. – Да. Я правда останусь. Качели бесшумно качнулись. Ветер ласково взъерошил тёмные волосы. – А как же Ирина? Сергей усмехнулся и с силой оттолкнулся от земли. – Уверен, у неё всё будет прекрасно. – Вы действительно собирались пожениться? – Нет. Это она женила меня на себе в собственном воображении. – Как это? Сергей вздохнул и с видимой неохотой проговорил: – Мы редко виделись, хотя наши матери дружат с детства. Она ведь по-прежнему в Москве живёт. Да и, даже приезжая сюда, она на меня никогда особо внимания не обращала. А месяца три назад узнала откуда-то, что мне предлагают перевод с повышением, и вдруг явилась ко мне со своей «потрясающей идеей». – Пожениться? – Ну… в общем, да. В связи с открывшимися обстоятельствами она сочла меня «перспективным» – и потому достойным того, чтобы стать её мужем. Вообразила, что я сделаю головокружительную карьеру в Главном управлении и к сорока уже буду генералом, а она будет блистать на лучших театральных сценах. Идеальная пара! – А как же Саша? – Ну, против Саши она не возражала. Сказала, что это даже хорошо, раз уж мне непременно хочется иметь ребёнка. Так я сразу получу желаемое, а ей не придётся терять год и рисковать карьерой. – Она что, так и сказала? – Так и сказала. Сергей замолчал и опустил голову: по тому, как он помрачнел, нетрудно было понять, что говорить об этом ему неприятно. – Я думала, она тебя любит, – тихо проронила Клэр. – Любит? Нет. Я для неё просто… вещь. Способ. Перспектива. Она привыкла получать то, чего ей хочется – поэтому и злится так из-за того, что я вроде как не оценил её щедрости. – Ты… прости, что я там на тебя накричала. Я ничего… такого не имела в виду. – Ничего, я понимаю, – чуть устало улыбнулся Сергей. – Давай вернёмся? – Вернёмся? – Клэр вскинула на него удивлённый, испуганный взгляд. – Нет, что ты, я не могу… Что обо мне теперь твои родители думают? – А что они думают? Разве ты что-нибудь сказала или сделала? – Уж я бы нашла, что ей сказать, если бы вас всех там не было, – с горечью бросила Клэр. – Но я ведь обиделась на её слова. Значит, приняла на свой счёт и… признала, что это правда. – Клэр, никто не поверит, что это может быть правдой. Тем более что это сказал человек, который ничего о тебе не знает. Неужели ты думаешь, что мои родители не понимают, что она сделала это просто от злости? На лице Клэр промелькнуло какое-то болезненное выражение, но она спрятала его, быстро отвернувшись. На душе всё ещё было тяжело, но она знала, что ей будет только хуже, если она снова останется одна. Если откажется сейчас вернуться, лишая себя тем самым навсегда возможности войти в дом, где она совсем недавно чувствовала себя желанной гостьей. – Сашенька и так испугалась – представляешь, как она расстроится, если ты не вернёшься? – Сергей поднялся с качелей и подошёл к ней. – Поверь, мама с папой прожили на свете достаточно, чтобы понимать всё без объяснений и слов. И они тебя никогда не обидят. Клэр вздохнула и молча кивнула. Если бы они только знали… – Слава богу, вы вернулись! На лице Ольги Николаевны, ещё мгновение назад растерянном и взволнованном, отразилось такое облегчение, что Клэр снова стало совестно за свою вспышку. Надо было сдержаться: в конце концов, разве её впервые в жизни так унижают? – Простите, я… – Нет-нет, что ты, не извиняйся, пожалуйста! – Ольга Николаевна быстро подошла к ней и мягко положила ей руку на её плечо. – Нам… нам правда очень жаль, что всё так вышло! Никто не был виноват, но каждый чувствовал себя виноватым. Из становившегося всё более затруднительным положения их вывела Саша, бросившаяся на шею Клэр. – Я боялась, что ты совсем-совсем ушла… – всхлипнула она тихонько, вцепившись в её воротник. – Прости, что так тебя напугали… – Сергей присел рядом с ними и ласково погладил Сашу по голове. Обнять бы их обеих – и никогда больше не отпускать.***
