Спасти

Игорь спал крепко и мирно. Ему снилось, что он плывет, качается на теплых волнах под мерное дыхание прибоя над ухом. Море - а это, без сомнений, было оно - окутывало его собой со всех сторон, согревало, заслоняло от всего мира, и в его объятиях было хорошо и спокойно, как никогда. Сквозь неплотно задернутые шторы (кажется, Артём хронически забывал закрыть их до конца) пробрались первые, еще розоватые, солнечные лучи, проскользили по комнате и упали сразу на лицо. Игорь улыбнулся, чувствуя тепло на щеке. Ему снились ласковые прикосновения и поцелуи. Он тянулся за ними, почти мурча от удовольствия, жался к широкой груди своего моря, не чувствуя, что сладкий сон уже покидает его, тает, точно пломбир. Солнце поднималось все выше, било сквозь шторы все сильнее, светило в лицо уже совсем нахально, жгло веки. Игорь протестующе замычал, морщась и пытаясь закрыться рукой. Море вторило ему таким же недовольным ворчанием и заворочалось у него за спиной, обнимая крепче. А потом вдруг задушенно ойкнуло и отдернуло руки. Тогда оцепенел и он, вмиг вырываясь из сна, понимая все. Они подскочили синхронно, отпрянули друг от друга, как коты, разлитые холодной водой. На растерянном, еще сонном лице Артёма проступил священный ужас. - Ч-черт... Игорь... - просипел он и шумно сглотнул, съеживаясь, будто пытаясь уменьшиться в размерах. - Игорь, т-ты только не... это н-не то, что ты м-мог подумать... Акинфеев таращился на него, словно видел впервые, во все глаза. Слова доходили с трудом. Подумать… что он мог подумать? У него вообще пустота в голове сейчас. Полный ступор. Ни единой мысли. Лишь этот сон, в котором его обнимают так крепко и бережно, нежно, как никогда в жизни… и он жмется в ответ… так, что даже сейчас, от одного лишь полустертого воспоминания, голова идет кругом, шумит в ушах, и почти не разобрать, что там бормочет Артём, так отчаянно запинаясь, проглатывая слова… - …т-тебе кошмар снился, я успокоить хотел… Игорь изумленно моргнул. Кошмар? Что-то внутри отозвалось на слово, заворочалось в памяти. Да, кажется, он помнит… ему действительно снился кошмар. Там было страшно и больно, его рвали на части, лапали грязными руками… он задыхался в их хватке, бился, как рыба в сетях… …а потом вдруг нахлынуло теплое море и смыло это все. Подхватило в объятия, прошелестев что-то успокаивающим шепотом, и куда-то понесло, укачивая на могучей груди. И он задышал глубоко и легко, отдаваясь на его волю, расслабляясь, растворяясь. Ничего не дрогнуло, не шелохнулось в подсознании. Он льнул к своему спасителю, вжимаясь всем телом в ласкающее тепло, всю эту ночь, и ни разу, ни на миг не почуял никакого подвоха. Так, будто все правильно. Будто только так и должно было быть… - Игорь… Игорёчек… Он резко встрепенулся, когда до мозга вдруг дошло, что его зовут уже не первый раз, уже почти умоляюще. Что Артём напуган, почти до трясучки, его молчанием и неподвижным взглядом. Судя по всему, считает, что как-то смертельно напугал, ранил. Но ведь это бред... Ему же не страшно, совсем... - Тёма, – он замотал головой, стремясь скорей успокоить, разуверить, - Тёма, нет, всё нормаль... Голос пропал на полуслове, когда он опустил глаза и понял, что схватил Дзюбу за руку. Два потерянных, ошарашенных взгляда столкнулись в звенящей тишине. - Игорь… - глаза Артёма, казалось, увеличились в несколько раз и пронзительно посинели. Игорь захлебнулся воздухом, отдергивая руку. Кожа на пальцах горела. Он смотрел в огромные глаза напротив и понимал, что не может сказать то, что только что ударило в голову. Чисто физически. Просто не может облечь в слова. - Тёма… - он прокашлялся, отводя взор и убирая руку в складки простыни. – Ты… Иди, пожалуйста, в душ сейчас. Даже не видя, кожей ощутил, как дрогнуло совсем рядом мощное тяжелое тело. Будто от удара. - Выгоняешь, да? – еле слышно спросил Артём и облизал виновато поджатые губы. – Я… я совсем уйти могу… Только не злись… - Тёма, пожалуйста, просто. Иди. В душ! – Голос все же дрогнул, удержать его ровным не удалось, как ни пытался. – Я не злюсь, просто… Иди. – Он все же нашел силы на секундный, исподлобья, зрительный контакт, только чтобы придать убедительности своим словам. - Потом… поговорим. Еще долгую секунду Артём медлил, беспокойно вглядываясь в его лицо, будто ища чего-то. Потом кивнул – нервно, мелко – и молниеносно скатился с постели. Хлопнула дверь ванной комнаты, зашумела вода. Игорь обессиленно рухнул обратно на подушку. Успевшие остыть простыни холодили кожу, еще помнящую тепло оказавшихся не фантомными прикосновений. В голове царил полный сумбур, перед глазами попеременно вспыхивали вчерашний вечер, "Лужники" после Испании, снова вчерашний вечер... И смутные, дорисованные памятью картины недавнего сна, где они с Артёмом... где они... ...