Спасти

- Ты совсем того? - Станислав ошалело моргал, по-глупому надеясь, что все происходящее лишь плохой сон и что сейчас он проснется. Увы, но вокруг была вполне себе реальность, только какая-то ненормальная. Такая, в которой лучший и самый ответственный из его бойцов сперва фатально провалил тренировку, а теперь стоял перед ним, глядя в землю, и просил не ставить его в основу на матч с Хорватией. - Сдурел, да, Игорь? - впервые за хренову прорву лет тренерской карьеры мужчина был в ступоре. В полнейшем. - Кого я в ворота поставлю вместо тебя, подумай ты башкой своей! Кого?! - М... Лунёва? - осторожно подсказал Акинфеев. – Андрей отличный вратарь, он вполне… - Кааккой отличный? Какой Лунёв?! - полный негодования крик тренера заставил его болезненно поморщиться. - Не сыгранный с командой?! Ни одного матча за сборную не отыгравший?! – У Черчесова дергался глаз. - Ты сам себя слышишь, что, что ты говоришь?! Игорь завел руки за спину, чтобы Саламыч не видел, как они трясутся. - Тогда Володю, он более опытный… Станислав Саламович, - футболист собрал в кулак всю волю и выпрямился, встречаясь с наставником глазами, - любого, только не меня. Так будет лучше, поверьте. Прошу. Черчесов тяжело сопел, сверля своего подопечного убийственным взглядом. У него не было слов. Совсем, блядь, не было. - Поверить я должен? - медленно, изо всех сил сдерживаясь, начал мужчина. – Поверить?! Игорь, я не пойму. Мы в футбол играем или, сука, в дочки-матери, скажи? Ты приходишь ко мне, прекрасно, сука, зная, что тебя в основе некем заменить, и говоришь мне «поверьте»?! – Бешенство в интонациях тренера нарастало с каждым словом. – Знаешь, как это называется? Саботаж! Его глаза метали молнии, прожигая осунувшееся лицо Игоря. Первый номер до боли стиснул руки за спиной. У него мелко дергался кадык. Надежда, что Стас послушает его и согласится вывести его из основы, конечно, была призрачной и с каждой секундой таяла, но он намерен был пытаться до конца. А уж кем его сочтет тренер после этого разговора, было сейчас не так важно. - Слушай, давай начистоту. С тобой же вчера все было нормально, - Черчесов взял тон поспокойнее, утёр пот со лба. – Что произошло? Давай. Ты заболел? Получил травму? Меня не интересует, где, как. Просто скажи, я сдам тебя Безуглову, он за три дня тебя сделает огурцом! Игорь, - тренер приблизился, заглядывая ему прямо в глаза, - у меня нет второго вратаря! Габулов и Лунёв не наиграны! Мне нужен ты на поле. Ты! Любой ценой! Игорь знал это. Он знал, что отлаженный до совершенства, сыгранный, сплоченный механизм их команды неизбежно разрушится, если заменить в нем одну из основных деталей. Вот только эта деталь уже была поломана, и функционировать как раньше механизм всяко не мог… Врачи. Врачи? Он на долю секунды представил себя в их руках, представил лицо Безуглова при виде красноречивых следов на его теле, унизительный осмотр, разбирательства, стыд, стыд, стыд. Боже, нет. Что угодно, только не это. Он опустил глаза. - Я не могу. - Что тебе мешает?! - тренер в бешенстве заметался из стороны в сторону. В стену, куда отводил взгляд Игорь, врезался крепкий кулак. - На меня смотри! - Глаза Черчесова горели злостью. - Ну? Травма? Кипер с усилием поднял на него глаза. - Нет. - Тогда что?! Игорь до крови впился ногтями в палец другой руки. У него дрожала челюсть. Зубы предательски клацнули, стоило открыть рот. - Психологическое состояние. Повисшую тишину можно было резать ножом. Саламыч обрел дар речи не сразу, несколько секунд просто расстреливал Игоря взглядом в упор. Его глаза налились кровью. - Совсем охуел? – негромко, как-то