Чужая. Часть 2. Мёртвый дом

Началось всё с малого: странным стал Сириус. Как-то сразу Берта почувствовала, что Блэк избегает её. Глаза прячет, улыбается натянуто, говорит о пустяках. Ясное дело, в дела Ордена Берту не посвящали, но она ощущала, что что-то не так. И это «что-то» явно касалось её. Вот только Берта не была уверена, что хочет знать подробности. Момент истины наступил однажды поздним вечером на кухне блэковского дома — под аккомпанемент расколоченного о чугунную мойку большого фарфорового блюда из фамильного сервиза. - Да объяснишь ты мне, наконец, что происходит, Сириус Блэк?! - Послушай, Берта, ты только не волнуйся... - засуетился, замельтешил... Как же ему это не шло, в самом деле! - Ладно, - оборвала его Берта, ударив ладонью по столу. - Вопросы буду задавать я. Ремус? - Да, - обречённо и облегчённо выдохнул Сириус. - Погиб? - голос ещё был громким и решительным, а вот губы уже занемели. - Нет, нет, что ты! - заторопился Сириус. - Просто на связь не вышел. Но мы надеемся... - Давно? - снова оборвала его Берта. - Две недели. - Я иду искать его. - Нет, - тут и Сириус обрёл уверенность. - Если понадобится, искать его буду я. - Тебя самого ищут, - фыркнула Берта. - Я сказала: пойду. - А я сказал, никуда ты не пойдёшь, - Сириус ударил рукой по столу. - Кто знает, может, он боится себя выдать и не выходит на связь нарочно. - А может, ему грозит опасность и нужна помощь! - подхватила Берта. Сириус кивнул. - И ты, конечно, здорово ему поможешь: одна, без волшебной палочки, против стаи кровожадных оборотней. - Мы своих не трогаем, - хмуро проговорила Берта. - Я тоже оборотень, если ты забыл. - Как и Лунатик. И постоять за себя он может лучше некоторых. Вовсе необязательно раскрывать его как нашего агента. Берта грустно улыбнулась. - Это тебе Дамблдор сказал, да?.. Но всё равно: я ведь к Ордену не принадлежу! Какие такие тайны я смогу выдать? - Да вот хотя бы его связь с внешним миром. И то, что ты знаешь о его местонахождении. И о том, что ему грозит опасность, - менторский тон быстро покинул Сириуса Блэка. - Не ходи туда. Ради Мерлина. Ты Ремусу ничем не поможешь. Берта отвернулась и молча вышла из кухни. Важный разговор внезапно прекратился, так толком и не начавшись. Этот разговор неожиданно продолжился ближе к ночи. Совсем неожиданно... нежеланно... но так уж вышло. Сириус теперь имел обыкновение перед сном обходить пустые комнаты и коридоры, наведываться к Клювокрылу, подкарауливать Кикимера. Кажется, этому он тоже научился у Берты: компенсировать вынужденное бездействие какими-то регулярными, повторяющимися действиями. Прока в них не было, но они как-то странно успокаивали. После такого ритуала хорошо засыпалось. Вот сегодня слабый свет, пробивающийся из-под плотно закрытой двери гостиной, заставил Сириуса остановиться. ...Так и есть: Берта была там. Сидела... вернее, полулежала поперёк сиденья самого большого кресла возле горящего камина. Свесила босые ноги с одного подлокотника, спиной оперлась на другой... Сириус так на неё и уставился: никогда не видел Берту такой. Волосы распущенные, спутанные, собраны на макушке в небрежный хвост. Лицо, мертвенно бледное, влажно блестело от испарины. Пересохшие губы приоткрыты. Смятая рубашка полурасстёгнута на груди. Сбегают по узким ступням синеватые ручейки вен... Казалось, она дремлет. Но нет — смотрели из-под прикрытых век, переливались жидким золотом её нечеловеческие глаза. Смотрели — и не видели. И почему-то не от шёлковой волны волос, не от молочно-белой кожи, не от нежных девичьих губ, а именно от этого безучастного, будто внутрь себя обращённого взгляда труднее всего было отвести глаза. В комнате было душно... да ещё запах... какой-то странный, сладкий, въедливый... не приятный и не отвратительный, а навязчивый, проникающий словно не только в лёгкие, но и в мозг и даже в мышцы — расслабляя, замедляя, притормаживая движения и мысли. Спустя целую вечность Сириус заметил, что в руке, бессильно свесившейся с кресла, Берта что-то держит. Он подошёл ближе, сел прямо на ковёр