Быть благодарным – это мой был долг. Ища защиту в беззащитном теле, зарылся я, зафлаженный, как волк, в доверчивый сугроб её постели. Но, как волчонок загнанный, одна, она в слезах мне щёки обшептала, и то, что благодарна мне она, меня стыдом студёным обжигало. Мне б окружить её блокадой рифм, теряться, то бледнея, то краснея, но женщина! меня! благодарит! за то, что я! мужчина! нежен с нею!
Евгений Евтушенко
Серый дождик стучался в приоткрытое окно, и приносил с собой запах мокрой листвы прохладный утренний ветер. Клэр поёжилась, прячась в мягкую постель, в подушку, в одеяло, крепче и нежнее прижимаясь беззащитно открытой спиной к груди Сергея. Он обнимал её, он держал её руку, и его сонное дыхание касалось теплом её шеи. Это было всего лишь второе такое утро, а она всё равно уже думала о том, как она любит просыпаться в его руках, всем телом ощущая ту удивительную близость, что рождалась и жила в тёплой соловьиной темноте. Сейчас было не тепло – прохладно, и совсем не было слышно птиц, а только она всё равно чувствовала это внутри себя. Словно в груди у неё было не сердце, а тёплая белая птица. Словно не стало там горькой чёрной полыни, а были одни только душистые луговые цветы, вобравшие в себя свет солнца и цвет высокого синего неба. Сергей сонно улыбнулся, когда она чуть повернулась к нему, потянулась, обняла за шею. В эти первые минуты после пробуждения она ещё не думала о том, что было, не думала о шрамах, не чувствовала смущения, позволяла тому живому, что проснулось внутри неё, тянуться к невыразимому мягкому теплу, тянуться к солнцу. Сейчас за окном не было солнца, потому что его скрыла жемчужно-серая пелена облаков, но это было совсем не важно, потому что у неё было своё солнце, и она чувствовала себя озарённой его светом, согретой его теплом. – Так не хочется вставать... – тихо-тихо проронила Клэр. Сергей целовал её шею, а она запускала тонкие пальцы в его растрёпанные, чуть взъерошенные волосы. – И не надо... – почти потерявшимся в шелесте дождя шёпотом ответил он. Так легко, словно и правда можно было не вставать, никуда не идти, не возвращаться к тому, что так тяжело, так трудно, не прятать глаза, не подбирать слова, не запирать на замок тёплую белую птицу, которой так хочется расправить крылья, взлететь в высокое синее небо и петь всему миру песнь торжествующей любви. Клэр чуть слышно вздохнула, откидываясь на подушку, доверчиво открывая шею и беззащитную впадинку между ключиц. Она рассеянно думала о том, до чего же это странно – чувствовать, как тебя будто бы закрывают собой, прячут от чего-то чужого и страшного, и это совсем, это ни капли не похоже на то, другое, когда вдавливают и выламывают руки. Она не смогла бы объяснить, отчего это так, но она всегда, с самой первой минуты ощущала, что Сергей держит её, словно раненую птицу с перебитым крылом: крепко, чтобы не дать упасть, и мягко, чтобы она могла взлететь, как только почувствует, что к ней вернулись силы. Она не знала, как он это делает. Знала только, что это ощущение свободы и помогло ей одолеть тот страх, что ещё два дня назад казался ей совсем неодолимым. Он, правда, ушёл не весь, потому что ей и сейчас ещё было немного страшно открыться при свете утра так же, как в темноте ночи. Тонкие пальцы судорожно сжали край одеяла, когда Сергей мягко потянул его вниз. – Не хочешь сейчас? Он спросил это очень мягко, и в его глазах не было и тени осуждения, но Клэр всё равно чувствовала себя очень виноватой. Ей правда хотелось, чтобы он целовал её – как же она могла этого не хотеть? – но ещё ей было страшно увидеть вдруг что-то такое, что напомнило бы ей о страшном. Она не знала толком, что именно, и оттого винила себя ещё сильнее. И уже совсем не чувствовала в себе сил признаться, что внизу живота у неё вдруг словно проснулось что-то колючее и злое, и от этого стало очень больно. – Я... я просто... – Просто скажи «нет». Клэр в замешательстве взглянула на Сергея, всё так же прижимая край одеяла к груди. Она пыталась убедить себя в том, что всё должно быть именно так, что он и не должен сердиться на неё, и это правильно, что он смотрит на неё так ласково, улыбается ей так мягко – но у неё отчего-то совсем не получалось. Словно не могло быть такого, чтобы её не наказали за «нет», а если Сергей и не захочет, то она должна сделать это сама. – Зачем? – непонимающе, чуть сдавленно спросила она наконец. – Ну, так... попробовать. – Он снова улыбнулся и погладил её по щеке. – Ты ведь помнишь, что в этом нет ничего страшного? – Помню. Только это... неправда. – Что неправда? – Что я… не хочу. – А что тогда? – Я… не могу. – Из-за того, что светло? – Да... нет. Клэр нервно стиснула пальцы и облизнула пересохшие губы. Она понимала, что Сергей только хочет понять и помочь ей, но беда была в том, что она и сама не могла до конца себя понять. – Это... ничего, правда. – Он мягко улыбнулся ей, а Клэр почувствовала, как сжимается в груди сердце. Она помнила, как он сказал это в тот вечер первой сирени, когда верил, что она совсем его не любит. – И тебе не нужно ничего объяснять, если не хочется. Ты только... не вини себя, хорошо? Постарайся быть к себе добрее. – Как это? Сергей тихонько рассмеялся, увидев трогательное удивление в глазах Клэр. Это было очень горько – то, что она так не любила себя, и то, что она никогда и не думала о том, что это может быть как-то иначе, – но сейчас ему хотелось гнать от себя эту горечь, потому что его Клэр была рядом, так близко, и он всем сердцем желал помочь ей, и это совсем не страшно, что она прячется от него за тонкой снежно-белой преградой, потому что это не навсегда, это пройдёт, и однажды она станет совсем, совсем свободной. – Попробуй заботиться о себе так же, как ты заботишься обо мне. Тебе ведь этого очень не хватало... всю жизнь не хватало. И ты, наверное, думала, что вовсе этого не заслуживаешь. Думала ведь? – Да. Вздохнув, она отвела глаза. Крепко сжала пальцы Сергея, когда он мягко погладил её шею. – Полежим ещё немножко? Она всё ещё чуть виновато улыбнулась одними уголками губ и подалась к нему, прячась в его руках, у него на груди. Она не знала слов, которые могли бы выразить всю нежность и благодарность, переполнявшие её изнутри, затапливавшие ей грудь невыразимым мягким теплом. Она ведь правда и теперь ещё думала порой, что недостойна, что не заслужила. Напоминала себе, что это нельзя заслужить – а только всё равно думала. И лишь Сергей каждым своим прикосновением показывал ей, что это не может быть никак иначе. Вставать всё-таки пришлось, хотя и ужасно не хотелось. Сергей первым выбрался из-под одеяла, сел на краю кровати, стал одеваться. Клэр сидела рядом, обхватив укутанные одеялом колени, ёжась от прохладного ветерка и глядя в приоткрытое окно. В это серое дождливое утро к ним не прилетел тёплый белый голубь, которого можно было кормить с рук, и ей даже не верилось, что сегодня всего лишь первый день июля. Словно два месяца лета пролетели за одну соловьиную ночь, и в Припять неслышными мягкими шагами вошла печальная осень. Какое-то странное, сладко-тяжёлое томление разливалось у неё в груди, тянуло обратно в мягкую постель, в тепло родных рук. Перед ним отступило даже ставшее уже совсем привычным смущение, и Клэр взглянула на Сергея, решаясь коснуться его хотя бы взглядом. – Замёрзла? – Он обернулся, словно почувствовав это невесомое прикосновение. Улыбнулся и протянул ей свою рубашку. – Хочешь надеть? – Хочу, – просто ответила Клэр. Иногда ей правда было очень просто сказать «хочу», потому что в такие мгновения и не получалось иначе. Это было бы всё равно что сказать, что больше не хочешь дышать. Она потянулась и взяла рубашку, невольно скользнув взглядом по плечу Сергея. Почти почувствовала привычный укол смущения, но совсем забыла об этом, заметив вдруг небольшой шрам чуть выше локтя. Она не видела его раньше, потому что только перевязывала левое плечо Сергея и очень старалась не смотреть, и даже потом, когда, казалось, было уже не только можно, но и нужно, всё равно стеснялась это делать. А теперь ей стало неловко оттого, что она будто бы не замечала в нём до сих пор чего-то очень важного. – А это... откуда? Осторожно коснувшись шрама одними кончиками пальцев, она робко взглянула на Сергея, потому что и сейчас ещё ей казалось, что она, может быть, не имеет права спрашивать его о каких-то вещах. – Это... это ещё с десятого класса. – Ты подрался? – Вроде того. Она не стала больше ни о чём спрашивать, потому что Сергей отвечал коротко и неохотно. Потому что опустил на мгновение голову, и в голосе его послышалась горечь. Клэр неуверенно потянулась к нему, прижалась к его спине, смущённо коснулась губами его шеи – и почувствовала, как болезненное напряжение спало с его плеч. Ей было немного тревожно от того, что он не захотел ей рассказать, потому что прежде такого не случалось, и он не молчал, даже когда она спросила его про женщин, которые были у него раньше, но она ни за что на свете не стала бы пытаться настаивать. Наверное, это было что-то слишком... личное. А может, это просто была не его тайна. Тонкая ткань рубашки коснулась её рук, её плеч, её спины. Клэр закуталась в неё, вдыхая родной запах. Когда Сергей вышел из комнаты, ласково поцеловав её растрёпанную макушку, она осторожно откинула одеяло и облегчённо вздохнула, не увидев красного на снежно-белом. Неловко выбралась из кровати, стараясь ничем не показать, что ей всё-таки больно – пожалуй, даже больнее, чем вчера. Она чуть вымученно улыбнулась Сергею, проходя мимо него в ванную. Стараясь не думать о том, что он всё видит, как видел всегда.***
Клэр сладко поёжилась, когда горячая вода коснулась её плеч, оставляя за закрытой белой дверью прохладное дождливое утро. Ей было по-прежнему странно признаваться себе в том, что её тело может приносить ей радость – даже сейчас, когда она только ощущала согревавшее её тепло. То, что было раньше – это всё-таки больше, чем радость. Наслаждение? Наверное, так – только ей было неловко произносить это слово даже про себя. Она ещё не могла этого принять, смущённо касаясь своего тела, разглядывая его с удивлением, будто бы оно и вовсе не её, ловя себя на мысли, что ей хочется, чтобы Сергей был рядом с ней здесь, сейчас, и невыносимо стыдясь этих мыслей. На мгновение ей даже стало больно дышать от жгучего желания ощутить его прикосновения и прикоснуться к нему самой, слушая шум бегущей воды и чувствуя её тепло. Эти непривычные – и, наверное, ужасно неприличные – мысли захватили её настолько, что она даже не испытала привычной досады, глядя на своё отражение в зеркале. Облизнув пересохшие губы, застегнула белое платье, усыпанное васильками. Завязала тоненький синий пояс. Немного постояла, тяжело опершись на край раковины, и ослабила его, чувствуя, как боль поднимается тягучими, колючими волнами, расплёскиваясь до самой груди. Она хотела – правда, хотела! – попросить у Сергея обезболивающее, когда вышла из ванной, но никак не могла решиться и только чуть смущённо улыбалась, когда он оборачивался и глядел на неё. Он стоял возле стола и застёгивал на руке ремешок часов, а она расчёсывала волосы, рассеянно глядя на своё отражение в приоткрытой створке окна. Дождик постепенно стихал, и сквозь просветы в начинавших редеть облаках уже пробивались первые лучики июльского солнца. – Вот, держи! Она едва заметно вздрогнула, когда голос Сергея раздался совсем рядом, и удивлённо взглянула на маленькую белую коробочку у него в руках. Она не понимала, что на ней написано, но помнила по красному кресту и синей полоске, что это обезболивающее, которое выписал ей полтора месяца назад доктор Данилов. – Прими две, если сильно болит. Отложив в сторону щётку, она взяла подрагивавшими руками белую коробочку. Закусила на мгновение губу, коротко вздохнула и только тогда решилась поднять глаза на Сергея. – Это… не из-за тебя, – тихо-тихо проронила она. Ей ведь только оттого и было так трудно решиться, что она не хотела, чтобы Сергей винил себя хоть в чём-то. – Я знаю, – мягко улыбнулся он. – И не из-за тебя тоже. Просто иногда нужно дать себе время и быть... – Добрее к себе?.. – Да. Клэр медленно кивнула и опустила глаза, чуть удивлённо разглядывая коробочку у себя в руках. Потом вздохнула украдкой, отложила её в сторону, стиснула тонкие пальцы и подошла на полшага ближе к Сергею. Она теперь почти могла почувствовать тепло его дыхания на своём лице, но ещё не могла решиться положить руки ему на плечи. – Тебе очень... тяжело со мной? – Только когда ты молчишь. Она прерывисто выдохнула и закусила губу, отвела глаза, чувствуя, как к ним подступают слёзы. Вина снова обвила её тугой верёвкой, сдавила грудь, сжала шею, мешая дышать. – Я понимаю, что для тебя это трудно, и тебе ещё нужно время, чтобы отпустить себя, но мы можем попробовать начать с чего-то... небольшого. – С чего? Тёплые руки коснулись её шеи, её плеч, и она сразу снова смогла свободно вздохнуть. – Ну, например, с того, что ты просто подойдёшь и скажешь: «Я хочу...» – А потом? – А потом я тебе помогу. Клэр смотрела на него горькой речной водой своих глаз и думала... нет, не о том, что недостойна и не заслужила, а только о том, до чего же трудно поверить, что он – вот такой – в самом деле существовал. Был настоящим. Да только разве был для неё в целом свете кто-то более настоящий, чем он? – А если я не смогу даже начать? Мне ведь и это бывает... трудно. – Тогда просто подойди и посмотри так, как только ты умеешь. Я пойму, обещаю! – Сергей улыбнулся и мягко сжал её плечи. – И… знаешь, ты попробуй почаще тренироваться. – А это как? – тихонько рассмеялась Клэр. Придвинулась ещё чуть ближе и, не в силах противиться неодолимому желанию, обхватила его шею. – Ну... попробуй сказать, чего тебе хочется прямо сейчас, – легко предложил Сергей. Обнял её за талию, взглянул на неё, в неё, мягкой синью своих глаз. Солнце всё ещё пряталось за облаками, но стоявшая спиной к окну Клэр могла бы поклясться, что всё вокруг вдруг стало светлее, а её измученного, истерзанного тела коснулось его живое тепло. – Я хочу... – почти по-детски мечтательно начала она, чуть склонив голову набок. Потом замолчала, помедлила немного и коротко прибавила: – Вот... Она не смогла сказать – но сейчас это, наверное, было не очень важно, потому что вместо этого она потянулась и поцеловала его. Ей правда очень этого хотелось – так сильно, что она даже не думала о том, что у неё это выходит так неловко и неумело. Её Серёжа ведь во всём был прав, и она сама понимала, что ей только нужно отпустить себя на свободу. Наверное, тогда она даже перестанет винить себя за каждое слово и каждый взгляд. За каждое «нет», в котором нет ничего страшного или плохого. – Вот видишь? Получается, – улыбнулся Сергей, неохотно оторвавшись от её губ. Она смущённо опустила глаза, а он ласково погладил её чуть раскрасневшиеся щёки и поцеловал тёплый висок. – И... вот ещё, что. – Он отошёл к столу, взял с него маленький белый листочек и показал Клэр. – Я нашёл номер Марины... Валериной племянницы, помнишь? – Помню. Женский врач из больницы, – покорно, словно заученный урок, проговорила Клэр. Стиснула тонкие пальцы, снова опустила глаза. – Я его положу вот