Спасти

Игорь презирал себя. За слабость. За то, что не сумел сохранить свою позорную тайну. За облегчение, которое испытал, открывшись Артёму. Он не отвернулся от него, узнав правду. Не оттолкнул, не осудил, не плюнул ему в лицо… Нет. Он сел рядом и молча притянул к себе за плечи, обнимал, осторожно гладя по затылку, пока истерика не сошла на нет и не иссякли слезы. Когда дыхание стало выравниваться и Игорь заерзал в его объятиях, нападающий вскочил на ноги и заметался по номеру, переворачивая его вверх дном, что-то роняя и чем-то шурша. Акинфеев не сразу понял, что Артём собирает его вещи. Дзюба не спрашивал, не предлагал, просто схватил его за руку и потащил прочь из ставших ненавистными стен, бросив не терпящим возражений тоном: "Переезжаешь ко мне. Сюда ты больше не сунешься, даже близко не подойдешь. Я тебя не пущу". Какая-то часть рассудка вяло призывала к сопротивлению, зудела, что так неправильно, стыдно, нельзя. Но Игорь сопротивляться не мог, да и не хотел. Не хотел оставаться в этой комнате, пропитавшейся криками боли и запахом чужой похоти вперемешку с кровью. Он свихнулся бы, проведи здесь еще хоть одну ночь. Да и... слишком велико было искушение побыть слабым, доверить себя надежным рукам. Номер Артёма оказался почти таким же, как у него, но не будил панику, в нем не было тяжело находиться. Игорь неуверенно повел плечами, озираясь по сторонам. Та же обстановка, то же практически всё, только ничего красного. Покрывало на кровати было нежно-зеленым, и этот цвет, как у неспелого яблока, не нервировал, не притягивал нездорово взгляд. Но это, конечно, было не главное, далеко не главное. Эти стены, в которых он сейчас находился, веяли на него каким-то спокойствием. Игорь привык всегда анализировать свои ощущения. И сейчас он отстраненно, но в то же время весьма четко понимал, что эту, можно сказать, ауру защиты он чувствует благодаря Артёму. У каждого человека есть свой неповторимый запах. Не пота или возбуждения, а тот едва уловимый флер, который присутствует всегда. Его бывает сложно учуять, просто находясь рядом с человеком, но именно он начинает господствовать там, где обосновывается этот человек, напитывает собой стены и предметы, обозначая присутствие своего владельца. Номер Дзюбы уже успел пропитаться его присутствием, и этим воздухом почему-то было легче дышать. Этот еле ощутимый запах, который в сознании Акинфеева был однозначно связан с Артёмом Дзюбой, успокаивал. Его хотелось вдыхать. И Игорь даже перед самим собой не пытался сейчас отрицать это. Тёма носился как электровеник, с какой-то нечеловеческой скоростью прочь из номера и обратно, утрясая, разруливая, улаживая. В считанные минуты раздобыл чистое постельное и пару пледов, выпросил на ресепшене запасной ключ. Акинфеев даже не пытался уже следить за его действиями, измученный, оглушенный, осел на кровать, невидяще смотря в пустоту. А он все суетился, бегал, мельтешил, не останавливаясь, пытаясь занять себя хоть чем-нибудь, потому что понимал: притормозит на секунду - рухнет у Игоревых ног и так же, как он, застынет, превратится в камень. [От горя, от боли - не чужой, родной, своей, самого любимого человека. От одного вида его слёз. От ненависти к тем, кто сломал его.] И уж тогда точно ничем своему капитану не поможет. Понемногу как-то сгладилось, отпустило, восстановилось дыхание, появился голос, чтобы окликнуть, смелость, чтобы осторожно коснуться плеча. Игорь встрепенулся, выплывая из своего ступора, решительно отверг предложение уступить ему кровать. В четыре руки они разложили диван, соседствовавший с мини-баром и телевизором, застелили его пледом и простыней, получив весьма неплохую и довольно широкую постель. Стоило присесть, как Игоря повело, на плечи глыбой рухнула вся усталость этого дня. - Игорёк, - аккуратно позвал Дзюба, - нам так-то на ужин пора. - Я не пойду, - Акинфеев мотнул свинцовой головой. Встать и двигаться куда-то сейчас было просто выше его сил. Артём взялся уламывать, просить, как маленького, лепил ему что-то родом из детсада на тему "надо хорошо кушать, а то силенок не будет". От обращения с