возле кресла, взял Берту за руку и присмотрелся. Непонятный предмет оказался курительной трубкой, простой, довольно грубо сделанной, изрезанной какими-то знаками. Теперь и природа странного запаха стала понятна — травка... не всё ли равно, какая. Он вспомнил, как когда-то очень и очень давно они с Мародёрами протаскивали в Хогвартс убогое магловское зелье, а после упивались не столько дурманом, сколько собственной крутостью... Тепло и весело вдруг стало на душе от этих воспоминаний... а, может, он уже просто опьянел от дыма, заполнившего гостиную, только, когда Берта, наконец, почуяв его присутствие, протянула ему трубку и хрипло спросила: «Хочешь?» - он кивнул. Какой-то сторонний наблюдатель, какой-то внутренний контролёр ещё вяло сопротивлялся, не желая покидать его сознание, а Сириус уже начал говорить. С первой затяжки — сразу и обо всём. Об Азкабане всё больше — то, чего никогда и никому не рассказывал. Нельзя о таком — но ведь жжёт оно, прорывается ночными кошмарами. Встреть Сириус боггарта — увидел бы дементора. Все, кто был в Азкабане их видят. Было и ещё одно, что так хотелось выложить ей, именно ей, такой сейчас доброй и понимающей... так нежно и рассеянно гладящей и перебирающей его волосы. Вот об этой самой тоске, о холоде, которые вместе со страхом порой сковывали его ночами. О своём одиночестве обязательно нужно было ей сейчас рассказать. Она слушала молча, то подносила трубку к его губам, то затягивалась сама. Но слова и не были нужны сейчас Блэку. Только это молчаливое внимание, понимание и сочувствие. Под лёгкой завесой сладковатого дымка весь мир будто бы исказился, вспыхнул яркими красками, изменил свою форму. То, что раньше казалось глобальным, единственно важным, размылось, потеряло очертания, сдвинулось на периферию сознания. Война, Орден казались игрой в авроры-преступники... где-то далеко к тому же. Зато совершенно невозможно было оторвать взгляд от догорающего огня в камине, от старых потемневших стен, обернувшихся вдруг такими родными и близкими... здесь они когда-то играли с братом... Рег всегда поддавался... почему-то. Огромное значение сейчас приобрела всего одна эта комната... поистине космическое... поистине Вселенной... где их с Бертой было всего двое... только двое, чёрт возьми! «А Рем? Да что — Рем...» - проваливался Сириус в блаженное забытье. - «Где он теперь?» Мысли путались. Одно только оставалось важным и неизменным — узкая ладонь, длинные пальцы... Он видел эту руку на клавишах — теперь чувствовал её прикосновения. И ему хотелось, чтобы это продолжалось как можно дольше. ...Потому, когда Берта вдруг запустила пальцы ему в волосы, сжав ладонь, потянула за них, запрокидывая ему голову, и севшим охрипшим голосом, будто в горле у нее пересохло от сильной жажды, спросила: «Хочешь?», - Сириус снова кивнул. ...Пробуждение было мучительным. Едва ли не впервые в жизни Сириус полностью почувствовал себя в шкуре Лунатика с его вечными самокопанием и самоуничижением. Именно сейчас, ранним февральским утром, сидя на полу гостиной у остывшего камина в чём мать родила Сириус ощущал целый букет разнообразных эмоций. Главной из которых был жгучий стыд. Только сейчас Блэк прочувствовал, что это выражение — не просто фигура речи. Казалось, каждое прикосновение Берты горело у него на коже, будто ожог или клеймо. Вот сейчас он действительно чувствовал себя преступником. Блэк не знал, как будет смотреть в глаза лучшему другу после того, как переспал с его невестой. Это — если Ремус вернётся. А если нет? Как он будет жить дальше, совершив предательство, в котором ему уже никогда не оправдаться? Сириус потряс сонной одуревшей головой. Правда, спать ему этой ночью пришлось мало. Зато Берта спала крепко — тут же, рядом, на полу. Лежала лицом вниз, уткнувшись лбом в сгиб локтя. Волосы всей густой тёмной массой падали вперёд, накрывая руки и обнажая спину, шею, даже маленькую впадинку у затылка. Сириус долго смотрел на неё, на всё её тело, белое, вытянутое, ничем не скрытое. Долго смотрел, не мог оторваться. Впервые в