И каждый раз навек прощайтесь, когда уходите на миг

Всё выше, выше солнечный полёт, А все невзгоды, боли и печали Остались в прошлом, сгинули, пропали, А здесь лишь ты, да я, да небосвод! Ты тихо улыбаешься сейчас, И нет на свете глаз твоих счастливей, И, озарён лучами этих глаз, Мир во сто крат становится красивей.

Эдуард Асадов

      Тепло.       Это было первое, что она почувствовала, просыпаясь. Тепло было внутри неё, вокруг неё, касалось её лица сонным дыханием, солнечным зайчиком, спрыгнувшим с распахнутой створки окна. Ей казалось, что она плывёт по тихой лесной реке: вода в ней мягкая, тёплая, держит, не даёт утонуть, а синее небо склоняется низко-низко, словно хочет поцеловать её глаза – и это никогда не закончится, не может закончиться, это навсегда, навсегда, навсегда.       Клэр сладко поёжилась, когда тёплые губы коснулись её виска, тёплая рука погладила её шею. Она больше не чувствовала себя беззащитной оттого, что одеяло так непривычно касалось обнажённой кожи, и была открытой покрытая шрамами спина. Вокруг неё было тепло, и она ощущала себя защищённой этим теплом. Для неё никогда не будет защиты несокрушимей, и ей не нужно никакой другой.       Есть только эта – навсегда и на веки вечные.       – Ещё спишь?       Она не открывала глаз и потому не видела лица Сергея, но слышала растворённую в его тихом голосе улыбку, и от этого ей казалось, что солнечное тепло затапливает её грудь. Сонно придвинувшись чуть ближе, она выдохнула что-то неопределённо-утвердительное ему в шею – и тут же тихонько рассмеялась, сама не зная, отчего она смеётся. Она чувствовала, как огромная тяжесть спала с её сердца, и ей хотелось смеяться и плакать от того, какое это счастье.       Она рассеянно коснулась губами его шеи: ещё совсем сонная, она не способна была ощутить неловкость от того, что сделала это. Её тело помнило, как его касался звёздный свет, лунный свет, золотой огонь, родное тепло – и теперь так чутко отзывалось на каждое прикосновение. Оно проснулось – впервые за все эти годы, впервые за всю её жизнь. Тепло и свет наполняли каждую его частичку, и вся она была словно цветок, пробившийся сквозь холодную землю и раскрывший тоненькие лепестки навстречу солнцу. Он очень робкий, этот маленький белый цветок. Он ещё не знает, как он прекрасен, и какое чудо жизни заключено в его хрупком стебельке.       Это было странно – просыпаться от тепла, прикосновения, поцелуя. Чуть отстранившись, она наконец открыла глаза – и снова упала в тёплое синее небо.       – Доброе утро, родная…       Ей прежде казалось, что в этой мягкой синеве уже не может быть больше любви и нежности, потому что в ней ведь была она вся, вся, какая только может существовать на свете. И только теперь она начинала понимать, ощущать, что та бесконечна, безбрежна, как синее небо над головой.       – Доброе утро…       Она улыбалась, чувствуя, как чуть подрагивают её губы: она ведь вспоминала о том, как он говорил о её улыбке, она не могла не думать об этом, не могла не улыбаться, глядя на него. Она немного боялась – тогда, раньше, – что после близости он станет смотреть на неё иначе. Теперь она понимала, что это так, и что ей совсем не нужно этого бояться. Она просто не могла прежде представить, что можно любить так сильно.       – Ты такая красивая…       Он мягко убрал упавшую ей на лоб тёмную прядь, что отливала золотисто-рыжим в лучах утреннего солнца. Коснулся её щеки. Она была такой сонно-тёплой, рассеянно-мягкой, доверчиво открытой, близкой, родной. Единственной во всём свете – той, которую он так ждал. Ему хотелось целовать её руки и благодарить её за то, что она есть.       Она знала, что он правда видит в ней эту красоту – и училась видеть её сама. У неё пока не очень хорошо получалось, и она почти неосознанно подтягивала край одеяла к груди, словно боясь, что Сергей может разочароваться, увидев её при солнечном свете – не звёздном, не лунном. Мягкий, бархатный полумрак больше не скроет ничего, и она будет вся как распахнутая книга, в которой он так легко читал сокровенное.       – Я ведь не… женственная, – тихо-тихо проронила Клэр, улыбнувшись чуть виновато. Она понимала, что в этом нет её вины, но ей ведь так хотелось быть по-настоящему красивой для своего Серёжи.       – Почему ты так решила?       Неопределённо поведя плечом, она подтянула одеяло чуть выше. Она больше не чувствовала отвращения к собственному телу, не отторгала его, не пыталась в чём-то обвинить – ей было просто неловко оттого, что оно такое. Вернее, не такое, как хотелось бы ей. Не для себя – только для её Серёжи.       – Если бы я была такой, как Наташа…       – …то мне пришлось бы соперничать за тебя с Андреем.       Сергей проговорил это с таким серьёзным лицом и с такими золотистыми искорками в глазах, что Клэр не удержалась и рассмеялась, в одно мгновение забывая о собственных страхах.       – Нет, ну правда, – всё тем же тоном продолжал он. Клэр шутливо пихнула его в плечо, видя, что он сам едва удерживается от смеха – совсем легонько, ведь на плече ещё белела повязка, – и тогда Сергей тоже рассмеялся. Обнял её, привлёк к себе, поцеловал в уголок губ. – Тебе не нужно быть похожей на кого-то, – тихо прибавил он, гладя её шею. – Я ведь тебя люблю – такой, какая ты есть. Ты ещё изменишься – вот увидишь! Просто… дай себе время, хорошо? Привыкнуть, принять себя. Ты ведь очень долго пряталась, правда? И не только от других. От себя – тоже. Не носила платьев, да и на женщину-то не хотела быть похожей. Теперь всё будет… иначе.       Клэр помолчала, вспоминая мешковатую одежду не по размеру, что осталась лежать на полках шкафа в её номере в «Полесье». Вспоминая собственное отражение в зеркале. Она никогда не выходила на люди, не убедившись, что правда спряталась. Что никто не разглядит в ней женщину, не захочет сделать ей больно, не захочет сделать страшное. Она когда-то слышала, что, однажды став жертвой насилия, потом почти наверняка станешь ею вновь – потому что те, кто делает это, чувствуют страх, – и от этого боялась только сильнее. Если бы ей не нужно было ходить на работу, она бы и вовсе не выходила из своей крошечной угловой квартирки.       – Я ведь очень изменилась с тех пор, как приехала в Припять, – тихо проговорила Клэр. – И ты говоришь, что я ещё… изменюсь.       – Это ведь не значит, что ты становишься кем-то другим. Ты становишься собой. Это как выздороветь после очень долгой, тяжёлой, мучительной болезни, и впервые в жизни выйти из своей комнаты, и увидеть, как огромен и прекрасен этот мир.       Клэр коснулась кончиками пальцев его щеки. Солнечный зайчик пробежал по краю одеяла и запрыгнул на подушку.       – И как ты только для всего умеешь подобрать нужные слова? Я порой не могу даже понять, что сама чувствую, а ты всё-всё умеешь объяснить!       – Ну… Не для всего! – засмеялся Сергей и шутливо поцеловал её в нос. – Я… не знаю, правда. Я стараюсь всегда быть честным с собой, и от этого многое становится проще.       Она не знала раньше, что это такое счастье – говорить. Говорить о том, что на сердце, о том, что радует и тревожит, о самом важном и сокровенном, с трудом подбирая слова, но зная, что тебя поймут, выслушают, не осудят, поддержат, не оттолкнут, найдут самые нужные слова, и тогда всё станет так просто, так ясно, что невозможно уже будет представить, что это могло бы быть как-то иначе. Она знала, что самое драгоценное – то, чего не скажешь, не услышишь, не увидишь. Но в её жизни было так мало слов, и она знала теперь, что, если любишь, сможешь и словом передать своё тепло, свой свет. Это тоже проявление любви. Как поцелуй. Как прикосновение. Как близость.       Она думала о том, что он держал её руку, когда она засыпала. Держал, когда она проснулась.       – Ещё больно?       Он спросил её так же, как этой звёздной, соловьиной ночью – с тревогой, нежностью, заботой. Он был бережным и нежным, и она понимала, что ей было больно не по его вине, и что он сделал бы что угодно, чтобы только избавить её от этого, и ей очень хотелось сказать, что всё уже прошло, что этого больше не будет, но это была бы неправда, а она не могла обмануть его ещё раз.       Она сказала ему однажды про другого – и от этого ей до сих пор было гораздо больнее, чем от того, что было этой ночью.       – Ничего, это… пройдёт, – тихо проронила Клэр, чуть нервно смяв край одеяла, который она прижимала к груди. Она поняла вдруг, что ей очень неловко думать о том, что было, и лежать в постели вот так, совсем без одежды, а только по спине всё равно бежали тёплые мурашки, и хотелось прижаться к Сергею, снова почувствовать его так, как она ещё не чувствовала до этой ночи, ощутить родную близость, о которой нельзя было рассказать словами.       – Знаешь, у нас в больнице очень хороший женский врач, – помедлив, мягко проговорил Сергей. – И она племянница нашего доктора Данилова. Она могла бы тебя посмотреть.       – Нет, не надо, пожалуйста… – Клэр прерывисто выдохнула и доверчиво уткнулась макушкой ему в плечо. – Я верю, что она хорошая, но не хочу, чтобы меня опять кто-то… трогал. И она ведь будет спрашивать, а я не хочу рассказывать о том, что было. И вспоминать не хочу. Не было ничего, не было, не было…       Она едва слышно повторяла это своё «не было», пряча лицо у него на груди, а он только молчал и гладил её шею и плечи.       – Я ведь тебя не заставляю, Клэр, – мягко проговорил Сергей. Чуть отстранился, заглядывая в родные глаза. – Ты только пообещай, что не будешь молчать, если тебе будет больно, хорошо?       – Хорошо, – сдаваясь, выдохнула она в ответ. Невозможно было противиться той мягкой силе, которой он окружил её с того самого первого мгновения, когда его взгляд метнулся к ней тёплой синей птицей.       – Сейчас очень больно?       – Нет, не очень. – Клэр улыбнулась чуть виновато и мягко подалась к нему. – И ты…       – Что? – Сергей тоже улыбнулся и погладил её по щеке.       – Не знаю, как это сказать… – Она смущённо прикусила губу и снова потянула на себя край одеяла, чувствуя, как на лице проступает предательский румянец. – Я тебе хоть немного… понравилась?       – Ты правда думаешь, что это может быть как-то иначе? – с мягкой укоризной спросил Сергей. Он чуть помедлил, а потом подался к ней, выдохнул ей в шею: – Я этого всю жизнь ждал…       Она сладко замирала под его прикосновениями. Она понимала, о чём он говорил, она ведь тоже ждала – не знала, чего, а только всё равно ждала, и теперь не в силах была отказаться ни от одного мгновения этой невыразимой близости. Это ведь было гораздо больше, чем просто прикосновение. Это было как коснуться душой души.       – Даже не верится, что прошло всего два месяца, – тихо проронила Клэр, гладя лицо Сергея. – Если бы я раньше думала о таком, я бы решила, что этого слишком… мало.       – Для кого-то – да. – Он улыбнулся, мягко перехватил её руку, поцеловал её ладонь. Солнечный зайчик пробежал по тонким пальцам, и сверкнула в лучах утреннего света синяя росная капля на золотых листочках. – А для нас всё… так. Я понимаю, о чём ты говоришь, да только ты ведь стала моей невестой, и тебе не нужно было время, чтобы убедиться в том, что я не хочу просто…       – Уложить меня в постель? – Клэр проговорила это с очень серьёзным лицом и тут же увидела тревогу в глазах Сергея. – Ну что ты, я просто пошутила! – быстро прибавила она, виновато улыбнувшись и мягко сжав его руку. – Я всегда знала, что ты не такой. Знала, что ты хочешь, чтобы мне тоже было… хорошо. И что это не оттого, что ты просто хотел…       – Что, твоё тело?       Клэр куснула нижнюю губу, бросив на него быстрый взгляд. Она вовсе не хотела снова отгораживаться от того, что уже готова была принять, как часть себя – но это ведь было совсем не просто.       – Тебе неприятно быть… желанной?       Сергей смотрел на неё мягкой синевой своих глаз, и ей казалось, что он видит в ней всё, всё, даже то, что не видно, не понятно ей самой, и от этого становилось ещё труднее подбирать нужные слова.       – Раньше я просто совсем этого не понимала, – виновато проронила Клэр. – Мне было приятно, что тебе хочется меня обнять, и мне самой этого тоже хотелось… очень хотелось. Потом… поцеловать. Я не думала про другое, не понимала, какая в этом может быть… радость.       – А теперь… понимаешь?       – Немножко.       Она снова тихонько рассмеялась, а он только улыбнулся, целуя её в уголок чуть подрагивавших губ.       – Тебе было хорошо со мной?       – Мне с тобой всегда хорошо.       В её глазах золотились солнечные искорки, и синяя птица на её груди казалась тёплой и совсем живой.       Клэр не слышала, как плеснули в утренней безмятежной тишине птичьи крылья, и поняла, что что-то произошло, только когда Сергей оторвался неохотно от её губ и взглянул на окно. Белый голубь важно расхаживал по подоконнику, распустив пышный хвост и смешно перебирая красными лапками.       – Ну надо же, как Тишка по нам соскучился! Сам в гости прилетел! – засмеялся Сергей.       Клэр тоже засмеялась, прижимаясь к его плечу, думая о том, как ей казалось этой ночью, будто она сама стала тёплым белым голубем и взлетела высоко-высоко в небо, к самым звёздам – синим и золотым, – а потом вернулась к своему Серёже.       – Хочешь его покормить? – весело спросил Сергей.       – Хочу, – просто ответила Клэр. Она даже не представляла, что это могло бы быть как-то иначе. Она вспоминала тот, самый первый день, когда услышала хлопанье крыльев, увидела чудесного голубя, слетавшего с окна, увидела Сергея. Как много вещей, что кажутся другим совсем обычными, стали особенными для неё!       Он помог ей сесть на кровати. Она всё прижимала одеяло к груди и сладко ёжилась, когда он целовал её плечо и шею. Голубь спорхнул с подоконника и уселся на деревянную спинку.       – Слушай, Тишка, это уже нахальство! – шутливо возмутился Сергей.       Голубь чуть склонил набок головку, будто бы лукаво глядя на них, и тихонько закурлыкал.       – Ну Тишка!       Нарочито душераздирающе вздохнув, Сергей неохотно выпустил Клэр из своих объятий. Она молча сидела, обхватив колени руками и уперевшись в них подбородком, смотрела на голубя и совсем не смотрела на тихонько одевавшегося рядом Сергея. Она знала, что он не обидится, поймёт, что ей просто всё ещё очень неловко, и это совсем не значит, что ей не нравится или неприятно. Она и сама ни за что не смогла бы сбросить с себя одеяло, остаться одетой в один лишь солнечный свет – как тогда, ночью, она была одета лишь в звёздный. Ночью всё было по-другому, ночью она совсем не могла думать об этом, только о том, чтобы он не выпускал её из своих рук. Ей хотелось спросить его, отчего это так – потому что он, конечно, знает, – но она ещё не могла на это решиться. И не могла признать, что ей правда хочется на него посмотреть, но почему-то страшно оттого, что он это увидит.       – Тишка, признавайся, ты мою рубашку стащил?       Бережно подхватив голубя, Сергей пересадил его обратно на подоконник, и птичьи коготки снова застучали по дереву. Клэр видела это краем глаза, но не могла поднять головы, потому что Сергей правда был без рубашки, и ей хотелось посмотреть, но она только слушала, как скрипнула дверца шкафа, когда он снял с вешалки новую. Она боялась, что он спросит, почему она так упорно не смотрит, но он ничего не сказал, только подошёл к ней, наклонился и ласково поцеловал её растрёпанную макушку, мягко коснувшись обнажённых плеч.       Сергей ушёл на кухню, чтобы принести золотистых зёрнышек, которыми она могла бы покормить с рук тёплого белого голубя – и только тогда Клэр решилась приподнять осторожно край одеяла и взглянуть на себя. Ей, правда, было ужасно неловко даже от того, что Тишка поглядывал на неё, всё прохаживаясь важно по подоконнику, но отчего-то очень... хотелось. Словно она надеялась, что что-то в ней уже изменилось, как и обещал Сергей. Что она стала женщиной, стала женственной, и ей больше не придётся отводить глаза от зеркала в полумраке ванной.       Всё было по-прежнему – и совсем по-другому. Она поняла вдруг, почувствовала всем своим существом, что это так, и что так должно было быть – просто потому, что всё, к чему прикасался её Серёжа, становилось другим. Светлым, чистым, золотистым, полным невыразимого мягкого тепла. Он прикасался к ней этой ночью – к её телу, к её душе, – и поэтому ничего уже не могло быть как прежде, и это не важно, что всё казалось таким же, как было, потому что она чувствовала, что это не так. Она осторожно, одними кончиками пальцев, коснулась тёплой кожи чуть выше колена: ей только теперь почему-то подумалось, как это странно, что солнце никогда не касалось её здесь – потому что она ведь не носила открытые вещи даже летом, не купалась и не загорала. Сейчас золотистый луч был совсем рядом – лежал на белом одеяле чуть слева, – и ей так захотелось придвинуться к нему ближе, почувствовать, как он касается её там, где касался её Серёжа, вобрать в себя его тепло. Ей это было очень нужно, потому что теперь внутри неё распустились белые цветы, и они тянулись, тянулись, тянулись к солнцу.       Клэр тоже потянулась к тёплому золотому лучу – но не дотянулась, замерла маленькой испуганной птичкой, глядя на простыню. На снежно-белом было несколько тёмно-красных пятнышек – и она одновременно понимала и не понимала, что это такое, не хотела думать о том, что это её кровь, не хотела вспоминать о том, как это было тогда. Она ведь говорила, что ничего не было, она верила, что это так, когда выдыхала эти слова в шею своему Серёже, а теперь всё будто бы снова возвращалось. Тогда, правда, крови было куда больше, и никому не было дела до того, что ей больно.       – Что такое? – спросил удивлённо Сергей, когда она дёрнулась испуганно, рывком прикрывая одеялом себя и край постели. Он понимал, конечно, что она стесняется, и не винил её за это, но видел по её глазам, что было и что-то другое.       – Я... Нет, ничего, – сбивчиво пробормотала Клэр, отводя взгляд. Судорожно прижала чуть подрагивавшими пальцами край одеяла к груди и тихо прибавила: – Я всё... уберу.       – Что уберёшь? – Сергей озадаченно обвёл комнату взглядом. – Мы вроде ничего такого...       Клэр мотнула головой, не замечая его попыток обратить всё в шутку – хотя бы уже потому, что таких шуток она ещё не могла понять. Одёрнув чуть свисавший с кровати край одеяла, она сдавленно проронила:       – Там... кровь.       – Где? – Сергей в два шага оказался рядом и уже протянул было к ней руку, но Клэр быстро отодвинулась чуть в сторону и бросила на него короткий виноватый взгляд.       – Там немного совсем, правда. Я... я уберу, – повторила она с какой-то странной обречённой покорностью, от которой Сергею становилось почти страшно.       – Клэр, родная, так ведь бывает... в первый раз, – мягко улыбнулся он, опустившись на край кровати, осторожно взяв её руку в свою. Он мог только догадываться, о чём она вспоминала теперь, и какая старая боль вернулась к ней в это солнечное летнее утро, но ему хотелось, чтобы это закончилось. Сейчас, в это самое мгновение, когда он сказал, подтвердил, поклялся, что это правда был первый раз, что не было никаких других, и ей не нужно бояться того, что лишь подтверждает его правоту.       – Я знаю, – тихо проронила Клэр, и в собственном голосе ей послышалась такая боль, такая мука, что стало вдруг страшно. Не за себя – за Сергея, который, конечно, решит теперь, что виноват, что не должен был, что всё испортил, что обидел её. Она поспешно и чуть неловко подалась вперёд – не глядя ему в глаза, потому что это правда было слишком страшно, – обхватила его шею, прижалась к тёплому плечу. Здесь, сейчас, в этой залитой солнцем комнате с белым голубем на окне, ей казалось преступлением думать о том, что было прежде. – Прости, Серёжа, – прошептала она, запустив тонкие, дрожащие пальцы в его волосы. – Я не...       – Всё хорошо, – мягко проговорил он в ответ, ласково гладя её шею и покрытую шрамами спину. Она тихонько вздохнула и только прижалась к нему крепче и нежнее, безмолвно благодаря за то, что он – в который уже раз? – не просит её объяснить. Понимает, как это больно и тяжело, и как трудно ей найти нужные слова. Понимает, как сильно она боится нечаянно его обидеть, и заранее прощает за всё, за всё. – Хочешь, я перестелю постель, и ты ещё полежишь?       Она мягко, умиротворённо улыбнулась, прижимаясь щекой к его шее, вспоминая о том, как он спрашивал её этой тёмной, соловьиной ночью. Не принуждал, не просил даже – только спрашивал, хочет ли она. Невозможно было не уступить его мягкой силе – как невозможно уйти от дарящего жизнь солнца.       – Нет, ничего, я сейчас встану. – Она чуть отстранилась и ласково обхватила ладонями его лицо, когда он взглянул на неё с тревогой. Ей всё ещё было чуточку неловко так открыто проявлять переполнявшую её нежность, но теперь всё чаще выходило так, что она не могла, совсем не могла иначе. – Всё правда хорошо, – мягко заверила она Сергея, повторяя его же собственные слова.       Он взглянул на неё, в неё – и взгляд его прояснился, потому что он не увидел чёрной полынной горечи в её глазах. Там была только нежность – вся, какая только может существовать на свете, – и вся любовь. Он улыбнулся, и она улыбнулась ему в ответ – всё так же светло и чуточку робко, как умела она одна, – и тогда он привлёк её к себе, поцеловал её глаза, коснулся невесомо тёплого виска...       Тук-тук-тук.       Сергей тихо рассмеялся, уткнувшись лбом в плечо Клэр, а она, сидевшая лицом к окну и прекрасно видевшая стучавшего клювом в подоконник голубя, с шутливой укоризной цокнула языком.       – Ясно всё с Тишкой, – с напускным драматизмом вздохнул Сергей, поднимаясь с кровати.       Тук-тук-тук.       – Да иду я, иду!       Клэр засмеялась, глядя, как Тишка провожает Сергея внимательным взглядом, склонив набок белую головку. Тот ещё раз обернулся к голубю, стоя в дверях, и с очень серьёзным видом прибавил:       – Показал бы тебе язык, да только не при барышне!       Когда Сергей вернулся в комнату, держа в руках полную золотистых зёрнышек банку, Клэр уже стояла у окна и осторожно гладила довольно курлыкавшего Тишку.       – Ну, и кто после этого должен служить в КГБ? – нарочито тяжело вздохнул он. – Где ты её нашла?       – Там, – улыбнулась Клэр и показала куда-то между кроватью и тумбочкой. – Ничего, что я... ну, надела?       Она смущённо одёрнула незастёгнутый рукав: рубашка Сергея была ей велика, но она чувствовала себя в ней так уютно, так спокойно, словно он сам держал её в своих объятиях. Ей очень захотелось ощутить это, когда он вышел из комнаты, потому что даже летнее солнце не могло согреть её так, как согревал он. Вот и не удержалась.       – Знаю, что глупо, – смущённо прибавила Клэр, опустив глаза. – Просто я такое только в кино видела, а теперь...       – Тебе очень идёт, – мягко заверил её Сергей. Подошёл ближе, поставил золотистые зёрнышки на подоконник, взял её руку и поцеловал. Ей всё ещё было так удивительно думать, что это на неё он смотрит с таким восхищением, с такой любовью, от неё не может отвести глаз. А он просто не знал, как рассказать ей, что она прекрасна и хрупка, и похожа на снежно-белый цветок, раскрывшийся навстречу солнцу. – А что ещё ты там видела? – тихо спросил он, с улыбкой потянувшись к её лицу. Клэр тоже улыбнулась, смущённо придерживая на груди незастёгнутую рубашку, и чуть подалась вперёд.       