почти душевно поинтересовался он. – А токсикоза у тебя, случаем, нет? Игорь сопнул, играя желваками. - Я… - Сейчас идешь в свой номер и там хоть башкой о стену бейся, но чтоб твоя дурь прошла, - ледяным тоном перебил его Черчесов. – Даю тебе время до завтрашней тренировки, если будешь в порядке, я сделаю вид, что этого разговора не было. На хорватов выходишь в основе, всё. Разговор окончен! – взревел он, едва Акинфеев попытался вставить слово. – Ебаный детский сад! Еще мы из-за шалящих нервишек игроков с матчей не снимали! – проорал Саламыч, давая выход эмоциям, и отвернулся, направляясь в комнату. - Вы пожалеете, - бессильно бросил Игорь уже ему в спину, - видит Бог, пожалеете. Мы проиграем, если я выйду на поле. - Значит, выйдешь и проиграешь, - не оборачиваясь, отрезал Черчесов, - вместе со всеми. И потом всем в раздевалке эту историю расскажешь. Они тебе тогда вправят мозги получше всяких психологов. Игорь прикрыл глаза, давя в себе стон отчаяния. Его руки разжались, безжизненно повисли вдоль тела. - Марш в номер, - приказал Станислав уже из комнаты и тяжело выдохнул, надувая щеки, когда за спиной хлопнула дверь. *** Он шел медленной тяжелой походкой, неуютно поводя плечами и поминутно хмурясь. Коридоры отеля заливал яркий искусственный свет, резко бил по глазам, но голова гудела не от этого. Артём вздохнул, погружаясь в невеселые мысли. Он свалил из тренажерки первым, хоть далеко еще не измотался. Мышцы после нагрузки ныли, но легко, приятно, чего нельзя было сказать о душе. Она болела. За Игоря. Артём не сомневался: случилось что-то очень серьезное. Он знал Акинфеева человеком железной воли, никогда не сдающимся, смелым, как лев. И то, каким капитан был сейчас, пугало до дрожи в коленях. Он сжимал и разжимал кулаки, тяжело сопя носом. Догадки одна мрачнее другой темным варевом клубились в черепе. Но ни одна из них не имела под собой ничего, кроме собственных домыслов и подспудных ощущений, ведь Игорь молчал, как партизан. Закрывался, как раковина, отталкивал того, кто искренне хотел помочь ему. И от этого было больно. Артём, в отличие от своего капитана, никогда не пренебрегал собственными чувствами. Прислушивался к ним и признавал, как есть, не пытаясь бежать от себя. Свою любовь к Игорю он осознал и принял уже давно, как и тот факт, что предмет его чувств никогда о них не узнает. Как ни был Дзюба прост и неудержим в своем следовании голосу сердца, как ни привык он всегда получать то, что хотел, а к Акинфееву не осмелился бы и подойти. Строгий, суровый, до мозга костей правильный, этот мужчина меньше всего на свете походил на того, кто мог бы вступить в однополые отношения. Хотя, положа руку на сердце, о личной жизни кэпа толком никто ничего и не знал. Факты из прессы, которые еще хер пойми, правда или бред - а сверх них ничего. Игорь ревностно оберегал свою приватность от чьих бы то ни было посторонних глаз, не водил в команде разговоров на личные темы и ни разу не давал никаких поводов даже самой желтой прессе. Словом, вел себя практически целомудренно. Особо длинные языки (из прежних составов сборной) так вообще утверждали, будто бы Игорян даже и не дрочит никогда - было ясно, мол, по еженощной тишине в его номере на базе в Новогорске. Это, конечно, было не более чем досужее бла-бла, но на степень высокоморальности первого номера все равно как бы намекало. Словом, шансы свои Артём даже не прикидывал. Было и так понятно, что их нет. Живя в разных городах, играя во враждующих клубах, вне национальных сборов они пересекались буквально пару-тройку раз в год. Лучше никогда никому не знать, сколько сил