жизни Сириус Блэк стоял перед странным, диким, невозможным для себя выбором — выбором между дружбой и... чем? Четырнадцать лет у него не было женщины — двенадцать в Азкабане и два года после. Когда душа больна, и телу не очнуться. А теперь впервые за столько лет он чувствовал себя полностью живым. И почти счастливым, если уж совсем честно. Вот только не давал покоя выбор, который четырнадцать лет назад для Сириуса даже не существовал бы. Выбор между другом и собой. Когда-то давно Сириус, не задумываясь, пожертвовал бы всем ради друзей. Но тогда этого всего у него было в достатке и даже с избытком — молодости, красоты, таланта, денег, положения в обществе, а главное — времени, счастливого молодого времени, когда, даже если идёт война, кажется, что смерть может случиться с кем угодно, но только не с тобой. Теперь всё было в прошлом. А здесь и сейчас оставалась у него эта девушка. Наверное, не единственная и не самая лучшая на свете и даже не любимая — вот только в эту короткую ночь он был с ней счастлив. Конечно, случись их встреча раньше, Берта была бы одной из многих. Но теперь, когда Сириус потерял почти всё, что имел, тихие слова о том, что он лучший, он единственный, он нужен, сказанные в самую горячую минуту, приобретали колоссальное значение. И теперь уже Сириус не мог с уверенностью сказать, что не пожертвовал бы всем ради той, что их произнесла. Берта глубоко вздохнула и проснулась. Поднялась с пола каким-то долгим слитным движением, отбрасывая за спину волосы. Сириус молча смотрел на неё. Ничего не мог сказать. Берта подошла к окну, раздёрнула тяжёлые шторы — впустила в комнату серенький февральский рассвет. Повернулась к Сириусу лицом. Видимо, ей, в отличие от Блэка, стыд не был присущ вовсе. Или все оборотни таковы? - С добрым утром, - даже улыбнулась. - С добрым, - у него даже в горле пересохло. Сам не понимая, что делает, почти копируя Берту, таким же плавным движением встал с пола и подошёл к ней. Кожа её была прохладной, а его будто в жар бросило. Целовал её долго, отчаянно. Берта не противилась, только выгнулась у него в руках, чтобы ещё ближе, ещё слаще. Чтобы уж совсем с ума сойти — обоим. Ещё больше Сириуса заводила мысль, что их могли бы сейчас видеть с улицы. Хотя, конечно, никто их видеть не мог. А дальше началось что-то невообразимое. Если раньше Сириус Блэк жил от собрания до собрания Ордена, то теперь с самого начала каждого собрания не мог дождаться, когда же все разойдутся. И едва за последним гостем закрывалась дверь, Сириус шёл к Берте. Поесть успевали редко. Зато часто на столе у них гостил Огневиски. Да и вообще всё это было похоже на пьяный бред. В минуты редкого просветления Сириус задавался вопросом: а что же происходит в голове у самой-то Берты? Но стоило ему встретиться снова с ее золотисто-медовым хмельным взглядом, как забывал Сириус обо всём. Он не мог от неё оторваться. А вот она — она многое могла. Могла подойти неожиданно сзади, обнять, впиться губами в шею. Тогда Сириус ронял то, что оказывалось у него в руках в этот момент, за ненадобностью, оборачивался к Берте, ловил её лицо в свои руки, нырял взглядом в её глаза, заражаясь её желанием, как лихорадкой. И не важно было, где они оказывались в такую минуту. Всё было не важно. Неверной рукой обхватив стакан, Берта могла расплескать на себя Огневиски — и тогда Сириус губами собирал тёмные капли с её кожи. Она смотрела на него из-под опущенных век долгим, глубоким, ничего не выражающим взглядом. Могла и оттолкнуть. И тогда он униженно просил её позволить ему прикоснуться к ней снова. И когда она позволяла, он был так счастлив, что больше ничего желать не мог. Это, конечно, было неправильное, отравленное счастье. Сириус стал часто думать о том, как пошлёт к чёрту этот Орден, освободит от него свой дом — и будет жить дальше, как жил. Только с Бертой. Потом он ненавидел себя за такие мысли. Ведь были ещё и другие размышления — о том, что он уже не верит в дело Ордена, не верит Дамблдору. Не верит, что когда-нибудь сможет выбраться из стен ненавистного