занимались л ю б о в ь ю ? Он не мог понять, в какой момент в его мысли о двадцать втором влилось это слово. Они столько раз за это время оставались наедине. Обменивались прикосновениями, обнимались, делились сокровенным, спали друг у друга на плече. И каждый раз после этого что-то тревожило, царапало душу, но он никогда не отдавал себе в этом отчет. Или… или просто не давал себе задуматься об этом. Задвигал на задний план, не решаясь хоть как-то осмыслить, назвать это сбивающее с толку чувство. А теперь вдруг вот это слово. Приходит на ум так легко, естественно, будто ждало своего часа где-то на подкорке уже давно. И так все сразу встает на свои места. Собирается паззл. И хочется просто нервно смеяться от того, что не додумался раньше, от того, насколько был слеп все это время. От внезапно донесшегося до ушей резкого звука его подкинуло на постели, сердце подпрыгнуло к горлу. Но нет… это просто, видимо, Артём уронил что-то в душе. За стеной все так же лилась вода, никто не открывал дверь, не отсчитывал приближающимися шагами секунды до Армагеддона. Только от этого было не легче. Ведь все равно, не сейчас, так через несколько минут, нападающий снова окажется здесь, совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки. И что-то придется с этим делать, как-то совладать, куда-то заталкивать внезапно открытое в себе чувство, чтобы не клокотало так оглушительно в грудной клетке, не выламывало с хрустом ребра изнутри. Ведь не признается же он, в самом деле. Стоило едва подумать об этом, как его тряхнуло. Та часть мозга, что отвечала за правила и мораль, забилась в отрицании, в истерике. Господи, конечно, нет, никогда. Даже не заикнется. Просто не сможет. А если даже и представить, что смог бы – это ведь было бы полным безумием. Это значило бы – расписаться перед Дзюбой в собственном помешательстве и навсегда потерять его дружбу. Дружбу... Сердце отвергало это слово, противилось ему. Вспоминало вечное Тёмино стремление оказаться с ним рядом, дотронуться, заговорить. Его мягкий смех и постоянные объятия по поводу и без. И то, как охотно он откликается на любую его, Игоря, просьбу… как всегда первым спешит на помощь... А эти сильные, теплые руки, способные, как оказалось, и поддержать, и удержать, и даже исцелить. А этот взгляд снизу вверх и шепот в тихой полутьме, так похожий на неумелую молитву… «Мне ты нужен… только ты…» От этого шепота, эхом отзывающегося в памяти, сбоило дыхание, рассудок плыл. Он горбился на диване, тяжело дыша и пряча горящее лицо в ладонях, выбившись из последних сил в этой гонке с самим собой. Все, в чем он так долго отказывался признаться самому себе, от чего так долго убегал, ведомый вплавленными в подсознание устоями, настигло его и бушевало пожаром в сердце, там, где, казалось, уже нечему гореть. Хлопок двери донесся будто издали, как раскат грома. Он подскочил, как ошпаренный, с дико колотящимся сердцем и дрожью в руках, застигнутый врасплох, совершенно неготовый. Ни видеть Артёма, ни говорить с ним. Было страшно, до пелены в глазах и отнимающихся ног. Так, как уже давно не бывало страшно даже перед самым ответственным матчем. Так ведь это и не матч. Не пройдет по свистку, не забудется через девяносто минут. - Можно? – негромко спросил его двадцать второй, показываясь в дверном проеме. Он дергано кивнул, застыв наизготовку у окна, косясь куда-то в сторону, чтобы не дай Бог не встретиться с другом взглядами. Казалось, если Артём хоть миг посмотрит ему в глаза, то сразу все поймет. И тогда… что тогда, он не мог представить. Не умещалось в голове, приводило в ужас, разум метался в панике, ища пути к отступлению. - Игорь, как ты? Дзюба шагнул в комнату, наклоняя голову, явно пытаясь заглянуть ему в глаза. Хорошо, что из окна в спину падает яркий свет – пронеслось в мыслях. По сознанию вдруг прокатилось дежавю: однажды он уже стоял так перед Артёмом, вжимаясь в подоконник и молясь на тень, скрадывающую лицо. Совсем недавно… несколько дней назад… когда тот еще ничего не знал… И тут же грохнуло паровым молотом в висках, навалилось, перекрыло, сперло дыхание. Окатило страхом. Животным, леденящим, совсем как в тот момент, когда Вида раздевал его. Когда чужие пальцы грубо, насильственно трогали там, где прежде никто никогда. Никто никогда. Ведь он не сможет сказать это