собой как с капризным ребенком Игорь взбеленился, едва не зарычал на Тёму, бросил сквозь зубы гневное «отстань», скинул руку со своего плеча. Артём понурился и с негромким "ну как хочешь" удалился прочь. Акинфеев навзничь плюхнулся на свою постель. Свежезастеленные простыни пахли чистотой. Нужно бы было сходить в душ, но слабость не давала не то что встать - пошевелиться. Тяжелые веки смежились сами собой, дремота витала где-то вокруг, веяла душным теплом, но не спешила его сморить. На душе было как-то муторно и противно. И стыдно перед Артёмом. Ебаная ты истеричка, наехал почем зря на человека, который взялся спасать твою п о л ь з о в а н н у ю задницу. Новая волна ненависти к себе ударила в грудь, Игорь побился головой о диванный валик. Ушибленный затылок и скрученный голодным спазмом желудок заныли одновременно. Конечно, по уму следовало пойти и поесть, но совсем не было сил. Да и ребятам не хотелось показываться на глаза после всего, что они сегодня видели. Неприглядные картины прошедшего дня опять ожили в голове. Боль, слабость, летящие в ворота мячи. Вопрос в глазах Лунёва, гнев Черчесова, гадкая улыбка превосходства на лице Виды. Игорь застонал от бессилия и отвращения к самому себе, кулаки сами собой сжались, комкая простыню. Громко распахнулась дверь, звук вырвал из самоуничижительных мыслей. Артём сегодня каждый раз - как чувствовал - появлялся в тот момент, когда уже совсем переебывало, уже всего ничего отделяло от самого дна. - Игорёк, не поможешь по-братски? – как-то глухо раздалось из прихожей. Вратарь поднялся, пересилив себя, и двинулся на зов. Артём держал в руках пакет, в котором было несколько стоящих друг на друге хлипких пластиковых контейнеров. «Башня» опасно покосилась, он скрючился, пытаясь придержать ее подбородком. - Это тебе. Тут мясо, тут гречка, тут что-то еще… - перечислял Дзюба, - салатик, во… Приборы там внизу. - Ты взял мне еды? – изумился Игорь, принимая у него ношу. Он давно привык быть самым старшим, самым ответственным, заботиться обо всех. И совершенно не умел жить с мыслью, что кто-то может заботиться о нем самом. - А ты думал, я тебя голодным оставлю? – ответил Тёма вопросом на вопрос. ... Игорь буквально умирал от неловкости и благодарности. - Спасибо, - с чувством произнес он, покончив с едой. - Господи! Да не за что, - отмахнулся Артём, судорожно соображая, как вести себя дальше. С Игорем надо было разговаривать, отвлекать, не оставлять его наедине с собой. Так подсказывало чутье. А рассудок буквально цепенел от ужаса, от полнейшего незнания, что делать в таких ситуациях, как вести себя, чтоб не сделать хуже. Что должно твориться в голове и на душе после… после такого? Тем более у капитана, так склонного к самобичеванию, привыкшего, чуть что, брать всю вину на себя? Дзюба и представить боялся. Игорь вновь весь напрягся, напружинился, косился на него исподлобья, ожидая… чего? Расспросов из нездорового интереса? Или еще чего похуже? Боится меня, с болью подумал Артём. Еще у Игоря в номере, когда вратарь захлебывался истерикой у него на руках, он пообещал себе не задавать лишних вопросов. Акинфеев все расскажет сам, если захочет выговориться. А если не захочет… В любом случае Артём не станет его принуждать. Ни к чему. Игорю нечего бояться рядом с ним, от него. Интересно, это нормально - так прямо ему и сказать? «Игорёк, не бойся меня». Можно или нет? Он осторожно, не пялясь, почти украдкой рассматривал своего кэпа. Тот сидел – взгляд в одну точку – словно в прострации, но все тело напряжено, до гудящих нервов, взведено, как пистолетный курок. Боялся и ждал. От него, от Артёма, ждал чего-то, что унизит, напомнит, подчеркнет. Как, например… Стал бы ты говорить ему «не бойся меня» еще вчера вечером? Стал бы просить своего капитана - быть храбрей? Пришло бы такое тебе, Тёма, в голову? Нет. Значит, и сейчас не должно. - Нам скоро ложиться пора… Пойдешь в душ? – вымолвил Артём, решив прервать тишину самым невинным образом, каким только мог. Игорь, как в замедленной съемке, повернулся к нему. Показалось, или с губ сорвался выдох облегчения? - Что? Нет, нет, - кипер