Солнечные зайчики весело прыгали по позолоченным ободкам чайных чашек, составленных на небольшой кухонный стол. Журчание воды сливалось с доносившимися из комнаты звуками весёлой возни. – Где же вы научились так хорошо по-английски говорить? Ольга Николаевна засмеялась. – О, ну надо же чем-то на пенсии заниматься! Клэр осторожно провела пальцем по тоненькому краю блюдца. – И вы всё сами? – удивилась она. – И сами, и Серёжа помогал. В последний год ещё и Наташа. Ты ведь с ней уже познакомилась? – Клэр улыбнулась и кивнула. – Она чудесная девочка. С друзьями Серёже всегда везло! Ольга Николаевна вытерла руки голубым кухонным полотенцем, усыпанном ромашками, и присела на соседний стул. За приоткрытой дверью громко гавкнула Лада. – И с тобой ему тоже повезло. Клэр подняла на неё удивлённые, недоверчивые глаза. – Что вы, это мне повезло! Он… он очень обо мне заботится. – Поверь, ему это только в радость! – Ольга Николаевна мягко пожала её руку. – С тех пор, как ты приехала, он весь так и светится! – Не думаю, что это с моим приездом как-то связано, – смущённо улыбнувшись, возразила Клэр. – До того-то он всё из-за перевода переживал, – вздохнула Ольга Николаевна. – Никак не мог ни на что решиться. – И вы совсем не расстроились, когда он решил остаться? – осторожно спросила Клэр. – Это ведь его жизнь, и я верю, что он сам чувствует, что для него лучше. А мы… мы только хотим, чтобы он счастлив был. Если бы он выбрал Москву, мы бы поехали с ним. Поддерживали бы, как могли. О Сашеньке заботились. Но, раз решил остаться – значит, это и к лучшему. Клэр рассеянно кивнула и, помолчав немного, спросила: – А когда… он ещё думал, что, может быть, всё-таки поедет, он… он правда не собирался жениться на Ирине? – Нет, – покачала головой Ольга Николаевна. И улыбнулась так понимающе, что Клэр тут же стало неловко. Она и без того всё время думала только о том, как бы не сказать чего-нибудь лишнего – и вот, пожалуйста! – Ирина ведь не любит его совсем. А он столько любви может подарить! Неужели он не заслуживает того, чтобы его тоже любили? – Конечно, заслуживает, – тихо уронила Клэр, опуская глаза. Ветер покачивал открытую створку окна, и солнечный зайчик всё прыгал из чашки в чашку, золотя капельки воды на белом фарфоре. – Мы с мужем с пяти лет знакомы и всю жизнь душа в душу прожили. Серёжа тоже всегда такую семью хотел. И детишек. Сашенька ему, конечно, как родная, но и своих ведь хочется. Помню, он сказал как-то, что у него непременно будут две дочери, – улыбнулась Ольга Николаевна. – Я тогда спросила: неужели, мол, сына не хочешь? А он ответил, что хочет, конечно, но почему-то уверен, что будут две девочки. Сказал ещё, что одну обязательно Оленькой назовёт. Клэр закусила губу, давя рвавшийся из груди горестный вздох.***
– О, Клэр, иди к нам! – радостно позвал её Сергей, как только она показалась на пороге комнаты. – Ты только посмотри, что мы нашли! Он сидел вместе с Сашей на диване, а между ними стояла большая коробка, доверху заполненная старенькими книжками и игрушками. – Это твой? – спросила с улыбкой Клэр, когда Сергей протянул ей потрёпанный синий букварь. – Мой! Ему, конечно, уже двадцать лет, и я его знатно потрепал, но на первое время и так неплохо. Или тебе совсем не нравится? – Нет, что ты! – Клэр поспешно прижала книгу к груди. – Спасибо! – Ой, собачка! – радостно воскликнула Саша, выуживая из коробки тряпичную овчарку с потёртой мордочкой. – Ладушка, смотри, вылитая ты! Девочка спрыгнула с дивана и побежала демонстрировать Ладе её игрушечную копию, а Клэр, проводив её с улыбкой взглядом, присела рядом с коробкой. Машинки, домики, лошадки. Разноцветные кубики, из которых ничего не стоит построить город своей мечты. Лохматые собачки с блестящими чёрными глазами. Медвежонок. Рыжая белочка. Клэр отложила букварь и, прерывисто выдохнув, вытащила из коробки мягкого кролика. – О, а это всегда был мой любимец! – рассмеялся Сергей и, протянув руку, ласково погладил игрушку. Потрёпанная временем и безграничной детской любовью коричневая шёрстка. Блестящие чёрные глазки. Маленький смешной носик. Пушистый хвостик. – Мама сама его сшила, когда я только родился! Клэр погладила мягкие ушки. – У меня в детстве тоже был похожий, – тихо, задумчиво проронила она. – В приюте? – Да. – Ты не взяла его с собой? Клэр покачала головой. – К нам тогда как раз привезли одну девочку, маленькую совсем. Мне было её очень жалко, и я знала, что ей очень нравится мой кролик. Я оставила его ей, когда… сбежала. Её голос дрогнул, и дёрнулись худенькие плечи. Тонкие пальцы зарылись в мягкую шёрстку. – Знаешь, есть такая сказка… «Плюшевый кролик». Я её впервые услышала от Марии, когда мне лет пять, наверное, было. Она про маленького плюшевого