сюда. – Сергей придавил краешек белого листочка тяжёлым географическим атласом СССР, который так любила разглядывать Клэр. Там были карты с изображениями птиц и зверей, которые жили в лесах, горах и на болотах, и она уже научилась узнавать жаворонка, овсянку и орешниковую соню. – А ты, если захочешь с ней поговорить, просто переложи его на середину, хорошо? Мне можешь ничего не говорить, я и так пойму. Позвоню ей и обо всём договорюсь. Подойдя к нему молча, она обняла его за шею, прижалась всем телом. В эту минуту ей было особенно мучительно больно от мысли, что она никогда не сможет подарить ему в ответ столько же нежности и тепла, сколько дарил ей он с самой первой их встречи. С самого первого взгляда, в котором было золотое солнце и высокое синее небо. – Спасибо… – тихо-тихо проронила она ему в шею. – За что? – За то, что ты... такой. Сергей взглянул на неё чуточку странно и едва заметно пожал плечами. – Думаешь, меня нужно за это благодарить? – Я ведь знаю, что тебе приходится… сдерживаться. – Клэр неохотно отняла руки и снова стиснула пальцы. Ей было очень неловко об этом говорить, но она чувствовала, что должна была хотя бы попытаться. Попытаться объяснить, как это важно для неё, как это много для неё значит. Наверное… нет, он, конечно, об этом знал, и всё-таки она должна. – Как сегодня утром. Ты ведь… ты хотел, а я… – Ну что ты, я просто... – Нет, я чувствовала, что ты хотел! – Клэр... – с шутливой укоризной проронил Сергей и чуть отвернулся, пряча смущённую улыбку. Она и сама ужасно смутилась: закусила губу, чувствуя, как на щеках проступает предательский румянец, и с такой силой стиснула пальцы, что в утренней тишине жалобно хрустнула вдруг какая-то маленькая косточка. – Это ведь не может быть никак иначе, – мягко проговорил Сергей, повернувшись к ней и ласково взяв её за плечи. – Если не думаешь о другом, если думаешь только о том, чего хочется тебе – то это насилие. Это всегда насилие. Холодная болезненная дрожь прошла по её телу от этого страшного слова, но Клэр нашла в себе силы поднять глаза и взглянуть на Сергея. Она знала, что правда может говорить с ним о чём угодно – даже о страшном, – но это всё равно было очень тяжело. Наверное, ещё тяжелее оттого, что она чувствовала своим чутким сердцем: всё это не просто так, и дело не только в том, что отец Сергея воспитал в нём такое уважение к женщине. Было что-то ещё, что-то другое – и ей почему-то было страшно этого коснуться. – Всегда? – почти неслышно, словно боясь, что у неё нет на это права, переспросила Клэр. – И в браке – тоже? Я просто слышала, что бывает... – Что? «Супружеский долг»? Клэр замерла, сжалась, словно маленький испуганный котёнок. Она уже знала, что тёплый и мягкий голос Сергея может стать вдруг холодным и резким, но не могла представить, что в нём может звучать столько болезненного отвращения. – Тот, кто заставляет, не считаясь с желаниями другого человека – всегда насильник, – медленно проговорил Сергей, не глядя на неё. – И неважно, кто он: муж, жених, незнакомец в тёмном переулке или какой-нибудь «всеми уважаемый человек». – Его голос дрогнул на последнем слове, потому что оно было неправильным. О таких нельзя говорить как о «людях». – Я верю, что однажды все поймут, что это так. Что всё другое – это преступление против человека. И, когда придёт время, я объясню Саше, что единственно правильные отношения могут существовать только там, где есть сочувствие, уважение и понимание. – Прости, пожалуйста, я не знала, что это... личное, – едва слышно проронила Клэр. Она всё так же стояла совсем рядом, хотя в какое-то мгновение ей очень хотелось отступить хотя бы на полшага, чтобы не слышать так ясно болезненную напряжённость в его голосе; она не могла видеть его глаз, но знала, что боль была и в их родной мягкой сини. Теперь, когда он замолчал, ей хотелось прикоснуться, прижаться к его плечу, попытаться утешить, утишить эту боль, которую она разбудила так неосторожно, но она не знала, можно ли ей. – Ты очень на меня сердишься? – Ну за что мне сердиться на тебя? – Сергей повернулся к ней – растерянной, виноватой, – и мягко перехватил её руку, уже потянувшуюся к покрытому поджившими царапинами предплечью. – Просто мне... не знаю, как-то не по себе, что ли, оттого, что ты меня за такое благодаришь. Ты ведь понимаешь, что для меня это правда не может быть никак иначе, и это всё равно как если бы ты стала благодарить меня за то, что я, офицер, защищаю свою Родину. – Я правда не хотела тебя расстраивать, – тяжело вздохнула Клэр и наконец решилась прислониться к его плечу. Он и в самом деле выглядел расстроенным, и она знала, что это её вина, и ещё знала, что он всё равно на неё не сердится, хотя она, наверное, это заслужила. Ну почему же у неё всегда получается так, что она хочет поблагодарить его за всё, что он дарил и дарит ей, а вместо этого только причиняет ему боль? – Я знаю, родная, – прежним мягким голосом проговорил Сергей. Обнял её, погладил напряжённую спину. – Пойдём завтракать, хорошо? Поешь немножко и сможешь выпить таблетки. Я оладьи сделал, а сейчас ещё варенье бабушкино откроем. Малиновое! Клэр облегчённо улыбнулась и даже тихонько рассмеялась, когда он весело поцеловал её в нос и потянул за собой на кухню. Первые лучи солнца, пробравшись сквозь серую пелену облаков, спрыгивали с раскрытого окна на светлые стены стайкой резвых золотистых зайчиков.***
Когда они подъехали к отделению, уже совсем распогодилось, и стало солнечно и тепло. Первый день июля раскинул над городом свои синие крылья, и от взмахов их пролетал над улицами мягкий душистый ветерок. Солнце отражалось в высоких окнах и маленьких капельках воды на омытых дождём зелёных листьях. Всё вокруг дышало свежестью летнего утра, и Клэр не удержалась от улыбки, когда это лёгкое дыхание коснулось её лица. Во дворе перед входом они встретили Виктора и Анну: те едва заметили их, увлечённые беседой и кипой исписанных листочков, которые Анна несла в руках. Сергей засмеялся и заметил потом шутливо, что они, похоже, «нашли друг друга», и лучшей подопечной для Виктора было и не отыскать. Клэр улыбнулась чуточку смущённо, потому что ей показалось, что Сергей имел в виду и их тоже: это, конечно же, была чистая правда, но сейчас ей было очень неловко, потому что вокруг было так много людей, а она совсем не знала, как себя вести. Одно дело – Андрей, которого они встретили, поднимаясь на второй этаж: с ним можно было не притворяться, не бояться, потому что он друг. А остальные? Клэр помнила, как Сергей объяснял ей про «язык тела» и про то, что офицеров КГБ учат «читать» даже тех людей, кто совсем ничего не говорит. Он сказал тогда, что так можно понять даже больше, чем если слушать слова. Слова могут обмануть. Глаза и тело – нет. Потому Клэр и стояла, опустив взгляд и стиснув тонкие пальцы, пока Сергей разговаривал с Андреем, и совсем не замечала, с каким удивлением они смотрели на неё. – Клэр, что случилось? Дверь кабинета с тихим стуком закрылась за ними, отсекая доносившийся из коридора шум. – Ничего. Голос её звучал неуверенно, потому что она теперь ещё больше сомневалась в каждом своём слове и шаге, боясь разрушить своей неосторожностью всё то, что было для неё дороже жизни и возможности дышать. Однажды она уже едва не сделала это, и ей до сих пор было очень больно об этом вспоминать. А что, если… – Ты на меня даже не смотришь. Это из-за того, что я... – Нет! Клэр осеклась и закусила губу, коря себя разом и за свою резкость, и за нерешительность, и за неумение объяснить толком, почему она что-то делает. Наверное, ни от чего она не терялась так сильно, как от звучавшей в голосе Сергея обиды. Он хорошо её скрывал, но она всё равно чувствовала. – Я просто боюсь, что все поймут, о чём я думаю, когда смотрю на тебя, – вконец смутившись, проронила Клэр. Опустила глаза, стряхивая с подола платья несуществующую ниточку и чувствуя, как снова заливает щёки предательский румянец. – Так... – заинтересованно протянул Сергей, поворачивая ключ в замке. Клэр не решилась взглянуть на него, даже когда он мягко взял её за плечи, притянул к себе, прислонил к нагретой солнцем стене слева от двери. – И о чём же ты думаешь? Она облизнула пересохшие губы и неуверенно подняла руки. Она и сейчас ещё не могла смотреть ему в глаза, но чувствовала тепло его взгляда на своём лице, и знала, что в их родной мягкой сини сверкают золотистые солнечные искорки. Она коснулась кончиками пальцев его шеи – как тогда, в вечер первой сирени, – провела по краю белоснежного воротника. Ей хотелось попросить его научить её завязывать галстук, потому что тогда она смогла бы делать это для него. Ей почему-то казалось, что это очень... приятно. Почти так же приятно, как сейчас, когда она неумело расстегнула верхнюю пуговицу рубашки. – Мне нравится ход твоих мыслей, – тихонько рассмеялся Сергей, и она тогда наконец решилась взглянуть на него, и его лицо было так близко-близко, и ей подумалось вдруг, что это ведь всё правда: и то, как по телу разливается томительная слабость, и как кажется, что совсем не можешь стоять на ногах, и как дрожат руки, а сердце бьётся часто-часто. Она раньше думала, что это всё выдумки для девочек, которые ещё могут мечтать о таком – а теперь знала, что так правда бывает. Так было сейчас, когда ей хотелось упасть в родные руки, раствориться в мягком тепле, душистом ветре, свете солнца. Она раньше не знала, что о близости можно думать так. Она раньше многого не знала. – Жаль, что в кабинетах у нас слишком хорошо всё слышно, – всё так же тихо рассмеялся ей на ухо Сергей, целуя её шею. Он не заметил, как она замерла, до крови закусив губу и безотчётно царапнув ногтями по тёплой деревянной обшивке стены. С того дня, как Сергея ранили в плечо, прошёл почти месяц, и, хотя его товарищи взяли часть его работы на себя, бумаг за это время накопилось столько, что из-под них почти не видно было стола. Возиться с документами Сергей не любил, и по его лицу и по тому, как он вздыхал и удручённо подпирал рукой щёку, было понятно, что ему очень скучно, но Клэр всё равно смотрела на него так, словно не видела ничего удивительнее в своей жизни. Она старалась не смотреть всё время и хотя бы иногда опускать глаза в учебник по физике, но там всё тоже было ужасно скучно, а ей так нравилось наблюдать за тем, как Сергей пишет что-то на снежно-белых листах. Он так и не застегнул верхнюю пуговицу на рубашке, и Клэр чувствовала, как начинают дрожать руки, и как разливается тягучей волной сладкое томление в груди, когда взгляд её останавливался на мгновение на ней. Она и не думала, что это будет так невыносимо тяжело: понимать, что нельзя прикоснуться к нему так, как хочется, потому что... Потому что нельзя. Сергей устало вздохнул, поднял на неё глаза и улыбнулась. Клэр немного растерянно улыбнулась в ответ и, когда он снова принялся что-то писать, отвернулась к открытому окну. Снаружи доносилось пение птиц, смех детей и шум машин, голоса со двора и звук чьих-то шагов, а ей всё равно казалось, что она слышит, как он дышит, и как бьётся его сердце. Перед ней лежала книга, которую она должна была прочитать, а она всё равно думала о нём. Ругала себя за эту слабость – и ничего не могла с собой поделать. – Клэр! Она едва не подпрыгнула, когда громкий голос Сергея раздался прямо у неё за плечом. – Я тебя зову-зову... – А... я сейчас закончу! Она так порывисто схватилась за учебник, что едва не смахнула со стола остальные книги. Конечно, в голосе Сергея, как и всегда, не слышалось укора, но она ведь и так понимала, что подведёт его, если не будет стараться. А разве старалась она сейчас, глядя в окно и думая о том, как ей хочется к нему прикоснуться? – Да я просто хотел спросить, не хочешь ли ты чаю с пряниками попить. Никаких сил уже нет с этими бумагами возиться, – вздохнул Сергей, а потом спросил с улыбкой: – А о чём ты так задумалась? – Да... так, – тут же смутилась Клэр. Чуть помедлила и прибавила виновато: – Не о физике. Ей стало легче после того, как они выпили чаю, сидя, как раньше, за одним столом и разговаривая о всяком: словно это помогло ей утвердиться в мысли, что та особенная близость, расцветшая между ними в последние дни, никуда не исчезала, даже когда они были среди других людей, и что ей только нужно привыкнуть сдерживать себя, как это делал для неё Сергей. Не притворяться – потому что это другое. Если притворяться, то уж точно ничего не скроешь. Такое вообще, наверное, не скрыть – и счастье, что этого и не нужно. Сергей сказал ей, что не нужно – и она верила ему. Она всегда ему верила. Ближе к полудню позвонил доктор Данилов и попросил Клэр зайти к нему ненадолго, потому что на этот день был назначен плановый осмотр. Ей сразу вспомнился невольно день её приезда, и по взгляду Сергея она поняла, что он тоже подумал об этом. Она мягко улыбнулась и сжала его руку, когда он поднялся из-за стола и сказал, что проводит её и подождёт возле кабинета. – Можно я сама схожу? – Уверена? В его глазах плескалась такая тревога, словно она просила отпустить её одну в лесную чащу, полную диких зверей, и от того, что он так заботился о ней, Клэр становилось одновременно очень неловко и невыразимо радостно. – Да. – Боишься теперь ходить вместе со мной? Голос Сергея чуть дрогнул – другие бы не заметили, а она не могла не услышать, – и Клэр подошла ещё чуть ближе, коснулась кончиками пальцев его щеки. – Я не боюсь теперь ходить одна. Здесь – не боюсь. Он облегчённо выдохнул, а она улыбнулась просто и светло. Не нужно было никаких других слов, чтобы рассказать о том, как это много, как это важно, что она больше не боится. – Приходи потом сразу в столовую. Я возьму, что ты любишь. Сергей поцеловал её в уголок губ и неохотно выпустил из своих рук. Она остановилась уже у двери – этой тонкой преграды, что отделяла их хрупкое рядом от других, – обернулась и тихо проронила: – А если он спросит? – Скажи как есть. Ты ведь понимаешь, что он только хочет помочь. Клэр медленно кивнула, глубоко вздохнула и открыла дверь.***