помотал головой, как-то нервно перебрав плечами. – Ты первый иди. Я… я потом. Руки у него покрылись мурашками, ресницы дрогнули. Наверное, все же показалось. - Ну, как скажешь, - беспрекословно согласился Артём и поспешил в ванную, уже из-за двери бодро прокричав: - Я быстренько! *** Он стоял, чуть покачиваясь, под хлесткими струями душа, закрыв глаза и поминутно слизывая теплые капли с губ. Водные процедуры всегда были лучшим завершением тяжелого дня, помогали справиться с усталостью, смыть накопленный негатив. Но сегодня привычное средство что-то не работало. Шиме Врсалько запрокинул голову, тугие струи ударили ему в лицо. Он жадно вслушивался в их рокочущий шум, пытаясь хотя бы так заглушить до сих пор звучащие в ушах стоны русского. Шиме никогда не заморачивался угрызениями совести, считая их уделом слабых, тех, кто не способен до конца хранить приверженность сделанному выбору. Но сейчас… Нет, он не чувствовал себя виноватым. Нет-нет-нет. Он сделал всего лишь то, что был должен – ну, в какой-то мере. Он должен был помочь своей команде укрепить шансы на победу. А что до способа, которым предложили сделать это Марио и Домагой… Ну да, это было жестко. Но, в конце концов, на войне все средства хороши. А они на войне. Врсалько сжал кулаки, под падающей водой стало холодно. Его команда потом и кровью пробивала себе путь на этот чемпионат, в эту ебучую одну четвертую, билась, умирала на газоне, как на истинном поле брани, не щадя ни себя, ни соперников. Только они, хорватские футболисты, могли знать, чего по-настоящему стоит место в четвертьфинале. Да, это была настоящая война. И они должны были побеждать любой ценой. Вот только сейчас, который раз за день поневоле вспоминая русского – как он держался, как отчаянно боролся, как стоически молчал на все попытки вырвать у него хоть крик – Шиме с беспокойством гнал от себя мысль, что сегодня они проиграли. - Котенок, ну ты скоро? – раздался совсем близко недовольный голос Деяна. Дверь в ванную слегка приоткрылась. Шиме передернуло от неожиданности. Он быстро выключил воду. - Иду уже, - крикнул он и потащил полотенце с крючка, клацнув зубами от холода. Деян сгреб его в объятия сразу же, стоило ему переступить порог ванной комнаты. Прижал к себе всем телом, урча, как сытый кот, жадными руками впился в растатуированные плечи. - Я тебя заждался, - промурлыкал Ловрен прямо в ухо партнеру. Его ладони прогулялись по чужому еще влажному телу, огладили покрытую узорами спину от лопаток до поясницы и ниже, смачно стиснули прикрытые лишь полотенцем ягодицы. – Что ты там так долго делал, м? Готовился ко мне? - Д-деян, - Шиме вздрогнул, ощущая себя застигнутым врасплох. – Ай! – он дернулся с грудным смешком, когда партнер слегка прикусил его за мочку зардевшегося уха. – Деян! - Ты мой прекрасный мальчик, - гортанно шептал тот, притираясь, собственнически сжимая в руках стройное крепкое тело, жаля поцелуями плечи, ключицы, шею под кадыком. Врсалько прикрыл глаза и тихо постанывал под ласками Ловрена, отвечал, хаотично шаря ладонями по рельефу чужих мышц, массируя, гладя. Деян наперечет знал все самые чувствительные места «своего мальчика», касался умело и настойчиво, и это принесло свои плоды очень быстро. – Ох, какой ты отзывчивый, – Ловрен широко ухмыльнулся, ощутив, что чужая твердость уперлась ему в бедро. Его рука без обиняков скользнула вниз, сжала прямо сквозь полотенце, пробуя на ощупь, вызывая громкое «ах». – Ммм… Идем, детка. Он развернулся, не разжимая кольцо пальцев вокруг отвердевшего ствола, повлек любовника в сторону постели. Шиме смотрел, как его мужчина избавляется от нижнего белья, наклонившись и выставляя напоказ крепкие белые ягодицы. Полностью обнаженный, Деян хлопнулся задом на край скрипнувшей кровати и притянул Врсалько к себе. А тот вдруг не к месту вспомнил, как на точно такую же кровать меньше суток назад приземлился совсем другой голый мужчина с красивой задницей. Тогда несчастная мебель скрипела в десять раз громче, а они с ребятами чуть не покалечились, пытаясь скрутить непокорного русского. Шиме сцепил зубы и едва не затряс