Но Тишка сдаваться не собирался.       – Да ты... вообще! – беззлобно возмутился Сергей, когда голубь исподтишка ухватил его за палец. Не клюнул, но очень прозрачно намекнул, что банку с зёрнышками неплохо было бы и открыть.       – Он же просто кушать хочет! – Клэр с шутливой укоризной легонько пихнула его в бок. – И я, если честно, тоже.       Это тоже прозвучало почти смущённо, даже чуточку виновато, но Сергею не хотелось думать об этом, не хотелось этого замечать. В это утро он правда мог верить, что однажды его Клэр выздоровеет совсем и не будет больше говорить так, словно каждый её вдох кому-то в тягость.       – Зёрнышки? – шутливо удивился Сергей, откручивая крышку. – Ты, конечно, всегда ешь как птичка, но чтобы зёрнышки...       Клэр засмеялась и только молча покачала головой, протягивая голубю полную золотистого угощения ладонь – словно это были вовсе не зёрнышки, а крошечные солнечные зайчики.       – А почему у тебя совсем нет цветов?       Сергей удивлённо обернулся на стоявший на столе в хрустальной вазе букет сирени.       – Нет, я про другие. Я видела, у твоих родителей дома на каждом подоконнике стоят. Это ведь... красиво. Нет?       Она была такой трогательно хрупкой, когда смотрела на него так неуверенно, будто бы сомневаясь в том, что она имеет право говорить о том, что ей что-то нравится, кажется красивым, имеет право высказывать собственное мнение, вообще его иметь. Она была похожа на маленькую птичку, присевшую на чужое окно. Знающую, что её сейчас прогонят. Он раньше видел такое в глазах Саши, но от этого ему не становилось сейчас менее больно и тяжело.       – Конечно, красиво, – согласился он с улыбкой, пряча всё другое. – Особенно зимой, когда за окном только снег да снег. У меня раньше тоже было немного цветов, но я вечно забывал их поливать, и мама забрала их к себе. Сказала, что их пора от меня спасать.       Клэр рассмеялась тихонько, прислонившись к раскрытой створке. Она протягивала в открытой ладони золотистые зёрнышки тёплому белому голубю и чуть щурилась по-кошачьи на солнце.       – Мы можем теперь что-нибудь... ну, завести, – предложил наконец Сергей, поняв, что Клэр не скажет этого сама. Даже сейчас. – Тебе что нравится?       – Апельсины, – тихо улыбнулась она. Провела кончиками пальцев по тёплым белым перьям. – В Ласби всегда было очень много апельсинов. У нас в приюте был небольшой сад, и там они росли тоже. Такие… красивые. Как маленькие солнышки. Даже не знаю, почему так. В Мэриленде, вообще-то, не жарко. Я скучала по этому… потом.       Она запнулась и опустила глаза, едва заметно царапнув край подоконника. Сергей знал про это «потом» и меньше всего хотел, чтобы Клэр думала сейчас об этом. Он любил, когда она вспоминала хорошее и рассказывала об этом ему, но так уж получалось, что рядом с хорошим всегда было страшное. То, что он никак не мог от неё прогнать.       – Хочешь вырастить у нас дома апельсиновое дерево? – засмеялся Сергей, с облегчением ловя благодарную улыбку Клэр.       – Я понимаю, что апельсинов на нём не будет, но... Думаешь, что-нибудь вырастет, если зёрнышко посадить?       – Так ведь не узнаем, пока не попробуем! – Он ласково притянул её к себе, и она подалась к нему, рассыпав по белому подоконнику последние золотистые зёрнышки. – А апельсины я тебе и так принесу...       Маленькие солнышки апельсинов, тёплого белого голубя, синюю птицу и ёжика под крыльцом. Синюю росную каплю на золотых листочках. Коня с розовой гривой. Всю нежность и всю любовь, какие только могут существовать на свете.       – Тебе правда не очень больно?       Клэр замерла на мгновение, чувствуя, как его дыхание касается теплом её лица.       – Знаешь, я только теперь начинаю понимать, до чего же это может быть неважно, – тихо-тихо проронила она.       Лишь бы никогда не заканчивалось это рядом, дававшее ей силы жить.       Она чувствовала, как её лица касались лучи солнца, касалось родное тепло, и ей казалось, что она падает, падает, падает в золотисто-синюю бездну, потому что вокруг больше не было стен, не было потолка над головой, пола под ногами, и это должно было быть страшно, но ей не было, её руки лежали на плечах её Серёжи, и она ничего, совсем ничего не боялась, она беззвучно выдыхала его имя, ощущая, как затапливает её изнутри невыразимое мягкое тепло.       Он не говорил ей об этом – да и не нужны им были для этого слова, – но благодарил каждым прикосновением за то, что она здесь, рядом, такая тёплая, родная, сильная, хрупкая, одетая в утренний солнечный свет и его рубашку, словно утверждая этим, что больше не двое – одно, навсегда и на веки вечные. Он обнимал её так бережно, словно верил, что в руках у него и правда не женщина, а белый цветок на тонком стебельке, который так легко сломать. Ломкое деревце, что склонилось в объятия другого, потому что ему ещё очень больно и тяжело.       Теперь это закончится. Должно закончиться. Солнце взошло, и растворились в его золотом свете густые чёрные тени.       – Вот бы это утро никогда не заканчивалось, – тихо прошептала Клэр. Её снова переполняло изнутри то, для чего она ещё не знала нужных слов. Что-то, что она ещё боялась признать. Что-то, что заставляло её забыть о смущении и страхе. О том, что рубашка сползла с её плеча, и солнце впервые коснулось шрамов на её спине. О том, что ещё вчера она бы ни за что на свете не позволила бы себе так приникнуть, прижаться к Сергею. Это, наверное, оттого, что тело её ещё помнило тепло его прикосновений и ощущало их теперь совсем... иначе. Даже вот так, сквозь тонкую белую ткань.       Ничего уже не могло быть как прежде.       Ему тоже хотелось, чтобы «не заканчивалось». Хотелось обнимать её, такую тёплую, мягкую, отогревшуюся, родную. Хотелось целовать её, впервые ощущая, что нет больше между ними стены, выстроенной из горечи и боли, молчания и страха. Глядеться в её глаза и видеть в их речной глубине всё то, чего он так долго ждал – всю жизнь, а может быть, даже дольше.       – Знаешь, я не могу сделать так, чтобы оно не заканчивалось. Но могу сделать так, чтобы ты запомнила его навсегда-навсегда!       – Да разве можно такое забыть?       Она верила, что нет, нельзя, невозможно – больше, чем невозможно, – потому что такое бывает только раз – один-единственный, неповторимый, драгоценный. Она верила, что будет ещё много хорошего – потому что без этой веры она бы уже не смогла дышать, – но всё равно продолжала ловить ускользавшие мгновения этого, первого, утра, как ловят рукой резвых солнечных зайчиков.       В это утро она впервые проснулась его женой.       Нет, она не понимала, как можно забыть – потому что всё её существо было переполнено ощущением жизни, и это тоже было в первый раз. Но она не стала удерживать Сергея, попросившего её подождать минутку, и только засмеялась, когда он весело поцеловал её в нос. Ей было интересно, что он хочет сделать, и она знала заранее, что это будет что-то удивительное, как когда он разбудил её среди ночи, чтобы показать ёжика под крыльцом. Он умел делать удивительными простые вещи, касаясь их теплом своей души.       – Решил Тишку сфотографировать? – со смехом спросила Клэр, когда Сергей вернулся в комнату с фотоаппаратом в руках.       – Вроде того, – с шутливой загадочностью отозвался он, деловито накинул на шею ремешок, подошёл к ней и мягко развернул её за плечи чуть вправо. – Вот, теперь ещё подвинься сюда немножко!       – Так ты меня... хочешь? – растерянно спросила Клэр. Она обернулась через плечо на стоявшего прямо позади неё Сергея и растерялась ещё больше от того, как он на неё смотрел. Она потупилась смущённо и плотнее запахнула на груди рубашку. – Фотографировать...       Клэр прерывисто выдохнула, когда он обнял её сзади, привлёк к себе, коснулся горячими губами её шеи. Она ещё не могла привыкнуть к тому, что он словно касался не только её тела, но и того, что было внутри, в той глубине, о которой она ещё недавно ничего не знала сама.       – И фотографировать – тоже, – прошептал ей в шею Сергей.       Теперь она правда начинала понимать, какое это счастье – быть желанной. Любимой. Единственной на всём белом свете.       Сергей осторожно, чтобы не спугнуть голубя, поставил на окно хрустальную вазу с сиренью: Клэр ещё не знала, что это последняя сирень, которую он ей подарил, и поэтому только засмеялась, когда по стенам побежала стайка резвых солнечных зайчиков. Потом он мягко потянул вниз надетую на неё рубашку, позволяя солнцу касаться худых белых плеч. Клэр очень смутилась и сказала, что этого не нужно, но Сергей очень просил её поверить ему, позволить ему хотя бы попытаться показать, какой он видит её. Показать то, что она не смогла разглядеть этой ночью в тёмном зеркальном стекле. То, что она могла прежде только почувствовать в зеркале родных глаз.       Она согласилась. Она не могла противиться его мягкой силе, перед которой отступали смущение и страх.       – Знаешь, когда фотография только появилась, многие люди даже боялись попасть на снимок. Верили, что в нём навсегда останется часть их души. Суеверия это всё, конечно, но...       Клэр улыбнулась, чуть склонив голову набок, глядя с мягкой укоризной на своего Серёжу.       – У тебя над дверью подкова висит.       Сергей смущённо опустил глаза и виновато вздохнул, но она успела заметить золотившиеся в мягкой сини весёлые искорки. Для кого-то другого он мог быть холодным и строгим, а она знала, что внутри у него только белые голуби-песни, цветущие луга и конь с розовой гривой. Невыразимое мягкое тепло, вся нежность и вся любовь. Он мог поверить в удивительные вещи. Мог найти красоту там, где другие не сумели её разглядеть.       Он снова развернул её чуть вправо – так, чтобы была видна синяя птица, раскинувшая крылья у неё на груди. Она придерживала приспущенную с плеч рубашку правой рукой, и солнце отражалось в сапфировой росной капле на маленьких золотых листочках. Он посадил на её левую руку тёплого белого голубя, и хрупкие лапки доверчиво обхватили её палец.       Это было очень просто, и всё же она ощущала всем своим существом, что это мгновение останется не только на кусочке белой бумаги, останется с ней, в ней, солнечной каплей в кусочке янтаря, и это будет навсегда, навсегда, навсегда и на веки вечные. Она склонила голову, чувствуя, как её лица касается солнечный свет, касается тепло родных глаз. Она дышала ароматом последней сирени, она смотрела на тёплого белого голубя, и тёплая синяя птица согревала её грудь. Ей казалось, что кольцо у неё на руке тоже стало тёплым – и это было оттого, что она стала его женой. Её Серёжа сказал, что это навсегда – и она верила ему, потому что это не могло быть никак иначе.       Она теперь всегда будет его женой.       Она видела это в его глазах, когда он опустил фотоаппарат и подошёл к ней, коснулся своим теплом её лица, её шеи, её доверчиво открытых плеч. Она слышала, как захлопали птичьи крылья, и это было совсем как тогда, в самый первый день, только он больше не был там, далеко, в окне, он был здесь, рядом, и его дыхание касалось её лица, она касалась невесомой нежностью его шеи – в это утро последней сирени, как в вечер первой, – но в этом не было больше ни горечи, ни страха.       Отчего-то только теперь она подумала о том, что и он ведь всегда будет её мужем. Она знала это и раньше, когда смотрела в тёмное опрокинутое небо его глаз, безмолвно спрашивавших её, правда ли она хочет. Она не знала только, что может любить его ещё сильнее. Не знала, что любовь похожа на безбрежное синее небо, в котором они теперь всегда будут рядом.       Потому что это не может быть никак иначе, и нет, не существует никакого по-другому.