В столовой было шумно и светло. Солнечные зайчики, истомившиеся за короткую летнюю ночь и дождливые утренние часы, резво прыгали по стенам и потолку, спрыгивали со стеклянных витрин на застеленные белыми скатертями столы, бойко пересчитывали разложенные ножи и вилки и прыгали с разбегу в полные чая чашки. Ветер приносил с собой сквозь открытые окна запах свежих листьев и скошенной травы, причудливо мешавшийся с ароматом кофе и вишнёвого сиропа. – А что с Володей случилось? Алекс так его довела, что с новенькой он теперь даже знакомиться не хочет? Сергей поставил на поднос две тарелки с картофельной запеканкой и вопросительно взглянул на Андрея. Он, конечно, просто шутил и вовсе не думал плохо о своём товарище – более того, прекрасно его понимал, – но известие о том, что возиться с новенькой, о которой все говорили, что она «странная», придётся ему, Сергея совсем не радовало. – Поясницу прострелило после ночного дежурства. Не волнуйся, поясом из чьей-то там шерсти жена его уже обвязала, так что через пару дней он непременно вернётся в строй! – уверенно заявил Андрей. Потом коротко глянул через плечо и, зачем-то понизив голос, спросил: – Может, хотя бы поговоришь с ней? Я её за наш стол пригласил. Сергей тоже обернулся: «новенькая» и правда уже сидела за их столом и вопросительно разглядывала лежавшую перед на тарелке запеканку. Тёмные волосы, на вид лет двадцати. Простая чёрная кофточка, синие джинсы. – Так что в ней такого «странного»? – Да... ничего, – пожал плечами Андрей. – Чудная немного... иногда. А только я чувствую, что она хорошая. Сергей кивнул, осторожно ставя на поднос тяжёлый подстаканник. Он знал, что Андрей никогда не стал бы говорить так о ком-то, кто этого бы не заслуживал, и не помнил, чтобы хоть раз за пятнадцать лет его друг в ком-то ошибся. – Как её зовут? – Мария. Мария была красивой – и это было первое, о чём невольно подумал Сергей, подойдя ближе и увидев её лицо. В этом не было ничего, кроме искреннего чувства радости, которое испытывает человек, глядя на прекрасный цветок или закатное небо, и было бы странно, если бы он этого не заметил, но сама Мария так взглянула на него в ответ, словно он нанёс ей ужасную обиду, и она теперь пыталась понять, может ли он быть для неё чем-то опасен. У неё была чуть смуглая кожа и чёрные – в сказках о таких говорят «как вороново крыло» – волосы, заплетённые в косу, бархатные тёмно-карие глаза и тонкие, очень правильные черты лица. Алекс, на смену которой приехала Мария, тоже была красива – но по-другому. Красота Марии была тёплой и живой, и в ней не чувствовалось ни капли надменности или фальши. – Привет! – Сергей улыбнулся ей искренне, с первого мгновения ощущая какую-то необъяснимую симпатию к девушке, про которую говорили только, что она «странная». Быть может, потому, что и про его Клэр можно было так сказать, и она тоже смотрела на него так настороженно в тот далёкий первый день. – Привет, – чуть напряжённо ответила Мария. Помедлила мгновение, а потом глубоко вздохнула и откинулась на спинку стула. – Ты не принимай на свой счёт, я просто ещё не освоилась и нервничаю очень. Она улыбнулась одними уголками губ, и Сергей понимающе кивнул, осторожно опуская поднос на край стола. Простота и искренность всегда располагали его к себе, и в какое-то мгновение ему даже показалось, что он уже встречал прежде эту странную Марию. – Меня Сергей зовут, – представился он. – А с Андреем ты уже, наверное, знакома? Она кивнула и чуть нервно стукнула вилкой о край стола. – Тебе нравится в Припяти? Мария снова бросила на Сергея настороженный взгляд, словно пытаясь понять, спрашивает ли он из искреннего интереса или просто так, для поддержания никому не нужного разговора. Впрочем, не почувствовать его открытости она не могла, и потому мгновение спустя оторвалась от спинки стула, придвинулась чуть ближе и наконец отковырнула вилкой кусочек запеканки. – Да. Здесь здорово. Хотя она и ответила очень коротко, Сергей почувствовал, как потеплел её голос. Наверное, ей правда понравилось здесь за эти несколько дней. – А ты откуда? – Так, из одной дыры в Мэриленде. Вы про неё точно не слышали. – Мария едва слышно усмехнулась и чуть пожала плечами. – Полторы тысячи человек на весь... да это, в общем-то, и не город даже. АЭС, правда, есть, как и у вас. Я там всю жизнь прожила. Сергей помнил, как неловко он пытался расспрашивать Клэр о её жизни в тот первый день в Припяти, и теперь не решался задавать Марии вопросы, которые могли показаться той слишком личными. Она не выглядела такой замкнутой, какой была тогда Клэр, не была похожа на маленького раненого зверька, но в ней всё равно чувствовался какой-то болезненный надлом. Не только в волнении было дело. И, уж конечно, никто не становится диверсантом от хорошей, полной любви и счастья, жизни. – Я в приюте росла, – чуть глуше проговорила Мария. – Или про это не надо? Она вскинула на Сергея тёмные глаза и пристально посмотрела на него, но он только дружелюбно улыбнулся в ответ. – Ты ведь не на допросе. Можешь рассказать всё, что захочешь. Мне правда интересно. Во взгляде Марии на мгновение проскользнуло недоверчивое выражение, но она всё-таки решила продолжить рассказ. – Родители погибли, когда мне было семь. Потом меня пару раз хотели удочерить, но не сложилось. Я была не очень... послушной. – А сейчас тебе сколько? – Двадцать один. Это мало? В её встречных вопросах то и дело проскальзывало что-то смутно дерзкое – что-то, что она всеми силами пыталась в себе подавить, не дать этому вырваться наружу и снова всё испортить. Наверное, это даже не было на самом деле её частью: просто каждый ребёнок учится по-своему защищаться от мира, в котором у него никого нет. – Нет, – миролюбиво ответил Сергей. – И как там было? – В приюте? – В городе. – А... да ничего интересного. Сколько себя помню, единственный случай, который все обсуждали, это когда один псих сбежал из сумасшедшего дома и зарубил жену топором. Зубцы вилки Сергея противно проскребли по дну тарелки. Он молча переглянулся с Андреем, но Мария этого не заметила, потому что сидела, опустив глаза на свои руки. – Его застрелил шериф, а их дочку, которой тогда было всего два дня от роду, забрали в приют. Ей почти четырнадцать было, когда меня туда привезли. Она была такая... тихая. Я тоже была тихая, и ещё плакала всё время, а она со мной играла и читала мне книжки. Я сильно заболела через неделю, и она подарила мне старенького плюшевого кролика, которого всегда носила с собой. Потом она сбежала, и... Не знаю, что с ней случилось. Я её хорошо помню. Помню, что её звали Клэр, и глаза у неё были... горькие. В ней тоже была горечь: Сергей слышал её в голосе Марии и знал, что она есть и в её опущенных тёмных глазах. Эта горечь, наверное, давно просилась наружу, просилась быть рассказанной – но некому было рассказать, потому что никто не стал бы слушать, а теперь он спросил, и она рассказала, и это должно было быть очень странно, но не было, это было правильно, и в том, что из всех людей именно она, Мария, сидела теперь за этим столом, Сергею виделось нечто большее, чем простое совпадение. Наверное, скоро он уже не сможет не верить, что людей порой и правда связывают неведомые, невидимые нити, которые невозможно разорвать. И те, кто должен был встретиться, однажды непременно встретятся, потому что это не может быть никак иначе. – Я забыла совсем, что мне к доктору надо зайти! Мария встряхнулась, точно намокший под дождём воробей, и быстро поставила на поднос тарелку с запеканкой, к которой так почти и не притронулась. Она виновато отводила глаза, словно чувствуя, что сказала что-то не то и не так, и понимая, что ничего уже нельзя исправить. Андрей поднялся из-за стола и предложил проводить её до кабинета. Когда они уже были возле дверей столовой, из-за них показалась Клэр: улыбнулась Андрею и удивлённо посмотрела на Марию, взглянувшую на неё так пристально, пронзительно, что любому стало бы не по себе. Она быстро, не оборачиваясь, прошла к столу, за которым её ждал Сергей, а Мария проводила её взглядом и только потом вышла из столовой следом за Андреем. – А что это за девушка с Андреем была? – Клэр села рядом с Сергеем и вздохнула украдкой, бросив на него короткий взгляд. Ей тяжело было расставаться с ним даже на полчаса, и теперь ей ужасно хотелось его обнять, хотя бы просто прижаться к его плечу, но этого было нельзя. – Это новенькая. Помнишь, Анна про неё говорила? – А... Та, которая «странная»? – По-моему, она очень милая! – И красивая, – вздохнула Клэр, осторожно разрезая запеканку. Потом взглянула на удивлённо приподнявшего брови Сергея и поспешно прибавила: – Я ничего такого не имела в виду! Это… так. – В конце концов, ей ведь и правда не пришло бы в голову ревновать или убеждать Сергея в том, что эта девушка, которую они оба видели впервые в жизни, и в самом деле краше неё. – А почему она на меня так смотрела? – чуть помедлив, спросила она. Вилка и нож напряжённо подрагивали у неё в руках. – Она ведь не будет, как… – Нет, Клэр, она не будет, – мягко заверил её Сергей. – Помнишь, ты рассказывала про девочку из приюта, которой ты оставила своего старенького кролика? – Да, помню, конечно. Её Мария звали, как ту воспитательницу, которая очень заботилась обо мне. – Это она. Клэр вскинула глаза, взглянула неверяще на Сергея. – Мария? Он молча кивнул, глядя на неё мягкой синью своих глаз. Клэр быстро обернулась – но Мария, конечно, уже ушла. – Я и подумать не могла, что мы снова встретимся, – медленно и глухо проговорила она, тяжело опершись на край стола. – Жаль, что... так. Тонкие пальцы сжали вилку с такой силой, что побелели костяшки. Она не могла не вспомнить теперь о той страшной ошибке, что привела её сюда, не могла не взглянуть на уродливый шрам на запястье, не могла не услышать собственный крик, оглушительным звоном отдававшийся в её голове. От этого ей сразу стало очень горько и больно, и она старалась думать о синей птице, что лежала у неё на груди, и о кольце с синей росной каплей, но этого было мало, ей нужно было прикоснуться к родному мягкому теплу, чтобы снова забыть, чтобы сказать, что ничего не было, не было, не было. Нельзя. Она чувствовала, как Сергей касается её взглядом, в котором было больше, чем могли бы рассказать все слова на свете. Она силой заставила себя вернуться в здесь и сейчас, ради которых она жила, ради которых дышала и открывала глаза навстречу новому утру. Она даже смогла улыбнуться, взглянув на Сергея, и увидела облегчение и благодарность в его глазах. – Можно мне поговорить с ней минутку? – Мы пока будем заниматься вместе. Ты не против? Клэр покачала головой и медленно выдохнула, чувствуя, как снова спадает с груди невыносимая тяжесть.***
Когда они вернулись в кабинет Сергея, Мария стояла возле открытого окна, обхватив себя руками, и смотрела куда-то вниз. Обернулась, когда Андрей вышел и прикрыл за собой дверь. Взглянула на Клэр всё тем же пронзительным взглядом. – Привет! – Клэр нерешительно остановилась возле своего стола, словно это она была здесь гостьей. – Это правда... ты? – В голосе Марии слышалось напряжение, граничившее почти что с мукой, будто от этого вопроса зависела вся её жизнь. – Правда. Клэр улыбнулась одними уголками губ, а в следующее мгновение Мария оказалась вдруг рядом и обхватила её за шею. В этом было что-то по-детски тёплое, чуточку наивное и в то же время болезненно надломленное, потому что они ведь были две сироты, они не виделись так много лет и теперь не могли не почувствовать себя снова детьми – пусть всего на несколько кратких мгновений. Клэр тоже обняла её и ласково, утешающе погладила по спине – совсем как тогда, полжизни назад, когда Мария горько плакала в полумраке приютской спаленки, а она беспомощно пыталась хоть немного утишить её боль. У них было семь лет разницы, но Клэр и тогда думала, что они могли бы стать подругами. Только она сбежала и умерла, а Мария была живой. – Я так хотела снова тебя увидеть! – Мария чуть отстранилась, заглядывая ей в глаза. – Я правда думала о тебе и всё боялась, что с тобой случилось что-то… плохое. – С тобой, наверное, тоже, – печально отозвалась Клэр. – Просто так сюда не приезжают. Только теперь вспомнив, что они находятся в отделении КГБ, да ещё и в присутствии офицера, про которого ей сказали, что он «главный», Мария сделала полшага назад и бросила на Сергея смущённый взгляд. Тот улыбнулся ей, и тогда она посмотрела на него уже как-то пытливо, будто безмолвно спрашивая саму себя, правильно ли она всё понимает. Потом решила, видимо, что правильно – и сразу расслабилась, опустила плечи, улыбнулась в ответ, и в её тёмных глазах засверкали озорные, живые искорки. – А это что, букварь? Ты русский учишь? Мария устроилась за столом рядом с Клэр и теперь с любопытством разглядывала разложенные на нём книги. – Я... немножко. Смутившись, Клэр бросила на Сергея полный смятения взгляд, который Мария, конечно, не могла не заметить. – А стрелять мы будем? – живо поинтересовалась она. – Не сегодня, – тихо рассмеялся Сергей. Какое-то время в кабинете было очень тихо: только мирно шуршал бумагами Сергей, и разговаривали о чём-то полушёпотом Мария и Клэр. Попытки разобраться в сложной схеме ни к чему не приводили, хотя Мария и заметила не без удивления, что всегда была уверена в том, что неплохо разбирается в физике, и в конце концов она просто взяла и развернула книжку, взывая к авторитету в лице Сергея. – Персик, слушай, а вот это вот что такое? Сергей ещё пару мгновений смотрел в лежавший перед ним отчёт: осознать, что обращаются к нему, сразу не получилось. – Это ты мне? – изумлённо спросил он наконец, поднимая глаза на Марию. Та кивнула, всем своим видом выражая удивление от того, как это он мог не понять. – Я Сергей. – Персик – тоже хорошо, – невозмутимо сообщила Мария, а Клэр не выдержала и засмеялась, прикрыв рот тыльной стороной ладони. – Ну правда ведь похож, скажи? – Мария как ни в чём не бывало обернулась к ней. – Волосы на солнце рыжим отливают, а уж когда ещё и краснеет... Клэр рассмеялась, уже не сдерживая себя, потому что на щеках Сергея и правда проступил предательский румянец. Нет, он совсем не сердился на эту смешную девчонку и даже не считал её странной, хотя и начинал понимать, почему так считали другие. Он чувствовал горечь, спрятанную глубоко за улыбкой, и ему хотелось её защитить. Сделать так, чтобы ей не пришлось защищаться самой, прячась за безобидные шутки, казавшиеся такими неуместными со стороны. Она была совсем не похожа на Клэр, но он ощущал, какое между ними было тепло – несмотря на годы в разлуке, – и не тревожился о том, что она так быстро всё поняла. Это было неправильно – то, из-за чего они все здесь собрались. Но это был и его долг.***
