Часть 1
19 августа 2018 г. в 14:24
Узурпаторам не стоит ошиваться возле Извергов. Даже если прямой контакт исключен. Даже если Изверг не видит. Узурпаторы написали огромное количество мудреной литературы, объясняющей многое, почти все, но игнорирующее значимое, например, как уйти, если ноги не идут, а компания фанатиков-истребителей вырубила Изверга. Должно же быть у вампиров что-то вроде солидарности? Ведь, вероятно, именно это объясняет, почему ноги отказываются уносить тело из этого места, оставив смертным маленький кусочек бессмертной плоти. Почему так тяжело смотреть на мучения… сородича. Они ведь с о р о д и ч и. Мысль проносится так быстро, как кровяной сгусточек между ловких пальцев. Благородство — не основная черта Узурпаторов.
Существо, растянутое на бетонном полу портового склада, уже не дергается, не шипит, скаля чудовищные зубы. Но Узурпатор нутром знает, что Изверг еще… жив. Даже ловит короткие белесые всполохи чужого сознания, проносящиеся по помещению. Охотники тоже знают, что поверженный вампир еще может принести бед, поэтому кол, покоящийся в обитом красным бархатом футляре, ждет своего часа. И стоило бы позволить ему выполнить свое предназначение. Или собственноручно вогнать в извращенное сердце по самое основание, но стоит человеческой руке протянуться в сторону черного футляра, как она оказывается отделенной от остального тела. Тяжелый хлесткий удар плоти о пол сопровождается воем. И можно было бы взорвать недоохотников к чертовой матери одним заклинанием, но темное, глубокое, гнилое желание мести, око за око, болезненно тянет низ живота. Это что-то древнее, доставшееся от чужого Патриарха, кочующее теперь в венах Узурпатора. А еще солидарность.
Они сородичи. Они ближе всех друг к другу. Ближе только Сир, которого у Узурпатора не осталось. Может ли это быть достаточной причиной, объясняющей, почему чужое, еще горячее, сердце так приятно держать в ладони. Почему град капель крови звучит лучше шаманских барабанов. И почему последний, отчаянно сражавшийся за свою жизнь смертный распахивает собственное горло над изуродованной полураскрытой пастью.
Демонические золотые глаза на мгновение приоткрываются. Этой крови чертовски мало. А еще услышавшие крики люди идут сюда. Это несколько портовых охранников. И их можно было бы, конечно, скормить Извергу, но солидарность не распространяется на невинных.
У Узурпаторов всего три ценности: Клан, Камарилья и Маскарад. Вес чужого тела не становится меньшим от количества вложенного в поступок благородства.
Опустошая холодильник, Узурпатор сохраняет слабую надежду, что оставленный в одной из палат заброшенной больницы Изверг придет в себя и исчезнет. Но он оказывается на месте, на чертовом прогнившем от сырости матрасе. Замызганная спортивная сумка падает рядом с бессознательным вампиром. Узурпатор надеется, что натирание полынью рук и пучки этой душистой травы, распиханные по всем карманам, перебьют запах собственной крови. Не дадут взять след обессиленному Извергу, чей гребнистый затылок упирается сейчас в грудь Узурпатора.
Первый пакет давится об искореженные зубы. Запах стерильной крови не забивает нос, но является хорошей дополнительной защитой собственного запаха. Вампир восстанавливается медленно, потому как шрамы, оставленныt фанатиками, заживают дольше, потому что Изверги, как Старосветцы, до смешного подвержены суевериям. Узурпатор смеется, уверенный, что у Изверга хватит самовнушения, чтобы умереть от вида распятия.
Когтистые серо-зеленые руки приходят в движение. Оно бессмысленное. Ладони тянутся по матрасу, трогают живот, поднимаются выше и касаются чужого запястья кончиками пальцев.
Голые Стереотипы, древние и ненужные сейчас, напоминают обшарпанные стены покинутой больницы. Взрывы чужих смертей и рождений, гуляющие между ними, ударяющиеся о них, множащиеся ими, затухают однажды, являя собой молчание. То бесконечное, тягучее, вечное. Извергу кажется оно блаженным после воздуха, наполненного смертными голосами и морской солью. Ночь заканчивается, а ему еще необходимо добраться до резиденции, где находится деревянный ящик, доверху наполненный землей. Однако взгляд золотых глаз вновь останавливается на потрепанной сумке, пахнущей горькой травой. Извергу не хочется прикасаться к ней, но любопытство, свойственное всем ученым, пересиливает суеверия. И не напрасно. Во внутреннем кармане оказывается пара хирургических перчаток. Изверг осторожно тянет носом их запах. Крупицы. Тальк и полынь почти уничтожили его, но сама вещь не соприкасалась с горькой травой, поэтому… можно попробовать построить несколько предположений.