***

      Солнце светило по-прежнему ярко, заливая комнату золотистым утренним светом, и радостно пели за окном птицы, а Клэр сидела боком на краю кровати, низко опустив голову, и медленно-медленно гладила покрывало. Они уже перестелили постель, и теперь та снова была снежно-белой – там, внизу, под россыпью вышитых гладью луговых цветов. Сергей надеялся, что после этого Клэр уже совсем не будет думать о том, что было тогда, не будет вспоминать, не станет жалеть. Теперь он стоял на пороге комнаты, тяжело прислонившись плечом к шкафу, и смотрел на её тонкую ссутулившуюся фигурку, и ему казалось, что её пригибает к земле какое-то страшное, горькое горе.       – Всё-таки жалеешь? – очень тихо спросил Сергей.       Клэр вздрогнула всем телом, вскинула на него испуганные глаза, в которых и правда плескалась прежняя чёрная горечь. Быстро и чуточку неловко поднялась, схватившись за спинку кровати, и подошла к нему.       – Нет, что ты, Серёжа! Я не...       Она запнулась, замолчала, глядя на него больными глазами. Нерешительно протянула ему свои руки в тонких белых шрамах – и он взял их, потому что это тоже не могло быть никак иначе. Она помедлила ещё мгновение, а потом порывисто обняла его за шею, прижалась к нему доверчиво всем телом – и уже не нужно было объяснять, что она правда не жалеет.       – Ну что случилось, маленькая? – Он ласково гладил её волосы, чувствуя, как она замирает под его прикосновениями. – Это из-за того, что завтра снова нужно будет начинать... заниматься? – Клэр только вздохнула у него на плече и спрятала лицо. – Я знаю, что для тебя это очень тяжело, – мягко, словно уговаривая ребёнка, проговорил тогда Сергей, – но нужно просто... потерпеть. И мы зато всегда можем быть вместе!       – Да, я... я знаю, – тихо-тихо отозвалась Клэр. Чуть отстранилась и заглянула ему в лицо, но почти сразу снова опустила глаза, потому что в них, казалось, стало ещё больше горечи и боли. Она так отчаянно сминала дрожащими пальцами рубашку у него на плечах, словно боялась, что её прямо сейчас, вот в эту секунду, навсегда вырвут из его рук. – Это... другое, – ещё тише проронила она наконец, низко склонив голову. Сжавшись, словно в ожидании удара.       – Скажешь? – мягко спросил Сергей. Не принуждая, даже не прося. Гладя её напряжённые плечи, как гладят раненую птицу с перебитым крылом.       – Я так хочу... – выдохнула Клэр, но снова запнулась, замолчала, закрыла глаза. Казалось, ей было легче вытерпеть самую страшную боль, чем просто признаться в том, что она правда чего-то хочет.       С Сашей было так же – и Сергею оставалось лишь пытаться не выдать ничем, какую это причиняло боль ему самому. Они ведь... не виноваты.       – Чего ты хочешь? – ещё мягче спросил он. Привлёк её к себе, поцеловал тёплый висок.       Она замерла, прижавшись к его щеке.       – Жить с тобой. Я очень хочу... жить с тобой.       Она прошептала это едва слышно – но он услышал. Ему казалось, что он слышит, и как бьётся в её груди измученное, израненное сердце.       – Клэр, родная, это ведь и твой дом. Это наш дом.       – Я знаю, – всё тем же тихим, упавшим голосом проговорила она и взглянула на Сергея больными, опрокинутыми глазами. – Только мне ведь всё равно придётся вернуться в гостиницу и жить... быть там.       Только так, потому что для неё больше нет жизни не рядом с ним.       – Я ведь говорил: если хочешь быть со мной – просто будь, – мягко возразил Сергей. – Если хочешь остаться – останься, и не нужно ничего другого.       – Так ведь... нельзя, – едва не плача, проронила Клэр. – Если кто-нибудь... Тебе будет плохо из-за меня!       – Ты думаешь, я не знаю?       Он проговорил это так отрывисто, так резко, что Клэр вскинула на него испуганные глаза и едва не отступила на шаг назад. Нет, он не стал вдруг таким холодным, каким она видела его однажды, до смерти этого испугавшись, но в глазах его заплескалась такая чёрная горечь и боль, какую она не могла увидеть в своих.       Она ещё не умела понять, как они были похожи.       Сергей отвернулся, отошёл к окну, оперся тяжело на подоконник. Его лица ласково касалось солнце, но Клэр всё равно казалось, что на него набежала вдруг тень.       – А что... что они могут с тобой сделать?       Ей с трудом удалось произнести эти слова, потому что каждое из них застревало в горле колючим комком – особенно это страшное «они». Клэр не знала сама, кто эти «они», и не смогла бы толком объяснить, если бы её спросили, но знала, что Сергей поймёт. Знала, что он тоже думал об этом – и молчал лишь потому, что не хотел причинять ей боль.       Сейчас ей было больно. Очень, очень больно – от того, как он склонился, словно что-то пригибало его к земле. От его непривычно, неестественно тяжёлого взгляда, который он поднял на неё – тоже с трудом. Ей стало страшно от этого взгляда, и она опустила глаза, сжалась, спряталась за угол шкафа, спряталась в тень.       Она знала, что за «измену Родине» здесь приговаривают к смертной казни. Она только не могла найти в себе сил спросить, правда ли эти страшные «они» могут убить её Серёжу.       – Клэр, пойми, это неважно!       Она не заметила, как он снова оказался рядом. Как перехватил мягко её руку – ещё до того, как она успела осознать, что снова хотела начать себя калечить. Наказывать.       – Важно только то, чего они не могут сделать. Они не могут заставить меня не любить тебя. Пусть даже всё отнимут – а этого никогда не смогут.       Клэр понимала, что это правда. Понимала, что и сама бы пошла на самую страшную муку ради своего Серёжи. Но была и другая правда.       – Разве тебе было бы всё равно, если бы меня убили за то, что я люблю тебя? – тихо, сдавленно спросила она, почти заставляя себя поднять глаза на Сергея. Ей было страшно увидеть горечь и боль в родной мягкой сини – и она увидела их, потому что это не могло быть никак иначе.       – Я не могу без тебя, – тоже очень тихо, словно покоряясь какой-то неодолимой силе, проговорил Сергей. Они оба теперь стояли в тени, и трудно было поверить, что ещё совсем недавно в этой комнате смеялись и кормили с рук тёплого белого голубя. – Я не знаю – правда, не знаю, – сколько мне ещё осталось – пять лет или пять минут. Я просто хочу, чтобы мы всегда были вместе, понимаешь?       – Понимаю.       В её глазах тоже плескались горечь и боль – но она не могла иначе. Не могла противиться неодолимой мягкой силе, не могла противиться желанию быть рядом. И, наверное, не вправе она была решать что-то за Сергея. Разве не умерла бы она сама от невыносимой боли, если бы он заставил её уехать – просто потому, что так безопаснее?       Безопаснее – когда не рядом. Только это уже будет не жизнь.       – Пожалуйста, не уходи...       Он просил так, словно она уже стояла у порога, снова пыталась убежать, открыть замок, отдёрнуть цепочку, захлопнуть за собой дверь, броситься в лестничный пролёт, оставляя его одного, одного в темноте, одного в черноте, как оставила она тогда, раньше, сказала про другого и оставила, забрала его сердце и ушла, а он был один, и в груди у него была кровавая дыра, а тёмное небо над городом плакало от невыносимой боли.       Словно она снова могла сделать страшное.       – Я всегда буду с тобой, Серёжа, – тихо проговорила она, обнимая его за шею, чувствуя, как он с облегчением и благодарностью прижимает её к себе. Она ведь обещала. Она теперь его жена.       Она закрыла глаза, и ей показалось вдруг, что они оба падают, падают, падают в чёрное небо, полное сгоревших, опрокинутых звёзд. Она не знала, что он тоже чувствовал это.

***

      – Так жаль, что кольцо придётся снять, – тяжело вздохнула Клэр, любуясь, как отражаются в сапфировой росной капле лучи утреннего солнца. На плите важно шуршал закипающий чайник. Пахло свежим хлебом и малиновым вареньем. За окном слышались детский смех и пение птиц.       – Просто повесь его на цепочку, чтобы оно было под птичкой, – ласково утешил её Сергей, подойдя к ней, обняв её сзади. – Тогда получится, что ты его носишь, и никто не будет задавать лишних вопросов.       – Не будет? – чуть недоверчиво спросила Клэр. Ей было так страшно думать о том, что кто-то узнает, и тогда Сергею будет плохо и больно.       – Никто ведь не спрашивал, откуда у тебя птичка?       – Нет. То есть... только Наташа.       – Наташа и так всё знает, – засмеялся Сергей и поцеловал её ласково в висок. Потом весело ойкнул и быстро отошёл к пронзительно засвистевшему чайнику, а Клэр только вздохнула украдкой, коря себя за то, что не может радоваться всему тому, что у неё уже есть. Разве так важно, что придётся прятать кольцо, если она теперь правда стала его женой?       Она подошла к нему сзади, обняла со спины, прижалась к его плечу, рассеянно наблюдая за тем, как он поправляет на сковороде пышный омлет. Она делала так и раньше, но теперь всё было совсем по-другому. Ей всё ещё было очень неловко думать о том, что было этой ночью, но и не думать совсем не получалось. Она знала, что может поговорить об этом с Сергеем, и он вовсе не станет от этого думать о ней плохо, но слишком уж трудно было перебороть себя. Даже теперь.       – Так странно видеть тебя таким...       – Каким?       Клэр замялась и только неопределённо пожала плечами, когда Сергей обернулся и взглянул на неё.       – Ну скажи!       – Не знаю... Одетым?       Она смущённо уткнулась носом ему в плечо, чувствуя, что готова провалиться сквозь землю, но он только тихонько рассмеялся.       – А ты быстро привыкла, – с мягкой улыбкой заметил Сергей. Так, что невозможно было обидеться на его слова, подумав, что он имеет в виду что-то плохое.       – Я не... привыкла, – вконец смутившись, пробормотала Клэр. – Просто... странно.       Он повернулся к ней, обнял, чувствуя, как она доверчиво приникает к его груди с умиротворённым вздохом. Он ощущал огромное облегчение от того, что всё так, от того, что она, хотя и смущается, но не закрывается, не прячется, не отстраняется, не молчит, не жалеет. Он ведь правда боялся, что она будет. Боялся, что сделает что-то не так, и ей будет неприятно, и сам он тоже станет ей неприятен. Он понимал, что она и тогда любила бы его, но ему пришлось бы снова открыть свой кодекс, в котором были прописаны все «можно» и «нельзя». Он не вынес бы этого снова. Не потому, что ему трудно было держать себя в руках – ради неё он готов был сделать много больше. Потому только, что невыносимо было чувствовать эту невидимую стену между ними, выстроенную из горечи и боли.       – Ты ещё привыкнешь, – ласково проговорил Сергей, гладя её волосы.       – Я знаю, – тихо выдохнула ему в плечо Клэр. – Я ведь ещё совсем недавно думала, что ни за что не смогла бы привыкнуть жить с кем-то. А теперь не могу даже представить, как это может быть… по-другому.       Как можно засыпать и просыпаться не рядом. Не слышать его голос, не видеть его улыбку, не чувствовать его тепла. Только рядом с ним она ощущала себя целой – не потому, что они были половинками, а потому, что они и были одним целым, и должны были быть рядом. Только так – правильно. Никак иначе.       – О чём ты так задумалась?       Клэр встрепенулась, словно птичка, и бросила на Сергея короткий виноватый взгляд.       – Ты снова расстроишься, если я скажу.       – Ну, если уж расстраиваться – так вместе!       Сев рядом, он взял её руку и поцеловал тонкие пальцы. Солнечный зайчик спрыгнул с края белой чашки, усыпанной васильками, и пробежался по столу.       – Неужели мы правда сможем пожениться? – тихо-тихо, будто боясь, что кто-то услышит, спросила Клэр.       Сергей подавил рвавшийся из груди вздох и мягко пожал её руку. Нет, вопреки опасениям Клэр, он не сердился на неё и не считал, что она будто бы ему не доверяет. Он понимал, что она просто боится за него, не хочет, чтобы ему было плохо из-за неё, потому что это больше, чем она сможет вынести. Ему только хотелось, чтобы она не впускала эту новую горечь в свою и без того истерзанную душу.       – А ты думаешь, что у меня были какие-то другие причины сделать это? – мягко спросил Сергей, коснувшись кончиками пальцев кольца, что ещё было на её руке. – Зачем, если бы я не верил, что есть надежда? Чтобы скорее добиться от тебя… согласия?       – Согласия? – Клэр смотрела на него непонимающе, но в глазах её уже поднималась та горечь, что появлялась всякий раз, когда она корила себя за то, что снова сказала не то и обидела своего Серёжу.       – Да. На... близость.       Она прерывисто выдохнула, отвела взгляд, прикусила губу. Вот, снова.       – Ты же знаешь, что я про тебя никогда такого не подумала бы, – дрогнувшим голосом проронила она. – Просто... Ну как же это? Ты – офицер, а я...       – Что?       Клэр не знала, не могла объяснить, что. Могла только обречённо проронить, пожав плечами:       – Так ведь... нельзя.       «Нельзя». Слово, придуманное людьми, стояло теперь стеной... нет, не между ними двоими – ведь двоих больше не было, было одно. Оно стояло между ними и тем миром, что считал себя вправе решать, кому, кого можно любить, а кому, кого – совсем нельзя.       – Я что-нибудь придумаю, обещаю. Ты ведь веришь мне?       – Верю, – просто и искренне ответила Клэр. Она всегда верила, не могла иначе.       – Нужно только подождать, родная. Подумай, всё ведь решится уже меньше, чем через год! И мы ведь всё это время будем вместе!       – Я знаю, – мягко улыбнулась она. – И... ты не думай, я это очень ценю. Мне каждая минута рядом с тобой дорога.       Она помнила, как говорила ему об этом тогда, раньше, почти два месяца назад. Он тогда ещё не знал, что она любит его, и она не знала об этом тоже, но уже ощущала всем своим существом, как много это для неё значит.       – Может, назначим свадьбу на двадцать шестое апреля? – весело спросил вдруг Сергей. – Будет ровно год, как мы встретились, и ещё суббота, и погода хорошая, и вишни уже зацветут!       – Откуда же ты про погоду знаешь? – засмеялась Клэр. Она уже не удивлялась тому, как он всего несколькими словами мог сделать так, что грудь затапливало мягким теплом, и уже совсем невозможно было думать о плохом и страшном.       – Ну, просто... знаю, – с напускной важностью ответил Сергей. – А ещё я знаю, что ты будешь самой прекрасной невестой на свете!       Она улыбнулась смущённо, а он привлёк её к себе и поцеловал, рассеянно вспоминая, как Андрей спрашивал его, что будет двадцать шестого апреля восемьдесят шестого. Спрашивал, будет ли свадьба у него и его Клэр. Помнил, как холодно и страшно стало ему тогда. Теперь ему хотелось верить, что это только оттого, что он думал, будто совсем ей не нужен.