– Я всегда мечтала вырваться из Ласби, поэтому и старалась учиться хорошо. И ещё я знала, что я красивая и верила тогда всерьёз, что это принесёт мне какое-то счастье. Они сидели на скамейке в парке, что раскинулся зелёным шатром за «Полесьем», и Клэр было видно оттуда то место, где Сергей подарил ей первую сирень и синюю птицу. Она смотрела на чуть склонившую голову Марию, и в груди у неё поднималось что-то странное, тягучее, тёплое и тоскливое, потому что она впервые за долгое время ощущала, как её касается прошлое – то, в котором ещё не было так много боли и необратимости. – Правда, я зажатой была очень – в приюте всё-таки росла, – и на меня часто смотрели свысока. Мне шестнадцать было, когда на меня впервые парень внимание обратил, и... – Мария вздохнула и неопределённо взмахнула рукой. – Ясное дело, у меня слегка крышу сорвало. Он был вылитый красавчик из романтических мелодрам, и такое, конечно, любой неуверенной в себе девчонке польстило бы. Ухаживать он, правда не умел, но я тогда думала, что у него крутая машина, и он иногда угощал меня пиццей после занятий. В общем, вскружил мою пустую головку. Мария горько усмехнулась, и Клэр ласково коснулась её плеча. – Ну зачем же ты так о себе? Тебе ведь только шестнадцать было! Это она в шестнадцать уже чувствовала себя древней старухой. – Таким, как мы с тобой, хорошо бы умнеть побыстрее. Вся сжавшись, Клэр незаметно царапнула ногтями край скамьи, но Мария, погружённая в какую-то одну ей известную горечь, ничего не заметила. Только досадливо куснула губу, когда на неё обернулся проходивший мимо молодой мужчина. – Он меня как-то на вечеринку пригласил, и я пошла, хотя не знала там никого. Я просто хотела быть... как все. Только среди незнакомых людей мне всё равно было как-то не по себе, и я даже обрадовалась, когда он меня наверх увёл. Он мне предлагал что-то выпить, но я отказалась. Тогда он начал... приставать. Я испугалась ужасно и сказала, что не хочу, просила остановиться, а он велел мне «прекращать ломаться». Я его оттолкнуть попыталась, а он меня ударил по лицу. Платье на мне начал рвать. Клэр молчала, дышала тяжело и прерывисто, стискивала до боли тонкие пальцы, чувствуя привкус крови во рту. Она не могла не ощущать эту боль как свою и ждала каждого слова Марии так, словно кто-то выносил ей сейчас приговор. – Я его бутылкой ударила по голове и убежала. Потом просидела два дня в приюте, сказавшись больной, потому что боялась встретиться с ним. Одна девочка, с которой я не то чтобы дружила, но близко общалась, рассказала, что у него появился вдруг шрам на левой щеке, но он не говорит, откуда тот взялся. Кое-кто уже начал посмеиваться и шептаться о том, что не быть ему теперь первым красавцем, и... В общем, когда я наконец вышла как-то вечером на улицу, он вместе с приятелями загнал меня на окраину, где даже жилых домов не было. Они просто... гонялись за мной на его крутой машине. Пятеро их, кажется, было. Клэр вздрогнула, вспомнила свою последнюю ночь и всё, что было перед синей птицей. В голосе Марии было столько горечи и обиды, что невозможно было поверить, будто это она звонко смеялась там, в отделении, всего час назад. – Когда им надоело, они меня догнали и сорвали всю одежду. Хотели гонять так, потому что думали, что я не посмею вернуться в город, а я посмела. Они тогда догнали меня снова и набросились, но я стала кричать, и они бросили меня, потому что город был уже очень близко. А я... Не знаю, во мне тогда будто сломалось что-то, и было уже совсем всё равно, что кто-то смотрел. Я так до самого полицейского участка и шла. Мария прикрыла на мгновение глаза и прерывисто выдохнула, когда Клэр мягко погладила её руку. Потом придвинулась чуть ближе и обняла её за плечи. Она чувствовала эту их горестную общность ещё с того мгновения, как приблизилась, прикоснулась к ней, и теперь и понимала, откуда эта боль. – Был большой скандал, потому что для Ласби это ведь… дикость. Там сроду ничего не происходило, кроме той истории с психом… – Мария осеклась и виновато взглянула на Клэр. – Прости, пожалуйста! Та только покачала головой и погладила её плечо. – Тот... В общем, у него отец был «со связями», и кончилось всё тем, что они просто уехали из города. Все пятеро. Я с трудом вернулась в школу и даже смогла хорошо её закончить. Только уезжать из Ласби мне больше не хотелось – хотя, казалось бы... Я просто работала официанткой, и когда появился тот человек, который всё вился возле станции, а потом стал меня... Как это называется? «Вербовать»? В общем, я согласилась. Так всё... опротивело. Там всё равно ничего нет. Мучительно тяжело вздохнув, Мария подняла голову, подставляя лицо лучам клонившегося к закату солнца. Казалось, она сбросила с плеч непосильную ношу, рассказав о своём горе – возможно, впервые, – человеку, которому не было всё равно. Она только не знала ещё, насколько. – С тобой ведь тоже случилось что-то плохое? – тихо спросила она, мягко сжав пальцы Клэр. – Да. Одно короткое, горькое слово, делившее пополам целую человеческую жизнь. – Знаешь, когда мне лет десять было, я в новостях увидела репортаж о том, как арестовали трёх жителей Бруклина, которые заманивали к себе молоденьких девочек и потом неделями их насиловали. Там рассказывали про девушку, которая погибла, и ещё про ту, что выжила, хотя её долго продержали. Её за три года до того нашли на свалке, и она потом в больнице провела две недели, но так и не вспомнила, как её зовут. После этого она пропала, и говорили, что она, наверное, убила себя. И ещё… фотографию показывали. У неё лицо было разбито, но мне всё равно показалось, что она очень похожа на тебя. – Это была я. Мария кивнула и молча прижалась к ней, словно ищущий тепла бездомный котёнок. Ей не нужны были другие слова, чтобы почувствовать всю горечь и боль – её было слишком много и в этих трёх. – Я правда сбежала из больницы и хотела броситься с моста, – тихим, чуть подрагивавшим голосом проговорила Клэр, ощущая странную, страшную неуместность этой черноты, пустоты, безжалостно вторгавшейся в солнечное умиротворение вечернего парка. Меня спасла одна очень хорошая женщина, и я прожила с ней несколько лет, пока она не умерла. Работала в её цветочном магазине, и просто... существовала. Потом встретила студентов, которые бывали здесь, и ещё четыре года жила мечтой приехать сюда. Хотя бы так. – Тебе здесь нравится? Мария ласково погладила её по плечу, а Клэр глубоко вдохнула тёплый вечерний воздух, в котором ещё чувствовался аромат отцветавшей сирени. – Здесь я дома. Это короткое слово значило для них обеих очень много, потому что нельзя просто забыть, как ты жила в приюте с другими сиротами и была одна среди всех людей, и с каждым днём, месяцем, годом таяла надежда на это удивительно-тёплое «дома». Ведь потом, когда вырастаешь и выходишь в мир, когда живёшь в маленькой угловой квартирке – это не «дома». Это просто одиночество, запертое в четырёх стенах. – А твой дом так и стоит, – тихо проронила Мария. Клэр дёрнула плечом и смяла тонкими пальцами подол платья. – Он не... мой. Это просто дом. – Он целый совсем, даже окна не разбиты. Его и сейчас все... ну, боятся. Обходят стороной. – Мне всё равно. Я туда не вернусь. – Останешься с ним? – С кем? Клэр взглянула на Марию, и та быстро спрятала улыбку, уткнувшись носом в её плечо. – Со своим Сергеем. – Что, так... заметно? – Ты даже русский начала ради него учить! В воздух взвилась трель велосипедного звонка, и мимо скамейки пронёсся на всех парах красный трёхколёсник. Клэр улыбнулась смущённо и мягко сжала руку Марии. Она чувствовала себя очень странно: как будто бы ей встретился после долгой разлуки кто-то очень близкий и родной; кто-то, с кем можно было совсем не притворяться и говорить о чём угодно. Они были знакомы совсем немного и очень давно, но Клэр всё равно чувствовала, что это так. – А он... знает? – Да. Я ему всё рассказала. Когда рыдал над Припятью дождь, и небо осыпалось осколками грома, и дома припадали низко-низко к земле. – И что он? – Сказал, что всё равно меня любит. То есть... не «всё равно», а просто любит. Потому что это не может быть никак иначе. – А ты? – Я очень его люблю. Мария кивнула, словно убедившись в чём-то очень важном для себя, и снова улыбнулась – тихо, искренне, тепло. – Я так рада за тебя! – мягко проговорила она. Помедлила и прибавила, чуть опустив глаза: – А у меня, вот, никогда уже ничего не будет. Я вообще с трудом выношу, когда на меня мужчины смотрят. Они, может, ни о чём таком и не думают, а мне всё равно кажется, что... – Она запнулась, облизнула пересохшие губы, а потом взглянула с горькой улыбкой на Клэр. – Мне это так странно, что кто-то завидует моей... красоте. Я ведь от неё ничего, кроме боли, не получила. Клэр пристально всмотрелась в её тонкие черты, бархатные глаза, ловя отголоски, отблески этой боли, отзвуки одиночества, отчуждённости, страха. Она очень хорошо знала, чувствовала всё это сама, и ей стало вдруг неловко оттого, что когда-то она могла верить всерьёз, будто её жизнь сложилась бы по-другому, будь она хоть немножечко красивее. – Я тоже раньше думала, что никогда не смогу никого к себе... подпустить. Даже представить себе не могла, что такое может случиться. Что такое вообще бывает. – Такое? – Близость. Птицы пронеслись в вышине с пронзительным вечерним криком, и тёплый ветер ласково взъерошил пышную зелёную листву. – А у тебя ведь раньше волосы были совсем рыжие, и глаза... не такие. Серо-голубые, да? Клэр тихонько рассмеялась, взглянув на Марию, словно в один миг они стали теми девочками, которым было очень одиноко и больно, но которые могли ещё надеяться и верить, что и для них в этом мире есть что-то хорошее, тёплое, настоящее. – Изменились почему-то годам к двадцати. Мария кивнула, а потом снова обхватила её руку. – Я теперь понимаю, что ужасно по тебе скучала, – искренне призналась она. Так, словно долго-долго ждала возможности произнести эти слова. – Мы ведь, наверное, могли бы стать тогда подругами? – Мы можем быть подругами теперь, – мягко проговорила Клэр. Чуть помедлила и прибавила, боясь показаться навязчивой: – Если хочешь. – Очень хочу! – В глазах Марии снова зазолотились весёлые искорки. – А Персик не будет возражать? – Не будет, если пообещаешь не называть его «Персиком»! Они звонко засмеялись, и птицы подхватили их смех, разнося его на своих крыльях над вечерним парком. Золотистый июльский воздух полнился ароматом последней сирени, и ласковый ветер дышал теплом обретения.***
Когда они с Сергеем вернулись домой, Клэр снова ощутила, как начинает разливаться в груди то прежнее сладостное томление, тянувшее её прикоснуться, прижаться, припасть к родному мягкому теплу. И... больше. Теперь в нём было что-то ещё – что-то, для чего она не знала нужных слов, и от этого ей почему-то было очень больно. Она едва дождалась, когда Сергей открыл наконец дверь квартиры, впустил её внутрь, вошёл следом, потянул ручку, и ждать дольше она уже не могла, это было сильнее, она обхватила его своими тонкими руками, прижалась всем телом, обожгла поцелуем – так ему показалось. В ней уже не чувствовалось прежней неловкости и страха сделать не так – разве только в те первые мгновения, когда она больше думала, чем ощущала. – Прости... Она чуть отстранилась, смущённо опуская глаза, отнимая руки. Строгое разумное снова взяло верх, диктуя свои бесконечные «можно» и «нельзя». – За что? Тихонько вздохнув, Клэр нерешительно подняла на него глаза. – Ну, за... это. Просто я об этом весь день думала. Сергей улыбнулся, любуясь проступавшим на её щеках румянцем. Он ещё не чувствовал в ней прежде этой скрытой, затаённой до времени страстности, которую ощутил вдруг теперь, в этом её нежданном порыве. Это было что-то странное, тонкое, сложное, как красно-золотой огонь и белый-белый снег, что не тает от самого сильного жара. – Я тоже, – тихо проронил он, коснулся её щеки, поцеловал уголок губ, провёл кончиками пальцев по шее, чувствуя, как быстро бьётся под кожей тоненькая вена. Клэр снова потянулась к нему, задела рукой кольцо с ключами, лежавшее на краю тумбы, и те со звоном упали на пол. – Надо дверь закрыть, – улыбнулся Сергей. Она тоже улыбнулась и покорно отступила на шаг, словно освобождая место для другого. Она чувствовала, как внутри у неё сжимается тугая пружина, сдавливая стальными кольцами горячую живую плоть. Клонившееся к закату солнце заливало своим красно-золотым светом гостиную и кухню. Сквозь распахнутые окна падал птичий гром, и важно шуршал на плите закипающий чайник. – Жарко так... Пойдёшь пока в душ? Клэр рассеянно коснулась мягкого белого полотенца, которое протягивал ей Сергей. Они стояли в коридоре, возле двери в ванную, и Клэр не могла не вспоминать о том, о чём ей думалось этим утром, когда она стояла под струями горячей воды и чувствовала, как разливается внутри у неё нестерпимый жар. Тогда ей, правда, ещё было больно. Теперь – нет. Теперь ей только хотелось, чтобы там с ней рядом был Сергей. – А может... – нерешительно начала она, бросив на него короткий, быстрый взгляд. Запнулась, замолчала. – Что, набрать тебе ванну? – мягко предложил Сергей, глядя на неё чуть удивлённо. Клэр отвела глаза и закусила губу. Это, наверное, очень приятно, когда вдвоём. И очень стыдно. – Нет, спасибо, я... так. Она смущённо и чуть нервно улыбнулась, взяла полотенце, безотчётно смяв его в руках, открыла – почти распахнула – дверь, вошла – почти вбежала – внутрь, захлопнула её за собой, тяжело привалилась спиной. Она знала, что это не по-настоящему, но очень ясно слышала холодный злой голос, ронявший в звенящую пустоту одно жестокое слово, которому её заставили когда-то поверить. Шлюха.***
Клэр сидела на диване, зябко закутавшись в красный клетчатый плед и совсем не чувствуя разлитого в комнате мягкого вечернего тепла. Она не могла оставаться в спальне, не могла просто сидеть на кухне и пить чай, дожидаясь, когда Сергей выйдет из душа, и можно будет ужинать: как будто бы кто-то чужой и строгий велел ей сесть на этот диван и страдать. Мучить себя, бесконечно проматывая назад исцарапанную киноплёнку собственной жизни. Вонзая в и без того уже до крови израненную душу жестокое «почему со мной всегда всё не так». – Маленькая, ну что случилось? Она даже не заметила, как Сергей вошёл в комнату и осторожно присел рядом. Мягко потянул её за плечо, словно прося взглянуть на него, рассказать, отчего она так истерзалась. Так и было, конечно, а только она не могла. Совсем не могла. – Клэр, родная, я ведь не смогу помочь, если ты будешь молчать. Ты же вот только сегодня утром обещала, что... постараешься. В его голосе слышалась усталость – она заметила, не могла не заметить, – и от этого ей стало только тяжелее, больнее, потому что и ему ведь тоже больно и тяжело. У него семья, друзья, его долг, и обо всех, обо всём он должен позаботиться, всему отдать силы и своё тепло, а она совсем не помогает, только мешает, делает всё сложнее и хуже. Он бы сказал ей, конечно, что это не так – и у неё самой часто получалось в это верить. Но в такие мгновения, когда прежнее нестерпимое отвращение к самой себе захлёстывало её с головой, она совсем не могла видеть света и чувствовать тепла. – Я... не могу. – Клэр подтянула колени к груди и уткнулась в них подбородком. – Стыдно. – Ты ведь ещё совсем недавно вот точно так же здесь сидела и рассказывала мне про самое страшное. Разве я после этого стал думать о тебе плохо? Клэр горько вздохнула, не в силах даже взглянуть на Сергея. Она знала, что каждое его слово было правдой, и тем более нелепым, бессмысленным и жестоким казалось ей всё то, что терзало её изнутри. Зверь в чаще. – Я не знаю, как сказать. – Тогда скажи как есть. А я обещаю, что постараюсь понять. Она молчала ещё несколько томительно долгих минут, замирая под гладившей её плечо рукой Сергея. Она, наверное, правда сумасшедшая. Как отец. – Я сегодня думала о том, что... было, – сдавленно проговорила наконец Клэр. – Это из-за того, что тебе было больно? – Нет. Наоборот. – Наоборот? Она прерывисто вздохнула, чувствуя себя очень глупо оттого, что Сергей, искренне желая ей помочь, был вынужден тащить из неё каждое слово, будто клещами. – Пока мы были там, в отделении, мне всё время хотелось к тебе... прикоснуться. Хотя бы просто за руку взять. И тем сильнее хотелось, что было нельзя. А когда мы вернулись, и ты спросил про душ... или ванну... Я почему-то подумала, что это, наверное, очень приятно, если... вдвоём. – Она запнулась, смяла тонкими пальцами плед у себя на коленях, по-прежнему не глядя на Сергея. Потом сжалась совсем и проговорила так горько, словно сознавалась в ужасном преступлении: – Прости, я знаю, что это... мерзко, и что я не должна! – Мерзко... что? Я думал, ты веришь, что ты теперь моя жена. В голосе Сергея редко была слышна обида – тем реже, что он