Жаль, что она блудница

Безвинен же тот, кто слышит пресветлый напев соловья, будь даже сей человек убийцей отца своего и матери. Густав Майринк, “Вальпургиева ночь”

В первый раз он увидел ее в переходе, в прогалине тьмы между двумя слишком широко отстоящими друг от друга фонарями. Темный силуэт на фоне зеленого стекла, скрещенные стройные ноги, маска кролика с одним на четверть отбитым ухом — проститутка, голодная до “Адама”, решил он. Огонек, запалив сигарету, на мгновение осветил ее лицо: голые губы, бледная кожа, темный, почти черный бархат маски. Их взгляды встретились, и он отвел глаза.       Вокруг этой женщины должно быть столько художников, подумал он, уверенный, что сам-то забудет ее через несколько минут.       И все же, она была создана позировать для портретов.       Второй раз он увидел ее за покерным столом, и фишки крутились меж ее пальцев, текучие, как вода. По крайней мере, в тот вечер он больше не мог играть.       В сине-зеленом Восторге она бросалась в глаза, раня взгляд.       Черные туфли, черные перчатки, все остальное: платье, болеро, небрежно накинутое на плечи — переливы от темно-красного до тяжелого багрового. Винного цвета лента на шее — точно смертельная рана. Всего на тон светлее черного, бордовая маска скрадывала лицо, открывая только карминовые губы. Она поднесла к ним сигарету, оторвав ту от рта уже запятнанной помадой.       И он подумал, что скорее хочет коснуться испачканного фильтра, нежели самых этих хищных губ.       Она поднялась из-за стола, ни жестом, ни словом не давая приказа следовать за нею, и в то же время он услышал ее зов так ясно, будто она прокричала его ему в лицо. Она убегала. Он преследовал. Один закоулок, другой, третий. Они остановились, только забредя в пустынный переход. Гул воды за толстым стеклом слышался в нем, подобный гулу крови в голове.       Он был уверен, что они закончат эту ночь в постели. Так или иначе. Молча и по-животному или чутко, почти романтично: так, как он почти забыл… но готов быть вспомнить.       — Как тебя зовут?       — Анабелла.       Итальянское имя, но волосы у нее были золотые, цвета первосортного масла и американской мечты. Он упер руку в стекло у ее головы, чтобы она не могла ускользнуть слишком легко, и наэлектризованный волосок, поднявшийся от ее виска, защекотал его запястье.       — Это настоящее имя?       — Такое же настоящее, как все остальное во мне. — Она медленным движением скинула с плеча светлую прядь — наверняка крашеную “под Жасмин Джолин”. — Почему Вы следовали за мной? Ищете женщину?       — Да, — в какой-то мере так и было. — но не Вас.       — Вот это почти обидно прозвучало.       Она повернулась к нему спиной. Каблуки стучали по металлу пола, единственные звуки в гулкой тишине, что громче дыхания, громче глухого шума воды, сжимающей каждый коридор Восторга в душащих объятиях.       — Я имею в виду… Ищу, но это часть моей работы. Я частный детектив.       Он показал ей визитку: картонный уголок едва не коснулся голой кожи в вырезе на спине. Она обернулась через плечо:       — Частный детектив? Вы много знаете о преступлениях, мистер Девитт, я полагаю.       Она двигалась только для того, чтобы производить шум: шелест платья, когда перчатки задевали натянутую на бедрах ткань, цоканье каблуков. Точно так заявляла о себе, как если бы иначе чувствовала себя пустым местом.       — Так почему я? Похожа на Вашу бывшую? — Она достала сигарету и прикурила, щелкнув пальцами. — Будущую?       — Смелый флирт для такого краткого знакомства.       Она видела, как на его лицо возвращается хладнокровие. Только что он смотрел на нее, точно никак не мог отойти от падения с высоты, и вот уже исследует ее лицо, словно намеревается составлять фоторобот.       — Предполагаю, что Вы знаете много женщин, мисс. И не только подобных себе. И знаете еще больше мужчин, которые знают женщин.       Это должно было прозвучать как оскорбление. Или как нечто, что могло бы им быть, но, благодаря тону голоса, не стало. Однако эти слова звучали, как щелчок, с которым в потайном ящике открывается второе дно.       — Я могла бы устроить Вам тот же тур, что и всем моим клиентам, но сомневаюсь, что это предел Ваших мечтаний.       — Я полагаю, ночь с красавицей — мечта многих.       — Это не то, что мои клиенты получают. — Она отвела глаза. — Хотя, кажется, долгий сон Вам не помешал бы.       Ему казалось, что он видит ее насквозь… Нет, знает всю жизнь — по крайней мере, давным-давно. Анабелла выглядела как женщина, полностью удовлетворявшая его вкусам, разве что несколько излишне развязная. Но и это будто бы — по соглашению с ним и для его увеселения. Просишь же ты порой жену надеть с тобой наедине что-то совершенно неприлично открытое?       Вот только они стояли в коридоре. На улице, если пользоваться терминологией мира наверху. В общественном месте, где каждый мог прервать их уединение в любую минуту.       — Я не привык верить в случайности. И когда они случаются, предпочитаю превращать их в закономерность. Я вижу Вас тут и там. Вы знаете больше, чем хотите говорить.       Она засмеялась.       — Вы зажали меня в угол, мистер Девитт.       И не сказать, чтобы солгала в этом. Они сделали всего несколько шагов в узком коридоре, объятые толщей стекла, толщей воды, но вот он оказался почти вплотную к ней, так близки, что они чувствовали тепло дыхания друг друга в выстуженном отростке коридора.       — В конце концов, мне бы пригодилась… секретарша.       — О, я способна на куда большее, чем это.       — Не сомневаюсь.       Она приподняла его подбородок мизинцем.       — Разрешите мне прервать Вас на этом, мистер Девитт. Оставьте что-нибудь для нашей следующей встречи.       И, поднырнув под его руку, она зацокала прочь. Он обернулся, так и держа руку на холодном стекле стены.       Для столь дерзко отвечающей дамы у Анабеллы были слишком трогательно поднятые плечи, пока она шла, обняв себя руками.