Панихида

      У Ласки, даром, что имя её — сочетание самых нежных и ласковых отзвуков, что можно встретить в Городе-на-Горхоне, приюта не найти. Ни потерявшим кров во время эпидемии, ни сирым и убогим отщепенцам, вроде мясников из Бойни. Ведь и сторожка её — маленькая, ужасно маленькая, остаётся только диву даться, где сама спит эта девчушка.       Блок смотрит на то, с какой заботой она обхаживает его павших за время этого ада, длившегося даже меньше недели, но оставившего след, как от многомесячного проживания в окопах, бойцов, и невольно проникается подобием то ли сочувствия, то ли уважения. Ласковые Ласкины руки, покрытые грубыми жестокими мозолями, без устали копают яму — большую, братскую, как сам Александр велел — и каждый труп, с помощью выживших солдат, забрасывает, предварительно огладив каждого, никого не забыв.       По идее, его здесь быть не должно. Скоро он отбудет с вверенными ему остатками частей и Кларой — такой непохожей на Ласку, ясной, чистой, так искренне расстроенной тем, что был выбран не её путь спасения. Он не обязан находиться здесь, рядом с юной могильщицей и помогать ей хоронить своих солдат. Он может заниматься делами в Управе, может переговорить с каждым в городе, совсем не обязательно тут, на отшибе. Однако не уходит. — Не холодно? Трупы всё же, — он разрывает тишину с вкраплениями боевого «уханья» подчинённых и смотрит на Ласку снисходительно, сверху вниз. Та, даром, что подросток, для своих лет высокая, но до него всё равно не доросла. И, наверное, не дорастёт уже никогда. — Мои руки давно как подушечки для иголок, — она печально улыбается, поднимает на него взгляд, мутный, дурманно-твиринный, пустой. Ласка вся как выпитая бутыль из-под твиринового настоя, что так любят местные пьяньчуги. Пустая, испитая кем-то, или чем-то, до капли.       При взгляде на неё, такую любящую, берущую откуда-то из своей пустоты такие сильные чувства, хоть в большей мере и только к мёртвым, Блок ощущает такую почти что забытую жалость и не находит в себе сил одёрнуть себя. — Что будешь делать теперь? — выдавливает он из себя, стараясь отвести взгляд куда угодно, лишь бы не смотреть в глаза Ласки. Скрытые за мутной твириновой плёнкой, они кажутся глазами блаженной. — У Капеллы обширные планы на этот город и его обитателей. Насколько мне известно, я была в её видениях.       Он так и не разобрался в этой особенности странного города. В тонкостях ролей Хозяек. Но насколько он знает, они видят будущее. Если новая Хозяйка видит для этой блаженной какую-то роль, за неё можно быть спокойным. — Я надеюсь, Клара и в самом деле будет вашей удачей, генерал Блок, — Ласка смотрит туманно-невзрачно, продолжая тянуть губы в что-то, похожее на слабую полуулыбку, а после закопав всё же окончательно огромную яму, опускается перед ней на колени, складывает ладони, как в молитве, хотя он и знает, что всё здесь дикое, первобытно-языческое, где уж тут найтись месту молитвам, и поёт.       Голос её тонкий, чистый и нежный, а песнь светлая, ласковая, мягкая. Никак не похоронная месса.       Хотя, наверное, он начинает понимать логику этой странной святой.       Ведь мёртвым и так достаточно горя.       Перед уходом, Блок отдаёт честь братской могиле, оставляя на ней свой старый портсигар, прямо рядом с игрушкой-вагончиком, оставленной Лаской. О его товарищах есть кому позаботиться. Больше он сюда не вернётся.