***

      Клэр едва не расплакалась, когда они приехали к родителям Сергея, и им навстречу выбежала Сашенька: казалось, до этой минуты она и сама не понимала, как сильно соскучилась по девочке, и ещё у неё до сих пор щемило в груди, когда кто-то был так искренне рад её видеть. Саша сдерживаться не стала – не хотела и не могла. Она смеялась, плакала и что-то быстро говорила, мешая русские и английские слова. Обнимала то Клэр, то Сергея, то радостно бегавшую вокруг них Ладу, когда та попадалась ей под руку. Ольга Николаевна тоже обняла их обоих, и ещё посмотрела на Сергея долгим пристальным взглядом. Клэр заметила это и тут же почувствовала, как больно кольнуло в груди. Она ведь была так поглощена собственной болью и заботой о Сергее, что ей некогда было задуматься о том, как это всё пережила его мать. Та ведь сама говорила, что не вынесла бы такой потери, и совсем не важно, что она знает, всегда знала, что это может случиться.       Потом они все пили чай, и Сергей рассказывал про бабушку и про деревню. Сашенька спросила, когда ей тоже можно будет поехать, и он сказал, что уже совсем скоро. Сказал, что они поедут туда втроём, и он покажет ей маленького серого ослика – совсем как Иа-Иа из её любимых мультфильмов про Винни-Пуха. Сказал, что Клэр училась ездить верхом, и они обязательно покатаются на лошадках. Сказал, что скоро созреет малина, и мягко улыбнулся, глядя на Клэр.       Она очень смутилась, когда Сергей сказал и о том, что они поженятся – но это тоже было очень просто, как и всё в этой семье. Клэр понимала, что и его родители, и даже маленькая Саша – все знали, что это будет так, никак иначе, и только она сама не могла в это поверить. Никто не удивился, и все были искренне рады. Ольга Николаевна обняла её, и Александр Сергеевич – тоже. Он ещё поцеловал ей руку: Клэр хотела сначала вырвать её, потому что ей стало очень страшно от того, что он целует руку такой, как она, но Сергей мягко обнял её за плечи, безмолвно напоминая о том, какая она на самом деле.       Верная и чистая, как синяя росная капля на её руке.       Сергей сказал, что они с Клэр будут жить вместе – и это тоже было очень просто и оттого казалось единственно правильным. Сашенька спросила, когда же у них будет свадьба, и Сергей сказал, что ещё нескоро, потому что это очень сложно. Он объяснял ей, взяв её маленькие ручки в свои, глядя на неё серьёзно и ласково, что им с Клэр нужно будет много сделать для того, чтобы она могла остаться с ними насовсем. Он говорил про документы и смену гражданства, а Сашенька внимательно слушала и кивала, потому что ей нравилось, когда с ней говорили как с взрослой. Она была весёлой и ласковой – теперь, когда отогрелась, – но она ещё и многое понимала. Наверное, куда больше, чем те дети, с которыми никогда не случалось страшного.       Сергей спросил, не будет ли она возражать, если они отложат её удочерение до следующего лета – потому что ведь будет проще, если они сначала поженятся, а потом уже станут её законными родителями. Сашенька, что нет, и что ей только очень-очень хотелось бы, чтобы они вместе отвели её осенью в первый класс – и Сергей пообещал ей, что они обязательно это сделают. Сказал, что они будут часто-часто забирать её домой. Объяснил, что Клэр сейчас учится, и поэтому они много времени проводят у него на службе, а дома совсем никого нет. Вот через год, когда Клэр закончит, и они поженятся, Сашенька сможет быть дома с ней.       Клэр знала, что было и другое: Сергей сам ей об этом сказал. Сказал, что, если он удочерит Сашу сейчас, придётся рассказать, почему он живёт не один, и как это вышло – рассказать людям, которым совсем ни к чему об этом знать. Он просил её не расстраиваться из-за этого, потому что это не её вина и не единственная причина подождать, но Клэр всё равно робко спросила его, уверен ли он в этом. Сергей посмотрел на неё ласково и немного грустно, а потом очень твёрдо попросил её не думать, будто он выбирает между двумя дорогими ему людьми.       Она не чувствовала себя теперь виноватой только потому, что Сашенька не выглядела расстроенной, а искренне радовалась тому, что у них уже есть, и что ещё будет. Помолчав немножко, она сказала, что подумала и решила, что больше не будет называть Сергея «папа Серёжа», а будет говорить просто «папа», потому что ей не хочется, чтобы он считал себя заменой – если он, конечно, не против. Сергей сказал, что не против – и у Клэр снова защемило в груди от того, как дрогнул при этом его голос. Она, наверное, никогда этого не поймёт – и никогда не перестанет восхищаться тем, что он, такой сильный, не боится показывать свою слабость. Не надевает на себя железные доспехи, когда рядом родные люди. Открывает им всю свою душу и дарит всё своё невыразимое мягкое тепло.       Клэр не знала, что Сергей думал о ней так же, когда Сашенька робко спросила, можно ли ей называть её «мамой». Когда она сказала, что можно, и обняла девочку, даже не пытаясь спрятать слёзы. Она ведь сама никогда никого так не называла – и никогда не думала, что кто-то назовёт так её. Мечтала, правда – очень давно, когда сама ещё была маленькой девочкой, – что у неё будет дочь, но в глубине души понимала, что это только мечты.       Теперь у неё было больше, чем она могла мечтать: потому что она обнимала свою дочь, потому что их обеих обнимал её муж, потому что на них с нежностью смотрели родители. Потому что солнце ласково склонялось над затерянным среди лесов городом, и взлетали в тёплое синее небо звонкоголосые птицы.

***

      – Я так рада, что Серёжа совсем поправился!       Наташа улыбнулась и рассеянно поправила выбившийся из-под ленты золотистый локон. Тёплый ветерок ласково покачивал пышные ветви деревьев, склонившиеся над скамейкой, и разносил по парковым аллеям звонкий детский смех. Что может быть лучше солнечного летнего воскресенья?       – И ты так... расцвела, – прибавила Наташа, ласково погладив плечи сидевший рядом Клэр. – Деревенский воздух и правда чудеса творит!       – Творит, – покорно согласилась Клэр.       Наташа взглянула на неё пытливо, чуть склонив голову набок, а потом спросила:       – Или было что-то ещё?       Клэр бросила на неё короткий смятенный взгляд и смущённо куснула губу. Она знала, что Наташа спрашивает не из любопытства, а только потому, что с самого начала очень хотела, чтобы у них с Сергеем всё было хорошо, и ещё знала, что та не станет смеяться, даже если она скажет какую-нибудь глупость. Она просто не могла пока привыкнуть, что у неё правда есть подруга – такая, которой можно рассказать всё-всё.       – Да, – тихо ответила Клэр, улыбнувшись одними уголками губ. Она смотрела на Сергея, который возился с Сашенькой чуть поодаль, на шумной детской площадке. Девочка звонко смеялась, и радостно лаяла вертевшаяся рядом с ними Лада.       – Я и вижу, что ты как-то... изменилась, – ласково проговорила Наташа и пригладила её тёмные волосы, которые чуть взъерошил озорной июньский ветерок. – Это ведь правда было по-другому? – осторожно прибавила она. Ей не хотелось, конечно, чтобы Клэр вспоминала о том, что было раньше. Хотелось только убедиться, что теперь всё правда было хорошо.       – Да, – просто и искренне ответила Клэр. Чуть помедлила и мягко пожала руку Наташи. – Прости, что не верила тебе.       – Ну что ты... – Та тоже ласково сжала её пальцы. – Мы ведь все знаем, через какой ужас тебе пришлось пройти. То есть... знаешь, конечно, только ты, но ты же понимаешь, что мы разделяем твою боль, правда?       – Понимаю, – тихо проронила Клэр и улыбнулась благодарно одними уголками губ. Она бы никогда не решилась рассказать им всё, как рассказала Сергею, но верила, что они и тогда не стали бы думать о ней плохо. Он сказал, что это так, и она верила. – Серёжина мама сказала, что, если у нас… ну, что-то было или будет, то они не станут думать обо мне плохо. – Она робко, неуверенно улыбнулась и почти виновато взглянула на подругу.       – И никто не станет, Клэр, – улыбнулась ей в ответ Наташа. – Ты ещё скажи, что мы тебя осудим за то, что вы всего два месяца знакомы, а уже...       – Я думала, что кто-нибудь – да осудит, – вздохнула Клэр. – Нет?       – Нет, – с мягкой укоризной в голосе ответила Наташа. – Это правильно, что вы с Серёжей радуетесь каждой минуте, проведённой вместе. Только это и правильно, когда любишь – а мы ведь видим и чувствуем, как вы любите друг друга. А если бы кто-то и подумал что-то... Ну какое тебе до этого дело?       – Никакого, – пожала плечами Клэр. Помедлила немного, а потом вдруг облегчённо рассмеялась и взглянула на Наташу. – Правда, никакого!       – Вот теперь ты похожа на счастливую невесту! – засмеялась та и ласково взъерошила ей волосы, совсем позабыв, как сама же приглаживала их всего несколько минут назад.       – А Ольга Николаевна мне серёжки подарила, вот! – Клэр вытащила из маленького кармашка на платье золотые серьги-звёздочки.       – Очень красивые! – искренне восхитилась Наташа. – Ты уже примеряла? Тебе наверняка очень идёт!       – Да что ты... У меня ведь и уши не проколоты, – вздохнула Клэр, уронив руку с серёжками на колени. – Мне от мамы осталось немного украшений, но я никогда ничего не носила. Совсем... Пока Серёжа мне эту птицу не подарил. – Она рассеянно коснулась кончиками пальцем тонких крыльев, вспоминая тот горький и прекрасный вечер, когда он принёс ей лиловую сирень и синюю птицу, своё сердце и свою любовь. – Думала, что нечего... украшать.       – Ну, теперь-то ты знаешь, что есть, что, – ласково возразила Наташа, мягко уводя подругу от мыслей о плохом. – А ушки тебе папа проколет. Он и мне, и Катюше сам прокалывал.       – Да? Ладно... спасибо, – неуверенно проронила Клэр, прижав руку с серёжками к груди. Ей почему-то захотелось спросить, очень ли это больно, но она тут же себя одёрнула, напомнила себе, что не ей бояться такого. – Мне бы очень хотелось Серёжину маму порадовать, – искренне призналась Клэр. – Она всегда была ко мне так добра… Сказала, что очень рада, что у Серёжи теперь есть семья, и что она ещё никогда не видела его таким счастливым. Она так и сказала, что «теперь есть».       – Конечно, есть, – снова улыбнулась Наташа. – Вы ведь, наверное, теперь всё время будете жить вместе?       – Да, – кивнула Клэр. – Серёжа разрешил… то есть попросил… то есть это я попросила…       – Просто вы должны быть вместе – вот и всё, – помогла ей Наташа. – Это ведь тоже правильно.       – Жаль только, что Сашеньку мы пока не можем забрать насовсем, – вздохнула Клэр. – Знаешь, она меня теперь «мамой» зовёт, – тихо улыбнувшись, прибавила она. – Никогда бы не подумала, что услышу такое.       – А вы ей про свадьбу сказали, да? А она никому случайно не расскажет?       – Нет... Серёжа сказал, что нет. Он ей объяснил, что это секрет – а она ведь такая умненькая! Раньше меня поняла, что Серёжа меня любит, и вообще...       Клэр потупилась, рассеянно разглаживая складку на подоле.       – Так, а что с платьем? – деловито спросила Наташа.       – С каким?       – Свадебным. Хочешь журналы посмотреть? Я много насобирала... ну, за пять лет.       – Ты сразу начала, как вы с Андреем познакомились? – засмеялась Клэр, глядя на непривычно смущённую Наташу.       – Нет, не сразу. Через два месяца, – ковырнув землю носком туфельки, сообщила та. – Катерина тогда очень надо мной смеялась, потому что ей только двенадцать было, и она совсем не понимала, как такое может быть интересно. А теперь сама их у меня таскает – видно, приглядывает себе что-то.       – Знаешь, а мне бы очень хотелось… самой, – тихо, нерешительно проговорила Клэр. Как говорила она всегда, когда верила, что не имеет права на свои собственные желания. – Я ведь так буду этого ждать! То есть… уже жду. Я знаю, что я теперь правда Серёжина жена, и я бы слова не сказала, если бы у нас совсем не было свадьбы, хотя мне и хотелось бы… очень. Просто это ведь будет значить, что я могу больше не бояться за него… за Серёжу. Не бояться, что кто-то узнает, и ему будет плохо из-за меня. И мне бы было легче ждать, если бы я пока шила платье. Мне почему-то кажется, что правда было бы легче. Меня учили в приюте, так что я умею… немножко. – Клэр смущённо куснула губу и взглянула на Наташу. – Я знаю, что не смогу так хорошо, как ты, но… Думаешь, у меня не получится?       – Ну что за глупости? Конечно, получится! Это... так здорово, правда! А я тебе со всем помогу, честно-честно. У меня знакомая есть в Москве – мы учились вместе, – она ткань красивую пришлёт, а я тебе свою машинку швейную отдам. Мне Андрюша новую подарил, а зачем мне две? Ты не думай, она не развалина какая-то, она ещё молодым фору даст!       – Ну что ты, Наташа, ты и так столько для меня сделала!       – Мы ведь подруги. У подруг так принято – помогать друг другу. Разве можно со свадебным платьем не помочь? Да и... Знаешь, скажу по секрету, – Наташа наклонилась к Клэр, понизив голос до заговорщического шёпота, – что я вашей свадьбы не меньше, чем своей, буду ждать.       Клэр засмеялась и благодарно пожала её руку.       – Мне правда очень хотелось бы сделать что-нибудь для тебя...       – Ты уже сделала.       – Что?       – Приехала к нам.       Клэр непонимающе взглянула на Наташу, а та снова улыбнулась с мягкой укоризной.       – Ты стала мне подругой. Ты... всем нам стала другом. Стала семьёй для Серёжи и Сашеньки. Сделала их счастливыми. Ты ведь понимаешь, что этого никто бы не смог, кроме тебя? Подумай только: никто в целом свете! Теперь всё стало совсем по-другому – просто потому, что ты есть. Видишь, как много ты сделала?       Клэр смотрела на неё с мягкой улыбкой, с благодарностью в глазах. Она помнила, как ей показалось, что она сделала что-то очень-очень важное, когда впервые встретила Сергея. Тогда она думала, что дело в чём-то большем, чем то, какие у него были глаза, когда он смотрел на неё. Теперь она не знала, что может быть больше этого родного мягкого тепла.       – Ужас какой, весь в песке! – шутливо вздохнул Сергей, опускаясь на скамейку рядом с Клэр и подавая ей мороженое. Наташа сменила его на боевом посту рядом с Сашенькой и теперь сидела с ней на бортике песочницы и помогала развернуть обёртку на вафельном рожке. – Ну, о чём вы тут ворковали?       – Да так... – рассеянно улыбнувшись, пожала плечами Клэр. – О своём, о девичьем.       – А... – глубокомысленно протянул Сергей и задумчиво взглянул куда-то наверх, когда в пышных ветвях у него над головой зашуршали птицы. – Знаешь, я очень рад, что вы с Наташей подружились. Мне так хотелось, чтобы у тебя были друзья!       – Она замечательная, – мягко улыбнулась Клэр. – Мне пока, правда, ещё трудно привыкнуть, что можно говорить... обо всём. С Наташей, с тобой... Даже твоя мама сказала, что я могу и с ней... тоже.       – Конечно! Мы ведь семья, – улыбнулся Сергей.       Это было очень просто и очень искренне, и от одной мысли об этом у Клэр щемило в груди. Иногда ей казалось, что всё это ей только снится: солнце и птицы, высокое синее небо и родная мягкая синь, звонкий смех и мороженое с малиновым вареньем. Тогда – как сейчас, – она до боли сжимала руку Сергея, словно боясь, что он может исчезнуть. Он ничего не говорил, всё понимал, и только ласково гладил её напряжённые пальцы.       – Мы ведь всё равно остались друзьями, правда? – тихо спросила вдруг Клэр.       – Конечно. Я ведь обещал, что всегда буду твоим другом.       Она улыбнулась – светло и чуточку облегчённо.       – Я почему-то раньше об этом не думала, а теперь мне кажется, что без этого совсем не может быть... любви.       – Так и есть, – тихо улыбнулся ей в ответ Сергей, целуя её ладонь.