Артёму, если... если представить, что у них когда-нибудь будет что-то. Но нет, не будет. Ведь он не нужен ему такой. Поломанный, испачканный. Да и вообще не нужен. Эта мысль вонзилась в затылок лезвием, и он аж пошатнулся от ее ледяной ясности и простоты. Боже, это же очевидно. Почему это пришло ему в голову только сейчас? - Ты в порядке? Ты… сердишься? Артем осторожно приближался. В его голосе были волнение и забота, глаза смотрели с теплом. Но Игорь, отводя взгляд, не чувствовал этого тепла, и голос рассудка лился ядом в уши, торопливо нашептывая, что волнуется и заботится Дзюба вообще-то обо всех. Всех всегда подбадривает, помогает. И обнимается, кстати, тоже постоянно и со всеми подряд. Может – кто его знает? - и в обнимку спит с каждым вторым. И все, что было в последние дни – от природной доброты, от любви к сборной и к своему делу. Вовсе не к нему, грязному и прокаженному. И нечего искать здесь двойное дно, нечего цепляться за этот тон, за глупую надежду на то, что этот б р е д может быть взаимным. - Игорь! Ты меня слышишь? Артёмов голос раздался так близко и с такой тревогой, что не отреагировать, не поднять головы было бы уже слишком странно. Голкипер уперся взглядом другу куда-то в подбородок, изо всех сил стараясь не посмотреть выше, не столкнуться глазами. Надо было ответить хоть что-то, выдавить хотя бы безликое «Все нормально» и оставить наконец события этого утра позади, но язык не слушался, сопротивлялся. - Игорь? Ты чего молчишь? С тобой все нормально? – Дзюба нервно всматривался в его лицо, кусая губы. Медленно, словно в голове вязкая патока, дошло до Игоря, что, пытаясь уйти от зрительного контакта, он залип на них. Полные чувственные губы, красивой формы, чуть обветренные... Интересно, каково было бы… их поцеловать? Как странно думать о таком, смотря на мужчину. Как естественно испугаться таких мыслей. Он непроизвольно дернулся, резко отведя взор. Нельзя. Господи, нельзя думать о таком. Вымарать, вырвать с корнем, задушить. Уж лучше пусть в груди остается выжженная пустошь. Так больно, но… безопаснее… - Что? – форвард мгновенно переполошился. Отпрянул на шаг, но тут же подскочил обратно, забегал по нему тревожным взглядом. – Игорь, Игорь, ты чего?... Акинфеев смотрел на него и понимал, что это всё, край. Он не знает, что ему соврать. Он не сможет соврать. И промолчать тоже не сможет, потому что будет только хуже. Что бы он ни сделал – будет хуже. Артём начнет допытываться, накручивать, и… он не выдержит. Или вмажет ему, или… Пиздец. Это пиздец. В любом случае пиздец. Сейчас он похерит не только дружбу, но и – прямо перед матчем - отношения с вице-капитаном. И все, приплыли, конец. - У тебя болит что-то? – предположил Артём, не подозревая, что за спасительную подсказку дает своему голкиперу. Игорь уцепился за вопрос, как за соломинку, рьяно кивая, придумывая на ходу, лишь бы сбавить градус, "заиграть" острый момент. - Д-да. Болит. Плечо. – Он даже почти не соврал, выпалив это: пострадавшее той ночью левое плечо не прошло до сих пор. Беспокоило при резких движениях, а следы от пальцев Ивана Ракитича превратились в болезненные гематомы. И, хотя сию минуту боль не мучила, он ведь вполне может немного сыграть, правда? Это кажется куда легче, чем пытаться как-то объясниться с Артёмом – или, наоборот, уйти от объяснений. -Так давай я разомну, - Дзюба тут же подорвался действовать. Засуетился, усаживая своего вратаря на постель, разворачивая к свету. Закатывая ему рукав, наскоро давя на руку заживляющий крем и широким, порывистым от стремления скорее помочь, движением растирая по плечу… Странно ли, что поврежденные мышцы откликнулись болью? Нет. Была ли эта боль нестерпимой? Тоже нет… Но только не для того, кто жил с болью уже несколько суток, копя ее в себе и упорно стараясь держать при этом лицо. Игорь так измучился, столько натерпелся за все эти дни и последние несколько минут в частности, что сил потерпеть еще в организме вдруг просто не нашлось. Сорвались скрежещущие тормоза, не выдержали нервы. Он взвыл раненым зверем, уворачиваясь и зажимая плечо здоровой рукой. - …?! – Артём шарахнулся, не понимая. Несколько долгих секунд было тихо, затем вратарь поднял глаза. Посветлевшие от боли, блестящие, незнакомо, нехорошо. Сердце захолонуло от этого блеска. - Больно, Тём… - Прости, пожалуйста, - его переебало мыслью, что это из-за него, медведя, от его неловких рук Игорьку сейчас больно. – Прости, больше не буду… Кажется, именно в этот момент, от слез в любимом голосе, у него окончательно отказал мозг. И быстрей любой