хорошо умел её прятать, – но Клэр умела её различать. Всегда слышала – и очень от этого страдала. – Я верю! – Она обернулась так резко, что в шее жалобно хрустнул позвонок. В глазах у неё блестели слёзы, а на бледных щеках проступил румянец – не трогательного смущения, а жгучего стыда. Сергей не мог этого понять, но ей в самом деле было стыдно. – Ведь одно дело, когда... ты. А когда я... Несколько минут Сергей просто молчал, а она терзала бахрому пледа, лишь время от времени решаясь бросить на него короткий виноватый взгляд. – Так тебя пугает то, что ты сама хочешь близости, когда я, как тебе кажется, ничего не делаю для того, чтобы показать желание со своей стороны? – с видимым усилием подбирая слова, спросил наконец Сергей. – Наверное... да, – тихо отозвалась Клэр, глядя куда-то в сторону. – Я от этого кажусь себе навязчивой. И... – Что? – Шлюхой. Она вздрогнула, когда Сергей медленно убрал руку. Потом испугалась. Затравленно взглянула на него, пытаясь прочитать по его лицу, не сказала ли она то, что могло бы всё испортить – навсегда, безвозвратно. – Прости, Клэр, я даже не знаю, что сказать. Это из-за того, что тебе те нелюди наговорили? Что, если кричишь – значит, нравится, а если нравится – значит, шлюха? И ты теперь на нашу близость смотришь так, что ты будто бы расплачиваешься своим телом за еду, одежду и крышу над головой, которые я тебе даю? Он сказал это очень тихо и очень горько, и в голосе его слышалась боль. Она медленно отвернулась, придерживаясь за спинку дивана, потому что ей показалось вдруг, что совсем рядом разверзлась чёрная пропасть, и она вот-вот в неё упадёт. Сердце закололо, и больно стало дышать: воздух с трудом проходил в лёгкие, словно затапливая их раскалённым свинцом. Она чувствовала, что задыхается. Правая рука будто бы сама собой потянулась к предплечью левой, чтобы впиться ногтями в тонкую кожу, покрытую белыми шрамами, но её вдруг свело судорогой, и Клэр почувствовала, что больше совсем не может пошевелиться. – Тише... – Сергей придвинулся ближе, обхватил её и мягко прижал спиной к своей груди. – Дыши вместе со мной. И просто... послушай. Закатное солнце падало красным золотом сквозь распахнутое окно. – Это правда, что в жизни бывают вещи, которые мы не можем изменить. Не можем, как бы сильно нам этого ни хотелось. Не можем забыть, не можем сделать вид, будто этого никогда не случалось. Но у нас всегда есть выбор. Слышишь? Всегда. Мы можем выбирать, как мы относимся к тому, что произошло. Вот... смерть. Однажды она настигнет каждого, и нет на свете человека, который смог бы от неё убежать. И поэтому перед каждым стоит выбор: как отнестись к неизбежности смерти? Мы можем бояться смерти – или радоваться каждому мгновению жизни, принимая его с благодарностью. Мы можем отдавать власть над собой тем, кто когда-то причинил нам страшную боль – или быть счастливыми здесь и сейчас. Я не виню тебя за то, что ты так долго выбирала первое, Клэр. Ты не виновата. Ты просто не знала, что можно иначе. Наверное, даже не понимала, что отдала власть над собой своим мучителям. – Власть? Её голос дрожал, и было ещё очень трудно дышать, но Сергей ласково гладил её сведённые судорогой пальцы, и его дыхание касалось теплом её лица и шеи. – Да, родная. Мне очень больно это признавать и говорить об этом тебе, но я хочу, чтобы здесь, сейчас, ты просто это поняла. На самом деле ты не освободилась от них после того, как они оказались далеко и уже не могли тебя тронуть. И даже после того, как их осудили до конца их дней. Разве это ты сама хотела одиночества, хотела смерти, хотела прятаться под некрасивой одеждой, есть что попало, сидеть в своей маленькой квартирке, словно в заточении, прятать ото всех глаза, видеть в каждом врага? Разве это ты сама решила, что ты некрасивая, недостойная, испорченная? Разве кто-то из тех – пусть немногих – кто был к тебе по-настоящему добр, говорил, что ему неприятно смотреть на тебя, неприятно к тебе прикасаться? Это их голоса у тебя в голове повторяли и повторяли жестокую ложь все эти годы, продолжая обманывать и мучить тебя. Ты сделала свой выбор лишь однажды – поверив в эту ложь. Все остальные выборы они делали за тебя. Даже теперь, рядом со мной, ты продолжаешь слушать их, а не меня. Почему ты веришь им больше? За что ты снова и снова наказываешь саму себя? Зачем заставляешь себя расплачиваться за каждое мгновение радости? Клэр казалось, что сердце её вырвется из груди, разорвётся от боли, выломает, вывернет все рёбра. Оглушающее осознание того, чем на самом деле была все эти годы её жизнь, обожгло её с такой силой, словно её несчастное, измученное, изломанное тело снова проткнули насквозь раскалённым прутом. Она даже не могла расплакаться, выпустив эту страшную чёрную горечь в потоке слёз. Она просто задыхалась в руках своего Серёжи и едва сдерживала рвавшийся из груди страшный крик. – Мы не можем изменить прошлое, родная. И мы не знаем, что случится в будущем – и случится ли оно, это будущее. Настоящее – это всё, что у нас есть. У каждого из нас. Только здесь и сейчас мы можем быть свободными. Можем выбирать. Быть счастливыми. Быть вместе. Сергей мягко обхватил её плечи и развернул к себе. Ласково провёл рукой по её волосам и по щеке. – Посмотри на меня, пожалуйста, – тихо попросил он. Клэр судорожно вздохнула, обхватила его руку – так крепко, словно боялась упасть в чёрную пропасть, – и подняла на него больные глаза. – Здесь и сейчас всё хорошо, Клэр, – мягко проговорил Сергей и тихо улыбнулся. – Здесь и сейчас всё хорошо. Просто попробуй это почувствовать. Она смотрела в его глаза, падая в высокое синее небо. Она упала в его руки, вспоминая, как дышать. За ужином Клэр почти всё время молчала, но улыбалась всякий раз, когда Сергей поднимал на неё глаза: чуть устало, но не вымученно, искренне и благодарно. В груди ещё было больно, как будто бы там ворочался покрытый острыми колючками комок или сердитый ёжик, но она уже была больше здесь, чем тогда. Всё мучительно сжималось внутри от одной мысли о том, что все эти годы она жила не своей жизнью, была не собой, была кем-то – чем-то – совсем другим, неправильным и калечным. Горечь сожаления затапливала грудь, но Сергей просил её не жалеть. Ничего из этого уже нельзя было изменить, и это ведь было так много – то, что она оказалась здесь, с ним. Не нужно... жалеть. Нужно только отпустить. Солнце уже опускалось за горизонт, и последние его лучи отражались в створках распахнутого окна и в струе бежавшей из крана воды. Птицы носились в вышине со своим пронзительным вечерним криком, и смеялись игравшие во дворе дети. Клэр медленно поднялась из-за стола, подошла к Сергею и нерешительно положила руки ему на плечи, доверчиво прижалась к его спине. Она не могла этого видеть, но чувствовала, что он улыбнулся – так, словно он улыбался не одними только губами, а всем телом. От этого она смогла вздохнуть чуть свободнее и прижалась щекой к его шее. Он просто мыл чашки, из которых они только что пили чай, а она думала о том, какое это счастье – чувствовать, что он живой и рядом. – Что? – Сергей взглянул на неё с улыбкой, обернувшись через плечо. – Так... Мамино письмо вспомнила. Сергей поставил блюдце на решётку сушки и закрыл кран. – Она ведь только одного хотела, Клэр. Чтобы ты была счастлива. – Я знаю... знаю. Он повернулся к ней, привлёк её к себе, и она снова почувствовала, как по телу её прошла горячая волна, захлестнула её с головой, и нестерпимо захотелось прикоснуться. Она медленно скользнула руками по его плечам, обхватила его за шею. Она и раньше, конечно, знала, какой он сильный, но теперь это было как-то... по-другому. Теперь в этой силе было не только обещание защиты, но и что-то ещё. А потом что-то случилось. Она просто стояла, прижавшись щекой к плечу Сергея, чувствуя его руки на своей спине, его дыхание на своей шее, и взгляд её упал на озарённое закатом небо, и ей вдруг показалось, что она падает, нет, взлетает, высоко-высоко, и время останавливается, его больше нет, и она слышит детский смех, видит детей – они играют, катаются с горки, родители смотрят на них с улыбкой, кто-то подходит к своему дому, смотрит на окна своей квартиры, из которых слышны родные голоса, откуда-то доносятся звуки гитары и лай собак, свист закипающего чайника и пение птиц, и этот первый вечер июля пахнет последней сиренью, речной водой, малиновым вареньем и шоколадом. – Я, кажется... чувствую. – Что? – Здесь и сейчас. Сергей чуть отстранился, с улыбкой заглядывая ей в лицо. – Это похоже... Как будто смотришь на всё с высоты, да? – Да. И всё... принимаешь. И ощущаешь... – Благодарность? – И счастье.***
Клэр чувствовала, как по всему её телу бегают тёплые мурашки, и сердце часто-часто бьётся в груди, но всё равно не отпустила руку Сергея, забираясь на кровать. Она не ожидала от себя такой смелости – ещё час назад она бы сказала «наглости», – но, когда он спросил, чем она хочет теперь заняться, она просто взяла его за руку и потянула за собой. Он сел рядом с ней на край кровати, глядя на неё с ласковой улыбкой. Она даже нашла в себе силы сама его поцеловать. И только потом с каким-то болезненным смущением взглянула на окно. – Слишком светло? – мягко спросил Сергей, погладив её по плечу. Клэр куснула губу и опустила глаза, чувствуя, как иссякает её решимость. То, что, казалось, должно было быть таким естественным, превращалось во что-то очень вымученное, и от этого ей становилось неловко и страшно. – А если... так? Она непонимающе смотрела на Сергея, взявшего со спинки кровати тоненький синий платок, который она набрасывала на плечи, когда они гуляли прохладными вечерами. Он аккуратно сложил его и, прежде чем она успела что-то понять или сказать, осторожно завязал ей глаза. – Может, всё дело в этом? Ты больше думаешь о том, что твоё тело выглядит не так, как тебе хотелось бы, а не о том, что ты чувствуешь внутри, правда? Клэр медленно кивнула. – Ну... вот. Только ведь изнутри всё и идёт. Всё тепло и свет, которые мы можем друг другу подарить – они оттуда. И, может быть, так ты сможешь больше почувствовать себя... собой? А если неприятно – просто сними. Я не заставляю, только предлагаю попробовать. – Я знаю, – быстро ответила Клэр. Чуть помедлила, облизнув пересохшие губы. – Это... ничего. Она вглядывалась в темноту, чувствуя, как голова начинает кружиться, а кровать – будто бы покачиваться, словно плывя по волнам. Она просяще протянула руку, ища руку Сергея – и сразу ощутила его родное тепло. Он целовал её ещё нежнее, чем прежде, словно эта повязка на глазах сделала её совсем хрупкой и беззащитной, а она по-прежнему медленно и неумело расстёгивала непослушные пуговицы на его рубашке. Сердце билось часто-часто, и прерывистое дыхание с трудом вырывалось из груди, но Клэр всё-таки нашла в себе силы расстегнуть «молнию» на боку платья. – Хочешь, я сам? – тихо спросил Сергей, не выпуская её из своих рук. Клэр медленно покачала головой. – Я... попробую. Просто помоги, пожалуйста. Мурашки снова побежали по плечам и спине, когда по ним скользнула ткань платья, когда их коснулся тёплый вечерний воздух. Сергей сразу обнял её, чтобы она не чувствовала себя одинокой в этой темноте, и Клэр благодарно прижалась к его груди. Она чувствовала себя очень странно оттого, что поняла вдруг: она не может вспомнить теперь, что с её телом не так. Не может вспомнить, как это не так выглядит. Она ведь только в зеркале могла видеть свою изуродованную спину, и теперь не могла представить даже тот большой шрам внизу шеи. Она машинально коснулась кончиками пальцев шрама на левом запястье, но он тоже показался ей только... странным. Она подумала о том, что сказал ей Сергей: она не знала бы о том, что некрасива, если бы кто-то не сказал ей этого, и если бы она сама не сравнивала себя с другими. Так был ли в этом какой-то смысл, если он не сравнивает её ни с кем и говорит, что она красива? И как она могла верить во что-то другое? Это было очень странно, но ей захотелось вдруг скорее снять с себя то немногое, что ещё оставалось – как будто бы тогда она наконец вправду стала бы собой. – Мне отвернуться? Клэр быстро, чутко, словно птица, повернула голову на его голос. – Нет... не надо. Мне... нравится, как ты смотришь. – Словно тёплые солнечные зайчики бегут по её робкому телу. – Это ведь ничего? В её голосе снова послышалась тревога, а где-то внутри зашевелилось сомнение, но Сергей мягко сжал её руку, и это прошло, хотя он даже ничего не сказал. Какое-то время она ещё сидела, подтянув колени к груди, обхватив их руками – прячась, – и он просто сидел рядом, тепло касаясь её своими синими глазами. – Получается, я боюсь себя? – тихо-тихо проронила Клэр. – Ты просто очень долго была... отделена от своего тела. И от своих чувств – а теперь их так много! Ты, наверное, просто не знаешь, как с ними поступить, не доверяешь себе и по привычке пытаешь всё себе запретить. Наказать – потому что веришь, что виновата. А значит, тебе не должно быть хорошо. Ведь так? Клэр тяжело вздохнула и нашла его руку. – Я правда боюсь того, что... внутри. Я этого совсем не понимаю. – Тогда попробуй услышать, о чём оно тебе говорит. Он потянулся к ней сквозь свой закат, сквозь её темноту – и поцеловал, коснулся теплом руки её тонкой шеи и худенького плеча. Она была хрупкой и белой, словно птица, была такой тёплой и живой в его руках. Он видел теперь, что на левом плече у неё маленькая родинка. Видел, как её тёмные волосы отливали рыжим в последних лучах заходящего солнца. Она была такой далёкой и близкой, окружённая своей темнотой. Он поцеловал её шею и бедную правую ключицу, которая выступала чуть больше левой. Поцеловал беззащитную впадинку между ключиц, чувствуя, как бьётся часто-часто под его губами тоненькая вена. Она касалась его уже не так робко, как прежде, но всё-таки не могла ещё решиться уступить, отдаться во власть того, что поднималось у неё внутри, и чего она не могла понять. Её ещё пугала сладкая дрожь, пробегавшая по её телу, когда он касался её груди, проводил рукой по бедру, и этот страх сливался с томительным предвкушением того, чего она желала всем своим существом, смутно ощущая себя виноватой за это. Словно она должна была расплачиваться стыдом, болью и страхом за каждое мгновение чистого наслаждения этой близостью. Она больше не хотела, чтобы это было так. Где-то тихо росла трава, и опадала сирень, и пели в роще у реки последние соловьи, а её тело было словно скорлупа, внутри – тёплый живой птенец, она прикоснулась к груди Сергея, почувствовала, как бьётся его сердце, упала на подушку, словно в закатную реку, потянула его за собой. Она сама была рекой, и реки пламени бежали под её тонкой кожей, она ощущала этот жар, снаружи и внутри, он касался её, он был с ней, в ней, она видела его сквозь темноту, видела кожей, кончиками пальцев, видела губами, слышала и вдыхала, и он заполнял её, затапливал ей грудь, и это было так невыносимо сладостно, и она сама подавалась вперёд, навстречу, она ещё только училась дарить и принимать ласку, но тянулась к ней всем своим существом, тянулась разгорячённым телом, она раньше была похожа на маленького волчонка, а теперь была доверчивой белой птицей – такой хрупкой, такой сильной, – и ей так хотелось рассказать о том, как она благодарна, но она забыла все слова, она только кусала губы, беспомощно пыталась удержать в груди рвавшиеся из неё прерывистые вздохи. Она сминала тонкими пальцами простынь, словно падала сквозь белые облака. Она сорвала с глаз повязку, потому что это стало ненужно, неважно, и подалась вперёд, припала к его губам так, словно это был последний поцелуй в её жизни, и больше уже невозможно было сдержаться, скорлупа треснула, и живая белая птица взлетела в синее небо, и солнце коснулось её крыльев, и это было счастье, счастье, счастье. Здесь и сейчас. – Отчего же так получается, что всё родное кажется самым красивым? Она доверчиво лежала в его руках, ещё часто дыша, но уже не прячась. Это по-прежнему было немного неловко – как и думать о том, что только что было, – но в этой неловкости ей чудилось теперь что-то волнительное и, наверное, немного дразнящее. Она всё ещё ощущала разливавшееся по всему её телу сладкое томление, и от этого ей очень хотелось снова прильнуть, припасть к родному мягкому теплу, и сейчас ей совсем не было за это стыдно. – Потому что во всём родном есть наше тепло и наша любовь, которую мы ему дарим, и поэтому совсем не важно, как оно выглядит снаружи. Знаешь, я это прочитал где-то... Что люди похожи на окна. Все они сверкают в золотом свете солнца, но, когда опускается темнота, их красота видна, только если есть свет там, внутри. Клэр провела кончиками пальцев по его щеке, глядя на него так, словно не видела в своей жизни ничего прекраснее. Она прижалась к нему – ещё крепче, ещё нежнее. Она-то знала, что у него внутри больше тепла и света, чем дарит земле летнее солнце. И он так близко. – Ты ведь больше не чувствуешь себя виноватой за то, что тебе хорошо? Сергей мягко провёл рукой по её плечу и доверчиво открытому боку. – Нет, – проронила чуть удивлённо Клэр, чутко прислушавшись к чему-то внутри себя. А потом радостно рассмеялась. – Нет! Он тоже засмеялся, привлекая её к себе, целуя её лицо. Она улыбнулась и тихо-тихо прошептала: – Спасибо, Серёжа...***