и времени ушло у Артёма, чтобы научиться жить с этим, воспринимать свою любовь не как источник постоянной боли, а как далекую путеводную звезду, которая греет одним лишь фактом своего существования. Не сходить с ума, жить спокойно, не зацикливаться, ждать редких встреч как праздника, а не как спасения от страданий. Было очень непросто, но он справился. Научился быть другом, не тешить себя пустыми мечтами, находить удовольствие в мелочах: непринужденных улыбках, случайных прикосновениях, сухих смсках по дежурным поводам. А привязанность и бьющую через край нежность аккумулировал в помощь и заботу. Был рядом, поддерживал, подбадривал после поражений. Помогал держать позитивную атмосферу в сборной, как умел, а умел он хорошо: объединял ребят вокруг себя, где подсказкой, где шуткой, где парой теплых слов сближал их друг с другом, помогал притереться, новичку мог дать работающий совет. Так – не словом, а делом, без единого двусмысленного намека – и выражал свои чувства к капитану. Отличный действенный способ, и со стороны все невинно. Никто ничего лишнего не заметит. В том числе и сам Игорь. Он и не замечал. Дзюба был в этом уверен. Однако в последнее время что-то было не так, как раньше. Что-то нервировало, заставляло следить за собой с утроенным усердием, судорожно соображать: не выдал ли себя чем-нибудь? Не забылся ли где, не позволил ли себе чего лишнего? Но нет, в поведении Артёма все было плюс-минус обычно. Необычной была обстановка вокруг них: сборная впервые в новейшей истории страны показывала реальные успехи на мировом первенстве, пребывание команды на турнире все продлевалось, а вместе с ним и сборы. Прежде они никогда не проводили вместе так много времени, никогда так не переживали за общее дело, не работали плечом к плечу на износ. Может, это безумие мундиаля как-то влияло на Игоря? Тёма мог лишь гадать. Но что-то между ним и Акинфеевым неуловимо менялось. Было ли дело в том, что в рядовых, ничего не значащих касаниях едва заметно улавливалась дрожь чужого тела? В том, что поздравительные объятия после матчей с каждым разом длились чуть дольше? В непринужденности, с которой капитан вновь и вновь оказывался на соседнем сидении и задрёмывал на его плече в переездах и перелетах? Так или иначе, прежде никогда простое дружеское общение с вратарем не было таким волнующим. Каждое соприкосновение с ним на секунду посылало мир в кульбит, сердце колотилось, в нем загорался призрачный огонек невозможной, безумной надежды. И этот огонек вдруг взвился до небес, вспыхнул пламенем истовой веры в ту секунду, когда Игорь очутился у него, у Артёма, на руках. Он сам тогда даже толком не понял, как все произошло. Рванул с места, как бешеный, на мегатонном заряде эмоций и радости, а опомнился лишь, когда почувствовал в своих объятиях тепло тяжелого тела. Поднял перекошенное эйфорией лицо и обомлел, не в силах оторвать взгляд. Его капитан, его недосягаемая мечта, был сейчас так близко, взмокший, счастливый, светящийся, как самая взаправдашняя звезда. Казалось, он мог вырваться из Артёмовых рук и взлететь, сверкающей стрелой вонзиться в небо и остаться там, среди россыпи ночных бриллиантов, на равных с самыми яркими из них. И Дзюба держал надежно, крепко, прижимая к себе всем телом, чтобы чувствовать, чтобы не упустить свою звезду. И в сияющих карих глазах видел отражение своих. Видел счастье, благодарность и гордость, всё то же, что испытывал сам. И что-то еще, то, чему не мог дать названия. То, что нарёк бы узнаванием, если бы это слово пришло на ум. То, от чего сладко сжималось сердце – и было немного страшно. Особенно в