кролика, которого подарили на Рождество одному мальчику. Кролик был совсем новеньким и очень милым с веточкой остролиста в мягких лапках, и он понравился мальчику – но, когда тому подарили другие подарки, про кролика он забыл. Кролик жил в шкафу вместе с остальными игрушками, и те, что были более дорогими, смотрели на него свысока. Там были и механические игрушки, которые притворялись живыми – а кролик был всего-навсего из плюша и чувствовал себя среди них совсем ничтожным и ничем не примечательным. Только старенькая лошадка хорошо к нему относилась, и она-то и рассказала ему, что это такое – стать настоящим. Клэр вздохнула. Порой ей казалось, что вся её жизнь – это только тяжкий сон, приснившийся ей там, в приюте, когда она была очень больна и думала, что уже никогда не поправится. – Лошадка сказала, что ты становишься настоящим, когда кто-то очень-очень любит тебя. Это происходит не сразу – ты как будто превращаешься. Это занимает много времени, и поэтому, когда ты станешь настоящим, у тебя уже вытрется шёрстка, и выпадут глаза, и ты будешь ужасно потрёпанным. Но это уже будет совсем не важно – потому что ты не можешь быть некрасивым, когда ты настоящий. Разве что для тех, кто ничего в этом не понимает. Ещё она сказала, что иногда это очень больно – быть настоящим. Но, когда становишься таким, ты уже не против, чтобы было больно. И сказала, что, если ты стал настоящим, то уже не сможешь превратиться обратно в ненастоящего. Это навсегда. В её глазах снова поднялась чёрная полынная горечь. Сергей слушал её молча, смотрел, не отводя глаз, и чувствовал, что столько боли, сколько вынесла она, не должен пережить ни один человек. – Однажды мальчик не смог найти свою любимую собачку, и няня вытащила из шкафа давно позабытого кролика и дала ему, чтобы он мог взять его с собой на ночь в постель. Поначалу кролик даже расстроился, потому что ему было непривычно и неудобно оттого, что мальчик слишком сильно сжимал его в объятиях – так, что он едва мог дышать. Но уже очень скоро ему начало это нравиться, потому что мальчик разговаривал с ним и играл, и они перешёптывались в темноте, когда няня гасила свет, и кролику снились такие чудесные сны, потому что его обнимали всю ночь. Время шло, и кролик был так счастлив, что даже не замечал, как начала вытираться его мягкая шёрстка, и как облез розовый носик в том месте, куда мальчик его целовал. И однажды мальчик сам назвал его настоящим – и маленькое опилковое сердце кролика чуть не разорвалось от переполнявшей его любви. Клэр говорила совсем тихо, но все остальные звуки словно отступили, не смея её заглушить. Никто не решался к ним подойти – даже бросавшая на них беспокойные взгляды Сашенька. – А потом… потом мальчик заболел. У него была лихорадка, и он бредил целыми днями. Кролик прятался в его постели, боясь, что его найдут и заберут – а ведь он был так нужен бедному мальчику! Когда они оставались одни, кролик шептал ему на ушко, чтобы он поправлялся, и рассказывал, сколько чудесных дел они переделают грядущим летом. Мальчик выздоровел, и ему сказали, что скоро его повезут на море – и кролик был так счастлив! Ведь море – это так красиво и интересно! Но доктор, заметивший кролика в складках одеяла, вытащил его из постели мальчика и сказал, что тот больше не может с ним играть, и что кролика надо… сжечь. Её голос дрогнул, и на глаза навернулись слёзы. Когда она вспоминала, как выбросили её саму, хотелось кричать и выть до тех пор, пока не перестанешь дышать. – Кролика положили в мешок вместе со старыми книжками и другим… мусором. Садовник был слишком занят, чтобы сжечь его сразу, но обещал, что непременно сделает это следующим утром. В постели мальчика в ту ночь спал роскошный новый кролик из белого бархата – а он был так взволнован предстоящей поездкой на море, что даже не заметил этого и не вспомнил о бедном старом кролике. Мальчику снилось море – а кролик лежал в мешке с мусором, и ему было холодно и одиноко. Он сумел выбраться немного, потому что мешок оставили незавязанным, и оглядеться по сторонам. Он смотрел на сад и на заросли малинника, и все те дни, когда он был так счастлив, проходили перед его глазами. Он думал и всё никак не мог понять, какой же смысл в том, чтобы быть любимым, потерять всю свою красоту и стать настоящим, если всё