– Знаю, это странный вопрос, но... Тебе ведь не... неприятно, когда Андрей к тебе прикасается? Клэр, уже взявшаяся было за ручку дверцы, чтобы выйти из машины, непонимающе взглянула на Сергея, чуть приподняв в удивлении брови. Она вспомнила, как Андрей обнял её тогда, перед отъездом из деревни. Он всегда так радовался за них обоих. – Нет. Он мне как старший брат, – искренне призналась Клэр. И, тут же смутившись, прибавила: – Только ему не говори. – Почему? – Обидится ещё. Сергей взглянул на неё с ласковой укоризной, но не стал разубеждать, понимая, что ей нужно только время и тепло, чтобы перестать так сомневаться в самой себе. – Я это к тому, что мы с тобой за месяц оба слишком форму растеряли, чтобы по стрельбищу бегать, поэтому займёмся немножко самообороной. Марию с собой возьмём. Мне просто нужно со стороны посмотреть, а Андрей как раз может помочь. Хорошо? Клэр нерешительно облизнула пересохшие губы и кивнула. – Обещаю, мы не будем делать ничего, что тебе не понравится, – прибавил Сергей, мягко сжав её руку. До находившегося на территории стадиона спортивного зала они добрались только вечером, когда солнце уже заливало улицы чуть красноватым светом. Клэр чувствовала себя непривычно и неловко в спортивной форме, хотя для неё по просьбе Сергея специально ушили два красивых тёмно-синих комплекта. Она смущённо одергивала рукава и украдкой заглядывалась на Сергея, которому, как она была убеждена, шло всё, что он ни надевал. – Я в детстве вечно не могла в них мячом попасть. – Клэр усилием воли перевела взгляд на баскетбольные кольца. – И вообще, все эти игры... Не люблю, когда в меня мяч летит. Сергей засмеялся. – О, я сам «вышибалы» терпеть не мог! – При этом всегда выигрывал! – в тон ему ответил Андрей. – Это всё из духа соперничества! В зал весёлым кузнечиком вбежала Мария, и Сергей объявил, что теперь они будут разминаться под его чутким руководством. – Ну что, детишки? Потянулись ручками к солнышку... А ну, не смеяться! Смеялись, конечно, все – даже солнечные зайчики, прыгавшие наперегонки по бело-зелёным стенам. – ...А при захвате правого запястья надо поворачивать руку влево. Запомнила? Клэр нерешительно кивнула. – Только тут опасно, что руку могут заломить. Андрей, покажи! Андрей подошёл, улыбнулся ей ободряюще и осторожно взял её за запястье. Мягко повернул и заломил – впрочем, это слово едва ли подходило, – руку, развернув её спиной к себе. Он едва касался её, но Клэр всё равно очень ясно вспомнила, как это было тогда: как больно было руку, и как пружина из старого матраса впилась ей в живот, и как трудно было дышать оттого, что на спину ей уронили тяжёлую бетонную плиту, а потом её проткнули насквозь раскалённым железным прутом. – Пожалуйста... не надо, – дрогнувшим голосом, едва слышно проронила она, слабо дёрнувшись в руках Андрея. Тот сразу же отпустил её, взял мягко за плечи, развернул к себе. Сергей подошёл и бережно обнял её. – Не больно? – Нет... Извини, – растерянно проронила Клэр, взглянув сначала на него, потом – на Андрея. И прибавила почти шёпотом: – Я просто испугалась. Мария взглянула на неё с искренним сочувствием в глазах, вспоминая и о своём тоже. А потом вдруг встрепенулась и задорно предложила – так, как это умела она одна: – Персик, а давай теперь я на тебя нападу? – Персик? Андрей изумлённо уставился на Сергея, но тот только возвёл глаза к высокому потолку. – Ты... ты просто этого не слышал. Мария между тем, не дожидаясь разрешения, бодро «напала» на Сергея, но тот одним почти незаметным движением развернул её спиной к себе и схватил поперёк туловища. – Ну, и что ты теперь будешь делать? – Сломаю затылком нос! Сергей засмеялся и обернулся к Андрею и Клэр. – Смотрите, какая находчивая! – Готов? – В смысле «готов»? Решив, что Мария всерьёз собралась ломать ему нос, Сергей резко ослабил хватку и выпустил её из рук. Мария неловко плюхнулась на пол – маты были далеко, – охнула и закрыла лицо руками. – Ты что, плачешь? – заволновался Сергей и быстро наклонился к ней. – Сильно ударилась? Андрей и Клэр тоже поспешно подошли к ним, и тогда Мария вдруг рассмеялась и отняла руки от лица, глядя на них снизу вверх своими тёплыми карими глазами. – Я буду давить на артистизм, а не на физическую силу! – гордо заявила она. Сергей с весёлой укоризной покачал головой и помог ей подняться, после чего торжественно объявил: – Так, здесь рядом столовая с пирожками – вкусными! – так что сейчас все переодеваемся и выдвигаемся туда! В красном свете заходящего солнца, заливавшем улицы и зал, было что-то настороженно-тревожное, но никто этого не замечал. Просто им было хорошо, тепло и спокойно – всем вместе.***
Клэр понимала, что это очень глупо, но ей всё равно было страшно, когда она сидела в медкабинете и сминала тонкими пальцами подол платья. Пирожки в столовой правда были очень вкусными, и они ещё зашли в магазин и купили шоколадных пряников к чаю, и вот уже совсем скоро они поедут домой – от одного этого слова становилось тепло на сердце, – а только она, наверное, всё-таки очень боялась боли. Сергей сидел рядом и держал её за руку, а она всё повторяла себе, что стыдно бояться такого. – А я уколов боюсь, – чистосердечно сообщил вдруг Сергей. Клэр взглянула на него с искренним удивлением. – Ну... может, не боюсь, а не люблю просто. – Можно подумать, хоть кто-то любит, – засмеялся Валерий Степанович. Он знал, что это не очень-то вежливо, но всё равно стоял, повернувшись к ним спиной, чтобы Клэр не было видно, как он дезинфицирует тонкую острую иглу. – Клэр, послушай, ты ведь можешь этого не делать! – Но я правда хочу надеть серёжки... – Ты ведь волосы носишь так, что не будет видно. Сергей ласково погладил её по спине, но Клэр только упрямо мотнула головой. – Я буду убирать! Или вообще потом сменю причёску. Отращу волосы и буду косу заплетать, как Наташа. Сергей засмеялся, обнял её за плечи и поцеловал в висок. – Готова? – мягко спросил, поворачиваясь к ней, доктор. – Да, – дрогнувшим голосом отозвалась Клэр, и в уголках её губ затеплилась робкая, виноватая улыбка. Валерий Степанович подошёл и аккуратно заколол ей волосы с обеих сторон. – Серёж, подержишь голову? Сергей быстро кивнул, улыбнулся Клэр, погладил её по спине и осторожно обхватил её голову. Она вся сжалась, точно пружина, беспомощно вцепилась в полу его пиджака, закусила губу от острой боли. – Ну вот, ещё одно ушко, и пойдём домой чай с пряниками пить! Она благодарно и чуточку смущённо улыбнулась, вытерев тыльной стороной ладони выступившие на глазах слёзы. Она знала, что здесь никто её за это не осудит. Уже дома, после ужина и чая, Клэр сидела на краю кровати в жёлтом свете лампы и чутко прислушивалась к темноте за окном и к какой-то странной тоске внутри. – Ушки болят? – ласково спросил Сергей, сев рядом и обняв её за плечи. Она кивнула со вздохом, и он поцеловал её в уголок губ. Помог снять платье – очень осторожно, чтобы не задеть воротом бедные ушки. Переодевшись, она забралась под одеяло и легла на спину: Сергей сказал, что на боку пока нельзя, потому что может начаться воспаление. В последние дни так много всего переменилось, но ей всё равно было страшно от мысли, что вот сейчас ей придётся сказать, что она правда не может, и это будет как будто бы она отказала ему в близости и обидела его, но Сергей просто лёг рядом, погасил свет, обнял её и поцеловал сквозь темноту. – Спокойной ночи, родная. Он заснул быстро – и от этого ей тоже было немного странно, потому что обычно она засыпала раньше него, а теперь совсем не могла заснуть. Он словно ушёл куда-то – без неё, – и от этого ей стало страшно. Она чутко прислушивалась к его дыханию и смотрела на тени, скользившие по потолку. Она безотчётно сжала его руку. – Я здесь, родная... Нет, их рядом не исчезало даже во сне. Он был таким безмятежным, когда спал – совсем как ребёнок. И сердце её сжималось от любви и невыносимой нежности.***
В среду с самого утра было очень пасмурно, и свинцово-серое небо казалось таким низким, что будто бы задевало верхние трибуны стадиона. Клэр помнила, как сидела вон там, недалеко от прохода. Помнила, как отдала Сергею синюю птицу. Теперь та была у неё на груди, и кольцо с синей росной каплей – тоже. Дышать было очень тяжело, и она совсем выбилась из сил, пока бежала, но старалась не показать этого Сергею. Мария была далеко впереди: она бегала быстро, как подросший оленёнок. Она была сильной, и Сергей с Андреем – конечно, тоже, а Клэр чувствовала себя очень-очень слабой. Уши болели ещё сильнее, чем вчера, и эта боль очень отдавала в голову, а ноги уже стали совсем деревянными. Она знала, что Сергей тоже никогда не любил бегать, он любил ездить верхом и кататься на велосипеде, и ещё на коньках зимой, но ему тоже приходилось заниматься, а в зале было ещё скучнее, чем здесь. Мария с победным возгласом добежала до условленного финиша, и Сергей взглянул на висевший у него на шее секундомер. – Добежишь кружок? Клэр вымученно улыбнулась, стараясь ничем не выдать себя под его всегда таким внимательным взглядом, но, когда он отошёл к Марии, а она попыталась из последних сил продолжить бег, острая боль пронзила обе её ноги, словно в бёдра вогнали железные клинья. Она резко остановилась, согнувшись почти пополам. В глазах потемнело, во рту появился привкус крови, а голова закружилась так сильно, что она едва не упала прямо на дорожку. – Андрей! Сергей и Мария были дальше, и ей даже сейчас не хотелось показать себя такой слабой своему Серёже, а Андрей был ближе и сразу же к ней подбежал. Она сказала, что у неё очень болят ноги, и он довёл её до скамьи, осторожно придерживая под руки. Потом усадил, присел перед ней и спросил, где болит. Она показала. Закусила губу, когда он осторожно прикоснулся. – Серёж! Клэр почувствовала беспокойство в голосе Андрея, когда тот выпрямился и окликнул Сергея. – Что случилось? – Мышцы забило. – А... Ну что же ты так испугалась? – Сергей присел рядом и ласково взъерошил ей волосы. – Ничего страшного, просто теперь будем знать, что надо получше разминаться и побольше тянуть. Это пройдёт, надо только чуть-чуть походить. Клэр совсем не хотелось ходить – даже чуть-чуть, – но она покорно дошла до раздевалки. Сергей помог ей сесть на скамью – это почему-то было ещё больнее, – и сказал, чтобы она раздевалась, потому что нужно сделать хотя бы лёгкий массаж. Это... помогло, наверное, потому что последнее, о чём она могла думать, когда его руки легли на её бедро, это забитые мышцы и скучный бег по кругу. Сергей – тоже, потому что целовал её так, словно они пришли сюда совсем за другим. – Вы бы хоть дверь, что ли, закрывали! – шутливо возмутилась остановившаяся на пороге Мария. – У нас сеанс физиотерапии, – как ни в чём не бывало деловито заявил Сергей. – Да, я так и поняла, – очень серьёзно протянула она в ответ и, легонько отпихнув назад собиравшегося войти Андрея, засмеялась и прикрыла дверь. – Здесь правда никого больше нет, – тихо проронил Сергей, снова целуя её. А Клэр чувствовала, как проходит по телу горячая волна, и ещё странное волнение оттого, что они были здесь. Вот... так. Этого было нельзя, и этого так хотелось. В машине, по пути обратно в отделение, она, правда, стала задумчивой и немного грустной. Она уже переоделась в джинсы и кофту, но всё равно не могла выбросить из головы чёрную дорожку стадиона. Всё тело ужасно болело, а руки так и тянулись к ушам, хотя она знала, что трогать их нельзя. – Ну почему я такая слабая? – не выдержав, горестно вздохнула Клэр. Сергей взглянул на неё удивлённо. – У меня ведь... ничего не получается, и я опять тебя подведу! – Ты никогда меня не подводила, – мягко возразил он. – И ты самая сильная из всех, кого я знаю. Ты просто... устала. У всех сначала не получается, и я тоже когда-то учился – а чему-то учусь до сих пор. Главное ведь не сдаваться. Никогда-никогда не сдаваться, если правда чего-то хочешь. А ты… ты ведь знаешь, ради чего всё это. – Сергей мягко сжал её руку. – И ты не одна. Я рядом.***