тот момент, когда Игорь всем телом проскользил по нему вниз, возвращаясь к земле, и их лица оказались почти наравне, в каких-то сантиметрах… Тогда губы обожгло горячим дыханием, большие пальцы умелых вратарских рук скользнули по скулам, и на миг - один-единственный - показалось даже, что… что… вот-вот... Потом все закончилось. А вера осталась. Она жила в коротких репликах и мимолетных улыбках, в мягком блеске глаз. Грела плечо дыханием спящего Игоря весь путь из Москвы в Сочи. Грела душу весь последующий день. И будоражила, и пугала, и сбивала с толку. Артём весь извелся, как девочка, никак не мог решить, подойти к капитану вечерком или не подойти. В конечном итоге все же не решился, убедил себя не лезть на рожон, сделать скидку на – мало ли? – не до конца еще сошедшую эйфорию от выхода в четвертьфинал. В конце концов, не мог же Игорь вот просто так взять и воспылать к нему, Артёму Дзюбе, взаимностью? Ну правда, бред же. Или не бред? «К чёрту всё. Если завтра всё так же будет, пойду и…», обещал себе Артём, касаясь пухнущей от мыслей головой подушки. Наутро Акинфеева словно подменили. Утренняя вспышка в автобусе здорово сбила форварда с толку. Он уже даже было почти поверил, что дело в нем, что чем-то ухитрился выбесить кэпа, правда, непонятно было, чем. Но после тренировки и серии пенальти, которую кипер, казалось, еле пережил, и дураку бы стало ясно: Дзюба ни при чем, тут что-то сильно более серьезное. Не девчонка же Игорь Акинфеев, не слабак какой-нибудь, чтобы так расклеиваться по какому попало поводу? Стряслось что-то совершенно из ряда вон. И Тёма был твердо намерен узнать, что же. Докопаться до истины и помочь, что бы ни думал про это сам Игорёк. С этими мыслями он поднимался по парадной лестнице. В середине пролета она делала изгиб, открывая вид на маленький холл, продолжающийся в оба крыла длинным коридором. Артём оцепенел, увидев удаляющийся по этому коридору влево знакомый силуэт. Игорь шел медленно, еле волоча ноги, ссутулив спину. Во всей его фигуре буквально сквозила скованность и боль. Нападающий нервно облизнул губы и бесшумно взлетел по ступенькам. *** «Только б не встретить никого», заевшей пластинкой свербило в мозгу. Почему-то именно это сейчас волновало Игоря больше всего. Нет… скорее, это было единственное, что его хоть как-то волновало. Поднимало из застывших глубин сознания хоть какие-то отголоски эмоций. Единственное, потому что все остальные события его ближайшего будущего были предрешены и не вызывали ни вопросов, ни сомнений. И теперь, когда прогорел в крови адреналин, вспыхнувший во время спора с Черчесовым, всем телом, всем его существом овладело абсолютное, всепоглощающее бессилие. Игорь измученно прикрыл глаза, в которых зарябило от пестрого узора на ковровой дорожке. Еще никогда его дальнейшая судьба не представала перед ним со столь полной и безжалостной ясностью. Раньше, как бы плохо ни было, у него всегда оставалась надежда. Оставалась вера в свои силы и решимость приблизить благополучный исход. Всегда, даже после вторых «крестов». Теперь же, сломленный, лишенный воли, он даже не пытался бороться и обреченно следил, как сменяются перед мысленным взором четкие, яркие картины неизбежно грядущих событий. Разгром от Хорватии, возвращение в Москву, конец карьеры. После окончания ЧМ он объявит об уходе из футбола. Это было ясно как Божий день. Сколько помнил себя, он боялся этой мысли. Сколько помнил себя, жил по-настоящему лишь на поле. И всегда знал: если когда-нибудь не сможет играть, если придется до срока оставить то, чем дышит всю жизнь, то это убьет его. А теперь – ни страха, ни