заканчивается… вот так? И тогда по его вытертому плюшевому носику скатилась настоящая слеза. Клэр опустила голову и замолчала. – И что было потом? – тихо спросил Сергей. – Ну… это же сказка, – с горечью отозвалась она. – В том месте, куда упала слеза, вырос прекрасный цветок, и из него вышла фея. Она взяла кролика на руки, поцеловала в мокрый от слёз носик и сказала, что пришла для того, чтобы сделать его настоящим для всех, потому что он ведь был настоящим только для мальчика, который любил его. Фея обняла его, поцеловала снова – и отпустила его на лесной поляне. Теперь у него был настоящий пушистый мех и блестящие глаза, и он мог прыгать совсем как другие кролики, которые никогда не были плюшевыми. Кролик прожил в лесу осень и зиму. А однажды весенним днём, когда мальчик играл в маленькой рощице, он увидел его, подобрался поближе и сел у его ног. Мальчику показалось, что он видит что-то знакомое в глазах кролика, и он даже подумал, что тот ужасно похож на его старого кролика, который пропал, пока он болел. А ведь это и был его кролик. Он просто захотел побыть рядом с тем, кто помог ему стать настоящим – пусть даже тот почти о нём позабыл. Но мальчик об этом так никогда и не узнал. Слёзы душили. Внутри всё рвалось от боли. – Прости, я… я сейчас… Она неловко поднялась с дивана, задев коробку, и почти выбежала из комнаты, не поднимая ни на кого глаз. И только за закрытой дверью ванной, в шуме текущей из крана воды, обессиленно разрыдалась, прижимая к груди старого плюшевого кролика.***
– Ты как? Клэр вздрогнула, когда из полумрака коридора раздался голос Сергея. Наверное, он ждал её там, прислонившись к стене. – Ничего… всё хорошо, – вымученно улыбнулась она. И прибавила с горечью: – Твои родители теперь точно решат, что я ненормальная. – Ты прекрасно знаешь, что это неправда, – мягко возразил Сергей, подойдя к ней. Клэр рассеянно кивнула и нерешительно протянула ему кролика. – Прости, я его совсем… помяла. – Оставь его себе. – Но он же… твой. – Мне кажется, тебе он сейчас нужнее, – улыбнулся Сергей. – Пусть будет… наш. Он ласково провёл рукой по мягким ушкам, глядя, как медленно исчезает в глазах Клэр болезненное выражение, как растворяется чёрная горечь, сменяясь если не теплом, то, по крайней мере, надеждой на него. Он понимал, что этой сказкой Клэр открыла ему свою душу – как сделал это он сам со своей Синей птицей. Они оба не говорили прямо, прятали свою боль за чужими словами – но и это ведь было уже очень много. Наверное, тогда, на берегу реки, Клэр не поняла его – или поняла не так, как он надеялся. Наверное, здесь, сейчас, и он не мог понять всего – просто потому, что она не хотела сказать. Но он понимал, что Клэр казалась самой себе этим маленьким плюшевым кроликом ещё тогда, когда только услышала эту историю – и надеялась, так надеялась, что когда-нибудь её полюбят так сильно, что она почувствует себя настоящей! Но шёрстка вытерлась, и иссяк свет в глазах – а никто так и не обнял, и не стала она живой. И её история так и закончилась среди мусора и старых вещей, которые сгорят наутро в равнодушном огне. Потому что всё остальное – просто сказка.***
Вечер тихонько пробирался в комнату золотистой закатной дымкой. Солнечные зайчики устало дремали на чёрной лакированной крышке пианино. Сергей наигрывал какую-то простенькую мелодию, а сидевшая рядом на обитом тёмно-красным плюшем стуле Сашенька пыталась её повторить. Сергей смеялся и говорил, что она умница. Что пойдёт осенью в музыкальную школу и скоро будет играть гораздо лучше, чем он. В прихожей завозились вернувшиеся с прогулки Александр Сергеевич и Лада. Ольга Николаевна улыбнулась им, проходя мимо, на кухню, с подносом в руках и клетчатым кухонным полотенцем на плече. А Клэр сидела возле мягкого подлокотника дивана и молчала. Под боком у неё ласково мурчала в полудрёме пушистая Василиса, а она всё смотрела вокруг широко распахнутыми глазами и прислушивалась к каждому звуку. Ей хотелось запомнить всё – каждую, даже самую крошечную частичку того, что складывалось в одно огромное, всепоглощающее чувство дома. Дома, в котором живёт семья. Семья, так бескорыстно и великодушно позволявшая ей чувствовать себя её частью. Словно она была здесь всегда. Словно здесь было её место. Словно её очень-очень ждали, и теперь так рады, что она наконец пришла. Словно никогда больше она не останется одна.***