Во дворе перед отделением они встретили Виктора, и тот предупредил, что сегодня будет пожарная тревога. Клэр сначала не поняла и испугалась, что в отделении пожар, но Сергей объяснил, что это просто учения, и у них такое бывает часто – и хорошо ещё, что здесь, а не на станции. Клэр знала, что уже завтра они в первый раз поедут на Чернобыльскую АЭС, и от этого ей было немного страшно. Она видела её только издалека и почему-то не хотела видеть ближе. Она спросила, что ей нужно будет делать во время тревоги, а Сергей сказал, что только держаться рядом. Звонок прозвенел после обеда, когда они вернулись в кабинет, и её стало ужасно клонить в сон, хотя ноги по-прежнему очень болели. Теперь нужно было идти, спускаться вниз, и Клэр было не по себе, и очень хотелось взять Сергея за руку, но этого было нельзя, и ей стало чуть легче, только когда она смогла коснуться его украдкой. – Хорошо, не газовая атака, – пытаясь хоть чуточку её подбодрить, заметил Сергей. – Ещё со школы противогазы терпеть не могу. Тогда всякого ждали, и нас частенько заставляли готовиться. Все очень спокойно и организованно спустились вниз: сразу чувствовалось, что для сотрудников отделения это и правда обычное дело. Во дворе уже стояла большая пожарная машина: красная с синими огоньками. Сергей взял Клэр за локоть и отвёл в сторону – туда, где тихонько шелестели листочками два тоненьких деревца. Клэр слышала этот шелест среди заполнявшего двор шума, и он был похож на биение сердца. – А вот и наш герой! – Громкий и очень бодрый голос отделился от остальных, приблизился к ним, и Сергей обернулся. – Выздоровел? – Тебе бы всё только шутить! – Ну! Какие уж тут шутки! Клэр тоже обернулась, рассеянно коснувшись тоненькой веточки. Рядом с Сергеем стоял темноволосый мужчина лет сорока с серьёзным лицом, внимательными серыми глазами и неожиданно очень приветливой улыбкой. Он был одет в форму: Клэр не знала, какую, но подумала, что он, наверное, приехал с пожарными. – Это Клэр, – с шутливой церемонностью представил её Сергей. – А, слышал-слышал! Начальник шестой пожарной части полковник Гулбич! – в тон ему и с сильным акцентом представился мужчина. Потом протянул ей руку и прибавил чуть мягче: – Можно просто Анатолий. Или даже Толя, если так выговорить проще. Смущённо улыбнувшись, Клэр нерешительно пожала его руку. – А Серёжа-то как расцвёл! – многозначительно протянул полковник и подмигнул ему. Сергей сделал очень непонимающее лицо, и тот прибавил, обращаясь уже к Клэр. – Он у нас, конечно, и так известный красавец! Сергей укоризненно цокнул языком, а Клэр ещё более смущённо потупилась. – Ну, заходите в гости, как будете у нас на Заводской! Полковник отдал честь и отошёл к своей бригаде, и его весёлый, полный жизни голос пронёсся над всем двором. – Он твой друг? – тихо спросила Клэр. – Да. – Сергей взглянул ему вслед. – Он хороший. – Твои друзья все хорошие. Он взглянул на неё, касаясь одним только взглядом. Это была чистая правда. Вечером Сергей приготовил для неё горячую ванну с морской солью, чтобы расслабить хоть немножко её одеревеневшее тело и перетруженные мышцы. Она правда чувствовала себя очень уставшей, и всё-таки ей было хорошо. Дверь в ванную была открыта – она сама об этом попросила, – и сквозь неё был виден солнечный свет. Было слышно, как подпевает работающему на кухне радио Сергей. Клэр ещё немного сердилась на своё тело за то, что оно было таким слабым и не раз подводило её, но всё равно старалась простить его и принять. Старалась полюбить – потому что Сергей сказал, что это очень важно. И, если оно болит, если болеет, его нужно пожалеть, о нём нужно заботиться. Так, как заботился о ней сам Сергей, протирая перекисью водорода ранки у неё на ушах. Было так тихо, тепло, спокойно. Она опустила голову на плечо своего Серёжи, растворяясь в бесконечном мгновении, что было здесь и сейчас. Она так любила его.***
От города до станции было всего полтора километра: быстрым шагом можно было дойти за полчаса. Когда они проезжали мимо белой стелы «Припять», Клэр невольно улыбнулась, вспоминая день свадьбы Наташи и Андрея, и как они фотографировались здесь все вместе. Аккуратная дорожка, яркие цветы. Даже в будний день возле неё были люди. После этого они повернули налево, и Клэр уже не отрывала глаз от медленно и величественно появлявшейся из-за деревьев станции. Бело-красные полосатые трубы казались такими высокими, что будто бы подпирали низкое пасмурное небо, а здания энергоблоков, наоборот, припадали к земле. Сергей показал пропуск на контрольно-пропускном пункте, и Клэр дали подписать какую-то бумагу: она сделала это очень быстро и снова принялась смотреть в окно. Вышки ЛЭП, каналы, мосты и какие-то маленькие домики. Прежде она видела только Калверт-Клиффс, что была в Ласби, да и ту помнила плохо, потому что с тех пор прошло уже четырнадцать лет. Но та была... другая. Трубы там были широкие – тоже бело-красные, но со звёздами. Клэр тряхнула головой и отвернулась, потому что у неё вдруг возникло странное чувство: словно две станции накладываются одна на другую, и она видит их обе сразу. – Такая огромная... – тихо проронила она, почему-то легонько вжимаясь в спинку сиденья. – А здесь не опасно находиться? – Нет, мы же не внутри реактора, – ласково утешил её Сергей. – И ты ведь читала немножко про АЭС. – Одно дело читать, а вот оказаться здесь... Клэр и сама не понимала, отчего ей так не по себе. Утром ей, правда, ужасно не хотелось никуда идти: всё тело болело, и она чуть не расплакалась, когда, только проснувшись, неловко повернулась на бок. Даже надеть кофту и джинсы оказалось очень тяжело, а о платьях, ради которых пришлось бы поднимать руки, вообще можно было забыть. На улице второй день было пасмурно, и по радио снова обещали дождь. Свинцово-серое небо низко нависло над станцией, задевая облаками верхушки труб. – Вот, это четвёртый энергоблок. Сергей захлопнул дверцу машины и подошёл к Клэр, ёжившейся под порывами прохладного ветра. Пахло мокрым после ночного дождя асфальтом и ещё чем-то странным – наверное, химическим. От этого запаха тоже было не по себе. На проходной Клэр выдали пропуск с фотографией и объяснили, что она может находиться на станции только в присутствии своего инструктора. Она тогда едва не сделала очень глупую и опрометчивую вещь, спросив, кого они имеют в виду: это, конечно, были только растерянность и усталость, но она правда не подумала так сразу о Сергее. – Не бойся, мы сегодня просто посмотрим. – Он придержал её за локоть, когда они спускались по узкой лестнице. – Считай, что это экскурсия. Клэр кивнула, безмолвно обещая, что она так и сделает, хотя проходившие мимо люди в белых халатах – им самим, правда, выдали такие же, – плохо вписывались в такую картину. Они здоровались с Сергеем и с интересом смотрели на Клэр, а та только боязливо пряталась за его плечом. Их уже ждали: мужчина немного старше Сергея, с тёмными кудрявыми волосами и серо-голубыми глазами. Виталий Сорокин, инженер. Сергей неплохо знал его семью и потому спросил, как они поживают: Виталий сказал, что дочка в лагере, и с женой тоже всё хорошо. Он повёл их куда-то по узкому полутёмному коридору, и Сергей шепнул Клэр, чтобы она не стеснялась, потому что он хороший человек и ничем её не обидит. – Значит, изучаете вопросы безопасности? Вздрогнув, она растерянно взглянула сначала на Сергея, потом – на Виталия. Тот смотрел на неё просто и прямо, внимательно, но не пристально, и она чувствовала, что в его вопросе не было никакого подвоха. – Да, – тихо ответила она наконец. – Тогда покажу вам сразу реактор. Ещё в день своего приезда Клэр читала правила техники безопасности, и после её попросили расписаться в журнале, подтверждая, что она запомнила их раз и навсегда, но она всё равно не чувствовала себя готовой увидеть всё это вживую. Ей стало вдруг очень холодно, и она замерла перед входом. Почувствовала, как Сергей сжал её руку. Он бывал здесь не раз, но впервые – после той истории с сумасшедшим и своего странного сна о тьме над бездною. Теперь ему тоже было не по себе. Зал показался Клэр огромным, и в сравнении с ним сам реактор не выглядел большим. – Как подумаешь... такая мощь, – тихо проронил Сергей. Виталий отошёл к двум инженерам, стоявшим поодаль, и Клэр придвинулась ближе, сжала тонкими пальцами край его рукава – так, чтобы никто этого не заметил. – Знаешь, мне иногда кажется, что это как будто... сердце. И оно бьётся. Слышишь? Клэр прерывисто дышала, почти касаясь щекой его плеча – и слушала. Оно билось. Правда, билось. И от этого казалось, что тьма уже близко. И отворится кладезь бездны.***
Когда они вышли, им обоим стало намного легче, хотя на улице уже начал моросить мелкий холодный дождик, и до машины пришлось почти бежать –насколько позволяли замученные ноги Клэр. Сергей уже открыл дверцу, когда его окликнул вдруг звонкий девичий голосок; он обернулся и увидел одетую в белый халат Юлю. Она подбежала к нему, замерла на мгновение, а потом порывисто обняла и тихо сказала: «Спасибо». Смутилась, быстро взглянула на Клэр и ушла, а Сергей только проводил её взглядом и сел в машину. – Это та практикантка, которую взяли в заложницы? – Да. Клэр взглянула ей в след сквозь заплаканное лобовое стекло. – Ты ей жизнь спас... – Это мой долг – защищать. – Ты её собой закрыл! – Я был в бронежилете, а она – нет. И тот... сумасшедший стрелял в нас. – Сергей запнулся и на мгновение замолчал. – Или в меня. Клэр зябко обхватила себя руками, вспоминая ту страшную ночь в больнице. – А вам удалось что-то выяснить? – Нет. – Сергей покачал головой. – Документов нет, и мы так ничего и не узнали даже по отпечаткам. Из лечебниц для душевнобольных тогда тоже никто не сбегал. Его словно... не существовало. Он повернул ключ в зажигании и плавно выехал со стоянки. – А тебе... ничего не будет? – Нет. Благодаря тому, что нам удалось его... обезвредить, и никто, кроме меня, не пострадал... нет. И мы будем работать дальше, даже если всё глухо. Она кивнула и не стала больше спрашивать ни о чём. Слишком хорошо она помнила, что в ту ночь у Сергея были такие же глаза – словно холодная бездонная тьма уже коснулась его. Заводская улица проходила почти у самой границы города, и Клэр знала со слов Сергея, что её назвали так потому, что там стоит завод «Юпитер». На заводе собирали какие-то детали для радио и магнитофонов. И ещё что-то секретное – для военных и КГБ. Клэр видела его издалека, и он ей не нравился, потому что был очень большим. Она этого не любила и боялась – больших зданий и больших городов. Они услышали зычный свист ещё до того, как слева показалась шестая пожарная часть – или СВПЧ-6, как объяснил Сергей. В сером приземистом здании было четыре выезда для пожарных машин; над крайними справа воротами – невысокая каланча. Слева – двухэтажный жилой дом: Сергей сказал, что это для пожарных и их семей. В воротах стоял полковник Гулбич и махал им рукой. Сергей улыбнулся, повернул машину и подъехал ближе к зданию чуть в стороне от выездов. Сказал, что сейчас вернётся, выбрался в дождь и добежал до распахнутых ворот. – На чай липовый зовёт, – доложил он, вернувшись – промокший, но с золотистыми искорками в глазах. – Хочешь? Они забыли дома зонты, потому что очень спешили утром, но сейчас это было почему-то совсем не важно. – Хочу, – просто ответила Клэр. Они очень смеялись, когда бежали под дождём, хотя это было мокро и не по-летнему холодно, и у Клэр по-прежнему болели ноги. Только душа всё равно пела, когда они забежали внутрь, прошли в тёплую комнатку с видом на маленький садик, и полковник дал ей сухую тёплую куртку, чтобы она могла закутаться и согреться. Они пили чай, в котором кружились маленькие липовые лепестки, и ели плюшки с корицей, которые напекла жена Анатолия. Смеялись и разговаривали – потому что он был очень простой, весёлый и добрый. Клэр ощущала всем своим существом разливавшиеся в воздухе умиротворение и покой. Она смотрела на дождь за окном и думала о станции. И о её бьющемся сердце.***
В пятницу наконец-то стало солнечно и по-летнему тепло; у Сергея был выходной перед ночной сменой, и ему удалось уговорить Клэр погулять немного с Марией и показать той Припять. Ему, конечно, не хотелось расставаться с ней и на минуту, но он всё-таки пересилил себя и убедил её. Он был рад, что у неё появилась ещё одна подруга, которой она верила, и с которой они так быстро стали близки, словно сёстры, и ему хотелось, чтобы Клэр не чувствовала себя виноватой, проводя время с кем-то ещё. Ему самому, впрочем, теперь тоже приходилось почти привыкать быть одному или с кем-то другим. Он должен был встретиться с ними возле «Полесья» через полчаса, но это время одиночества казалось ему странным. Он поймал себя вдруг на мысли, что ему не нравится вспоминать то время, когда он возвращался вечерами в молчаливо-пустую квартиру и оставался один всякий раз, когда у него не гостила Саша. Тогда он был уверен, что одиночество ему совсем не в тягость, потому что у него ведь есть семья и друзья – немного, зато настоящие. А теперь понимал, что ему всегда её не хватало. Его Клэр. Она была рядом. Наполняла его жизнь своим теплом – такая родная и близкая. Он любил смотреть на её вещи, разложенные там, где прежде были только его. Любил находить мелочи, которые она забывала на столике в прихожей или на мягком подлокотнике дивана. Она спала в его постели. Дарила ему своё тепло, свой свет – и он любил её так сильно, что для этой любви у него не было слов. И ещё ему было тяжело, когда она благодарила его за это – потому что это ведь он был так благодарен ей за всё. Она знала, что может быть по-другому – не так, как с ним, – и он не мог ничего с этим сделать, не мог вырвать из её груди горькую полынь и забрать всю боль и весь ужас, навсегда оставшиеся внутри неё. Он мог только попытаться объяснить, что только так – правильно, и ещё убедить её в том, что она не должна давать прошлому власть над собой. В эти дни ему казалось, что у него, у них начинает получаться. То страшное, что случилось с ней, всегда было для него очень болезненным – и личным. Ещё с того солнечного весеннего дня, когда на его правом плече появился шрам: ему было только семнадцать, а он уже столкнулся с жестокостью взрослой жизни и впервые взглянул в глаза женщины, которую едва не сломали, и это изменило его навсегда. Он не мог относиться к женщинам иначе, потому что тогда он стал бы похож на тех, других. Уже в Высшей школе он много читал и спрашивал о том, как нужно работать с «жертвами насилия», потому что искренне хотел им помочь. Может, не так, как полагается «по инструкции», а хотя бы показав, что не все мужчины такие. Получалось, правда, не очень. И это была одна из тех немногих вещей, о которых он не мог говорить с Клэр. Сергей опустил голову и сунул руки в карманы. На улице было почти жарко, и он расстегнул ворот рубашки, когда вошёл в парк. Он так соскучился по солнцу за эти два дня, и теперь ему хотелось просто найти какую-нибудь тихую лавочку и подставить лицо его тёплым лучам. – Серёжа! Мягкий женский голос, знакомый до боли. Он помнил, как этот голос выдыхал его имя в тишине ночи, когда он касался горячего живого тела. Сергей обернулся и взглянул в замешательстве на молодую женщину, замершую шагах в пяти от него. – Катерина? – Привет! Он смотрел на неё удивлённо, почти неверяще: она подошла чуть ближе и стояла теперь всего в двух шагах от него, а он всё равно словно видел её издалека и не был уверен в том, что это правда она. – Привет... Она почти не изменилась за эти два года: только каштановые волосы стали длиннее и были заплетены теперь в украшенную лентой косу. Она была одета в простое белое платье – и, наверное, уже не меньше пяти месяцев носила под сердцем ребёнка. Катерина смущённо улыбнулась и положила руки на живот, когда увидела, куда он смотрит. Сергей вспомнил, как ей шла улыбка, золотившаяся в её лучистых серых глазах. – Можно с тобой поговорить? Она спросила это очень осторожно, словно боялась, что он прогонит её, и ему стало вдруг от этого так горько, словно он сам был во всём виноват. Иногда ему правда казалось, что был. Сергей молча кивнул – слова почему-то совсем не шли, – и они сели на парковую скамейку под отцветавшей сиренью. – Прости, что не позвонила, – тихо проронила Катерина после долгого молчания. – Я боялась, что