горечи, ничего не шевелилось внутри. В груди была мертвая, обреченная пустота. Он нервно выдохнул, приближаясь к своей двери. Пальцы дрожали, нащупывая в кармане ключ. Кто бы мог подумать, что безобидный звук открывания замка однажды окажется страшнее услышать, чем финальный свисток при счете 0:1 в пользу соперника, чем курок пистолета, прижатого к виску. От его тихого щелчка глотку пережимала паника, мерещились чужие шаги сзади и чья-то рука, толкающая дверь... Что? Он сглотнул и медленно моргнул. На темном дверном полотне перед ним светлела чужая ладонь. Игорь сделал шаг назад и врезался спиной в горячее тело. Ему на плечо легли чьи-то пальцы. Дверь открылась под напором чужой руки, под ногами разверзлась бездна. - Может, зайдем и перетрём уже? – спросили у него над ухом. – Не вечно же ты будешь от меня бегать. Игорь сдавленно выдохнул и окунулся лицом в расползающуюся из дверного проема тьму. … - Игорь! – Артём перехватил его поперек спины, не дав упасть. Они вдвоем ввалились в номер. Хлопнула дверь за их спинами, Акинфеев рванулся, выскользнул из кольца рук и отлетел пулей к стене, вжался в нее, как перед казнью, обхватив руками голову. - Не трогай меня. Нет. Нет. Не трогай. Уходи. - Игорь, да что ты, чего, это же я, - Артём, охуевший, бормотал так же сбивчиво и невпопад, как и он. Форвард не видел прежде панических атак. Но понял, что сейчас тут что-то типа того, по окаменевшему лицу Игоря, по пустым неподвижным глазам и бесконечному лепету. На секунду задумался, закусив губу, а потом ухватил голкипера за челюсть и отвесил ему пощечину, несильную, но звонкую. Хватило: Игорь тряхнул головой, словно просыпаясь, сфокусировал взгляд на Дзюбе и заморгал, будто впервые его видел. - Артём? - Он самый, - вздохнул двадцать второй. – И сейчас ты мне все расскажешь. Акинфеев выскользнул из-под его руки, метнулся к окну, вцепился пальцами в подоконник. - Нет. Уходи. - Никуда я не пойду, пока все не выложишь, - твердо заявил Артём, вырастая сзади. - Не подходи! Проваливай, я сказал. – В голосе кипера мелькали следы привычных Дзюбе командирских ноток, но куда отчетливее слышался страх. – Не буду я ничего тебе выкладывать. - Да почему, черт тебя побери, почему?! Я же вижу, как тебе плохо! – взвыл Артём, с отчаянием смотря ему в спину. – Что такое с тобой случилось, ну что, что ты не можешь рассказать? Я ж не прошу всем, мне-то можно? Я… я в конце концов друг тебе или кто?! Или кто, хотелось проорать Игорю. Я уже не знаю, кто ты мне. Почему рядом с тобой я начинаю думать о том, о чем прежде не задумывался никогда. Почему за то, что со мной сделали, мне стыдно только перед тобой. И почему, чем усерднее ты выпытываешь у меня правду, тем мне становится тяжелей, но не от воспоминаний, как все случилось, а от мыслей, как могло бы случиться. Он промолчал. - Так, ладно, хуй с тобой, золотая рыбка, - Артём махнул рукой, сдаваясь, - не хочешь колоться, что у тебя стряслось - не колись. Если уж это такая страшная тайна. Скажи тогда хоть, чем помочь тебе. Игорь встрепенулся, поднял голову. - Да. Слушай. Кое-чем ты мне можешь помочь. Он развернулся спиной к окну, стараясь не смотреть на Дзюбу. - Тём… С хорватами… Возьми на себя роль капитана. Подожди, дай договорю. Повязку отдать не смогу, прости. Черчесов не позволит. Но неофициально, там, поругать, подсказать, лидером… Не в службу, а в дружбу, хорошо? Ребята тебя любят, уважают. Пожалуйста. Тём? Могу я на тебя рассчитывать? Не услышав ответа, поднял глаза, и зря. От встреченного взгляда дернуло током. - Так, погоди… - медленно произнес Артём. – Я, кажется, начал понимать. Это все