адекватной мысли пришла на ум и сорвалась с языка… старая детская прибаутка, которой когда-то давно заговаривала содранные коленки мама. Глупая и наивная, как он сам, безнадежно влюбленный… - У сороки заболи, у вороны заболи, у лисички заболи, у медведя заболи… а-а у Игорёчка… з-заживи… Он осекся и оцепенел, когда до сознания дошло, что этот бред он уже с минуту шепчет Игорю прямо в плечо, уткнувшись лбом и покрывая скользкую от крема кожу поцелуями. Внутри все оборвалось. Так долго хранить тайну. Сдерживаться, порой из последних сил, буквально насилуя себя, до крови кусая язык, лишь бы признание не сорвалось с него. Лишь бы не обжечь, не потревожить, не ранить еще сильней. И после всего этого спалиться вот так. Выдать с потрохами все то, чем так боялся напугать. Только ты мог так проебаться, идиот. Игоревы неподвижность и молчание вселяли ужас, прибивали к земле, делая непосильной и без того сложную задачу: распрямиться и поднять взгляд. Прочесть в глазах любимого человека свой приговор. Он не знал, что именно увидит: отвращение, неприятие, страх? Не знал, что говорить, как оправдываться, объяснять, что не хотел дурного. Но слова не потребовались. Потом, прокручивая это в памяти, оправдываясь перед собой за то, что сотворил, он сформулирует, как смотрел на него Игорь. Как убежденный атеист, у которого на глазах только что превратили воду в вино. Как тот, чья душа уже верит, но разум еще противится, еще держит барьер. Но это потом. А тогда, в тот момент, этот взгляд, минуя мозг, ударил сразу в сердце. Что-то хряснуло внутри. И вдруг резко стало незачем больше терпеть. И нечего терять. Прохладные мягкие губы. Тепло руки, которую Игорь так и не отдернул. Бешеная дробь пульса в ушах. Это длилось недолго, разум вернулся и взорвался паникой, осознав происходящее. Артём отпрянул от запретных губ, тяжело дыша и ошалело хлопая глазами. Он так привык считать, что подобное невозможно, так давно запретил себе даже надеяться, что сейчас при попытке осмыслить случившееся мозг просто выдавал ошибку. До сознания дошло лишь, что, целуясь (Боже, они с Игорем целовались), они каким-то образом оказались на ногах. И тут же словно что-то толкнуло в спину, обрушивая на колени, к стопам вратаря. - Тёма, чт… Он захлебнулся на полуслове. В ноги ударила дрожь, пальцы сами собой вцепились в отросшие патлы на чужой буйной голове, лихорадочно шаря/гладя/пытаясь не то оттолкнуть, не то притянуть ближе. - Что ты делаешь, Тёма, что ты… - Я люблю тебя, - прохрипели ему в ответ. Артём обвивал руками его колени, вцепившись, как в спасательный круг, и целовал, как безумный, тычась губами, куда придется. В бедра, в живот, в резинку форменных шорт, в оставшийся от нее на коже след… Рваная, вымученная, сочащаяся кровью искренность хлестнула, как плеть. Все тело словно одновременно окатили огнем и льдом. Игоря затрясло, руки упали вдоль тела. - Я люблю тебя, Игорь... Давно люблю... Я-я б-боялся сказать... Игорь слышал его как через вату. На него навалилась многотонная тяжесть, проломила ему грудную клетку и раздавила сердце. Захрустела, ломаясь, горелая корка, и то, что под ней, что казалось мертво, вдруг брызнуло во все стороны алым. Запульсировало, взорвалось жизнью и жгучей болью. Осознанием, что все могло быть по-другому. Неважно, как, главное - могло случиться иначе. Они оба были виноваты в этом. Были глухи и слепы. Кружили друг над другом на расстоянии вытянутой руки, чувствовали, догадывались, но не решались попробовать и проверить. И в итоге... потеряли слишком многое. - Что ж ты раньше молчал, - с усилием выдавил он, не глядя вплетая в Тёмины волосы потяжелевшую руку. Снизу раздался тяжелый прерывистый вздох. - Прости меня, - чуть слышно прошелестел Артём. – Я… Я не знал, как сказать… - он громко шмыгнул носом. Горячие влажные пальцы робко уцепились за Игореву ладонь. – Ты был такой... как звезда, знаешь? Недосягаемый, недоступный... - А теперь доступный, да? Игорь вырвал у него руку с непонятно откуда взявшейся свирепостью. - Другие попробовали, можно и тебе, да? - Его потряхивало, мозг, не справляясь с происходящим, ушел в отрицание, в попытку отгородиться агрессией, оттолкнуть. - Теперь не страшно?! Пусти! - Он с остервенением стряхнул с себя его руки. Отлетел в сторону двери. И вздрогнул, словно очнувшись, когда за спиной раздался громкий всхлип. Внезапный гнев улетучился тут же, без следа. Он резко обернулся, и сердце оборвалось. Его сильный, гордый лев, его любимый… скорчился кулем на полу, вздрагивая от плача. Артём тоже держался слишком долго. Слишком