***

      – Ты правда собиралась ходить в этом зимой?       Клэр обернулась через плечо и взглянула на Сергея, державшего в руках её тёплую куртку. Чёрную, конечно, как и все остальные.       – У меня ведь другой нет, – почти виновато пожала она плечами. – А здесь правда зимой так холодно?       – Ну, белые медведи из-за Полярного круга к нам на новогодние каникулы, конечно, не приезжают, но в такой курточке ты точно превратилась бы в маленького снеговичка, – засмеялся Сергей.       – А что же тогда делать? – растерянно спросила Клэр и взглянула на него так, словно это-то и было самой серьёзной причиной, по которой её могут выслать обратно уже прямо сейчас.       – Ну что ты так испугалась? – Сергей подошёл ближе, обнял её за плечи. – До холодов ещё далеко, а осенью мы тебе купим что-нибудь потеплее. Обещаю, замёрзнуть ты точно не успеешь!       Он ласково поцеловал её в висок, а Клэр рассеянно обвела взглядом комнату, которую ей полагалось называть «своей». Дверцы шкафа были открыты, ящики комода – выдвинуты, а на кровати были разложены её вещи. Рядом стояли чемодан и большая сумка, с которыми она приехала в Припять: у неё было немного вещей – по крайней мере, для человека, приехавшего на год, – но она почему-то только сейчас поняла, что почти все они чёрные, тёмные, мрачные. На самом-то деле, это вообще были все её вещи.       – Клэр, ради бога, только не смотри на меня так!       – Как?       – Как Сашенька смотрит, когда ей даришь новое платьице. Снова будешь переживать из-за того, что меня «разоришь»?       Клэр взглянула на него – растерянно, испуганно. Она ведь правда почти совсем не знала, каково это – быть с кем-то. Она не читала всех этих умных книжек и журнальных статей, в которых рассказывалось о том, как нужно говорить с мужем, чтобы он делал всё так, как хочется женщине. Она вообще не хотела так, не хотела ничего об этом знать, потому что верила, что это неправильно. Она бы ни за что на свете не стала пытаться что-то получить от Сергея, но почему-то так выходило, что она чувствовала себя виноватой каждый раз, когда он давал ей что-то сам, и это тоже как будто бы было неправильно, потому что он тогда расстраивался и обижался.       – Я не... Ты только не... – растерянно пробормотала она.       – Клэр, я не обижаюсь, – мягко остановил её Сергей. – Это ведь ты саму себя обижаешь, считая, что ничего-то ты не заслуживаешь. А это ведь совсем не так. – Он ласково убрал упавшую ей на лоб тёмную прядь, погладил её по щеке. – Просто я забочусь о тебе, вот и всё. О тебе, о Сашеньке, обо всей нашей семье.       – Я тоже хочу о вас заботиться, – тихо проговорила Клэр, безотчётно замирая под его прикосновениями.       – Ты уже заботишься, – мягко улыбнулся Сергей. – Разве забыла, как ты меня выхаживала целый месяц?       Она не забыла – разве можно такое забыть? Не забыла и другое: как лежала на этой кровати, и мучилась от страшной рези в груди, и кашляла кровью, а её Серёжа говорил из бордовой телефонной трубки, что приедет через десять минут. Ей тогда было очень больно, и одиночество давило её неподъёмной каменной плитой. Она с тех пор ни разу не оставалась на ночь в этой комнате, и теперь ей до дрожи было страшно сделать это снова.       – А ты... правда уверен, что мне можно уйти отсюда прямо сейчас? – нерешительно спросила Клэр, одними глазами прося не обижаться. – Вдруг завтра кто-нибудь спросит, почему так вышло?       – Клэр, родная, я что-нибудь придумаю... завтра, – чуть напряжённо ответил Сергей. – А сегодня... Давай просто поедем домой, хорошо?       – Хорошо, – покорно вздохнула Клэр. Она ведь ничего так не хотела теперь, как этого домой и рядом.       Она очень встревожилась, когда кто-то постучался вдруг в дверь её номера. Замерла маленьким испуганным зайчонком посреди комнаты, глядя на Сергея так, словно самая здравая мысль, которая могла сейчас прийти ей в голову, заключалась в том, чтобы забраться под кровать и прикинуться безобидной гостиничной мышкой. Сергей улыбнулся, покачал с мягкой укоризной головой и пошёл открывать сам.       – О, а я так и подумала, что это вы вернулись!       – Привет, Анна! Входи, – тихо рассмеялся Сергей, впуская её внутрь.       Клэр облегчённо вздохнула, прижимая к груди старенький свитер – тёмно-бордовый, не чёрный, потому что его связала Эмили. Анна напоминала ей, конечно, о занятиях и о том, что случилось в этой комнате, но на самом деле она была рада её видеть. Правда, рада – потому что та ведь была рядом, когда ей было очень одиноко и тяжело. Заботилась о ней. Так искренне волновалась.       – Здорово, что ты уже совсем поправился! Мы очень переживали, как вы там...       – А что, все знали, что мы вдвоём уехали? – дрогнувшим голосом спросила Клэр.       – Ну... да. Ещё говорили, что мы должны брать с вас пример и не прерывать подготовку даже в таком сложном положении, – очень серьёзно объяснила Анна. В глазах её, правда, сверкало что-то ласково-весёлое, и Сергей тихонько рассмеялся, глядя на неё. Клэр только тогда и смогла выдохнуть с облегчением, почти заставляя себя думать, что ничего страшного правда не случилось.       – А у вас тут как дела? – оживлённо спросил Сергей.       – А... ну, в пятницу новенькая приехала. – Анна рассеянно поправила очки. – Вместо... ну, вы понимаете.       – И... что? Какая она? Не такая, как... ну, ты понимаешь? – чуть шутливо спросил Сергей. Никому не хотелось вспоминать об Алекс. Не хотелось даже имени её произносить.       – Она... странная, – подумав немного, ответила Анна.       – В хорошем смысле или в плохом?       – Увидите – поймёте.       Анна почему-то вздохнула, но Сергей не стал больше ничего спрашивать о «новенькой». Они ещё недолго поговорили, и Анна даже помогла Клэр уложить кое-что из вещей. День потихоньку начинал клониться к вечеру – этот удивительный последний день июня. Уже у дверей Анна остановилась и мягко взяла руку Клэр.       – Не переживай, я никому ничего не расскажу.       Клэр вскинула на неё глаза, взглянула пристально, словно пытаясь заглянуть в самое её сердце.       – Я правда очень рада за вас. И хочу, чтобы у вас всё было хорошо.       – Спасибо, – тихо улыбнулась Клэр.

***

      Солнце уже начинало клониться к закату, когда они приехали домой к Андрею и Наташе, чтобы проявить плёнку и посмотреть фотографию: Сергей взялся сделать всё сам, потому что Клэр очень смущалась и не хотела, чтобы кто-нибудь увидел. Деловито хозяйничая при странном свете красной лампы, он рассказывал, что очень увлекался фотографией, когда учился в школе, и вообще ему всегда это нравилось, но потом просто стало не до того. Клэр с мягкой улыбкой наблюдала за тем, как ловко и уверенно он справляется со всеми этими непонятными баночками, ванночками и щипцами, и нисколько не сомневалась в том, что он смог бы справиться вообще со всем на свете.       – Заскучала? Или тебе от красного света неприятно? Ты иди, подожди с Наташей, пока я закончу!       Клэр тряхнула головой, только теперь понимая, что задумалась и замолчала надолго.       – Нет, я... просто вспомнила кое-что.       – Плохое?       Она и в этом странном красном полумраке видела тревогу в родных глазах.       – Да, – помедлив, кивнула Клэр. Прислонилась спиной к стене, опустила голову, обхватила себя руками.       – Расскажешь? – мягко спросил Сергей.       Она бросила на него быстрый взгляд чуть исподлобья. В такие минуты она очень злилась на себя, потому что ей правда хотелось рассказать – ведь от этого становилось легче, – но ей казалось, что она будто бы пользуется добротой Сергея и причиняет ему боль.       – Я… думала о том, что ты сказал. Ну, что люди верили раньше, будто в фотографии остаётся часть души. – Клэр помедлила ещё немного, куснула губу. Незаметно царапнула левую руку. – Знаешь, те… В общем, они меня фотографировали. И других, кого к себе приводили, тоже. Полиция нашла у них снимки после ареста. Мне так… плохо было, когда я об этом узнала. Я всё думала о том, что кто-то увидит, и хотела даже пойти в полицию и потребовать, чтобы мне отдали... те, на которых я. Только тогда мне пришлось бы признаться, что я тоже там была, а я не хотела. А теперь я думаю, что это ведь… правда. Часть меня навсегда осталась там.       Клэр замолчала, но так и не решилась поднять головы. Она просто стояла и медленно, прерывисто дышала, пока Сергей не подошёл к ней, и взял её мягко за плечи, и потянул за собой. Она чувствовала, как начинает кружиться голова, и не могла заставить себя открыть глаза.       – Смотри!       Она смогла только потому, что его руки обнимали её тело, его дыхание касалось её лица, и этот странный красный свет показался ей вдруг почти умиротворяющим. Она забыла, как дышать. Она смотрела, как из белого небытия медленно проступает её лицо, её плечи, её руки, голубь и сирень.       – Мне всегда казалось, что в этом есть... что-то особенное. Это как поймать луч солнца в капельку янтаря – и он тогда останется в нём на долгие-долгие годы, даже столетия. Только здесь ловишь мгновение – такое краткое, мимолётное, какое порой не можешь потом и вспомнить. А здесь... здесь оно остаётся. Это сделал я, и в этом – моя любовь к тебе. Быть может, однажды она будет говорить с миром, которого мы уже не увидим.       – И я правда... такая? – тихо-тихо выдохнула Клэр, зачарованно глядя на собственное изображение.       – Ты ещё прекраснее, – улыбнулся Сергей. Коснулся губами её виска, погладил тонкую шею. – Помнишь, я говорил, что красота – в глазах смотрящего? А он ведь не любит тебя так, как я.       Клэр взглянула на фотоаппарат, а потом – на своего Серёжу. Теперь она правда начинала понимать.