из-за хорватов? Игорь мысленно выругался и спешно отвел глаза. - Э, нет, на меня смотри, – ухватив правду за хвост, форвард бросился в атаку. - Вы что-то не поделили? Игорь, давай. – Тём, нет, - вратарь мелко тряс головой, упорно отворачиваясь от него. - Что они сделали? – Артём приближался. С каждым его словом дрожь колотила все сильней, таяла последняя решимость сохранить грязную тайну, которую сам же и выдал почти, высказав свою просьбу. – Что тебе сделали? Кто? Скажи, я любого… - Не подходи! – взвыл Акинфеев, выбрасывая руки вперед. Как тяжело не сорваться и не поведать обо всем, когда, кажется, уже почти нечего скрывать. Как хорошо, что свет из окна падает в спину, затемняя лицо, не давая Дзюбе как следует разглядеть степень написанного на нем отчаяния. – Молча развернулся и пошел отсюда. И не смей лезть к хорватам. Артём побагровел, медленно, с рычанием выпустил воздух сквозь зубы. - К т о? – его голос грохнул как удар кулаком по столу. Игорь зажмурился, из последних сил давя у себя в глотке истерику. Довериться хотелось больше, чем жить. - Уходи. Нападающий вздрогнул, как от удара по лицу, затравленно кивнул и резко сдал назад. Кубарем вывалился в коридор и прислонился спиной к двери, восстанавливая дыхание. Вот теперь Акинфеев напугал его по-настоящему. Артём повернул голову, прикладываясь к двери ухом. Ни звука не доносилось изнутри. Лишь голос голкипера отдавался в голове многократным эхом, в такт пульсу, бьющему в висках, и с каждым сиплым «уходи» по коже подирал мороз. Он сотни раз слышал кэпа спокойным, встревоженным, злым, слышал, каким голосом он командует, каким дает пиздюлей. Но еще ни разу на его памяти в голосе этого гордого, несгибаемого мужчины не звучала такая мольба. Слева от него послышался шум, открылась дверь. Артём резко повернулся, отскакивая к противоположной стене, и оказался лицом к лицу с Домагоем Видой. - Хелло, - весело произнес хорватский защитник. Его плутоватая физиономия, взгляд, которым он окинул Дзюбу с головы до ног и быстро стрельнул на Игореву дверь, кривая «понимающая» улыбка – все это, не осмысляясь, стукнуло куда-то точно в цель и сложило в подсознании паззл. У Артёма в голове щелкнуло. - Что вы сделали с ним? Отвечай! - заорал он, бросаясь к Виде и впечатывая того в стену. - Отвечай, сука! Домагой сморщился от грубой хватки у горла и натужно рассмеялся. - Смотрите-ка, кто тут такой смелый спешит на помощь, - ехидно прищурился он. - Жаль, что поздно, а? Ты же местный герой, что ж не спас свою принцессу? Артём зарычал, крепче вдавливая его в стену. - Сука, еще одно слово в таком тоне об Игоре, и я... - И ты что? - заржал блондин. - Морду мне набьешь? Схлопочешь дисквалификацию своей команде, дебил. Знаешь, - Вида быстро стрельнул глазами куда-то ему за спину и понизил голос до почти эротичного полушепота, расплываясь в масляной улыбке, - а он так кричал, когда я брал его... Визжал как сучка, пока я долбил его девственную задницу, - завершил он, с удовольствием смакуя слова и улыбаясь в белеющее от шока лицо русского. Артём не верил своим ушам. У него отвисла челюсть. В голове шумело, глаза застила кровавая пелена. - Ах ты тварь! – проревел он и занес кулак, совершенно потеряв контроль над собой. Но за секунду до того, как костяшки впечатались в блядскую рожу хорвата, его резко рванули и оттащили от врага, железными пальцами впившись в локоть. - Назад! – металлом прозвенел знакомый голос. Игорь держал его мертвой хваткой, попеременно стреляя глазами то в него, то в Виду. Если бы взглядом можно было бы убивать, на полу перед распахнутой акинфеевской дверью уже валялись