устал душить в себе любовь. И сейчас Игорева злость буквально растоптала, придавила к земле. - Тёма, - Акинфеев бросился к нему, обхватывая дрожащие плечи, встряхнул, заставляя посмотреть на себя. – Тём, Тёма, не надо. - Ты не веришь, - Дзюба поднял к нему красное, опухшее от слез лицо, - я понимаю, ты не веришь. Может, и правильно… Я... я и не прошу… Поверь только, пожалуйста, что я никогда не сделаю тебе ничего плохого! – Он стоял на коленях, даже не пытаясь вытереть слезы, текущие по щекам. – Игорь, я прошу… не бойся меня! - Тёма, Тём, не надо, нет… - Игорь шептал трясущимися губами, прижимая его голову к груди. – Не надо, Тём, я верю, верю… Они опустились на пол, свиваясь друг с другом в клубок, дрожа от эмоций и рвущих грудь всхлипов. - Прости меня, Игорёк... Я трус... Я должен был раньше сказать... - Не надо... я тоже хорош, Тёма... - Ты только, если тебе неприятно... ты только скажи. Я пойму. - Тём... - Я уеду, хочешь? - ...?! - Чтоб глаза тебе не мозолить... Я готов, если скажешь... сразу после ЧМ… хоть в Турцию, хоть в Китай… - Ты что, охуел? – Его передернуло, подкинуло от мысли, что Тёмка, его Тёмка вдруг уедет. – Совсем дурак? Не смей, слышишь! Никуда… Дзюбу било в судорогах, он весь дрожал, и Акинфеев сам потянулся вперед, обхватывая ладонями его мокрые щеки. Губы Артёма были тоже мокрыми и солеными, щетина царапала кожу. Но Игорь мог поклясться, что никогда не испытывал ничего лучше. Они лежали на полу, оплетая друг друга конечностями, истекая нежностью, как кровью. Молча пытаясь налюбоваться, надышаться друг другом. Солнце, брызжущее полосами света из окон, тихонько гладило их по головам, касалось плеч, не смея мешать. Сейчас ничто не имело значения. Законы общества, само общество в лице ждущей в столовой команды, следы на коже, следы на душе. Здесь и сейчас все ушло на самый дальний план. У них было еще несколько минут, чтобы смотреть, прикасаться, узнавать, впитывать. - Надо идти, Тёма... - Еще чуть-чуть, Игорёк. Сейчас. Поцелуй в волосы. Сильные руки крепче смыкаются кольцом на талии. И кажется, что именно этого не хватало всю жизнь. *** Станислав Черчесов закончил установку и перевел дух, испытующим взглядом пробегая по лицам своих подопечных. Кивнул – больше себе самому, - подмечая эмоции в глазах, и отошел в сторону, уступая место и слово капитану. Игорь обвел товарищей глазами. Ему не впервой было держать речь перед ними, ободрять их, внушать уверенность, но сейчас все было по-другому. Сейчас уверенности критически не хватало самому. Он словно только вчера научился ходить, а сегодня уже должен пройти над пропастью по канату, без страховки и без права на ошибку. Он чувствовал доверие команды, но все равно под их внимательными взглядами было не по себе. Сейчас любой мог заметить, как он хрупок внутри, как уязвим. Сидевший на первом ряду Артём перехватил его взгляд и улыбнулся ему. Ласково, тепло, ободряюще. Он и прежде часто улыбался ему так – подсказала память, - но теперь, когда их связало нечто большее, эта улыбка была наполнена особой верой, особым светом. Смыслом, понятным без слов. "Я с тобой, родной. Мы справимся вместе". Игорь буквально почувствовал, как его окутывает тепло, ласкает и защищает, как невидимые волшебные доспехи. "Я люблю тебя". Он прочистил горло, вновь оглядывая парней. - Мы слабее, чем они. Он произнес это и прикусил внутреннюю сторону губы, давая себе паузу. Давая услышать себя, подмечая реакцию. Ребята подобрались, в их глазах замелькала настороженность. - Это факт. Мы слабее, чем они, - повторил Игорь, кивая под цепкими взглядами. – Но, - он вновь прервался, скользя взором с одного лица на другое, - не настолько, насколько они сами думают. Сборники под прицелом его глаз заерзали, зашевелились, в помещении послышался невнятный ропоток, словно легкая рябь по поверхности воды. - Я знаю, - голкипер чуть повысил голос, перекрывая его, - я знаю, что во многом они уже списали нас со счетов. Неважно, откуда, - резковато, опережая открывшего было рот Алана, - просто… знаю, и все. – Удержать спокойный тон получилось с трудом, кончики пальцев задрожали. Фантомно заныли скрытые одеждой синяки. Взгляд непроизвольно метнулся к Артёму, ища поддержки. И тот улыбнулся вновь, с готовностью даря ее. Согревая и успокаивая блеском чуть прищуренных глаз. Заряжая верой. Игорь ощутил, как тугой узел, завязавшийся в груди, ослабевает, давая силы вновь говорить уверенно и спокойно, убеждать и вдохновлять. - Они нас недооценивают. И в этом наш с вами шанс. Они не знают, как много для нас значит