ты не захочешь со мной разговаривать. – Ну почему же? Я не стал бы... так. Они снова неловко замолчали. Она ведь бросила трубку, когда он позвонил ей в Москву. С тех пор прошло целых два года, а теперь казалось, что всё случилось только вчера. Сергей помнил, как она переменилась тогда: переживала, злилась, молчала. Отстранилась от него, не отвечала на ласку, как прежде – и это отчего-то ранило его больше всего. – У тебя всё хорошо? Она улыбнулась – почти виновато. – Да. А у тебя? – У меня тоже. Он ответил коротко, почти односложно, а взгляд всё цеплялся невольно за золотой ободок обручального кольца. – Ты давно замужем? Ему хотелось, чтобы это прозвучало без обиды, но он всё равно чувствовал что-то, как когда она хотела говорить о своём мёртвом муже. Боялась, молчала, уходила в себя – но хотела, и он тогда брал её руки в свои и сам начинал говорить, а она облегчённо улыбалась и отвечала, рассказывала, вспоминала, а потом целовала его и была близкой и нежной. Иногда ему казалось, что она считает их близость предательством: она видела это и боялась, что он уйдёт. Ему было тяжело, но он оставался, понимая, как это мучительно для неё самой. Она была дорога ему, и он хотел ей помочь – он всегда хотел помогать, – и верил, что у него получится. – Через неделю будет год. Сергей молча кивнул. Они были вместе целых три, но ему она не давала даже надежды. – А ребёнок? – В середине октября. Он снова кивнул, чуть помедлил и очень тихо спросил: – Я понимаю, как это звучит, но… Ты у какого доктора лечилась? Мне просто очень нужно найти хорошего врача. Катерина взглянула на него как-то странно – настороженно и грустно. – Я не лечилась. Правда, совсем. Это как-то получилось... само. – Понятно. Она прерывисто вздохнула и вдруг обхватила тёплыми пальцами его запястье. – Ты только не думай, пожалуйста, что я тогда, с тобой... Что я тебя обманывала или делала что-то такое, чтобы у меня не было ребёнка. Я бы никогда с тобой так не поступила! – Я знаю. Сергей вовсе не думал об этом. Он думал о другом: о том, что это у него, быть может, никогда не могло быть детей. – Ты очень на меня сердишься? – тихо спросила Катерина, не отнимая руки. – Я не сержусь. – Сергей улыбнулся ей чуть устало. – Я ведь... я сделала тебе больно. Он помедлил. – Да. Но ты ведь ничего мне не обещала, и я верю, что у тебя были причины. – Были. Но дело не в том, что я... не обещала. И я приехала как раз затем, чтобы всё тебе рассказать. – Почему же именно сейчас? – Я хочу помочь тебе. Ты ведь мне жизнь спас, и всё, что у меня есть – это только благодаря тебе! – Ты... преувеличиваешь. – Нет! Нет. – Катерина покачала головой и чуть сильнее сжала его руку. – Я ведь и потом ещё думала порой убить себя, но не могла причинить тебе такую боль. А потом я перестала думать и просто жила ради того, чтобы быть с тобой. – А я думал, что ты жила памятью о муже. – Он нерешительно положил свою руку на её и виновато проронил: – Прости... Катерина поникла, опустила голову. – Нет, это ты прости. Я делала тебе больно, и это было... нечестно. Я думала, что нельзя полюбить второй раз, не разрешала себе любить тебя, и только мучила нас обоих. – Она снова мягко сжала его руку и робко заглянула ему в глаза. – Но я тогда ушла не из-за мужа, а ради тебя. – Ради меня? – непонимающе переспросил Сергей. – Да. Она тяжело вздохнула, прежде чем начать свой рассказ. – За два месяца до того, как я... уехала, мне начал звонить какой-то странный человек. Мужчина. Молодой, судя по голосу. Он говорил, что знает тебя. Даже рассказал кое-что про тебя, твоих родителей, и как ты учился в школе и в... Высшей школе тоже – это чтобы я поверила. Велел ничего тебе не говорить. Сказал, что иначе будут «последствия». Со временем он стал... агрессивнее. Начал угрожать. Сказал, что, если я не уйду, я погублю твою карьеру, потому что такая... «связь» недостойна офицера. Он именно это слово сказал, и мне от этого почему-то стало ужасно гадко. – Так ты сделала это только из-за каких-то странных звонков? – Серёжа, ты просто не знаешь, как он всё это говорил! – Катерина зябко обхватила себя руками, словно ей и сейчас ещё было от этого страшно. – Он меня запугал, и я стала ужасно бояться за тебя. Я ведь всегда знала, как для тебя важна твоя служба – и каково мне было всё время думать о том, что ты можешь всего из-за меня лишиться? – И ты решила уйти, – глухо подвёл черту Сергей. – Да. – И это всё? – Нет. Она сцепила пальцы в замок, стиснула их с такой силой, что побелели костяшки. – С того дня, как я уехала к сестре в Москву, больше не было никаких звонков. Я очень скучала по тебе и чувствовала себя такой виноватой... Мне хотелось позвонить тебе самой, рассказать обо всём, но я знала, что тогда ты сказал бы, что мы всё равно должны быть вместе, и снова поставил бы себя под удар. А потом... – Ты встретила своего мужа? – Да. Он... он тоже офицер КГБ. Служит в Главном управлении. – Ого... Прости. – Я это только к тому говорю, что я теперь знаю, кто тот человек. Сергей вскинул на неё глаза. – Я узнала его по голосу, когда навещала мужа на службе. Его зовут Вадим Черных. – Черных? – Ты его знаешь? – Да... наверное. Учился такой у нас здесь в параллельном классе. Потом поступил в Высшую школу КГБ, как и мы с Андреем – хотя тогда говорили, что он... скажем так, «по протекции» туда попал. Только попал он туда на год позже, так что... Да я так навскидку и не припомню, чтобы мы с ним разговаривали хоть раз. А после возвращения в Припять я и слыхом о нём не слыхивал. Ну, остался в Москве под чьим-то там крылом – мне-то что? – Он тебя ненавидит, Серёжа. Сергей непонимающе взглянул на Катерину. Она вздохнула и придвинулась чуть ближе, почти касаясь его плечом. – Я это всё от мужа узнала, и ты можешь быть уверен, что это правда. Этот... Вадим, он даже на службе говорил кому-то, что собирается съездить в Припять, чтобы закончить какое-то «старое дело». И... он ещё кое-что сказал. – Что? – «На сей раз я его уничтожу». Сергей упёрся локтями в колени и обхватил руками голову, запустив пальцы в волосы. – Я не... понимаю. Вообще ничего не понимаю. Как такое быть-то может? – Не веришь мне? – Конечно, верю! Но почему именно сейчас? – У тебя ведь кто-то есть, правда? – мягко спросила Катерина. Сергей поднял на неё глаза. – Сам посуди, он ведь в прошлый раз вынудил меня уйти и больше ничего не сделал. Не сделал ведь? Может, он хочет, чтобы ты был один? – Какое... его-то дело? – неожиданно резко бросил Сергей. – Я его едва знаю и точно уверен, что не отбивал у него девчонок, давая поводы для появления моральных травм, а если он переживает из-за карьеры – так это тем более нелепость какая-то. Он в Москве, в Главном управлении, и наверняка уже майор, а я – здесь, в Припяти, и сам два месяца назад от перевода с повышением отказался! – А почему отказался? Сергей медленно выдохнул, усилием воли заставляя себя успокоиться. – Потому что у меня правда «кто-то есть». Катерина ласково улыбнулась и бережно пригладила его волосы. – Ты её любишь? – Да. Я очень её люблю. – Я так рада за тебя! Я боялась, что ты от этой обиды и боли решишь теперь быть один. – Я правда так думал раньше. Знаешь, после того, как ты уехала, я получил письмо и узнал, что Соня... она... умерла от воспаления лёгких. Вот тогда я правда решил, что это всё не для меня. – Прости, Серёжа... – Катерина обхватила его плечо, робко уткнулась в него носом. – Я очень виновата перед тобой, и... – Нет. – Сергей мягко сжал её руку. – Это всё только из-за меня одного, ты ведь теперь сама это понимаешь. – Я должна была всё тебе рассказать! – Ты была напугана и хотела меня защитить. И, раз благодаря этому ты обрела своё счастье, никто не вправе тебя за это винить. – А ты? Ты счастлив? Она с тревогой и надеждой заглянула ему в глаза, и он улыбнулся ей со всей своей теплотой. – Да, Катюша. Я счастлив.***
– О, смотри-ка, вон твой ненаглядный! – шутливо воскликнула Мария, когда они с Клэр вернулись на главную городскую площадь. Сергей и правда стоял недалеко от входа в гостиницу и разговаривал с молодой женщиной в белом платье, носившей под сердцем ребёнка. – А это кто, сестра? – строго поинтересовалась Мария, когда Сергей бережно обнял эту женщину и поцеловал в щёку. – Нет... У него нет сестры, только двоюродная, но она младше и в Москве учится. Клэр поняла вдруг, что ощущает какое-то смутное беспокойство – и готова была поклясться, что дело не в том, как Сергей вёл себя с этой женщиной. Она ведь знала, что он такой, и ещё знала, что он правда её любит, и даже мысль о ревности не приходила ей в голову. Это было что-то ещё. – Так, это кто такая, а? – ещё строже спросила Мария, для пущей убедительности сложив на груди руки, когда Сергей заметил их и подошёл. Клэр легонько толкнула её локтем в бок и бросила укоризненный взгляд. – Что? Я ведь знаю, что ты сама не спросишь! – Это Катерина. Я рассказывал Клэр о ней. Мария обезоруживающе улыбнулась и, будто сдаваясь, подняла руки. – Всё, вопросов больше не имею! Сергей улыбнулся – сквозь тревогу и усталость. – Смешная ты... Мария улыбнулась в ответ, а потом, уже направляясь к гостинице, обернулась к ним и, словно в подтверждение его слов, состроила смешную рожицу. Клэр проводила её взглядом и подошла к Сергею. Едва не коснулась его руки, заглянула ему в глаза. – Что-то случилось? – Нет. Но может.***
– Что он может сделать? – Не знаю, правда. Зависит от того, чего он хочет добиться. Клэр, не выдержав, встала из-за кухонного стола и отошла к окну. Сергей сидел молча, глядя в чашку с недопитым чаем. – Мне вернуться в гостиницу? – тихо и очень горько спросила она, не поворачиваясь, глядя на улицу. – Нет, не нужно этого. Не представляю, как ему удалось узнать, что здесь вообще происходит, но нельзя начинать теперь метаться, как будто нам и правда есть, что скрывать. – А если это кто-то из... – Нет. В нашем отделении никто не стал бы на меня... доносить. Клэр помолчала немного и медленно кивнула. Она не хотела быть неблагодарной, подозревая в предательстве тех, кто желал Сергею только добра. – Спасибо, что рассказал. Я понимаю, что тебе не хотелось. – Это было бы... нечестно. Она подошла к Сергею и, опустившись на краешек стула, мягко взяла его за руку. Сейчас для этого было совсем не время, но она не могла перестать думать о том, как хорошо, как правильно он смотрелся рядом с женщиной, носившей под сердцем ребёнка. – А как же... Ты ведь говорил, что у Катерины не может быть детей? – Ну, может, это просто со мной не могло? – Почему? – Потому что дело было во мне? Сергей поднялся из-за стола, вылил в раковину остывший чай и открыл кран. Клэр молча смотрела на его напряжённую спину, в каждом его движении чувствуя скрытую за семью печатями боль.***
– Хочешь вставить её в альбом? Клэр подошла к Сергею, встала сбоку и чуть позади и прижалась к его плечу. Он держал в руках фотографию, которую вытащил только что из большого конверта, лежавшего в нижнем ящике серванта. Там были он и Катерина под цветущей белой акацией в городском парке. Они улыбались. – Тебе это неприятно? – Нет. Вовсе нет. Я правда рада, что ты был не один. – Клэр мягко коснулась губами его плеча. – И вы были очень нужны друг другу. Это всё... не просто так. Наверное, в жизни вообще куда меньше случайностей, чем нам кажется. И это ведь... не что-то такое, о чём ты бы хотел забыть, правда? – Да. Особенно теперь, когда я знаю, как всё было. Сергей сел на диван, раскрыл альбом и вставил фотографию в дуги прорезей. Пролистал несколько страниц: вот они с Клэр, а вот родители – совсем молодые, и Соня. – Серёжа... – Что, родная? – А если мы будем… как раньше, то это ничего, если я сегодня пойду с тобой? Я всё равно не смогу уснуть здесь... одна. – Ничего, родная. Он обнял её за плечи, притянул к себе и коснулся губами её виска, чувствуя, как она замирает под его прикосновением. Желание быть с ней каждую минуту, когда это только было возможно, с каждым днём становилось сильнее – словно пять минут уже обратились в четыре. Три.***
Часы размеренно тикали на полке. Тёплый жёлтый свет лампы лежал уютным кругом вокруг стола, а два больших дивана, стоявших в комнате отдыха друг против друга, и дверь тонули в полумраке. Страницы раскрытой книги казались очень белыми в этом свете; Клэр склонилась над ними, обхватив голову руками и запустив пальцы в волосы. Она беззвучно шевелила губами, пытаясь лучше понять, что там написано, и трогательно хмурила брови. Сергей сидел рядом, почти касаясь плечом её плеча, и не мог отвести от неё глаз. Лёгкий пар поднимался от двух чашек с чаем, и плыла над городом тяжёлая предгрозовая тишина. Клэр уронила на стол левую руку – и тут же чутко встрепенулась, вскинула голову, пристально взглянула в ночь за окном, вслушиваясь в отдалённые громовые раскаты. Она вспомнила вдруг ту первую ночь, когда пришла сюда, к Сергею, ещё не зная, что любит, но уже чувствуя, что не может дышать без него. Вспомнила три их ночи – ей было теперь больно оттого, что их так мало. И – сразу – огромное, гулко бьющееся сердце станции. Она думала о том, как та смотрится сейчас в ночное небо своими красными огнями. Сергей мягко обхватил её запястье, чувствуя под пальцами старый шрам. Клэр взглянула на него сквозь темноту отчаянной, болезненной нежностью своих горьких речных глаз. Они молчали.***
Перевёрнутые облака плыли в серебристо-синей глубине реки. Со стороны городского пляжа слышался смех – сегодня воскресенье, и погода такая солнечно-летняя, – а здесь, чуть в отдалении, было тенисто и тихо. Тёплый ветерок покачивал ветви последней сирени, и она осыпалась на землю дождём из маленьких лиловых звёздочек. Клэр прерывисто дышала, сминая тонкими пальцами край красного клетчатого пледа, расстеленного на поросшем травой берегу. Они уже бывали здесь прежде – первого мая, когда был праздник, и Сергей рассказал ей про Синюю птицу. Тогда она волновалась оттого, что не могла понять всего, что переполняло её сердце невыразимой нежностью, и не умела разгадать этой огромной любви – а теперь тревожилась, страшилась того, что может всё это потерять. Что у неё отнимут её Серёжу, что ему сделают больно, ему будет плохо, а её заставят уйти, она будет далеко, она умрёт там без него, не сможет жить, не сможет дышать, она задохнётся от чёрной полыни, забившей ей грудь, и больше никогда не сможет прикоснуться к нему, не сможет увидеть родной мягкой сини его глаз. Она ведь должна держать его за руку, чтобы ему не снились плохие сны. – Клэр, пожалуйста, не думай об этом... Его голос – такой близкий – был похож на шелест травы, которой касался ласково тёплый июльский ветер. – Уже ведь... завтра. Он обнял её, и она упала на его плечо, вцепилась в его рубашку, горестно выдохнула ему в шею. Он гладил её волосы, её шею, её спину, и маленькие лиловые звёздочки последней сирени падали на них из опрокинутого синего неба. – Здесь и сейчас всё хорошо, Клэр. Здесь и сейчас всё хорошо. Она подняла голову, взглянула ему в глаза. Улыбнулась – как и он, – со всей своей теплотой, сквозь тревогу и боль. Что-то закончилось. Что-то ещё только, быть может, случится. И может статься, что здесь и сейчас – это всё, что у них есть. Что-то закончилось. Что-то будет всегда.