Предположения остаются в дальнем ящике его интересов, поскольку вокруг столько всего происходит, что уже невозможно концентрироваться на каждом событии. Но события той злополучной ночи дожидаются своего часа перед каждым рассветом. Когда утомленный Изверг опускается в родную землю, они слетаются подобно жалким призракам, начинают носиться под его веками, терзая и не давая покоя. Эти охотники дожидались его прибытия, знали, что изможденный морскими течениями Старосветец не сможет оказать достойное сопротивление. А американские собратья не успели прийти или были уничтожены заранее. Изверг не знает точно. Шабаш сейчас представляет собой жалкое зрелище и еще столько нужно успеть сделать. А время жестоко даже к бессмертным. Но пару белых хирургических перчаток Изверг носит с собой. И это оказывается на руку.
Потому что запах полыни однажды пронзает прибрежный ветер Санта-Моники, вынуждая покинуть салон машины, выйти под дождь. Изверг почти чувствует, как могло бы биться его сердце от азарта. Зная, что источник запаха не убегает, вампир уговаривает себя не бежать, хотя ноги все равно несут быстрее, чем положено ходить достопочтенным господам. Увиденное же заставляет замереть. Это не совсем то, что искалось.
В тусклом желтом свете ближайшего окна Изверг рассматривает лежащее на мокрых старых газетах тело, прикрытое еще не совсем замызганным пальто. Тело сотрясает громоподобный храп, а прикрывающий элемент одежды явно не соответствовал размерам. Ведомый интуицией сородич неслышно подкрадывается, вступая в полосу обличающего его природу света. Касается рукой черной материи, в нос бьет запах горькой травы, а обнаруженный в кармане засохший пучок подтверждает догадки. Это нужное пальто, а вот тело к нему не подходит.
Храп прерывается на неразборчивое ругательство, но прежде чем из испуганного бедолаги вырвался крик ужаса, Изверг сращивает чужие губы. Прикосновение серо-зеленой когтистой лапы выходит почти ласковым.
— Скажи мне, ничтожный, откуда у тебя это чудесное пальто?
Всем Узурпаторам присуща осторожность, но не данному сородичу. Неудивительно, что Узурпатор всегда оказывается в водовороте самых нежелательных событий. И почему все они происходят обычно на складах, остается только догадываться. Остается только пристроить худую задницу на металлическом ящике и судорожно попытаться сделать первую в нежизни затяжку. Узурпатор видел, как это делает Джек, значит тоже сможет. Сигареты были найдены в кармане потерпевшего, уже немного отсыревшие, но вампир привык довольствоваться малым. В жизни бывало курево и похуже. Тоскливо обведя взглядом поле недавнего сражения, вампир с кислой миной кивает сам себе. Ведь ему совершенно точно известна причина, которая повлекла за собой эти последствия и данный конкретный бой. Многорукие враги были тому подтверждением.
— Мерзкие привычки не красят даже Узурпаторов, — голос горячий, греющий физически.
— Хорошо ли видеть вас в добром здравии?
Изверг с силой втягивает воздух, раздувая по-животному ноздри. Он еще не уверен, но уверенность крепнет, подобно странной связи, возникшей между ним и его неизвестным спасителем в ту злую ночь. Это чувство почему-то имело ностальгический оттенок, но сильно горчило. До рвотных позывов, до скулежа. Изверг задолжал Узурпатору свою нежизнь. И стоило бы это закончить. Тихое рычащее ругательство на родном языке срывается с нечеловеческих губ, смешиваясь с хриплым смешком.
— Мерзкие выражения не красят общество благородных…людей?
Изверг позволяет себе сделать несколько размашистых шагов, а Узурпатор пытается сохранить нейтральное скучающее выражение лица, почти не отшатываясь от монстра, оказавшегося в опасной близости. Золотые глаза смотрят внимательно и удивленно, возможно, даже несколько растерянно. Беспомощно? А страшная рука хватает чужую, с жаром сжимая запястье.
— Вы…- не стоит почтительно говорить с Узурпатором, — удивляете меня в третий раз, не соизволив объясниться.
Не обращая уже внимания на утвердительный кивок, Изверг подносит узурпаторскую руку к своему лицу, вновь вдыхая запах, который не может казаться ему отталкивающим. И эта щемящая бессмертное сердце ностальгия находит свое объяснение. Они никогда не смогут убить друг друга или причинить вред. Вторая узурпаторская рука сжимает его локоть, возвращая теплое приветствие.
Не Изверг и не Узурпатор.
— Какой был второй раз?
Сородич позволяет себе еще один смешок, отпускает чужие руки, присаживаясь рядом на жесткий металлический ящик. Вытаскивает из предложенной пачки мерзкую отсыревшую сигарету, прикуривает от протянутой зажигалки. С о р о д и ч и.
— Я был сильно удивлен, когда снял с мужчины пальто, оказавшееся женским.