команда. Как много мы можем, когда мы едины. Я, конечно, не знаю наверняка, но думаю, что у них нет вот такого, - он очертил пальцами круг, словно показывая невидимую нить, крепко связавшую их всех между собой, как братьев. - Им просто это не надо, они индивидуально сильны, они все звезды. Мы - нет. Зато, когда мы объединяемся, мы становимся намного, намного сильнее, чем поодиночке. И вот этим единством, единым кулаком, - он сжал ладонь в кулак на уровне груди, - можем дать им бой. Это наш козырь. Давайте верить друг в друга. Он закончил. На секунду стало тихо, а потом со всех сторон понесся одобрительный гул. Кивки, заблестевшие взгляды, воодушевление. В этот момент Игорь, кажется, впервые физически ощутил, что значит выражение "отлегло от сердца". Внутри все пело, ликовало. Он смог. Он справился. Оправдал доверие. - Ну что, слова настоящего капитана, - стоявший все это время в стороне Черчесов шагнул вперед, потирая руки. В его голосе звучали довольные нотки, выражение лица заметно смягчилось со времени их последнего разговора. От облегчения у Игоря едва не подкосились ноги. Он знал, что эти несколько дней наставник сомневался в нем, имел железный повод сомневаться. Но судя по всему, после его речи эти сомнения ушли. Теперь все правильно. Теперь в сборной снова мир. Но все же он решился озвучить команде свою, уже давно сложившуюся в голове, просьбу: Артёму быть завтра за старшего, всем остальным - слушать его. Специально при Саламыче, чтобы слышали все, чтобы не дай Бог не выглядело как закулисные интриги - и увидел одобрение в глазах главного тренера. Это было лучше, чем все, что он мог ожидать. Черчесов согласился с его планом и даже похвалил, напомнив, что нужно уметь разделять ответственность. Пока он говорил, Игорь с замиранием сердца всматривался в лица парней, тревожно ища, считывая реакцию на свои слова. Но ни негатива, ни протестов там не было. Он не заметил. Ни он, ни Артём, ни большинство остальных не заметили, как, когда уже все повставали и засобирались, Смолов вдруг пихнул локтем сидевшего рядом Газинского, потянулся к его уху и что-то зашептал, кривя ухмылкой полные губы. Слушая его, Газинский нашел глазами Артёма, Игоря, потом нахмурился и резко дернулся в сторону, неодобрительно зашипев на одноклубника. - Хуйню спорол, Федь, вот реально ты спорол хуйню сейчас. Фёдор только хмыкнул в ответ на сердитый полушепот. Искривленная улыбка змеей пробежала по его губам и растаяла, оставив лицо застывшим и ожесточенным. *** Игорь был счастлив. Настолько, насколько это вообще было возможно в его ситуации. Облегчение после разговора с командой и тренером накрыло приливной волной, отбросив все невзгоды и мрачные мысли куда-то далеко, на задворки сознания. [Все это еще вернется, травмы психики так быстро не заживают - но сию минуту ему было хорошо.] Дышалось легко, словно впервые за эти дни расправились легкие, и тренировка ощущалась настоящим кайфом - тем более что в день перед матчем ее сделали щадящей, с упором на игровые связки и то, что называют "чувством мяча". В отсутствие изнуряющих нагрузок сборники заметно повеселели, предматчевый мандраж понемногу уходил на второй план, в тренировочных квадратах все чаще смеялись, шутили. И громче всех, конечно, звучал смех двадцать второго номера. Дзюба буквально летал по полю на энергии своего свежеобретенного счастья. Носился между партнеров, как электровеник, заражая и заряжая весельем и позитивом. Бил с радостным кличем по воротам, и Игорь летел за мячом, как в последний раз, забывая обо всем на свете. От ударов о землю немного болело плечо, но на боль было наплевать. Ведь вместо следов от пальцев хорвата на нем теперь горели поцелуи Артёма. Любовь и нежность искрили между ними каждую секунду. В каждом взгляде, в касаниях мяча. Словно то, что было долго заперто, вырвалось на свободу и захватило, заполонило, пропитало собой все. Расцветило яркими красками, распустило нежные бутоны на пепелище. Когда он заливался хохотом от очередной искрометной шуточки Артёма, где-то с краешку скреблась мысль, что, наверное, они палятся. Что со стороны всем все заметно и уже очевидно. Но сейчас это даже не смущало. В голове поселилась легкая, звонкая пустота, и он улыбался, как пьяный, упиваясь ею. *** Его отрезвил - одним махом, словно ударом по голове - лишь резкий окрик Безуглова, раздавшийся, едва они вернулись в гостиницу. - Игорь! Срочно ко мне! Я же сказал тебе обязательно зайти! По венам вмиг раскатился холод. Он почти отпрянул от Артёма, словно их застигли врасплох, и побрел