– Неужели совсем ничего не скажешь? Сергей взял покрытую капельками воды тарелку и принялся рассеянно вытирать её, глядя на мать. – Думаю, ты и сам всё прекрасно понимаешь, – улыбнулась та в ответ. – А я думаю, что ты понимаешь больше! – Почему же? – Потому что мне двадцать восемь лет, а тебе… – Глядя на приподнятые в шутливом изумлении брови матери и её полные мягкой укоризны глаза, Сергей запнулся на мгновение, но быстро нашёлся: – …чуть больше. Ольга Николаевна засмеялась и закрыла кран с водой. – Ты ведь сказал, что любишь её – о чём же ещё тут говорить? – Скажи, понравилась ли она тебе, – нерешительно предложил Сергей. – Понравилась ведь? – Ну конечно, понравилась! По глазам видно, что настрадалась, и непросто тебе, наверное, с ней будет – но сердце у неё доброе. Да и разве мог ты полюбить другую? И Сашенька так к ней привязалась – а деток ведь не обманешь. Они всё видят, всё понимают! – Да, она… она очень хорошая. Только несчастная. – Сергей вздохнул. Помолчал и спросил тихо – так, словно на самом деле не хотел слышать ответ: – Думаешь, я ей совсем не нравлюсь? – Ну с чего ты взял? Неужели сам не видишь, как она светится рядом с тобой? – Просто ей очень нужен кто-то, кто заботился бы о ней и защищал. С кем она чувствовала бы себя в безопасности. Кто-то, кто вернул бы ей надежду на то, что всё ещё будет хорошо. Ты не думай, я понимаю, что это очень много, и я счастлив, что смог стать для неё таким, но… – Боишься, что она всегда в тебе будет только друга видеть? Сергей тяжело вздохнул и кивнул понуро. – Я и буду всегда ей другом – но это ведь не значит, что у нас не могло бы быть… семьи. – Вы и выглядели семьёй, когда вернулись и там, в прихожей, Сашеньку обнимали, – улыбнулась Ольга Николаевна, подошла к сыну и ласково погладила его по голове. – Серёжа, милый, ну не мучай себя! Скажи ей всё! Вдруг ей только этого и не хватает, чтобы понять, что она сама чувствует? – Или что лучше ей меня вообще больше не видеть, – с горечью проронил Сергей. – С ней даже когда об обычных вещах говоришь, никогда не знаешь, что её может расстроить или испугать, а тут… такое. – Помнишь, что ты говорил, когда Сонечка уехала? «Всё поправимо, кроме смерти». – Да. Только она умерла. На мгновение в тающей закатной дымке повисло тяжёлое молчание. – Но Клэр жива. И, раз ты любишь её так сильно, неужели тебе не кажется несправедливым утаивать это от неё? А если что-то случится, и она никогда об этом не узнает? – Господи, мама, ну что ты такое говоришь? – Сергей вздрогнул невольно и быстро отошёл к окну. – Я говорю только то, что ты сам всегда говорил, – мягко возразила Ольга Николаевна, подойдя к нему ближе и обняв за плечи. – Помнишь, как ты в первый раз прочитал то стихотворение Вероники Тушновой? Ты тогда так поразился тому, что она всего в двух строках сказала всё о самой сути любви – а ведь там даже не было этого слова! – Помню. Разве можно такое забыть?***
Клэр никогда не бывала ни у кого в гостях до своего приезда в Припять. Она никому не сказала об этом – даже Сергею. Просто пыталась вобрать в себя каждое мгновение, запомнить всё так, словно она даже не сомневалась в том, что это больше не повторится. Всё – и звон чашек, забиравшихся на ночь на полки в шкафу, и весёлую суету в прихожей, когда уже собираешься домой, и тебя провожают даже собака и кошка. Когда вспоминаешь вдруг, что что-то забыл, а тебя просят позвонить, как дойдёшь, и обязательно заходить, как будет время. Так просто. Клэр всё думала об этом, когда они уже отвезли Сашеньку, и ещё думала о том, что ей, наверное, всё-таки немного одиноко среди других детей, у которых никого больше нет. Не так, как бывает одиноко ей самой, когда она возвращается в гостиницу – но всё равно одиноко. Синие сумерки набросили своё невесомое прохладное покрывало на город – и ей так не хотелось оставаться одной, что она готова была просидеть хоть всю ночь в этой тёмно-васильковой машине, по крыше которой тихонько шуршали ветви деревьев. Сергей видел, конечно, с какой неохотой она возвращается в гостиницу по вечерам. Пытался выспросить у неё, в чём дело. Спрашивал, не надоедает ли ей там вездесущая Алекс, но Клэр только молча качала головой. Иногда говорила, что просто ещё не привыкла. И ему тяжело, ужасно тяжело было оставлять её там вот такую – печальную и подавленную. Будто бы снова брошенную. – Уже приехали? – тихо спросила она, не поднимая головы, когда машина плавно остановилась у обочины дороги. У неё на коленях были старенький мягкий кролик, потрёпанный букварь и маленькая корзинка с пирожками, которые дала им с собой Ольга Николаевна. Клэр нехотя выбралась из машины и закрыла за собой дверцу, удивившись мимолётно тому, что вокруг так тихо. Подняла глаза и увидела дом Сергея. – Пойдём, а то пирожки остынут! – улыбнулся он.***