***

      – А когда это у нас швейная машинка завелась? – озадаченно спросил Сергей, заглянув в спальню. На полу у стола и правда стоял открытый ящик, возле которого присела Клэр.       – А... Это Андрей привёз, пока ты в магазин ходил. – Она быстро и чуточку неловко поднялась на ноги и подошла к Сергею, нервно стиснув пальцы. – У Наташи новая, а старую она мне отдала.       – Хочешь что-то сшить? – с улыбкой спросил Сергей.       – Хочу... попробовать, – не очень уверенно ответила Клэр.       – Ради бога, скажи, что ты не собираешься шить себе зимнее пальто, – шутливо взмолился Сергей, хотя в глазах его заплескалось самое настоящее беспокойство, как будто бы он и вправду считал, что Клэр может сделать такое, чтобы только его не разорить.       – Нет, я... платье, – вконец стушевавшись, пробормотала она и ещё сильнее стиснула пальцы. Помедлила и уже почти совсем беззвучно прибавила, опустив глаза: – Свадебное. Прости, пожалуйста, что я не предупредила.       – Предупредила? Ты что, думаешь, я тебе что-то запрещать стану? – с мягкой укоризной спросил Сергей.       – Ну... вдруг ничего не получится? – горестно вздохнула Клэр, словно она и сама уже успела разувериться в себе заранее. – Наташа обещала помочь, но я ведь всё вечно...       – Клэр, пожалуйста, не надо, – мягко оборвал её Сергей, не дав произнести это горькое «порчу». – Всё у тебя получится, и ты будешь самой красивой невестой на свете!       Она робко улыбнулась, когда он привлёк её к себе и поцеловал в уголок губ.       – А мне твоя мама... вот, серёжки подарила. – Клэр показала на раскрытой ладони маленькие золотые звёздочки. – Ничего, если я уши проколю? Наташа сказала, что доктор может...       – Клэр, родная, тебе не нужно спрашивать у меня разрешения, – мягко, терпеливо повторил Сергей. – Тем более так, словно ты уже решила заранее, что я всё на свете собираюсь тебе запретить. Что же ты как Сашенька?       Он ласково взъерошил ей волосы, и Клэр чуть вымученно улыбнулась.       – Я просто... Я не знаю, как надо. У меня ведь никогда не было мужа. Я только мечтала... очень давно. Мечтала, что будет муж, и ещё дочка.       – Пока всё совпадает, – тихо рассмеялся Сергей. – И муж есть, и дочка. Только давай у нас не будет никаких «так надо», хорошо? С кем, как не с семьёй, можно не притворяться и быть самим собой?       Кивнув, Клэр улыбнулась уже совсем светло и искренне. Она знала, что Сергей прав. Ей только нужно было время, чтобы привыкнуть.       – Так, я освободил полки в шкафу для твоих вещей и ещё вот эту – для книг. И, прошу заметить, – нарочито гордо заметил Сергей, – даже вытер на них пыль!       Клэр засмеялась, глядя на него. Глядя на весёлые золотистые искорки в родной мягкой сини.       – Потом... Что ещё? А, верхний ящик в комоде и правая половина стола. Если нужно будет ещё место – я подвинусь.       – Да что ты, у меня ведь и вещей столько нет!       – Ну... ты тогда разбирайся, а я ужин пока приготовлю. И зови, если что!       Клэр осторожно и очень аккуратно раскладывала свои вещи – так, словно совершала вместе с этим что-то очень важное. Словно утверждала, подтверждала, что это и правда её дом, что она рядом, что они вместе, и у неё теперь есть право положить свою одежду рядом с одеждой её Серёжи, поставить книги на его полку, положить в ящик комода маленькое ручное зеркальце. Она ласково погладила маленькую фарфоровую собачку, что жила в комнате с той самой ночи, когда она впервые спала в этой постели, ещё не зная, что однажды проснётся в ней его женой.       Она поставила на стол большую музыкальную шкатулку – ту самую, мамину. Ей очень хотелось показать её Сергею – и теперь она правда могла. Она поставила рядом фотографию – ещё без рамки, но Сергей обещал, что найдёт для неё самую-самую красивую. Клэр молча вглядывалась в собственное изображение, узнавая и не узнавая своё лицо, свои руки, свои плечи, которых касалось солнце, тёплого белого голубя и лиловую сирень.       Она медленно прошлась по комнате, разглядывая вещи Сергея и осторожно касаясь их кончиками пальцев. Она видела их и раньше, но в этот вечер всё было совсем по-другому, потому что она впервые была по-настоящему дома, впервые была его женой. Для неё каждая из этих вещей была частичкой жизни её Серёжи – и оттого была ей бесконечно дорога. Они словно и сами дышали той любовью, которой был переполнен он. Если бы кто-нибудь спросил Клэр, она бы сказала, что книги, которых касался Сергей, стали тёплыми, а этот красный клетчатый плед, висевший на спинке кровати – заботливым, потому что обыкновенный плед никогда не обнимал так её плечи.       Она спрятала в кладовку пустые чёрные сумки. Поправила усыпанное ромашками и васильками покрывало на кровати. С кухни пахло чем-то вкусным, а она стояла, озарённая косыми лучами заходящего солнца и умиротворённо улыбалась этому удивительному ощущению дома.       – Чего-то не хватает? – весело спросил Сергей, подойдя к ней сзади. Он тоже окинул комнату взглядом, впервые чувствуя, что всё в ней стало правильным.       Клэр смущённо куснула губу и неопределённо пожала плечами – и тогда Сергей мягко развернул её к себе.       – Клэр, ну скажи! – Он ласково встряхнул её за плечи. – Что ты хочешь?       Она чуточку по-детски потупилась и вздохнула, а потом подошла чуть ближе и положила руки ему на грудь.       – Птичку.       – Птичку?       – Да. Как это называется? Канарейка-мальчик?       – Хочешь кенара?       – Да. Жёлтенького. – Клэр смущённо улыбнулась и обняла Сергея за шею. – Я его Серёжей назову!       Сергей засмеялся и обнял её – так крепко, так нежно. Он знал много песен и стихов, но не знал слов, которые могли бы рассказать о том, как сильно он её любил. Всё сильнее с каждым мгновением этого рядом – пусть даже ему казалось, что сильнее уже невозможно.       – Будет тебе птичка! – ласково проговорил он, целуя её висок.       – И апельсиновое деревце?       – И апельсиновое деревце!       Он смеялся и целовал её – такую близкую, родную, ненаглядную. Она тоже не могла удержаться от улыбки, от смеха, потому что ей было так хорошо, и в его руках она совсем не могла думать о плохом и страшном. Она училась жить мгновением – мимолётным, бесконечным мгновением, как то, что навсегда застыло на фотографии, оживлённой её душой и его безбрежной любовью. Она смеялась, когда он подхватил её за талию и закружил по комнате. Смеялась, когда на кухне пронзительно засвистел чайник, и он радостно повлёк её за собой, чтобы показать какую-то необыкновенную запеканку, рецепт которой дала ему сегодня его мама.       Она смеялась.

***

      – Так красиво...       Сергей зачарованно смотрел, как кружится под тихую печальную музыку раскинувшая руки тоненькая фигурка в белом платье. Они сидели на кровати в лучах заходящего солнца, а сквозь окно падал, вторя музыке, птичий гром.       – Мамина, – тихонько вздохнула Клэр, прижимаясь щекой к плечу Сергея. – Я только её и забрала из... дома. – Она никогда не могла назвать его «своим», хотя по закону это было так. Ей было всё равно. Ни один закон не мог заставить её чувствовать себя дома в том месте, где её маму изрубили топором. – Почему-то именно она мне напоминала о чём-то хорошем. Остальное – только о плохом. О... страшном.       Она не могла помнить, как острое лезвие входило в живое, горячее тело, но ей было довольно знать, что она видела это. Неважно, что ей было только два дня. Иногда ей даже казалось, что она правда помнит.       – Она очень похожа на тебя. – Сергей ласково погладил её руку. – Такая же тоненькая и красивая!       – И танцую я так же хорошо? – смущённо улыбнулась Клэр.       – Лучше всех! – заверил её Сергей. – А что там внутри?       – Мамины украшения. Есть ещё ящичек внизу, но он не открывается. Сломался, наверное, за столько-то лет.       – А может, его просто никогда не пытался открыть специалист? – весело предположил Сергей.       – Специалист?       – Да. Вдруг это шкатулка «с секретом»?       – И ты умеешь такие открывать?       Сергей укоризненно цокнул языком.       – А ведь сама говорила, что я всё-всё умею!       Клэр засмеялась, но в груди её что-то заворочалось тревожно, когда Сергей опустил крышку, и тоненькая фигурка спряталась, и замолкла музыка. Он осторожно и чутко ощупывал кончиками пальцев дно и боковые стенки шкатулки, и сначала ничего не происходило, а потом вдруг раздался щелчок.       – Ага! – радостно возвестил Сергей, выдвигая поддавшийся ящичек. – Смотри, здесь ещё украшения!       На мягком тёмно-синем бархате лежало несколько золотых и серебряных колец. Серёжки с красными камнями – очень старые на вид, принадлежавшие, наверное, ещё бабушке Клэр, о которой та совсем ничего не знала. Ещё была брошка-бабочка с красивыми разноцветными крылышками и золотая подвеска в виде цветка.       – Неужели всё-таки застрял? – Сергей осторожно подёргал ящичек, но тот никак не желал открываться до конца. – Или тут ещё что-то есть. – Повозившись немного, он вытащил из глубины ящичка свёрнутый вчетверо листок плотной бумаги – очень старый, пожелтевший.       – Что это? – дрогнувшим голосом спросила Клэр, чувствуя, как сжимается в груди сердце.       Сергей – тоже отчего-то помрачневший, – качнул головой и очень осторожно развернул листок.       – Мам... мамин почерк, – судорожно вздохнула, почти всхлипнула Клэр. – Я видела... на старых открытках и фотографиях. Что там?       Она сидела очень близко к Сергею, но ей было слишком страшно смотреть на этот листок, залитый красным светом заходящего солнца – словно залитый кровью. В выцветших тёмных буквах ей уже сейчас чудилось горе горькое и мука мученическая.       – Это... тебе, Клэр, – очень тихо ответил Сергей. – Письмо от твоей мамы.       – Мне?       – Да.       Он протянул ей листок, глядя на неё больными глазами, но Клэр только беспомощно покачала головой и отвела взгляд.       – Я... не могу. Прочитай ты... пожалуйста.       Ему тоже было очень больно и тяжело – но не так, как ей. Ему было страшно от этих выцветших букв и от того, что он уже предчувствовал, как будет больно от них его Клэр. Но это ведь была её мама. Это было то, от чего он не имел права её защищать.       Сергей снова развернул листок и тяжело вздохнул, чувствуя, как Клэр доверчиво припадает к его плечу. Обхватывает его руку там, где была под тонким рукавом белая повязка – словно это как-то по-особенному могло её поддержать. Словно именно это и значило, что она правда здесь.       Дома.