на зов, не оборачиваясь и не поднимая головы. Буквально чувствуя, как тяжесть вновь наполняет сердце. ... Сколько он пробыл у врача - не знал, но когда вышел, Артём ждал его. Рослая фигура неловко, сиротливо ссутулилась на лавочке перед медкабинетом. Завидев вратаря, Артём подорвался, как ужаленный, подскочил к нему и крепко обнял. Правда, тут же спохватился - разжал руки, воровато оглянувшись, отступил на шаг, ощупывая его беспокойным взглядом. - Ну как? Чего сказал? - Ты прям ждал, что ли? - Игорь неловко потер плечо. - Долго же... Зачем? - Ну нет уж, больше я тебя здесь одного не оставлю, - Артём насупился, поджал губы. - Ну так чего сказал-то? Фурик, не молчи. Но Акинфеев лишь отмахнулся. Ему было паршиво до крайности. Намного хуже, чем когда-либо прежде после приема врача. И дело было не в боли от его манипуляций, не в укорах и причитаниях Эдуарда над его коленом, которому никак не пошли на пользу эти несколько дней. Его душило, выкручивало внутренности чувство, что они обречены, что сборной, их братству, их мечте подписан приговор. Что это он, Игорь, только что сам подписал его. Подписал, утвердительно кивнув в ответ на вопрос о том, сможет ли выйти и отыграть завтра. Если бы ему запретили, сказали «ты не сможешь», если бы решили все за него – было бы намного легче… даже если за «не сможешь» шло бы «больше никогда». Возможно, с этим «никогда» он бы смирился, даже быстро, ведь все равно мысли о конце карьеры уже однажды посетили голову и отложились на подкорке. Но его спросили: «Ты сможешь?» - и дали выбор... Пусть на самом деле никакого выбора и не было - он не имел права отступиться, отказать, - но легче от этого не становилось. Наоборот. Когда Если Когда они проиграют, виноват в этом будет он. И только он. Но делиться всем этим с Артёмом не хотелось. Не хотелось, чтобы тот нервничал, расстраивался из-за него. И чтобы успокаивал, вился вокруг, как над тяжело больным, тоже не хотелось. Пусть лучше бережет свой боевой настрой. Завтра ему успокаивать, настраивать и гнать вперед целую команду. Причем в одиночку, потому что вряд ли он, Игорь, будет завтра способен на подобное. - Нормально все. Сыграю завтра, - отговорился он и зашагал прочь, позвав за собой кивком головы. На языке неприятно горчило не сорвавшееся с него, сдержанное здравым смыслом "...в последний раз". Артём догнал его в полтора шага, покосился с тревогой, но ничего не сказал. Лишь вздохнул, видя, как помрачнело лицо, залегла складка меж бровей. Дальше шли плечом к плечу в вязкой, потяжелевшей тишине. Эта тишина зависла над ними на весь остаток дня, связала, обволокла единым коконом, как тех, кто хранит общую тайну. После отбоя, попрощавшись с товарищами, пожелав всем доброй ночи, они все так же плечом к плечу поднялись в номер. В молчании разделись и приняли душ - Игорь вздрогнул, обмерев на миг, когда Дзюба вышел из ванной с голым торсом и направился прямо к нему, но тут же выдохнул, расслабляясь. Артём мягко улыбнулся ему и махнул головой: мол, теперь ты. Натянул майку и шорты, влез под одеяло. И, когда, комкая в руках полотенце, в комнату несмело вступил Игорь, поймал его взгляд и подмигнул, приглашающе раскидывая руки. Игорь замялся на секунду, а потом подался вперед. Гибкое, сильное тело юркнуло под одеяло и замерло, доверчиво сжавшись в комочек под боком. У Артёма зашумело в ушах, он все еще боялся поверить до конца, укрывая его собой, целуя в скулу, в висок. От нежности заныло сердце. Как далеко и как неважно сейчас все то, что будет завтра. Вообще все. Что ему хорваты, что Чемпионат мира, если самый главный трофей уже его. Его сокровище, его несбыточное счастье сейчас жмется к нему, греясь в его руках. И пусть оно досталось ему сломанным, израненным, с подбитым крылом - это все уже пустяки. Они вместе. Они преодолеют все. Он, Артём, преодолеет. Он справится. Окружит самой чуткой заботой, залечит раны. Будет максимально нежен и терпелив. И когда-нибудь Игорь точно задышит полной грудью, мучающие его тени прошлого растают окончательно. - Тёма, - вклинился в его мысли тихий голос вратаря, - что мы будем делать? Игорь лежал к нему спиной, свернувшись в позе маленькой ложки, так что лица было не увидеть, но в голосе дрожала неуверенность. Артём на миг задумался над ответом, гипнотизируя его макушку. - Сейчас? Спать. - Он чуть крепче прижал любимого к себе, смыкая руки на его животе в замок. - А потом? - Игорь не шелохнулся. Его голос едва уловимо звенел. - Ну когда потом? - Ну... - Игорь явно не знал, как облечь в слова мечущиеся мысли. - Ну, вот просрем мы завтра. Вернемся сюда. И что? Дальше что? Он лежал все так же неподвижно, не оборачиваясь, почти наверняка зажмурясь. В его тоне как никогда явно сквозил страх. Страх поражения, страх потери, страх... конца. Этот вопрос "что дальше?" - наивный, риторический, - как матрешка, содержал в себе целую вереницу других вопросов. И "что будет с командой?", и "кем я стану в их глазах?", и "будешь ли ты со мной?"