Лампа отражалась в оконном стекле второй луной на тёмно-синем бархатном небе. Ночь прильнула к окну, вглядываясь чёрно-звёздными глазами в лица тех, кто спрятался от неё в спасительном круге жёлтого света. В такие часы всегда кажется, что мир замирает, отступает, и чувствуешь такую удивительную близость с теми, кто рядом с тобой. В такие часы можно говорить даже о самом важном, не ощущая неловкости, точно зная, что это не покажется нелепым или смешным. Можно говорить обо всём на свете, пока ветер укачивает город, словно в колыбели. – А можно спросить тебя про… Ирину? Сергей взглянул на неё удивлённо, но без досады или неудовольствия, которых она боялась и ждала. – Спрашивай, конечно, если хочешь. Клэр помедлила мгновение, словно в очередной раз дивясь тому, на что она, оказывается, способна. – Ты сказал, что она никогда тебя не любила, – медленно и нерешительно проговорила она наконец. – А… ты? – Я? – Она… она тебе никогда не нравилась? Спроси он сейчас Клэр, почему ей так важно это знать – она бы и сама не смогла объяснить. – У нас с ней слишком… разные представления о жизни. Мы бы всё равно не смогли ужиться. – Разве это одно и то же? Сергей только улыбнулся её странной настойчивости. – Нет. Она никогда мне не нравилась. А почему ты вдруг решила спросить? – Я? Ну… не знаю, – смутилась и вправду не знавшая этого Клэр. Замялась и неловко попыталась снова отвести разговор от себя. – А когда ты… когда ты впервые влюбился? – О… – засмеявшись, протянул мечтательно Сергей. – Нам было по пять лет. Рыжие волосы, зелёные глаза, очаровательные веснушки на очаровательном носике. Я носил её вещи, защищал от ворон и собак. Даже венки из ромашек плести научился, представляешь? А она так трогательно гордилась тем, что у неё есть такой рыцарь – у других-то ведь не было! Мальчишки в таком возрасте обычно стесняются с девочками дружить, боятся, что дразнить будут – а я вот никогда! – И что же было потом? – спросила с весёлым любопытством Клэр. – Потом мы пошли в одну школу – но в параллельные классы. Стали реже встречаться. А однажды я увидел, как её портфель несёт какой-то мальчишка. Он был на полголовы выше меня, – с шутливым драматизмом вздохнул Сергей. – Моё сердце было разбито! – Но это ведь совсем… – По-детски? – Да… наверное. – Клэр улыбнулась и неуверенно пожала плечами. – Потом ведь был кто-то ещё? Сергей взглянул на неё так, словно всё не мог поверить, что она действительно спрашивает его об этом – и не мог понять, почему. Какое-то время он молчал, будто не мог решить, стоит ли ему рассказывать об этом – но такова сила заглядывающей сквозь щёлку между занавесками ночи, что в часы её власти можно решиться на то, чего не сделаешь при свете солнца. – За два года до окончания школы к нам перевелась одна девочка, Соня. Умница, отличница. Мы так втроём с ней и Андреем и ездили по всем школьным олимпиадам. Всё время что-то устраивали: то какие-то праздники для малышей, то выставки собак, то деревья сажали. Учителя в нас, конечно, души не чаяли, а остальные… Ну, посмеивались немного. Думали, что мы с Андреем оба в неё влюблены – но она всегда для него была как младшая сестрёнка, хотя нам всем и было по шестнадцать. – А ты? Ты был в неё влюблён? – Да. Мы были очень влюблены. И нам тогда, конечно, казалось, что это на всю жизнь. – Вам пришлось расстаться? – Я ведь тогда уже собирался поступать в Высшую школу КГБ, а она хотела учиться в медицинском. Мы ещё провели вместе лето после выпускного, а потом я уехал в Москву, а она – в Ленинград. Поначалу звонили друг другу, писали чуть ли не каждый день. А со временем – всё реже и реже. Учиться было трудно, а тут ещё столько новых впечатлений, знакомых, дел! Наверное, у нас просто были слишком разные