бы два обгорелых трупа. - Я сказал, назад, - повторил он, сгребая в кулак футболку на Артёмовой спине. Потянул на себя и отступил с ним вместе в дверной проем, не сводя глаз с застывшего у стены Домагоя. Тот послал ему сальную улыбочку и поиграл бровями, попутно растирая пострадавшую шею. *** Они стояли друг против друга и молчали, растягивая обоюдную пытку тишиной. Игорь, опершись о стену, смотрел в пол, Артём разглядывал Игоря, пытаясь – и боясь – увидеть какие-либо следы, распознать какие-то намеки на то, что сказал хорват. Он не мог поверить. - Это правда? – Дзюба наконец нарушил тишину. Он ненавидел себя за этот вопрос в лоб, за то, как съежился сейчас его вратарь, но что-то более деликатное на ум так и не пришло. Капитан поднял к нему белое лицо, смотря словно в дуло расстрельного ружья. - Да. Это «да» вонзилось под дых, и Артём задохнулся, ощущая, как оно растекается по телу. Ползет от сердца до кончиков ногтей, въедается в каждую клетку, меняя ее, меняя все, чем он жил прежде, меняя мир навсегда. - Г-господи… Игорь… - Все узнал, что хотел? – слабым голосом спросил Акинфеев. Поджал губы и прошагал мимо форварда в комнату. Артём потупился, прижался к стене, пропуская его. Как к прокаженному. А какого отношения ты хотел? – Теперь проваливай. Дзюба не шелохнулся, слепо смотря ему в спину. - Почему сразу не сказал? – сам собой сорвался с губ следующий Тупой Вопрос. Игорь даже нервно хохотнул, до крови вгрызаясь в собственную губу. - А как ты себе это представляешь? Что я должен был сказать? Что меня выебали пятеро хорватов? - Голос не выдал истерики, фраза прозвучала почти насмешливо. – Любой же мужик мечтает в таком признаться, ага? – Он надтреснуто рассмеялся и вдруг осел на кровать, скорчился на кроваво-бордовом покрывале, упираясь локтями в колени, хватаясь за голову. Артём, точно очнувшись, метнулся к нему. - Игорь! Игорь!!! - Уйди! – проревел тот, заслоняя лицо. – Уйди, понял? Свали отсюда, оставь меня! ... Сквозь хохот Виды и Тёмино «Это правда?», звучавшие в голове, он почти ничего не слышал. Где-то вдалеке раздался слабый хлопок, и он подумал, что, наверное, это дверь и что Артём все же наконец ушел. Ушел из номера, ушел из его жизни, в которой с этих пор нет места нормальным здоровым людям. Так, как и должен был. Навсегда. Он вцепился себе в волосы и впервые за этот день по-настоящему разрыдался. Картины недалекого будущего вновь проступали на изнанке век под глумливый ржач хорвата, теперь, когда Артём узнал всё, к ним добавилась еще одна. Он не может сделать это сейчас. Смерть игрока в стане национальной команды, какой бы естественной она ни выглядела, поставит под удар всю сборную. И не только ее. Надо как-то пережить пару недель. Пусть закончится ЧМ. Надо просто выждать. А там… Он не будет резать вены и глотать таблетки – не девка же он?, – не пойдет прыгать с крыши, как подросток, которому не хватает внимания. Ягуар. Да. Да, так. Он сядет в него и поедет… куда-нибудь. Главное, подальше от дома. Туда, где мало машин, хреново ловит связь и глубокие кюветы. Где он не привлечет толпу народу с фотокамерами и не утянет никого за собой, когда вдавит газ до упора и резко крутанет руль не туда. Он даже слегка успокоился, простроив этот план у себя в голове. Но тут его вырвали из мыслей, взяв за руки и мягко отведя их от лица. Он слабо вздрогнул и выдохнул. Сил не осталось ни на какое сопротивление. Лицо напротив виделось размытым. Вратарь потупился, тщетно смаргивая пелену слез. На щеки ему легли теплые ладони. - Хрена с два я тебя оставлю, понял? – повернув к себе его лицо, твердо сказал Артём Дзюба.