... И сейчас, по легкой дрожи и тому, как похолодели ладони, цеплявшиеся за его предплечья, Артём острее всего ощущал именно последний. На него ответ был готов. Уже давно. - Ну, во-первых, кто это еще сказал, что просрем, - возразил он и протестующе боднул голкипера в затылок. - А во-вторых... Ну даже если и вдруг - будем дальше жить, а чего еще-то? Небо на землю не рухнет. Никто не умрет. Игорь в его руках замер, кажется, удивленно. Повернул голову насколько мог, испытующе кося глазом. Артём подмигнул этому глазу и потянулся губами, чмокнул в самый уголок, мазнул носом по лбу. - Если тебя это интересует, я буду с тобой, что бы завтра ни случилось. И не только завтра, вообще. - Произнес полушепотом, почти в самую кожу. - Всегда. Пока выгнать не решишь. Игорь рывком провернулся в его руках, оказываясь лицом к нему. Кровать заскрипела. Карий, в ночи почти черный взгляд беспокойно, ищуще забегал по Тёмкиному лицу, огладил перебитый нос, добрые складки в углах глаз, губы. На похудевших, заросших щеках, скрытый полутьмой, проступил румянец. - Ты ведь... Тёма, ты ведь... Захочешь... Рано или поздно, - голос подвел, просел, с головой выдавая стыд и страх. Артём постарался ничем не выдать того, что внутри будто сжали пружину. Вот оно. Этот вопрос обязан был встать между ними. Почерпнутые из поисковика пару дней назад уроки говорили о том, что такое может длиться годами. Что решиться на близость после изнасилования могут далеко не все. Он готов. Годами он вздыхал по Акинфееву, не прикасаясь и даже не надеясь прикоснуться к нему, и уж теперь отступать точно не намерен. Он выпростал ладонь и легко коснулся щеки Игорька, очертил колючую скулу, чувствуя смущенный жар под пальцами. - А ты боишься этого? Игорь поджал губы. Кивок вышел таким слабым, что его можно было принять за дрожь. Щека под ладонью стала еще горячее. - Ты боишься меня? - уточнил Артём. - Нет! - Игорь дернулся. Во всей его фигуре, в черных от темноты глазах стрельнуло отрицание. - Нет, не тебя, я... - Он отвел взгляд, кусая губы. - Я... - Тшшш, я понял. - Артём мягко положил палец ему на губы, заставляя замолчать. - Мы... Мы потеряли столько времени, - в голосе Игоря послышалась боль. Артём собрал ее с губ кротким поцелуем. Обнимая еще крепче, касаясь носом носа, выдыхая свою надежду и обещание прямо в приоткрытый рот. - Мы попробуем с тобой. Обязательно, если ты захочешь. У нас получится. Веришь? Не сразу. Не с первого и даже не со второго. Но мы будем пробовать по-разному, будем учиться, изучать друг друга. Читать язык тел и слушать голос инстинктов. И однажды, если нам хватит терпения... Это будет прекрасно. Мир взорвется вокруг нас, захлестнет и поднимет на запредельную высоту, а потом швырнет в безумное пике. У тебя звезды будут плясать перед глазами... Тебе понравится однажды. Да. Я покажу тебе. Все будет. Веришь мне? Пожалуйста, верь. Игорь прерывисто выдохнул и кивнул, как-то весь обмякая в его руках. - Все будет хорошо у нас, - вслух повторил Артём. - Обещаю. А теперь, родной, спи. Последнее слово он произнес одними губами, потому что Игорь в его объятиях уже провалился в сон. Темнота скрывала его черты, но все равно Артём завис на несколько минут, любуясь, боясь дышать. А потом широко зевнул и закрыл глаза, улыбаясь, как идиот. Завтра они вместе выйдут на поле и постараются победить вопреки всему. Как бы ни сомневался Игорь, ничего не предрешено. И лишь финальный свисток даст ответ на вопрос, кто же победит. И все они - и он, Дзюба, в том числе - выложатся на двести процентов, чтобы этот ответ был "Россия". Если они выиграют... Это будет Результат. Рекорд. История. И совсем немного месть - что уж тут говорить, ох и рад бы он был расквасить несколько наглых балканских морд кармическим бумерангом. А если нет... Артём сжал челюсти, уже почти сквозь сон крепче обнимая прильнувшего к нему Акинфеева. Мы пройдем через это. Вместе.

Может произойти все, что угодно, но мы хотим отдать все. Мы отдадим все. Мы можем проиграть, но проиграть можно по-разному. - Артём Дзюба, капитан сборной России, на пресс-конференции перед матчем Лиги Наций со Швецией 10.10.2018