головой, чтобы прогнать столь неуместные сейчас мысли. Полотенце, повязанное им на бедра, полетело далеко на пол. Ловрен обхватил коленями его ноги, приник губами к поджарому животу, целуя, засасывая кожу до рдеющих меток. Его руки легли на подтянутый зад партнера, сжали упругие округлости, слегка развели в стороны, заставив мужчину громко выдохнуть и инстинктивно сжаться. - Д-деян, - проскулил Врсалько, ощутив, как требовательные пальцы скользят по ягодицам и забираются в ложбинку, - Деян, я… Я не подготовился, - признался он, смотря сверху вниз в его блестящие глаза. Деян на миг удивленно приподнял брови, а затем тихонько рассмеялся, и Шиме вдруг стало жарко, неприятно жарко, словно его поймали на горячем. - Моя маленькая русалочка, чем же ты так долго занимался в ванной? – ласково улыбнулся Ловрен, поднимая руку к его лицу. – Ну ладно, сейчас подготовимся, - он подмигнул, потрепав загоревшуюся щеку и гладя от нее вниз по шее, по татуированной груди, по животу. Врсалько запрокинул голову и резко выдохнул, когда ладонь партнера накрыла его возбужденный член. – Смотри на меня, - велел Деян, начиная медленно двигать рукой. Шиме послушно смотрел, чуть покачиваясь в такт его движениям. Деян ласкал вдумчиво и неспешно. Видимо, на контрасте перед глазами вновь мелькнула непрошеная картинка из прошлой ночи: он точно так же смотрит сверху вниз, нависая над постелью; на члене также рука, но не чужая ласкающая, а его собственная и быстрая. А на кровати под ним не хитро щурящийся Деян, а корчащееся поломанное тело. Да чтоб тебя! Врсалько простонал, жмурясь, чтобы прогнать видение. - Чувствительный мой мальчик, - облизнулся Ловрен, по-своему истолковав этот жест и стон. – Я сделаю тебе минет, а потом вылижу тебя. Слышишь? Я буду трахать тебя языком, пока ты не начнешь кричать, - пообещал Деян, расплывшись в ухмылке. Шиме выдавил улыбку, чувствуя, как кровь приливает к щекам. Он любил такие ласки, и тело ответило любовнику дрожью предвкушения. Но сейчас интимный момент был безнадежно отравлен кое-чем, о чем Деян не знал и узнать был не должен. Шиме не мог не думать, он уже начал понимать это и мысленно приходил в ужас. Он не мог не вспоминать. Русский под ним так и не закричал. Он задохнулся, впиваясь пальцами в плечи Ловрена. Тот перестал трогать его и вцепился в чужую поясницу, потянув к себе, еще ближе. Шиме опустил глаза. Деян склонился к его паху, напряженный орган качался перед его лицом. Ловрен облизал губы, примеряясь, наклонясь ближе. Его взгляд не отрывался от пульсирующей, алой головки до последнего момента, так, что даже глаза начали сходиться к носу. Врсалько продрало дрожью. Он таращился вниз стеклянными круглыми глазами, но видел уже не партнера. Флешбеки накатывали на него один за другим. Русский не смотрел на его член. Он смотрел ему в глаза. Шиме видел свои руки, тянущиеся не сейчас к чужой, не Деяновой, голове, чувствовал под пальцами твердые желваки на не Деяновой челюсти, слышал свой не сейчас звучащий насмешливый голос. «Давай, сучка, будь умницей, открой рот». Он тогда стиснул зубы и смотрел ему в глаза. И столько было в этом взгляде гнева, что Шиме как ударило. Он был физически ощутим, этот гнев. Словно зубы сомкнулись на члене. Шиме как со стороны видел себя, с воем отскакивающего сейчас от ничего не понимающего Деяна. - Шиме, детка, что…? – ошарашенный Ловрен привстал, протягивая к нему руки. - П-прости, Деян, прости, - судорожно бормотал Врсалько, трясущимися руками натягивая первую попавшуюся одежду. Его так колотило дрожью, что стучали зубы. – Прости, Деян, п-пожалуйста, мне надо срочно уйти, я-я п-потом объясню, - частил он, задом пятясь к двери. Шиме пулей выскочил в коридор и понесся по нему, сам не зная куда. - Эй, чего такой взъерошенный? Врсалько дернулся, как схваченный преступник, увидев в метре от себя Марио Манджукича. - Что с тобой, Шиме? – поинтересовался Марио таким спокойным тоном, что ему захотелось вцепиться в горло и задушить. Сука, будто не знает. Шиме сверкнул на Манджукича совершенно бешеными глазами и, запинаясь, произнес: - Мы не должны были этого делать.