мечты, и мы не смогли найти к ним одну общую дорогу. – И вы больше не встречались? – Я каждый год приезжал домой на летние каникулы, а она – только однажды, после первого курса. Тогда я и видел её в последний раз. – Она не вернулась после того, как закончила учиться? – Нет, её распределили в… В общем, это очень далеко, на другом конце страны. Она писала мне оттуда иногда. Говорила, что у неё всё хорошо, и ей там очень нравится. Что работает дни напролёт и счастлива этим. – Она и сейчас там? Сергей вздохнул и опустил глаза, но Клэр всё равно заметила так непривычно заплескавшуюся в них тоску. – Нет. Она умерла два года назад. – Умерла? – Воспаление лёгких. Ей всего двадцать шесть было. Клэр стиснула руки и взглянула на Сергея с какой-то странной тревогой, словно боясь, что своими расспросами она расстроила его, причинила нечаянно боль. Почему-то теперь ей казалось, что лучше бы больно было только ей. – Как же ты узнал? – От неё долго не было вестей, а потом вдруг пришло письмо. Она его написала, но почему-то так и не отправила, а её подруга нашла его случайно и переслала мне. Прибавила только от себя, что нет больше Сони. – А о чём она… писала? Почему не отправила письмо сама? – Писала, что никогда меня не забывала. Что не жалеет ни о чём, что было между нами. Что скучает и очень хочет увидеть меня ещё раз, но понимает, что у меня совсем нет на это времени, и не хочет вторгаться в мою жизнь. – А ты бы приехал, если бы получил его раньше? – Да. Конечно, я бы приехал. – И ты до сих пор её любишь? Невыносимо. – Я… я не думаю, что любил её. Влюблённость и любовь – это ведь разные вещи. Есть такая «Поэма о первой нежности». Мне всегда казалось, что она как будто про нас. «И это не строки о первой любви, а это строки о первой нежности». – И у неё было… так же? – Я… не знаю. Я никогда не спрашивал её об этом, а теперь уже и не смогу этого сделать. – Ты скучаешь по ней? – Конечно, скучаю. Хотя я, наверное, так и не смог принять её смерть. Когда я вспоминаю о ней, мне кажется, что она так и живёт где-то там, в маленьком городке среди дремучих лесов. И что она ещё напишет мне или приедет меня навестить. – И она так и не вышла замуж? – Нет. Всю себя работе посвятила. – И ты думаешь, что дело только в этом? – А ты думаешь, что она меня не могла забыть? – Откуда же мне знать? – неловко улыбнулась Клэр. – Вдруг она правда тебя любила? Сердце билось в груди, словно птица в клетке – всё быстрее с каждым её словом. Он не понимал, не мог понять, зачем, почему она спрашивает его об этом – и боялся поверить, что за этим могло таиться то, чего он так страстно желал. – Да, наверное, любила. Иначе не говорила бы, что ни о чём не жалеет. – А о чём ей было жалеть? Ночь раскачивала укрытую чёрно-звёздным покрывалом колыбель. Ничего больше не существовало, кроме жёлтого света, тиканья часов и того, кто рядом. – Я ведь был у неё первым. Клэр подняла на него глаза: плеснула, словно водой, удивлением, сожалением, страхом. Не разгадать. – И она… не жалела? – Нет. Она всегда знала, что я ценю её дар. Ребёнок – дар более великий, но зато этот дар можно преподнести лишь один раз, и оба они прекрасны. – Да… конечно. – Клэр стиснула руки ещё крепче и быстро опустила глаза, в которые хлынула полынная горечь. – А ты про себя ничего не расскажешь? – мягко спросил Сергей, чуть подавшись вперёд. – О чём? – О том, как ты впервые влюбилась. О том, как влюблялись в тебя. – В меня? – Клэр приподняла удивлённо брови, и горечи в её глазах стало больше. Ещё немного, и она прольётся чистыми слезами. – Я… я не из тех, в кого влюбляются. И сама я, к счастью, не влюблялась тоже. – К счастью? – Всё равно бы только мучилась. Такая сломленная. Сломанная. – Почему ты так уверена в том, что тебя нельзя полюбить? – Может, потому, что сама любить неспособна? – неожиданно раздражённо отозвалась Клэр. – Я умею только привязываться и ненавидеть. – Ненавидеть? – Да. И больше всего я ненавижу саму себя, потому что я даже не могу просто умереть, когда это нужно. – О чём ты говоришь? Клэр дёрнулась, словно хотела встать, но не нашла в себе сил. В груди поднималась такая вязкая, горькая чернота, что невозможно было дышать. – Почему отец убил маму, а я осталась жива? Почему не наоборот? У мамы ещё были бы другие дети, а я… Зачем я? – И ты даже