дома. Да и весь остальной мир за порогом с недавних пор стал казаться ему малореальным, ненастоящим каким-то. Он состоял преимущественно из отчётов орденцев, из волшебных фотографий и газетных статей. Разве это реальность? Реальностью были стены, знакомые с детства... и Берта. И вот сейчас Сириус не смог бы с уверенностью сказать, что такая реальность его не устраивает. Пил он по-прежнему много. Вернее, пили они вместе. И о травке не забывали. И о музыке... Жалобные переливы клавиш старого фортепиано плыли по тихим комнатам. Берта просила пластинки, но в доме не было граммофона, а заказывать его где-то было опасно — штаб-квартиру могли обнаружить. - А ты говорила, что любишь Ремуса... - Сириус лежит на ковре и смотрит в потолок, Берта где-то близко, он чувствует, как её дыхание щекочет ему кожу. - Да, - водит пальчиком по синему иероглифу (азкабанская татуировка) на животе. До сладких мурашек, до полной путаницы в словах и мыслях. - И как же ты?.. - Анестезия, - отвечает не очень понятно, а главное — занятие свое прекращает и отворачивается к стенке. Кожа у нее на спине нежная... с ума сойти. - Что? - Мне кажется, протрезвею — умру, - светлые серьезные глаза, без капли хмеля, такие, как когда она была человеком, наверное. - А мне нужно его дождаться. Как будто пощёчину дала, честное слово! - А я? - А ты — его друг... - запрокидывает голову и смеётся, зрачки широкие, во всю радужку. - Тебе с этим жить, Блэк. - И дрянь же ты... - на удивление и обиду совсем не осталось сил, особенно теперь, когда губы, только что произносившие эти холодные жестокие слова, прикасаются к его телу с такой бесстыдной лаской, что каждая клетка будто плавится в огне острого наслаждения, выпуская на волю душу. А та, хоть и отделяясь от тела, всё же вопиёт о жизни. И Сириус жил. Остаток февраля, весь март, половину апреля. Между полнотой жизни и собственным предательством. До тех пор, пока не вернулся Ремус. А когда Сириус увидел друга на пороге своего дома — тощего, потрёпанного, но живого и невредимого, - когда увидел Берту, стремительным беззвучным броском кинувшуюся Рему на шею, тут-то и понял, что всё кончено. Что он снова один, и, чёрт его знает, когда всё это переменится. Конечно, Сириус мог ещё тешить себя гаденькой мыслью, что всё расскажет другу — и о себе, и об этой шлюхе. Вот только он прекрасно понимал, что никогда этого не сделает. Берту ему уже точно не вернуть (да и стоит ли возвращать?), а друга он потеряет навсегда. Тем временем случилась весна, наступила Пасха, а вслед за ней — пасхальные каникулы у Гарри. Теперь больше, чем обычно, Сириус жалел, что нельзя пообщаться с любимым крестником. Только сейчас Сириус особенно остро ощутил, что Гарри для него — самый близкий человек на свете. Единственный, пожалуй. «Ничего, вот только немножечко потерпеть до лета, а там я найду способ вырвать его от этих Дурслей...» Эта мысль грела по-настоящему. Надо было собирать себя из обломков. Жизнь ещё не кончена. Не век же ему сидеть взаперти. Ни одна тюрьма не длится вечно, даже Азкабан, теперь Сириус это знал точно. Вот отвоюем войну, Гарри вырастет, будет жить здесь, на Гриммо, это уж непременно. И дом оживёт, переменится, они тут всё переделают, всё станет так, как хотелось бы Сириусу. Главное — войну пережить. А там... кто знает... Сириуса всегда любили женщины. Может, будет и у него семья. Настоящая. Сириус Блэк всегда был человеком дела, пустые мечты ему были несвойственны. Это она научила его мечтать — странная девочка-оборотень — в эти хмельные два месяца, что они были вместе. Вредная, пагубная привычка, почище Огневиски, но порой спасительная. О Берте Сириус почти и не думал. Больше всего он думал о Гарри. Эти мысли были радостными — ведь Гарри, он вылитый Джеймс. Нет, не тот пятнадцатилетний раздолбай, товарищ по школьным проказам, а взрослый помудревший Джеймс — такой, каким он мог бы стать, переживи он первую войну. Удивительно это было наблюдать в хогвартском пятикурснике, и Сириус очень гордился крестником. И ничто, ничто не предвещало беды.