***

      «Милая моя доченька!       Прости, что меня нет сейчас рядом с тобой. Я знаю, что нет, раз ты читаешь это письмо. Прости, что оно такое короткое и такое сбивчивое: мне сейчас очень трудно писать, потому что руки дрожат, и никак не получается перестать плакать.       Мне очень страшно, родная моя, потому что я чувствую, что вот-вот случится что-то очень плохое. Наверное, я даже знаю, что – потому что сегодня утром мне позвонили из полиции и сказали, что твой отец сбежал из лечебницы, и его пока не смогли найти. Ты, наверное, уже знаешь, что он сошёл с ума и пытался зарубить меня топором, когда я пришла от врача и сказала, что у нас будет ребёнок. Я до сих пор не могу поверить, что это правда был мой Стэн – тот Стэн, которого я любила, который любил меня. Он всегда был очень добрым, надёжным и сильным. Он дарил мне цветы и любил брать меня на руки. Он купил для нас этот чудесный дом и сам сделал детскую кроватку, потому что мы оба мечтали о ребёнке.       Я не знаю, что случилось с твоим папой, милая. Знаю только, что его больше нет. Тот, кто – я чувствую – придёт сегодня, чтобы забрать мою жизнь, не твой отец. Пожалуйста, поверь мне, и не вини ни его, ни себя. Я знаю, просто знаю, что он очень любил бы тебя и никогда, ни за что на свете не сделал бы нам больно.       Ещё помни, пожалуйста, что я очень тебя люблю – всегда буду любить. Я была счастлива каждый день, пока носила тебя под сердцем, хотя мне было очень тяжело и страшно одной. А два дня назад я впервые увидела тебя – и поняла, что я бы вынесла любую, даже самую страшную боль, чтобы только это случилось. Ты очень плакала, когда только родилась, но, когда мне разрешили взять тебя на руки, сразу перестала, и только всё смотрела на меня своими голубыми глазками. Они у тебя такие... как незабудки. Мои любимые цветы.       Я ещё так много хотела бы тебе рассказать, моя маленькая Клэр. Хотела бы увидеть, как ты растёшь. Увидеть, какой красавицей ты станешь. Прости, что меня не будет рядом, чтобы защитить тебя от беды: я очень постараюсь сделать это оттуда, куда я попаду, когда меня не станет, но не сердись на меня, пожалуйста, если я вдруг не смогу. Я всегда буду с тобой, в твоём сердце. Я буду отдавать тебе всю свою силу и всю любовь, чтобы ты смогла пережить всё-все.       Знаю, маленькая, тебе тоже будет очень тяжело и страшно одной – но ты не бойся ничего. Вот увидишь, однажды ты встретишь хорошего человека – доброго, сильного и нежного. Он будет очень тебя любить, и ты его – тоже, и с ним ты больше никогда не будешь одна. У вас будет семья – настоящая, где только тепло и любовь. Пожалуйста, помни, моя родная, что ты будешь счастлива однажды. Не отчаивайся, если сейчас тебе плохо и больно. А если тебе одиноко – помни, как сильно я тебя люблю.       Ты спишь сейчас рядом со мной – такая маленькая, доверчивая, хрупкая. Уже очень поздно, и здесь, за городом, так тихо. Если выглянуть в окно, спелые апельсины на деревьях похожи в свете фонарей на маленькие солнышки.       Я бы хотела подарить тебе весь мир – а теперь могу только пообещать, что я уберегу тебя, даже если ради этого мне придётся отдать свою жизнь. Я очень люблю тебя, родная. Я оставляю тебе в подарок твоё имя.       Клэр – это «свет».       Я всегда буду с тобой.       Твоя мама».

***

      Клэр не знала, как внутри неё ещё остались слёзы, но не могла перестать плакать. Она почти задыхалась, и горло страшно саднило, и грудь словно была забита горькой полынью, острой колючей проволокой – но она всё равно не могла. Сергей держал её в своих объятиях, гладил её волосы, её шею, её спину, целовал её руки, её лицо, её глаза – но она не могла. Всё тело болело, а она хотела, она пыталась исцарапать его, изодрать в кровь, и Сергею приходилось почти силой удерживать её за запястья.       Она не помнила, как вышло, что он вдруг пропал, но тогда у неё уже совсем не было сил на то, чтобы калечить себя. Она лежала, почти не всхлипывая, молча глотая слёзы, и смотрела в темноту. Она не заметила, как исчезло закатное солнце, и тяжёлые чёрные сумерки опустились на город. Она почти не понимала, где она. Кто она.       Сергей вернулся и принёс ей попить. Вода странно пахла и была горькой на вкус, но Клэр выпила её и упала обратно на подушки. Он накрыл её пледом, сел рядом и взял её руку. Он молча гладил её волосы, пока она не заснула – обессиленная, измученная, разбитая.       Когда она проснулась, Сергей был рядом: держал её руку, смотрел на неё больными глазами и тяжело дышал.       – Что случилось? – тихо спросила Клэр. Горло очень болело, и упавший до шёпота голос казался чуть хриплым.       – Случилось?       – Ты так дышишь...       – А... Я просто очень... спешил. Вернуться, пока ты не проснулась.       – Ты уходил?       – Прости, пожалуйста, – виновато проговорил Сергей. – Я хотел принести тебе... Вот.       Приподнялась на локте, Клэр взглянула на тумбочку, стоявшую рядом с кроватью. Она и не поняла, что тот тонкий аромат, что смешался с ароматом сирени, был от букетика небесно-голубых незабудок в маленькой хрустальной вазочке.       – Я незабудки раньше только на картинке видела. И не знала, что... мама их так любила.       Она обессиленно опустилась на подушки, вытерла тыльной стороной руки снова подступившие к глазам слёзы.       – Хочешь попить? – тихо, почти робко спросил Сергей.       – Да, только не... горькое, – вымученно улыбнулась одними уголками губ Клэр.       – Прости, это валерьянка была. – Голос его снова стал виноватым. – Я не знал, что ещё...       Он запнулся, замолчал, прерывисто выдохнул, наливая в стакан чистую воду из хрустального кувшина. Он осторожно помог Клэр приподняться и придерживал её за плечи, пока она пила. Потом так же осторожно уложил её на подушки, сел рядом, взял её руку.       – Я очень тебя напугала? – виновато спросила Клэр. Ей и теперь тяжело было видеть, какими больными глазами он смотрел на неё.       – Да, очень, – искренне признался Сергей. Для него это всегда было так тяжело – чувствовать себя беспомощным, когда страдает бесконечно любимый и родной человек.       – Прости, Серёжа... – Клэр мягко сжала его руку. Горло перехватило, и снова защемило в груди.       – Ну что ты... Я ведь... Я всё понимаю. Я просто не знаю, как тебе помочь.       Она смотрела на него сквозь темноту, и ей было больно дышать от того, как сильно она его любила.       – Обними меня, пожалуйста, – тихо-тихо попросила она. Совсем как тогда, в тот первый раз на берегу лесной реки. И, совсем как тогда, он подался вперёд, наклонился к ней, и она тоже подалась к нему, обхватила тонкими дрожащими руками его шею, села на кровати, прижимаясь к нему всем телом, запуская пальцы в его волосы. – Господи, как же я тебя люблю...

***

      – Я так хотела бы рассказать маме про тебя, – тихо вздохнула Клэр. Сергей сидел теперь рядом с ней у изголовья кровати и держал её в своих руках, а она доверчиво прижималась щекой к его груди.       – И что бы ты про меня рассказала? – ласково улыбнулся он, гладя её плечо.       – Что я правда встретила хорошего человека – лучшего из всех! Самого сильного, самого храброго, самого доброго...       – Самого красивого, – шутливо подсказал Сергей.       Клэр легонько пихнула его локтем в бок.       – Да, самого красивого – и только попробуй начать над этим смеяться!       – Ой, ну что ты, как я могу! А что ещё?       – Ещё? Он подарил мне сирень и синюю птицу. Разбудил среди ночи, чтобы показать ёжика под крыльцом. Обнял меня. Поцеловал. Сказал, что любит и принимает во мне всё-всё. Он всегда меня слушает, и для него не бывает неважного в том, что я говорю. Он и слышит больше, чем я могу рассказать. Знает меня так, как не знаю я сама. Видит во мне красоту, которую я только пытаюсь разглядеть. Он подарил мне друзей, семью и даже ребёнка, которого у меня иначе не было бы никогда-никогда. И я теперь стала его женой, а он – моим мужем, и я знаю, что это правда навсегда. Навсегда и на веки вечные.       – Он у тебя и правда замечательный, – улыбнулся сквозь темноту Сергей. – Познакомишь нас?       – Может быть, – задумчиво проронила Клэр и чуть отстранилась, вглядываясь в ночь. – Только где же он? – Она обернулась к нему, и лицо её озарилось счастливой улыбкой. – А, вот… Нашла, – тихо-тихо прошептала она, потянувшись к его лицу.       Ей казалось, что она падает в опрокинутое ночное небо, и это не мягкая кровать у неё под спиной, а перевёрнутые облака. Она прерывисто дышала, чувствуя, как Сергей целует её шею, и смотрела, как лунный свет отражается в синей сапфировой капле на её руке. Он снова надел ей на палец кольцо, потому что теперь уже можно было не прятаться. Он сказал, что будет делать это каждый день. Сказал, что готов каждый день просить её стать его женой.       – Может, лучше подождать? Вдруг тебе снова будет больно?       Клэр покачала головой, глядя на него казавшимися совсем тёмными глазами.       – Я не хочу больше... ждать. Я не знаю, как ты это делаешь, но это теперь не может быть никак иначе.       Сергей улыбнулся, потянулся к ней снова, поцеловал беззащитную впадинку под подбородком.       – Ты никогда не слышала притчу о Ветре и Солнце?       Клэр снова покачала головой и мягко коснулась его щеки. Невозможно было не прикоснуться, когда он был так близко, так рядом.       – Ветер и Солнце поспорили, кто из них скорее заставит идущего по дороге человека скинуть свой плащ. Ветер подул на него со всей силой, но человек только закутался ещё плотнее. А Солнце выглянуло из-за облаков и согрело его – и тогда он сам скинул плащ со своих плеч.       – Я всегда знала, что ты и есть солнце, – тихо улыбнулась Клэр и потянулась к нему сквозь темноту.       Ей правда было немного больно, но она совсем не думала об этом. Боль появлялась – и тут же исчезала, таяла, не могла противиться мягкой силе, неодолимой нежности. Она плохо помнила, как это вышло, что она снова была одета в один лишь звёздный свет – но об этом она не думала тоже, потому что её Серёжа ведь был солнцем, и это не могло быть никак иначе. Он согревал её своим теплом – с той самой первой минуты, когда его взгляд метнулся к ней синей птицей. Она чувствовала, как это тепло затапливает ей грудь, и как бежит по венам растворённый в её крови золотой огонь, и вся она была жизнь, жизнь, жизнь.       Она отпускала себя, позволяла себе быть живой, настоящей, любимой, желанной – потому что это ведь было так чисто, так искренне, так нежно, и в этом не было, не могло быть ничего плохого. Просто две души, что сроднились в земле, сплелись ветвями, касались друг друга, и от этого всё становилось только проявлением любви, и не было здесь больше места для смущения и страха. Просто она желала этой близости. Любила и верила, что любима.       Лунный свет, звёздный свет падал в комнату сквозь распахнутое окно, и снова пели в роще у реки соловьи. В тёплом воздухе плыл аромат сирени. Клэр ещё чуть прерывисто дышала, лёжа на мягкой подушке, в родных руках. Она разглядывала тоненькое колечко, которое нашла в шкатулке – хрупкий веночек из небесно-голубых незабудок.       – Знаешь, а я верю, что ты ещё увидишь свою маму, – мягко проговорил Сергей, гладя её плечо. – Она вернётся к тебе птицей, и ты сразу её узнаешь.       – А когда?       – В день нашей свадьбы. Ты ведь будешь этого ждать?       – Я всегда буду ждать тебя.       Она не знала, почему сказала так. Знала только, что это не может быть никак иначе. Как и то, что он надел на её палец тоненький венок из незабудок и обнял её разгорячённое тело, ещё так помнившее каждое его прикосновение. Она теперь снова смущалась, прижимала край одеяла к груди – а он только целовал её лицо, её глаза, её руки. Он знал, что она больше не станет прятаться, не убежит, не оттолкнёт.       – Серёжа…       – Что, родная?       Он чуть отстранился, глядя в её тёмные, как опрокинутое небо, глаза, а она мягко обхватила и прижала к груди его руку.       – Я хочу, чтобы ты знал, что я правда счастлива с тобой, – очень тихо и очень серьёзно проговорила Клэр, вглядываясь в него сквозь темноту. – Я иногда думаю и вспоминаю о плохом, и мне порой бывает очень больно и страшно – а только я всё равно счастлива. Ты ведь веришь мне?       – Верю, – мягко улыбнулся Сергей, гладя её доверчиво открытую шею. – Я ведь вижу, какие у тебя глаза.       – Какие?       – Такие, что могут осветить целый мир!       Она тихо улыбнулась, прислушиваясь к чему-то внутри себя. К тому, что проснулось от голоса Сергея, читавшего письмо её мамы.       Клэр – это «свет».