сейчас жалеешь, что не умерла? – Да! Да, я жалею! – с болезненной горечью выкрикнула Клэр и закрыла лицо руками. Сергей смотрел на неё молча, растерянно, неверяще. А потом что-то будто сломалось внутри с сухим треском, и он, так и не проронив ни слова, медленно поднялся со стула. Клэр вздрогнула, отняла руки от лица, судорожно обернулась – он уже был у неё за спиной, – и схватила его за рукав. – Серёжа, ты… ты что, обиделся? Сердце сжималось от нежности каждый раз, когда она неловко и, вместе с тем, странно-легко выговаривала его имя. Она смотрела на него снизу вверх с болезненным отчаянием в глазах – да только и он ведь тоже не стальной. Он хотел – правда хотел – сказать ей, что любит, и тем больнее было вот так убедиться в том, что она никогда не полюбит его в ответ. Он знал это и раньше – только обманывал, наверное, самого себя. – Нет, – коротко и как-то сухо бросил он, отводя глаза. Высвободил из её пальцев рукав и, не оборачиваясь, вышел из кухни. Клэр сидела, словно оглушённая, глядя ему вслед. Замерла, окаменела, вцепившись в спинку стула. Качели снова безжалостно ухнули вниз, и она чувствовала, как кружится голова. Она ведь должна была понимать, что терпение даже такого доброго человека вовсе не безгранично. Что ему, полному света и мягкого тепла, тяжело выносить её вечно мрачный вид, и все эти безобразные срывы и вспышки. Что ему, такому прямому и честному, были неприятны её недоговорки и тайны. Он так заботился о ней – а она даже не может его отблагодарить. Не знает, как. Не знает, что ей сделать, чтобы он понял. Вместо этого она просто разрушила всё. – Я правда не хотела тебя обидеть, – прошептала едва слышно Клэр, подойдя к Сергею. Он стоял, опершись на край стола и опустив голову. – Я же сказал, что не обиделся, – странно ровным, словно чуть механическим тоном отозвался он. Помедлил немного, прикрыв глаза, тяжело вздохнул и наконец тихо проговорил: – Я не знаю, что с тобой случилось – и ты, наверное, никогда мне об этом не расскажешь. И всё равно я понимаю, что тебе очень трудно оставить это в прошлом и просто… просто жить. Но ты же видишь, что я пытаюсь тебе помочь! Вот только каждый раз, когда ты говоришь, что лучше бы тебе было тогда умереть, я понимаю, что всё это для тебя ничего не значит! – Это… это неправда, – выдохнула Клэр, чувствуя, как наворачиваются на глаза слёзы, и сжимается от страха сердце. – А что тогда правда? – Сергей развернулся к ней так резко, что она испуганно отступила на шаг. – Что? Что ты ненавидишь себя за то, в чём даже не виновата? Неужели ты не понимаешь, что, мучая себя, ты не вернёшь свою маму? И неужели не понимаешь, что она любила тебя и желала тебе счастья? – Ты… не понимаешь, – прошептала она, побледнев, роняя в тишину слёзы и горькие выдохи-слова. – Так объясни мне, Клэр! В его глазах было столько боли – и разве могла она причинить ему ещё большую? Видеть и эту было уже невыносимо. – Я… я не могу… Не могу, прости… Она отступила ещё на шаг. И ещё. Не отрывая болезненно потерянных глаз, беззвучно шепча что-то дрожащими губами, с ручейками слёз на бледных щеках. Она развернулась, едва не упав, и бросилась к двери, трясущимися руками пытаясь отдёрнуть цепочку и открыть замок – уже второй раз за этот горький и прекрасный день. Его руки обхватили её плечи, и она замерла, судорожно стискивая металлические звенья. Волна мягкого тепла накрыла, обняла, подняла и унесла её – туда, где только безмятежный покой. Туда, где синяя птица обнимает большими крыльями дом, и окна его горят вечерне-золотым. – Так и будешь убегать от меня? Пусть она молчит. Пусть будет больно. Пусть иногда это становится почти невыносимым. Пусть она не примет его – лишь бы приняла себя. Оставила в прошлом сожаления и страхи. Научилась жить. Может, он ещё и скажет ей когда-нибудь, что любит её всем сердцем – просто чтобы она поверила, что её можно полюбить. Ни на что больше не надеясь. Она медленно-медленно повернулась к нему, словно боясь, что, как только он отпустит её, она снова упадёт в чёрную пропасть. Она не знала о тех двух коротких строках, в которых он когда-то увидел, почувствовал самую суть любви – а если бы знала, уже не смогла бы не понять, что любит его всем своим ожившим, проснувшимся сердцем. «Какое несчастье случилось со мной – я жизнь прожила без тебя».